Последний Словотворец. Разрушенные оковы

Хоть они и пугали, но открытой враждебности не ощущалось. Лорд Бернайс просто позволил леди Вальтерсон оставить меня и выделил отдельную комнату – маленький защищенный уголок, где можно было завернуться в вязаный плед и представить себя частью чего-то настоящего… Частью такой желанной семьи. Да, я не стал их сыном, но каждый день ел с ними за одним столом и получал нежные объятия леди Вальтерсон. Даже медведь-исполин перестал тревожить мои сны. Корка льда, сковывавшая все чувства, кроме страха, стала таять.

В этом огромном замке сильнее всего я полюбил уютную библиотеку. Каждый Вегард знал истинную и обычную грамоты. Некоторые символы немного отличались от тех, которым нас обучали Вегарды, но разобраться в их значении не составило особого труда. Незаметно для остальных я стремился заполучить как можно больше новых, недоступных прежде знаний, пользуясь любой возможностью проводить время с книгами. Мир оказался настолько огромным, что хотелось охватить его весь, узнавая про войны и обычаи стран Триединства.

В дни, когда Малин освобождали от уроков этикета, я послушно позволял ей заплетать мне косу на северный манер. Вегардам запрещалось отрезать волосы. Считалось, что это прогневает богов, которые вплели нити солнца в наши локоны. Малин, впервые увидев мои отросшие пряди, немедленно взялась за гребень. Но косой дело обычно не заканчивалось: потом шли бесконечные переодевания в чудаковатые рубашки с обилием рюш и кружев. Порой мне казалось, что Малин играет со мной как с живой куклой. Но мечтательная улыбка без намека на насмешку и сверкающие глаза говорили об искренности. Иногда она обнимала меня со словами:

– Как бы мне хотелось иметь сестренку, такую же милую, как и ты, а не двух мрачных братьев.

Малин испытывала одиночество, находясь среди серых и грубых стен, поэтому я не противился ее безобидным забавам, не видя в них ничего плохого: вреда мне никто не причинял. Лишь Мэйтланд всегда недовольно фыркал, когда видел меня в очередном нелепом наряде.

Прошлое стало неумолимо отдаляться и забываться, убаюканное тихой и мирной жизнью. Только тщательно скрываемое клеймо теперь напоминало о том, что Кроан и Вегарды – это не сон.

После нескольких часов очередных переодеваний, когда я стал действительно напоминать куклу, созданную умелыми мастерами, довольная собой Малин отпустила меня. В этот раз ее игры затянулись, и до ужина оставалось не так много времени, а мне хотелось узнать продолжение книги, которую леди Вальтерсон читала нам в прошлый раз. Редко когда выдавались прекрасные вечера у камина в библиотеке, наполненные ее нежным голосом, треском дров и робким стуком моего замирающего сердца, которое боялось биться слишком сильно, дабы не спугнуть волшебные мгновения. В эти вечера мы удобно устраивались на шкуре, греясь возле огня, и пили горячий душистый чай из северных ягод и засушенных листьев. Джеральд сначала всегда внимательно слушал, как леди Вальтерсон начинала читать очередную книгу, но потом быстро расслаблялся и засыпал. Малин же пребывала в своих грезах, но я знал, что ей тоже нравилось вот так проводить время вместе со всеми. Пару раз к нам даже присоединялся Мэйтланд, и в эти редкие моменты он напоминал обычного юношу, на чьи плечи возложили слишком многое. Его высокомерность и холодность растапливались царящим уютом и теплом.

В последний раз леди Вальтерсон не дочитала книгу про лебедя, который, еще будучи в яйце, попал не в свою семью. И мне не терпелось выяснить, чем закончится эта печальная история одинокой птицы, которую все считали гадкой.

Но как только я зашел в библиотеку, мое приподнятое настроение сразу испортилось. В кресле возле окна – на любимом месте леди Вальтерсон – сидел Мэйтланд. Иногда казалось, что он меня просто терпит, а порой в его взгляде сквозила неприкрытая ненависть. Понять, чем вызваны такие чувства, я не мог, ведь не представлял для него угрозы. Обычно мне везло, потому что у Мэйтланда как у наследника рода было много обязанностей и виделись мы редко, но даже нечастые встречи приносили противное ощущение собственной никчемности.

