Сон, в котором я пробуждаюсь

Дзинта чувствовала, что это существо каким-то образом связано с её судьбой, что оно – часть кокой-то великой тайны.

Прекрасное существо исчезало так же внезапно, как появилось, оставляя за собой лишь лёгкое колебание мира..

Мир был прохладным и тихим. Здесь жил юноша по имени Фино, представитель народа, чья жизнь проходила среди причудливых растений и величественных пещер.

В этом мягком полумраке Фино быстро вырос и стал достаточно смелым, чтобы попытать силы в своей первой охоте.

Тот день был особенным. Фино затаился, замирая в ожидании подходящего момента. Сердце его забилось чаще, когда он почувствовал близость добычи. И вот, собрав всю свою силу и решимость, он сделал рывок.

Фино вырвался в яркий свет, оставив за собой всплеск, и ощутил странную легкость. На мгновение он увидел изящное существо, парящее над поверхностью. Ее крылья были словно сотканы из света, и в этот миг…

Мир вокруг растворился, оставив лишь их двоих в реальности, где исчезло всё – и суетливое движение воды, и дуновение ветра, и само время.

Дзинта, лёгкая, как солнечный лучик, замерла в этом внезапно наступившем безмолвии. Её сущность раскрылась, подобно цветку, непостижимому и неосязаемому.

Фино почти коснулся… Он был уже не просто движим первобытными инстинктами, но существом обретшим способность чувствовать. Фино казалось, что он прикасается к тайне, едва ли осязаемой, но глубоко трогательной. В его взгляде, полном трепета и удивления, появилось нечто, как будто он внезапно осознал красоту и трагичность краткого мгновения жизни. Он смотрел в её бездонные глаза, в которых отражался мир, и видел существо близкое и понятное.

Всё вокруг стало несущественным, звуки и краски исчезли, оставив только мягкий свет, что окутывал их двоих. Это была встреча, полная первозданной чистоты, как пробуждение от долгого сна, когда всё видится яснее и прекраснее.

Но вдруг, Фино ощутил, как невидимая сила тянет его обратно , и он снова оказался в своем мире, среди привычной прохлады и полумрака. Мгновение исчезло, как сон, оставив после себя лишь короткое воспоминание.

И хотя Дзинта не смогла бы объяснить себе, почему, но её сердце было охвачено непреодолимым желанием снова увидеть эти глаза, заглянуть в ту самую загадочную глубину, которую она только что узрела на краткий миг.

Когда Ивар проверял сети, его взгляд случайно упал на маленькую рыбку, которая резвилась на мелководье. Она сновала туда-сюда, словно наслаждаясь утренним солнцем.

Над поверхностью воды кружила мушка, чьи крылышки искрились на солнце, как бриллианты. Она аккуратно касалась воды, словно играла с волнами.

Ивар наблюдал за ними, затаив дыхание. Между этими маленькими созданиями происходило нечто удивительное. Они двигались в унисон, словно подчиняясь невидимому ритму, и в их движениях чувствовалась какая-то нежность и гармония.

Ивар ощутил, как его сердце наполняется светом и радостью, как будто он стал свидетелем чего-то волшебного.

Он сидел в своей лодке, наблюдая за этим мгновением, и вдруг понял, что его прежняя жизнь больше не имеет для него того смысла.

На следующий день Ивар не пошел на рыбалку. Он принял решение больше не заниматься ловлей рыбы. Вместо этого он начал записывать истории о своих наблюдениях за природой, о тех маленьких чудесах, которые он видел каждый день, но не замечал раньше. Его рассказы находили отклик у людей.

Q.S., краткая полочная запись (Cod. Somn. Bibl. Noct. V:7)

Танец над водой. Всплеск из глубины.

Они встречаются. Кто оставил круги?

5.

Анна и Виктор неспешно шли на лодке, растворяясь в безмятежной тишине вечера. Их путь был обрамлён бесконечным журчанием воды, а лёгкий ветерок наполнял воздух свежестью, которую могла предложить только деревенская природа. Лодка скользила по глади реки, словно ожившая иллюстрация к пасторальному идеалу. Анна, опустив руку в прохладную воду, задумчиво взглянула на Виктора.

– Какой удивительный контраст, правда? – произнесла она с мягкой улыбкой. – На Мальдивках время будто застыло, замерло в вечности. А здесь, в нашем поселке, жизнь кипит.

