Дом, в котором пекут круассаны

Ослеплённый, как ему казалось, приближающимся триумфом, брат бездумно сдвигает ферзя вниз, и Ада прикрывает глаза. Она знает, что он так поступит. Что возьмёт именно эту фигуру, что сдвинет её вниз – раз за разом повторяя одну и ту же ошибку.

«Подумай немного, Эдвард. Не торопись. Не вини потом в проигрыше свою сестру, потому что она совсем ни в чём не виновата. Ни в своём бремени. Ни в твоих проигрышах».

Адалин сдвигает вбок короля, подтягиваясь в кресле, пока её глаза впиваются в лицо брата. Она терпеливо ждёт, когда до Эдварда дойдёт осознание ситуации. Его глаза расширятся, губы сожмутся в тонкую линию, а Адалин сможет прошептать: «Шах и мат!».

Он не сразу понимает. Будто бы в замедленной съёмке, Эдвард растерянно смотрит на шахматную доску, проигрывает в своей голове эту партию снова и снова, желая найти ошибку – но так и не может признать, что сделал её сам.

– Порой для победы много мыслей не требуется, – голос отца за спиной заставляет Аду сгорбиться и склонить голову. – Порой для победы нужно просто слушать то, о чём тебе говорят, а не проявлять глупую инициативу. Если бы ты послушал меня в самом начале, то тебе бы удалось одержать победу над сестрой, – голос холодный, командный, беспощадно жалящий.

«… Тебе бы удалось одержать победу над сестрой».

Адалин кривится от того, с какой интонацией это произносится. Морщится так, словно съела лимон целиком. Такое поведение отца делает отношения брата и сестры только хуже. Ада только и может, что поджать губы, чтобы не среагировать на откровенную провокацию. Эдвард же реагирует моментально. Его щёки покрываются красными пятнами, в глазах загорается настоящий безумный огонь, готовый сжечь не только отца с Адой, но и весь дом.

Эд подскакивает на ноги и, подцепив пальцами край шахматной доски, дёргает её в сторону. Ни Ада, ни Энтони даже не вздрагивают – истерики Эдварда для всех привычны. С шумом и треском шахматные фигуры рассыпаются по полу, катятся в разные стороны. Эдвард подскакивает на ноги вместе с опрокинувшейся доской – только что огнём не дышит, а в остальном вполне походит на разъярённого дракона.

На такую импульсивную реакцию отец не обращает внимания – только уголки его губ, как показалось Аде, дёргаются в каком-то странном, практически хищном оскале. Выводя Эда на эмоции, он словно каждый раз доказывает себе и другим, что сделал правильный выбор, когда назвал Адалин наследницей. Иной причины для этого глупого стравливания Ада просто не видит.

Брат практически рычит, когда выбегает из библиотеки, громко хлопая дверью. Отец подзывает звоном колокольчика горничную, чтобы та собрала рассыпанные шахматы и убрала за Эдвардом весь беспорядок. Но сделай что-то подобное Адалин, он бы сказал ей убрать всё самой.

Медленным шагом Энтони обходит сидящую в кресле дочь, опускаясь в такое же кресло напротив неё.

– Выигрывать у брата тебе не составляет труда, но сможешь ли ты обыграть меня – ещё вопрос, – он переплетает пальцы перед лицом, скользя глазами по шахматной доске. – Посмотрим, хватит ли тебе хитрости и умений. Твои фигуры белые.

Адалин ненавидит играть с отцом. Хотя бы потому, что он постоянно выигрывает. И не всегда честно. Хитро, безбожно юлит, добывая себе победу.

Адалин играет честно, а вот Энтони Вуд…

Июнь, 2021 год

Санкт-Петербург, Россия

Он открывает глаза под сопение Кирилла под боком, но это его не смущает. Они спят в одной постели с самой школы, остаются друг у друга в гостях и ездят на эту дачу с самого студенчества. Спальные места тут – не резиновые, и в их большой компании приходится ютиться. Троим девочкам они уступили спальню с кроватью побольше. Диму и Серёжу отселили в самую удалённую спальню на втором этаже – от храпа этих двух тракторов тряслись стёкла в окнах. А Кирилл с Ильёй разложили диван на первом этаже.