– Опять ты. – Мэйтланд отбросил книгу, которая с глухим стуком упала на пол, и закинул ногу на ногу. – Мог бы хоть раз высказать сестре, чтобы она не наряжала тебя как безвкусную куклу, а то кто-нибудь может легко спутать тебя с девчонкой. Позор на наш род. Смотри, так и вырастешь в кружавчиках и косичках.

Он ехидно ухмыльнулся, довольный своими насмешками. В ответ я лишь отрешенно пожал плечами. Мне было безразлично, как я выгляжу, да и называть себя красивым считал глупостью. Мэйтланду еще не довелось увидеть Вегардов из Кроана. Те могли ослепить одним своим присутствием. Я не дотягивал до их великолепия и считался вполне обычным. Кружева и рюши меня тоже не волновали. Если Малин от этого становилось менее одиноко, то пусть, это всего лишь одежда.

Мэйтланд встал и неспешно приблизился ко мне. Он подцепил волан на рубашке, потер тонкую ткань между пальцами, оставляя на ней заломы, и брезгливо отпустил.

– Да тебя как ни наряжай, девчонка и есть. Позор для мужчины выглядеть так, раздражаешь. И зачем матушка тебя привела? Лучше бы щенка притащила.

Сказав это, он вышел из библиотеки, а я так и остался стоять посередине комнаты. Внутри неприятно закололо, словно льдинка острым краем оставила царапину. Но чем была вызвана такая боль? Неужели мне и правда стало обидно от его слов? Я всеми силами пытался не поддаваться заблуждению и не считать Вальтерсонов своей семьей. Но что, если непростительная ошибка уже совершена?

Предавшись пугающим мыслям, я настолько глубоко ушел в себя, что пропустил момент, когда в комнате появился кто-то еще. Перед глазами возникло лицо хмурящегося Джера. Он наклонился очень близко и беззастенчиво разглядывал меня. Я отшатнулся от неожиданности и чуть не упал, задев ногой край шкуры.

– Ты чего здесь стоишь потерянный? – Он продолжал хмуриться, хотя, казалось бы, сильнее уже некуда.

– Ничего, просто задумался, все хорошо. А ты опять пропускаешь занятия с наставником? – Я попытался увести разговор в безопасное русло и выжал из себя улыбку.

– Ты меня не обманешь. Отсюда только что выходил брат, а значит, он наговорил тебе гадостей. Рассказывай.

Джеральд следил за каждым моим движением, и от его цепкого взгляда становилось не по себе. Я невольно посмотрел на пыльный кожаный жилет и испачканную кофту под ним. Наверное, со стороны мы выглядели смешно: широкоплечий мальчик в грязной одежде и худощавое недоразумение в вычурной белоснежной рубашке.

– Нечего рассказывать. Пустяки.

– Не пустяки. Брат бывает чересчур жесток и иногда высокомерен, он готовится стать главой рода, а это большая ответственность и обязательства, поэтому Мэйтланд такой. Не обращай внимания, мне тоже часто попадает от него. Но после последней драки и наказания на месяц он пока ведет себя осмотрительно.

Я не мог поверить, что Мэйтланд способен отругать Джера. От него никогда не слышалось упреков в сторону младшего брата, и выглядели они дружной семьей.

– Не удивляйся, Сван, – улыбнулся Джеральд. – Я второй сын, у меня тоже есть свой долг – служить королю Дартелии, – поэтому требования к моей подготовке и навыкам высоки.

– Ты не любишь учебу, Джери. – Я скрестил руки на груди.

– Она слишком скучная, меч лучше. – Он не обратил внимания на мою попытку ответно задеть при помощи имени. – С ним все просто и понятно. Меч служит продолжением тела, и, когда держишь его в руках, ты ясно понимаешь, для чего он нужен: защитить то, что тебе дорого.

Я не ожидал услышать от него этих слов. Оружие для Вегардов служило средством не защиты, а верным способом убить первыми. Никто даже не задумывался над иным предназначением меча. Джеральд отодвинулся и, заложив руки за голову, окинул меня взглядом. В отличие от Мэйтланда, в нем не читалось презрение.

– Можешь сказать сестре, если тебе не нравятся кружева. Хотя, как по мне, тебе очень идет. Я видел портреты ученых мужей, и они выглядели так же аристократично. Мне кажется, что твоя сила в уме, а не в теле, поэтому вовсе не обязательно быть похожим на нас, Сван.