Виктор, наблюдая, как очертания домов медленно выступают из вечернего тумана, коротко кивнул:

– Ты права, – сказал он. – На острове мы словно оказались в ином мире, песчаная коса, бирюзовые волны. Там не было времени, только бесконечное «сейчас».

Анна, словно уловив в его словах ключ к собственным мыслям, погрузилась в раздумья:

– Интересно… ведь почти во всех культурах есть свои легенды о золотом веке – об утраченной гармонии, о времени, когда человек и природа были единым целым. Как будто мы изначально жили в каком-то райском состоянии, от которого нас отдалили.

Её слова прозвучали так тихо, что они могли бы остаться незамеченными, если бы не Виктор, который с нежностью сжал её руку.

– Вспомни библейскую историю о грехопадении, – мягко сказал он, – о моменте, когда человек вкусил плоды древа познания добра и зла. Это ведь не просто метафора обретения знаний, это миф о том, как мы потеряли первозданную связь с природой. Образ рая – не место. Это состояние души, в котором мы жили до того, как стали пытаться изменить мир под себя.

Анна посмотрела на него с задумчивостью, смешанной с теплотой:

– Знание дало нам не только возможность понимать добро и зло, произнесла она, – но и навлекло на нас ответственность, бесконечные моральные размышления, стремление к контролю. Кажется, мы больше не можем просто существовать – нам обязательно нужно преобразовывать окружающий мир.

Q.S., marginem scholia in librum aquae (Cod. Somn. Ex. Apocryph. IV:19)

Пока гребёшь к покою – вода шумит.

Когда отпускаешь вёсла – река несёт тебя домой.

Внутренний и внешний мир – как лицо и отражение в воде: разделены поверхностью, но связаны движением взгляда.

Лодка достигла берега, и тёплый, уютный шум поселка разлился вокруг, как будто их обнимали старые друзья. Анна с удивлением оглядела дома, давно знакомые, но сейчас почему-то выглядевшие иначе, словно окутанные лёгким ореолом новизны.

– Как здесь всё изменилось за какие-то два дня, – тихо произнесла она, почти сама себе. – Знаешь, я думала, что это спокойствие острова исчезнет, как только мы вернёмся. Но теперь я чувствую: мы можем сохранить его внутри. Это спокойствие не принадлежит месту, оно часть нас.

Её голос, как речной поток, наполнил Виктора необъяснимой радостью. Они пошли вдоль берега, а тёплый свет вечерних огней сливался с далёким отблеском их недавних приключений, оставляя в сердце чувство неизбежной гармонии между мирами – внешним и внутренним.

6.

Мир внешний, мир внутренний – этот мир словно пестрый ковер, сотканный из наших восприятий.

Ветер стихает, и старинный город в туманное утро предстаёт перед нами сквозь пелену чувств и мыслей. Фасады домов, очерченные неясным светом фонарей, кажутся то величественными соборами, то ветхими лачугами – в зависимости от угла зрения и настроения наблюдателя.

Эбигейл Твигг, девушка с пронзительными голубыми глазами и воображением, более живым, чем стайка воробьёв на ветке, любила бродить по старому саду мистера Пиквика. Каждый куст, каждый камень, каждый луч солнца, пробивающийся сквозь листву, казался ей наполненным тайнами и историями. Древний дуб с его могучими корнями и раскидистой кроной был для неё не просто деревом, а волшебным замком, где жили гномы и эльфы.

Однажды, прогуливаясь по саду, Эбигейл поделилась своими видениями с мистером Пиквиком – пожилым джентльменом с добрым сердцем и щетиной на подбородке, напоминавшей ей мох на старой стене.

– Мистер Пиквик, – начала она, сверкая глазами, – этот дуб ведь не просто дуб, правда? Я знаю, что в нём обитает целая маленькая страна!

Мистер Пиквик улыбнулся, поглаживая свою бороду.

– Дорогая Эбигейл, – сказал он, – ты видишь мир сквозь призму своего воображения, и это прекрасно. Каждый из нас видит мир по-своему. Для садовника этот дуб – источник пропитания, для плотника – ценная древесина, а для меня – просто старый знакомый.

Эбигейл задумчиво кивнула.

– Значит, мир – это как пестрый ковер, сотканный из наших восприятий? Каждый из нас видит на нём свой узор?