Но, несмотря на стеснённые условия, Илье нравится это место, потому что его привычные утренние пробуждения не приносят никакого удовольствия. Здесь, и только здесь, он может не хвататься за телефон, не искать решения тысячи задач, а просто умываться, убирая с лица остатки сладкой дрёмы. Лениво бродить по первому этажу, чтобы не разбудить сладко спящего Кирилла. Искать в хорошо знакомых ящиках пакет с молотым кофе, доставать турку и наполнять её рассыпчатым коричневым порошком. Заливать водой и ставить на самый медленный огонь. И двигаться тихо, так, чтобы не разбудить Кирилла.

Илья любит варить кофе – вот так, почти классическим способом. Медленно помешивая густую жидкость, он буквально медитирует, расслабленно прикрывая свои глаза. Кофеварка одиноко смотрит из своего угла, шумная и вредная, пока он наслаждается беззвучным процессом. В мегаполисе он тратит время на более полезные вещи. Пробежки или поход в спортзал, поездки по делам или прогулки на мотоцикле. Мир постоянно двигается и отсутствие движения там, в бетонных высоких стенах и хитросплетениях улиц, похоже на мгновенное увядание. А здесь всё вокруг кричит, призывает остановиться.

Осторожно переливая кофе в кружку, добавляя туда добрую порцию сливок, Илья перебирается к своим вещам и достаёт из сумки плотный скетчбук. В петлях спирали спрятан карандаш, и его не приходится долго искать в недрах захламлённого рюкзака. Стрелецкий выбирается на улицу, осматривается с крыльца и пробирается к бассейну. В любую секунду он может подорваться и исчезнуть, не оставив и следа своего существования. В этом – весь Стрелецкий. Почти всегда он приезжает сюда последним, а наутро, стоит всем проснуться, его уже нет на горизонте. Никто не говорит ему, что шум заведённого мотоцикла тревожит сильнее, чем скрип ступенек.

Несколько глотков кофе согревающим потоком орошают горло и опускаются в желудок. Отставив кружку, Илья садится удобнее, осторожно макает босую ногу в холодную воду бассейна. Где-то вдали распеваются птицы. Дятел стучит по одинокой берёзе, и при должном внимании его вполне можно заметить в занимающемся рассвете. Природа дышит, лениво качая деревья летним ветерком, приносит с собой запах утренней росы и свежести. Можно закрыть глаза, и картинка сменится ярким полотном зелёных красок, расплывшимся от края до края золотыми линиями. Мир существует где-то отдельно, не собирается вливаться в его собственные мысли. Туманные отголоски воспоминаний терзают его изнутри, наполняют необходимостью вернуться головой в повседневность.

Но здесь так красиво. Даже забор не может сдержать кишащую природу. Вот-вот – и кусты проберутся корнями под этой баррикадой, выбросят вверх стержни-веточки и ворвутся вовнутрь, озлобленные сопротивлением человека буйному росту. Сорняки выстроятся человечками, навострят свои листья крапивы и будут жалить до тех пор, пока гиганты-разрушители не падут под натиском этого удара. Высоко над головой пролетает птица. Она делает мягкий разворот, ныряет ниже, ловит блуждающую мошкару и лениво поддаётся потоку, чтобы плавно подняться выше и исчезнуть за кроной старого клёна. Илья медленно склоняет голову к бумаге, гладит шершавые края подушечками пальцев и делает первую чёрточку.

Рисовать ему нравилось всегда. В своём роде, это – почти отдушина. Когда мыслей становится слишком много, а боль в груди не находит выхода – чёрные линии складываются быстрее и слаженней, чем в безмолвной тишине. Чувства выпадают через стержень карандаша, обрамляются узорами и мягкими линиями. Из-под его руки выходит образ птицы, летящей вниз. Раскрытые крылья Илья осторожно обрисовывает мягкими узорами, напоминающими перья павлина. Когда с ними покончено, Илья переключается на клюв и осторожно обрисовывает цветок, который птица несёт.