Я невольно улыбнулся. Он произнес это не задумываясь, лишь потому, что действительно так считал. Джеральд был бесхитростным и открытым человеком. Но одна фраза пробудила во мне осторожность и легкий страх. Я не особо скрывал свое умение читать, скорее умалчивал, предпочитая делать это в одиночестве, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Со стороны могло бы показаться, что мне просто нравится рассматривать изображения в книгах. Ведь откуда у беженца познания в грамоте? Сигурд говорил, что образованность среди обычных людей встречается нечасто. Скорее, это признак сословия, твоей принадлежности к знатному роду.

– Мне захотелось посмотреть на рисунки. – Я тут же прикусил изнутри щеку, понимая, что сам себя выдал этими словами, ведь меня ни о чем не спрашивали.

Джеральд приподнял густые брови.

– Так ты же обучен грамоте, зачем мне врешь? Я видел: когда матушка в прошлый раз читала нам книгу, ты потом долго рассматривал ее. Твои глаза бегали по строчкам, а не рисункам.

Я опустил голову, не зная, как лучше ответить.

– Зачем ты скрываешь?

– А разве мне положено уметь читать?

Джеральд сначала посмотрел куда-то в сторону, а потом прошел к креслу. Он присел возле него и, подняв с пола книгу, брошенную Мэйтландом, аккуратно стряхнул с нее пыль.

– Почему бы и нет.

Джер еще раз провел пальцами по переплету и, поднявшись на ноги, протянул мне книгу. Я осторожно взял ее и зачем-то прижал к груди.

– Спасибо, если хочешь, мы могли бы вместе изучать историю Триединства.

Я опять прикусил щеку, испугавшись своих слов. На этот раз соленый вкус крови разлился на языке, вызывая желание прополоскать рот и избавиться от него.

– Ты правда будешь заниматься вместе со мной? – Глаза Джеральда загорелись, выдавая его нетерпение и радость.

– Конечно, Джери.

Он опять нахмурился, и мне стало совестно. Имя слетело с языка неосознанно, без желания поддразнить или задеть его. После нашего разговора совсем не хотелось портить доброжелательное отношение Джеральда.

– Извини, я не буду так к тебе обращаться.

– Мне не обидно, но это сокращение звучит слишком мило, а я большой…

– Как медведь, – прервал его я, вспомнив, как леди Вальтерсон сама так назвала сына в нашу первую встречу.

Джеральд действительно напоминал медведя. Только не так, как могло показаться сначала. За его неуклюжестью скрывалась сила, а за хмуростью пряталась искренняя доброта. По спине пробежал холодок, словно на мгновение я оказался на той снежной поляне, где Первый Абьерн ревел от тоски.

– Это же герб нашего рода.

Я мотнул головой, отгоняя наваждение. Сигурд говорил, что Абьерны всегда рождались в роду Вальтерсонов, но первопричину никогда не упоминал, предпочитая не отвечать на вопросы.

– А почему ваш род носит такую эмблему?

Джеральд потер подбородок.

– Вроде бы наш предок выжил благодаря медведю. Но я не помню точно – заснул на моменте, когда наставник рассказывал.

Переливчатый смех наполнил библиотеку, и я не сразу понял, что сам послужил его источником. Такая значимая часть истории рода, а Джеральд просто взял и уснул. Нет, в нем точно не сидит Первый Абьерн, скорее Мэйтланд является его носителем. Он будущий глава рода, а я человек, которому суждено проиграть в борьбе с исполином-медведем, ведь я ни за что не отдам свою жизнь в обмен на его усмирение.

Из коридора послышались голоса, и Джеральд испуганно оглянулся на дверь.

– Извини, Сван, мне надо срочно бежать.

С этими словами он кинулся к выходу, но внезапно развернулся и сказал:

– Ты тоже прости меня за имя, если оно тебе не нравится. Я не со зла. Но сначала прочти эту историю до конца. – Джеральд указал на книгу в моих руках. – Мне кажется, что Сван очень тебе подходит.

Я растерянно кивнул и получил в ответ широкую улыбку. Только когда дверь захлопнулась, я заметил, что библиотека окрасилась в оранжевые тона. Лучи скользили по мягкому креслу, придавая яркой серо-голубой обивке сказочные цвета, и согревали своим светом все, до чего могли дотянуться. До ужина оставалось совсем немного времени, но противиться тяге узнать историю лебедя было невозможно. Не позволяя себе сомневаться, я осторожно забрался в кресло и, поджав под себя ноги, открыл книгу. С шершавых страниц на меня смотрел лебедь. Он стоял с опущенной головой, и из его глаз капали слезы.