– Именно так, моя дорогая, – ответил мистер Пиквик. – Мир – это зеркало, отражающее наши души. Что мы в него вкладываем, то и получаем взамен.

Эбигейл задумалась. Ей понравилась эта мысль о том, что каждый из нас создаёт свой собственный мир. Ведь если это так, то мир становится бесконечно разнообразным и удивительным.

В тот вечер, лежа в своей кровати, Эбигейл смотрела на луну, светящуюся в ночном небе. Она представляла себе, что луна – это огромный глаз, наблюдающий за всеми нами. И каждый из нас видит в этом глазе что-то своё: надежду, одиночество, любовь или страх.

– Точно так же все предметы окружающего нас мира предстают в разных обличьях – в зависимости от наших ожиданий, опыта и внутреннего состояния, – размышляла Эбигейл.

– А что, если этот камин и не тёплый вовсе? Что, если туман за окном – лишь иллюзия?

– Но ощущения не лгут, – успокаивала она себя. – Я вижу туман.

– А что, если наши ощущения ошибаются? – в её голове вспыхнули воспоминания о миражах в пустыне, о которых рассказывал учитель в школе, об иллюзиях магов, которые она видела на ярмарке.

Эбигейл взглянула на камин, где дрова весело потрескивали. Она встала с кровати, протянула руку к огню, но внезапно осознала, что тепла больше не чувствует.

– Я сплю и вижу сон, который кажется реальностью, – поняла вдруг Эбигейл.

Ей снилось, что этот мир подобен огромному океану, в котором мы – лишь маленькие капли. Но эти капли, сливаясь воедино, создают неповторимый узор на поверхности. Каждый вносит свой вклад в создание общей картины мира, и каждый делает его немного другим.

Ветер за окном усилился, и туман исчез.

Q.S., Marginalia in somnis (Cod. Somn. Bibl. Noct. IV:6)

Мир, как текст,пропущенный через восприятие каждого индивида, искажённый становится бесконечным полем для интерпретаций.

Как и в случае с дубом, реальность существует не как объективная данность, но как пространство для личных проекций.

Мир – зеркало, но кто смотрит в него?

7.

Став заметно холоднее, ветер зашептал что-то тревожное, словно предвещая грядущую борьбу.

И вот уже зима раскрылась во всей своей ледяной власти.

Зима, как её видел Эмиль, была не просто временем года, а воплощением подавляющей неизбежности.

Ледяной ветер, пронизывающий до костей, был не столько физическим явлением, сколько символом вторжения хаоса в упорядоченность его мира. Этот ветер не просто дул – он проникал в самые укромные уголки существования.

Снег, покрывающий землю, представлялся Эмилю наглым захватчиком, превращающим привычный ландшафт в бесплодную пустыню. Белизна снега оскорбляла своей ложной чистотой, напоминая о стремлении природы стереть следы человека, заново навязывая ему свои правила игры. Для Эмиля каждый шаг по этому ледяному ковру был борьбой за сохранение себя в мире, который, казалось, стремился его вытеснить.

Но ничто не раздражало его так, как новогодняя суета. Здесь Эмиль сталкивался с лицемерием человеческой природы в её наиболее концентрированной форме. Очереди в магазинах напоминали ему о древних ритуалах жертвоприношения, где люди добровольно отдавали себя в жертву суровым северным божествам. Пробки на дорогах казались ему хороводами отчаяния, где каждый участник осознавал свою бессмысленность, но продолжал двигаться, как механизм, лишённый собственной воли.

Атмосфера праздника, с её мишурой и навязчивыми огоньками, была для него чем-то вроде маскарада. Люди, казалось, надевали маски счастья, скрывая под ними страх перед тем, что наступит после.

Таким образом, ненависть Эмиля к зиме, по его собственному убеждению, была не просто личной прихотью, а актом сопротивления универсальному абсурду. Для него она была воплощением той самой энтропии, которая в конечном счёте поглощает любое стремление к порядку.

Резкий сигнал смартфона, как неумолимый гонец судьбы, разорвал привычный кокон раздражения, в который Эмиль так уютно завернулся. Неохотно подняв телефон, он прочитал уведомление: «Ваш счёт пополнен: премия от работодателя».