Интересно, какие цветы растут во Франции? Стрелецкий думает, подносит карандаш ко рту, так и не успевает нарисовать ничего, кроме изогнутой палочки и пары лепестков. Птица молчаливо смотрит на него с пожелтевшей бумаги, замерев в моменте с каким-то удивительным спокойствием. Её движение кажется естественным. Таким же правильным, как и звуки вокруг. Все, кроме едва заметного скрипа калитки. Несколько мелких камушков, застрявших в протекторе чужих кроссовок, шаркают по декоративной дорожке, и в голове Ильи обрисовывается точная линия этого движения, почти белоснежная на фоне серости камня. Слегка запрокинув голову, юноша смотрит на девушку, сумевшую застать его в таком месте и в такой ранний час, улыбается и снова смотрит на листок.

– Доброе утро, – тихо произносит он, берёт чашку и делает несколько глотков, прежде чем поднять ту чуть выше своей головы в приглашающем жесте. – Будешь? Я, правда, из неё пью, так что, если только не брезгуешь.

Этим утром всё как-то складывается поистине удачно. То, что должно скрипеть – не скрипит. Босые ноги не шлёпают; всё происходит на удивление тихо. Адалин опускается сначала на колени, потом переваливается на левое бедро, чтобы так же тихо, практически без лишнего шума, перебросить ноги вперёд, стянуть кроссовки. Следуя примеру Ильи, Адалин опускает ноги в остывшую воду и даже не шипит от обжигающего холода.

Предложение отпить кофе Ада принимает в молчании. Она практически ничего не говорит, словно боится, что её голос разобьёт этот красивый, спокойный момент. Таких в жизни мало, и ты стараешься запомнить их, оттянуть. Кофе обжигает рот; крепость сковывает мышцы. Адалин – не любительница глотнуть крепкого кофейку с утра, несмотря на стереотип, что французы обязательно завтракают чашкой кофе и круассаном в какой-нибудь жутко эстетичной кофейне. Но от столь заманчивого предложения отказаться она не в силе.

Кружка опускается на своё место, пока Адалин вытягивает голову в детском любопытстве, чтобы получше рассмотреть рисунок на плотных листах. И её брови удивлённо ползут вверх. Она и подумать не могла, что он рисует так хорошо… Хотя стоило бы, ведь Женя упоминала, что он занимается татуировками. Её взгляд скользит по чётким чёрным линиям простого карандаша, изучая, запоминая. Ей интересно это не только потому, что птица нарисована руками Ильи – это просто одна из причин. Тут роль играет скорее… Обычное любопытство?

– Какие цветы растут во Франции? – он водит карандашом по клюву, дорисовывая те части, что кажутся ему самому неправильными, а затем в отречённом спокойствии смотрит на француженку.

– М-м? – Ада бегло переводит взгляд на лицо Ильи, застигнутая врасплох неожиданным вопросом. – Цветы Франции? – медленно, неуверенно переспрашивает Адалин, отводя обе руки назад и опираясь на них, задумчиво уставившись перед собой. – Во Франции много цветов растёт, но… М-м-м, – Адалин задумчиво прикусывает губу, щурит глаза, словно вспоминая, как то или иное слово переводится. – Ирис считается одним из символов Франции. Его связывают с величием тех веков, с времён которых существует Франция, – задумчиво пожимает плечами Вуд. – Ещё лилия, из-за использования её изображения королевскими семьями.

– Когда-то слышал что-то вроде «Францию нельзя описать, упустив из виду разнообразие цветов».

Ада переводит свои глаза на такого же задумчивого Илью. И её губы вздрагивают в улыбке от последней его фразы. Францию нельзя описать, упустив из виду разнообразие цветов. Адалин не слышала, чтобы так говорили. Но это возможно, лишь потому что сама она живёт в этой «стране цветов», и местным людям всё это до лампочки.