Одним злосчастным днем, когда Небеса гневались и сверкали молниями, в семействе уток вылупился птенец лебедя. Скромный серый пушок покрывал его маленькое тельце, делая малыша неприметным. Но уткам не понравилось такое отличие, и за некрасивый окрас птенца прозвали гадким. Он рос без любви, с постоянным пониманием того, как не похож на остальных.

Когда птенец окреп, то решил покинуть свой дом и отправиться на поиски любящей семьи. Долго лебедь бродил по миру, считая себя гадкой уткой и не зная, кто он на самом деле, пока не набрел на стаю черных лебедей. Они радушно приняли его и проявили заботу, стараясь стать семьей. Никто из них не говорил, что он уродлив. Наоборот, когда оперение нового лебедя сменилось белоснежным, они посчитали его птицей, посланной богами, и дали ему имя Сван – "прекрасный лебедь".

Но Свана тянуло дальше. Не мог он успокоиться, видя различие между собой и сородичами. Хотел найти свою настоящую семью, поэтому снова отправился в путь.

Наконец Сван отыскал стаю таких же белых, как он, лебедей. Его заполнила безграничная радость, и он готов был поделиться со всеми своим счастьем.

Так прошли годы. И с каждым днем все тоскливее становилось Свану. Его тянуло обратно к черным лебедям, словно он оставил с ними важную частичку себя. Такие чувства пугали лебедя, ведь он же обрел то, о чем мечтал с рождения,– семью. Грусть его заметил вожак стаи и спросил: "Отчего ты так печален?" Сван поделился своими мыслями, и тогда ответил вожак: "Дом там, где твоя душа…"

Дальше последние несколько страниц были вырваны из книги. Я еще раз внимательно пролистал ее, но так и не нашел пропущенного финала. Что же решит Сван? Вернется ли он к черным лебедям или останется с белыми? Последнее мне казалось наиболее верным решением. Сван – белый лебедь и должен находиться среди своих же. Рука замерла над очередной страницей. Неужели и моя судьба – вернуться к Вегардам, ведь мой дом рядом с ними? Я бросился искать вырванные страницы на полках и под ними, но их нигде не было. Какой же финал ждал Свана? А какой ждал меня?

Боги в очередной раз доказали, что выбор только за ними.

* * *

С того дня моя жизнь наполнилась присутствием внешне угрюмого, но доброго Джеральда, с которым мы проводили вечера в библиотеке. Мы вместе учились: он – новым знаниям, а я – смеяться и не бояться завтрашнего дня. Наша дружба придавала мне сил и дарила надежду на счастливое будущее. Время в его компании пролетало незаметно, но мы всегда вели себя осмотрительно, чтобы не вызвать гнев лорда Бернайса или Мэйтланда.

А вскоре Небеса послали нам благословение: леди Вальтерсон носила под сердцем еще одного ребенка. И однажды замок оглушили крики очаровательной младшей сестры – Линнеи.

Годы бежали, и сила Вегардов осталась в прошлой жизни вместе с Эйлейвом. Юноша Сван спокойно и почти счастливо жил в семье Вальтерсонов, помогая всем, чем мог, но часто удостаивался презрительных взглядов Мэйтланда, которых со временем стало еще больше. Замужество старшей дочери Малин не заставило себя ждать. Лорд Бернайс заключил союз с влиятельным лордом Айварсом, и залогом стал брак между их старшими детьми.

Каждое событие давало маленькую трещинку в этой хрупкой семье. Малин стала замкнутой, сдержанной и нелюдимой. Она больше не выбирала мне изысканные наряды и не заплетала косу, подвязывая волосы шелковыми лентами. Малин превратилась в тусклую тень и вскоре покинула замок так тихо, как будто ее тут никогда и не было.

Я больше времени стал проводить с Линнеей и леди Вальтерсон, а Джеральд посвятил себя занятиям с наставником. Иногда я проходил мимо и видел, как он тренируется. Сила и мощь сквозили в каждом движении, отточенном годами упражнений с оружием. Джеральд становился все внушительнее, развивая свое тело, и достигал небывалых высот на пути меча. Теперь у меня язык не поворачивался называть его Джери. И когда я видел его на тренировочном поле, жуткая тоска по нашим вечерам в библиотеке сжимала все внутри. Мне не хватало его смеха и наших разговоров, у него же появились новые друзья. Я ощущал, как от макушки до кончиков пальцев на ногах расползается детское темное чувство одиночества. Но что-либо изменить было не в моих силах. У каждого второго сына Вальтерсонов был долг перед родом – служить королю верой и правдой. И каждый по достижении зрелости проходил обряд инициации. Только после него он мог считаться достойным принести клятву королю.