Эмиль перечитал сообщение несколько раз, словно пытаясь убедиться, что перед ним не ошибка или чья-то нелепая шутка. Но цифры были неоспоримы. В этот момент, совершенно незаметно для самого себя, он почувствовал, как ледяные цепи его раздражения начали таять.

Снег, который был воплощением агрессивного хаоса, вдруг превращался в пушистое одеяло, ласково укрывающее землю. Это была не бесплодная пустыня, а холст, на котором природа рисовала свои замысловатые узоры. Ветер, ранее казавшийся злобным преследователем, теперь звучал как мелодия – шёпот мира, живущего своей ритмикой, своей тайной.

Его взгляд упал на праздничные огни, которые ещё недавно были символом пустого потребительства. Теперь они сияли как знаки надежды. Люди, стоявшие в очередях, больше не представлялись ему жертвами ритуала, но героями своих маленьких битв за радость. Пробки на дорогах? Разве это не хороводы терпения, где каждый участник становится частью общей истории?

Эмиль вдруг понял, что его ненависть к зиме была проекцией его собственного внутреннего недовольства. Зима, как и жизнь, не была ни доброй, ни злой – она просто существовала. Именно он наделял её качествами, исходя из своего состояния. И, получив неожиданное подтверждение своей ценности в виде премии, он увидел в зиме не врага, а спутника, который лишь требовал другого взгляда.

Снег под ногами издавал тот самый скрип, который ещё недавно вызывал у него раздражение, но теперь этот звук казался почти уютным. Эмиль шёл по улице и чувствовал, как мир раскрывается ему навстречу.

Q.S. (Quaestiones Somniorum) Cod. Somn. Bibl. Noct. VII:3 – "De frigore conversionis"

Explanatio marginalis:

Когда лед говорит, не ищи смысла – слушай, как он трещит.

Премия (numerus in lucente tabella) стала его внезапным satori – как звук хлопка одной ладони. Не потому, что деньги важны, а потому, что реальность нарушила ход его привычного толкования.

8.

Эти порывы зимнего ветра, хоть и суровы, напоминают о том, что зима – лишь часть великого круговорота жизни, за которым непременно последует весна.

Ах, как тяжело бремя безденежья, с которым сталкивается человек в безмолвной борьбе за место под солнцем. Оно, словно невидимый тюремщик, сковывает крылья мечтаний, подавляет душу и отравляет радость каждого нового дня. Подобно привидению, оно бродит по закоулкам сознания, шепчет тревожные мысли, внушает страх перед завтрашним днем.

Представьте себе человека – добродушного, трудолюбивого, но утратившего средства к существованию. Его разум охвачен непрекращающимся хороводом вопросов, словно кривое зеркало, в котором отражаются самые сокровенные страхи.

Ведь безденежье – это не только недостаток монет в кармане. Оно врезается в саму ткань человеческого существования, подтачивая уверенность в себе и разрушая веру в справедливость мира.

Каждая неудача, каждая упущенная возможность кажется подтверждением его никчемности. Но разве нет в нем силы духа, способной устоять против самого мощного ветра?

Разве не рождаются величайшие подвиги в моменты глубочайшей нужды? Да, безденежье – страшный враг, но оно же способно стать величайшим учителем. Оно учит нас ценить малое, искать радость в простом, а главное – укрепляет волю и сердце.

Так, в одну из промозглых лондонских ночей, когда дождь хлестал по окнам старого дома на Блумсбери, мистер Эдгар Хартвуд, некогда уважаемый и состоятельный человек, сидел у угасающего камина. Его костюм, когда-то сшитый лучшими портными, теперь выглядел изношенным, а ботинки давно утратили блеск. На столе перед ним стоял лишь стакан воды и лежал кусок черствого хлеба.

– Ну что ж, Эдгар, – пробормотал он себе под нос, глядя на дрожащие тени огня, – ты обманывал себя слишком долго. Вот к чему приводят праздность и легкомыслие!

Его голос звучал горько, но в нем чувствовалась и тень самоиронии. Ведь еще пять лет назад мистер Хартвуд был известен как человек не только богатый, но и беспечно расточительный. Его вечера в клубах, дорогие приемы и подарки друзьям казались нескончаемым праздником жизни. Однако его щедрость была сродни порывам ветра – быстрая, необдуманная и разрушительная.

Как-то раз в дверь его убогой комнатушки вдруг постучали.