И вот наконец этот день пришел. Не было празднества или высокопарных речей, но я знал, что Джеральда увели в родовые хранилища, куда не допускался никто, кроме главы рода и двух сыновей.

Весь день я не мог найти себе места. Противное предчувствие отдавало горечью на языке, с каждым мгновением усиливая тревогу. Даже игры с малышкой Линнеей не смогли отвлечь от беспокойных мыслей. Дождавшись, когда няня заберет ее на вечерний сон, я отправился в библиотеку в поисках умиротворения среди книг.

Большое окно оказалось завешено шторой из тяжелой плотной ткани, через которую едва пробивались лучи заходящего солнца. Мне пришлось вернуться в коридор и прихватить с собой факел. Немного повозившись с освещением и разогнав сумрак в комнате, я пошел вдоль высоких шкафов в поисках полюбившихся книг. Только возвращение в уютные истории смогло бы на время заглушить обуявшую меня тревогу. Но все мысли разом покинули голову, когда перед глазами предстал Джеральд. Он сидел на полу между шкафами и смотрел в стену невидящим взором. Парадная строгая одежда на нем смялась и выглядела несуразно, совсем не подходя его внешности. Словно вольного зверя нарядили в человеческие тряпки и сковали цепями. Всем своим видом – от опущенных плеч до отсутствующего взгляда – он демонстрировал тоску и безысходность. Воздух потяжелел, затрудняя дыхание.

Поборов неуверенность, я наклонился к нему и спросил:

– Эй, Джер, ты чего? С тобой все в порядке?

Он резко поднял голову, будто очнувшись от глубоких раздумий, и провел ладонью по лицу, оставляя на нем кровавый след. Я испугался и схватил его за руку. Одного прикосновения хватило, чтобы моя кровь откликнулась и давно забытое чувство нахлынуло вновь. Внутри все кипело и бурлило, поднимая волну жара в теле. Перед глазами помутнело, но в следующий миг показалась та самая снежная поляна в лесу и ревущий медведь-исполин. Он опустился на передние лапы и, тряхнув головой, устремил взгляд прямо на меня. Тяжелой поступью, сотрясая землю и деревья, медведь двинулся в мою сторону.

А если возьмет верх кровь бурлящая и превратится человек в животное,

То придут они, защитники людей и дома своего, Вегарды.

Первый Абьерн, он знал, чья кровь течет во мне. Нет! Не надо! Я с усилием отпустил руку Джеральда и, отшатнувшись, упал на пол. Дыхание стало прерывистым, соленые капли пота стекали по лицу, оседая на губах. Или это были слезы? Давно забытый страх сковал все тело, не давая даже пошевелиться. Джер непонимающе посмотрел на меня и потом на окровавленную руку.

– Дерьмо. – Он впервые выругался при мне. – Прости, испугал. Это ничего, просто клятва на крови, обычай. Рана неглубокая. Я сейчас все смою и перевяжу.

Он спешно встал, оставляя за собой на полу кровавый отпечаток ладони, и вышел. А в моей голове звучало лишь одно: «Ты должен либо пожертвовать собой, либо убить его». Сомнений теперь не осталось. В Джеральде переродился Первый Абьерн.

Глава 4

Я точно не собирался убивать Джера, но и умирать сам тоже не хотел. Если полагаться на ощущения и знания, полученные от Вегардов, то причина произошедшего – в крови и нашей близости друг к другу. Видений медведя-исполина не было все эти годы, пока я не притронулся к ране Джера. Поэтому оставалось надеяться, что если будем держаться как можно дальше друг от друга, то связь ослабнет и кровь снова заснет. Мне не хотелось думать о том, как он сойдет с ума от звериной сущности, когда она медленно заполнит его яростью и гневом, лишив рассудка и доброты. Только не Джеральда. Представить это безумие было невыносимо, но позволить осушить себя до капли, подавив Первого Абьерна, я не мог. Для такой жертвы требовалось нечто большее, чем дружба.

Теперь наше общение мне давалось слишком тяжело. Я боялся случайного прикосновения или малейшего пореза, поэтому чуть ли не шарахался от Джеральда, как от прокаженного, понимая, что этим раню его. Но объяснить свое странное поведение означало раскрыть тайну не только моего происхождения, но и того, кем я должен стать для Джера: палачом или спасителем. Нам все равно было суждено разойтись разными дорогами. Осталось подождать совсем чуть-чуть, когда он отправится в Дартелию на службу королю. Джеральд понимал, что я веду себя необычно, но после нескольких попыток заговорить со мной оставил стремления наладить общение. Я очень ярко мог представить его ненависть и презрение.

Трещины в семье продолжали расползаться, и мелкие расселины превратились в большой разлом. В первый раз мне довелось увидеть, насколько лорд Бернайс был страшен в гневе. Его глаза налились кровью, ноздри раздулись, а губы сжались в тонкую полоску, когда он услышал, что второй сын решил пренебречь благородной фамилией и поступить на службу Его Величества сам, начиная с низов. Я не понимал, зачем это Джеральду, но он стоял на своем. Упертый дурак. Даже леди Вальтерсон не посмела перечить мужу и встать на защиту сына. На наших глазах в приступе ярости лорд Бернайс со всей присущей ему силой несколько раз ударил Джеральда. С разбитых губ, превратившихся в страшные ошметки, текла кровь. Она же струилась из рассеченной брови и заливала правый глаз, под которым уже распухала скула и образовывался кровоподтек.

– Если ты опозоришь род Вальтерсонов этой выходкой и не добьешься почета, то можешь не возвращаться в мой замок. Для меня ты будешь мертв! – проорал лорд Бернайс.

А Мэйтланд молча наблюдал, как отец избивал брата, не обращая внимания ни на слезы матери, ни на кровь, стекающую по лицу Джеральда. Холодок пробежал по спине, тревога заполнила каждый уголок тела. Я хотел броситься к нему, вытереть кровь, промыть раны и успокоить. Сказать, что его дух силен и он обязательно добьется желаемого, каким бы невразумительным оно ни казалось. Пусть все считали такое поведение безрассудным, но хоть кто-то должен был поступиться своим мнением, только бы придать Джеральду уверенности в его выборе. Но я не мог. Вегард внутри явно ощущал силу Первого, запечатанную в крови. И как бы сердце ни ныло в груди, мне пришлось пойти на оправданную жестокость. Когда наши взгляды встретились, я хладнокровно отвернулся и покинул залу. Никто не видел, как слезы горечи застилали глаза, как боль от собственного поступка разрывала меня в клочья.

Наутро Джеральд покинул замок.

* * *

Вскоре лорд Бернайс заявил о еще одном важном союзе и, не слушая мольбы жены, отдал совсем юную Линнею замуж за наследника рода Элденсонов. Он был намного старше ее, но лорд Бернайс не придал этому никакого значения. Для него на первом месте всегда стояли выгодное объединение и власть.

После того как Линнею забрали, леди Вальтерсон сдалась. Улыбка ушла с ее лица, а глаза потеряли блеск и теплоту. Она подолгу могла стоять на ледяном ветру или сидеть в своем кресле в библиотеке. Ни Мэйтланд, ни лорд Бернайс не обращали внимания на ее странное поведение. Я старался всегда быть рядом, и иногда она, как в детстве, читала мне книги. Но от этого становилось еще печальнее, словно такие вечера были лишь жалкими отголосками прошлого.

Болезнь кружила около леди Вальтерсон, протягивая к ней скрюченные когтистые пальцы, и та поддалась, упала в холодные объятья карги. С каждым днем недуг жадно пожирал женскую красоту. Кожа истончилась и натянулась на выступающих костях, выдавая нездоровую худобу, губы потрескались и кровоточили, глаза впали, а взгляд стал блуждающим. Я больше не узнавал в ней ту женщину, которая с уверенностью взяла меня за руку и привела в родовой замок Вальтерсонов.

Только когда лекарь заявил, что лечение бесполезно, лорд Бернайс позволил Джеральду вернуться на один день домой. Мне нестерпимо хотелось увидеть его вновь и сказать о том, что я не должен был так поступать, когда ему требовалась поддержка. Но страх за наши жизни пересилил раскаяние. Надежда на то, что кровь Первого Абьерна никогда не возьмет верх над Джеральдом, если мы не будем находиться рядом, стала для меня единственным утешением. Но я хотел просто взглянуть на него один раз. Все ли с ним было в порядке? Не сломилась ли его доброта под натиском службы королю?