– Кто там? – спросил Хартвуд, поднимаясь с кряхтением.

На пороге стоял человек средних лет в старом пальто, но с прямой осанкой и проницательным взглядом. Это был мистер Баркс, его бывший клерк.

– Мистер Хартвуд, я знаю, что у вас дела плохи. Простите за дерзость, но я решил навестить вас.

Эдгар нахмурился, не зная, радоваться визиту или готовиться к упрекам.

– Если вы пришли напомнить мне о долгах или насмехаться над моей глупостью, то скажу сразу: вы зря тратите время, Баркс.

– Ничуть, сэр, – ответил Баркс с мягкой улыбкой. – Я пришел предложить вам работу.

Эдгар отступил на шаг, пораженный его словами.

– Работу? Мне? Но вы ведь знаете, что я совершенно не разбираюсь в делах, – произнес он с ноткой горечи.

– Это не совсем так, мистер Хартвуд. Вы всегда обладали даром слова и умением вдохновлять людей. Когда я работал на вас, вы никогда не боялись брать на себя ответственность и всегда умели воодушевить. Теперь я управляю небольшим торговым делом и ищу партнера, который мог бы общаться с клиентами и представлять нашу компанию.

Эдгар почувствовал, как внутри него зарождается едва ощутимый огонёк.

– Но почему вы предлагаете это мне, Баркс? – спросил он, всматриваясь в лицо бывшего клерка.

– Потому что я верю, что люди могут измениться, сэр. И мне кажется, что вы заслуживаете второго шанса.

Наступила долгая пауза. Мистер Хартвуд отвернулся к камину, размышляя о словах Баркса. Он вспомнил свои прежние ошибки, высокомерный отказ слушать советы, беспечные растраты.

– Хорошо, – наконец ответил он, повернувшись. – Я не уверен, что справлюсь, но если вы верите в меня, я попробую…

Q.S. Exventus paupertatis (Cod. Noct. VIII:3, marginalia orientalis)

Когда ветер сквозняка касается камина, не каждый слышит в нём зов утраты, различает голос старого долга, имя расточённой радости и гул безмолвного «почему».

Символика ветра и холода в этом эпизоде – не просто климатическая метафора, но культурный палимпсест. Зима в западной традиции – не только сезон, но status animae, состояние души, потерявшей свою риторику, свой гламур, своё воображаемое богатство. Когда Хартвуд остаётся с огарком огня и хлебом – он не унижен, он расшифрован.

Ветер не враг. Он просто напоминает, где нет двери.

Когда ты никому не нужен – к тебе впервые могут постучать.

Ведь даже в самом промозглом ветре можно услышать отголоски перемен, обещание нового дня, где борьба уступит место радости, а страх перед будущим растворится под первыми лучами тепла.

9.

Первые лучи тепла осторожно пробивались сквозь горные пики, заливая долину мягким золотым светом. Тёплое сияние ложилось на холодные камни, превращая их в искристые осколки. В сердце Искателя разгоралось неуловимое чувство надежды – предчувствие того, что путь наконец приведёт его к заветной цели, к той самой, что манила его с самого детства.

Искатель шёл по тропе, которая вилась между каменными утёсами, словно нить судьбы.

Пещера встретила его холодным воздухом и тишиной, казавшейся абсолютной. Стены, покрытые загадочными символами, мерцали тусклым светом.

Когда он достиг сердца пещеры, перед ним открылось видение, о котором говорили легенды. Груда золота, сверкающая так ярко, что на миг глаза заслезились. Но не золото стало объектом его внимания. На самой вершине груды сокровищ лежал дракон. Его глаза, словно два уголька, смотрели прямо в душу Искателя.

– Ты пришёл, – проговорил дракон, не поднимаясь.

Искатель стиснул рукоять меча, но дракон, казалось, даже не обратил на это внимания.

– Я знал, что ты придёшь. Как знал и о тех, кто были до тебя, – продолжил он.

– Ты знал? – спросил Искатель. Его голос прозвучал глухо. – Как это возможно?

– Я стар, – ответил дракон. – Стар настолько, что ваши души для меня – открытая книга. Ты думаешь, что пришёл сюда по собственной воле. Но всю свою жизнь ты шёл именно сюда. Твоё появление здесь было неизбежным.

Искатель покачал головой.

– Нет! Это мой выбор. Я сам решил прийти сюда. Никто меня не заставлял.

Дракон улыбнулся – медленно и лениво, обнажив ряды жёлтых зубов.

– Ты думаешь, что пришёл сюда по своей воле? Хочешь, я расскажу тебе историю твоей жизни, чтобы ты понял?

Искатель нахмурился, но не опустил меч.

– Ты не знаешь меня.

– О, напротив, – возразил дракон. – Ты родился в маленькой деревне, где каждое утро начиналось с запаха хлеба, а вечера заканчивались у костра, когда старейшина рассказывал сказки. Именно там ты впервые услышал историю обо мне, о сокровищах, скрытых за горами.

– Это могло случиться с кем угодно, – бросил Искатель, сдерживая удивление.

– Но это случилось с тобой, – произнёс дракон. – Вопрос о свободе воли – один из тех философских камней преткновения, о которые спотыкаются человеческие умы тысячелетиями. Вы живёте в мире, где каждая секунда кажется результатом выбора. Однако в тени этих выборов скрывается более глубокий вопрос: а что, если сама свобода воли – всего лишь иллюзия?

Тогда ты ещё не знал, но эта история пустила корни в твоей душе. Каждый шаг, что ты сделал с тех пор, каждая книга, что ты читал, каждая тренировка с мечом – всё вело тебя ко мне. Даже тогда, когда ты решил отправиться в путь, ты думал, что это твой выбор. Но разве мог бы ты остаться дома?

Искатель опустил меч, но сохранил твёрдый взгляд.

– Может быть, ты прав. Может, я и не мог поступить иначе. Но разве это важно?

Дракон наклонил голову, словно обдумывая вопрос.

– А разве нет? Если всё предопределено, какой смысл в твоих стремлениях и мечтах?

Искатель спокойно ответил:

– Смысл в том, что я чувствую их. Даже если каждое наше решение предопределено, сам факт переживания выбора наполняет жизнь смыслом. Иллюзия свободы – не обман, а инструмент, позволяющий нам чувствовать себя героями собственной жизни.

Дракон замолчал, а затем тихо рассмеялся.

– Мудрые слова для смертного. Ты прав: чувства – это твоё сокровище, более ценное, чем золото, что ты видишь перед собой. Но скажи, Искатель, если ты так веришь в эту истину, готов ли ты принять конец своей истории?

Искатель вновь поднял меч, но в его голосе не было страха – лишь ясность и твердость:

– Я не боюсь конца. И пришёл я не за сокровищами.

Дракон глубоко вдохнул.

– Красиво сказано. Я не стану тебя убивать. Но помни: не я преграда на твоем пути, а тень, что таится внутри тебя.

Развернувшись, дракон растворился в глубине пещеры, оставив Искателя среди груды золота. Тот убрал меч, скользнул взглядом по мерцающему металлу, но не взял ничего.

– Возможно, я всё же обрёл богатство, – прошептал он.

Искатель развернулся и покинул пещеру.

Q.S. (Commentarius marginalis in Cod. Somn. Bibl. Noct. IX:17)

Non draco thesaurum custodit – sed tu ipse, in figura draconis, custodis umbram voluntatis tuae.

(Дракон хранит не сокровище – ты сам, в его облике, сторожишь тень своей воли.)

Nota:

Кто ощущает свободу – уже свободен, даже если закован.

Obscurum est:

Quis viam invenit – is eam semper habuit.

(Тот, кто нашёл путь, всегда уже им обладал.)

10.

Что привело меня сюда? Этот вопрос не давал Путнику покоя, пока он стоял у берега, прислушиваясь к редкому плеску воды, почти невидимой из-за густого тумана. Вокруг ни души.

– Вечная река человеческой жизни плавно течёт через время и пространство, обрастая объектами, которые на первый взгляд кажутся случайными, но на деле образуют сложную сеть эмоциональных и ментальных привязанностей. Человек живёт, встречает других, влюбляется, заводит собаку или кошку, у него появляются дети, вещи, идеи и мечты. Всё это превращается в якоря его внутреннего мира, создавая иллюзию стабильности и смысла.

Так примерно размышлял Путник.

– Что заставляет нас столь глубоко проникаться чувствами к тем или иным вещам или существам? Что делает идею родной, а вещь – не просто материальной, но близкой и нужной?