– Упустила из виду…, – она едва болтает ногами, пуская по гладкой поверхности бассейна круги от своих ног. – Почему-то мне сразу в голову приходят лавандовые поля. Не какие-нибудь красивые, куда обычно привозят туристов, и там куча мошкары. Знаешь, есть такие, которые уходят и влево, и вправо, и прямо до самого горизонта. Выглядит захватывающе. Особенно если вокруг никого нет, и ты можешь позволить ходить себе между посадок. И пахнет там сладко, но не резко. Даже комаров от такого запаха нет.

Взгляд карих глаз цепко ухватывается за юношеский профиль, когда Илья снова смотрит на листы бумаги.

Это словно правильно поставленная пауза. Карандаш тихо скатывается, касается пальцев, перекручивается между фаланг и замирает. Она говорит – он слушает. В безмерном растяжении пространства даже воздух пахнет не свежестью, а мировым заговором. Сердце стучит в грудной клетке ровно, тихо, пульс проходит под кожей по линиям вздутых вен, замирает в переплетеньях, когда Илья сжимает пальцы. Гладь воды неуловимо качается, стихает и возвращается в умиротворённое существование. Весь мир в этом состоянии, приглушённый, поставленный на эту нужную человеку паузу. Подстроенный, как правильная волна радиоприёмника. Сидеть бы здесь вечность, встречать разных людей и зарисовывать их мысли на плотной бумаге.

Илья представляет в клюве птицы те цветы, что Адалин называет. Сначала там одиноко склоняется причудливый ирис нежного лилового цвета. Его лепестки измученно падают к изголовью, заворачиваются, показывая свои белые прожилки, но вскоре цветок выпадает из клюва, будто утяжелённый чем-то. Ирис не так красив, не так элегантен, он прекрасно смотрится в поле, а ещё отдельно от целого мира. Когда в отдельной клумбе он торчит вверх и показывает красоту хаоса, а не когда он уже сорван и поднят высоко над головой. Когда опустевший клюв мерцает своей истинной белизной, он представляет пышную лилию, богатую и королевскую по своей натуре, с широкими и длинными лепестками, закрывающими часть туловища птицы. Но эта аристократическая красота так противоречит чувству свободы, что и лилия кажется неуместной.

Он не успевает нахмуриться, расстроиться или придумать что-то ещё. Лишь перекатывает карандаш на ладони, поглядывая перед собой с простым смирением. Даже просто птица, без цветка, имеет право на существование. Любой человек, даже одинокий, останется человеком до самой смерти. Если только не станет монстром, способным совершать ужасные свершения.

– Лаванда, говоришь, – Илья подносит карандаш к губам, прикрывает глаза и медленно выдыхает.

Стоит ему представить перед собой эту красоту, как захватывает дух. И тогда, когда картинка складывается маленькими фрагментами воедино, он открывает глаза и начинает осторожно подправлять рисунок, вкладывая в него остатки вдохновения. Маленькая веточка лаванды идеально вписывается в оставленное пространство, лаконично и точно описывает дух свободы. Маленькая французская пташка скромно поглядывает на него со страницы и сверкает глазами-бусинками. И Илья улыбается. Он слегка поворачивается, изучая Адалин в утренних лучах восходящего солнца.

– Lesfleurssontles restes du paradis sur Terre, – тихо протягивает Вуд, снова подаваясь вперёд, чтобы понаблюдать за тем, как на бумаге проявляется рисунок. – Моя мама всегда любит так говорить. Цветы – остаток Рая на Земле. И поди подумай, что именно она имела в виду под словом «цветы». Очередное глупое сравнение или вполне себе реальный цветок, – взгляд карих глаз соскальзывает с бумаги на руку, сжимающую карандаш – у него так легко и просто получается! – Какие ещё тайны хранит в себе renard rusé? У тебя очень красиво выходит. Никогда бы не подумала, что тату-мастер может так красиво рисовать, каюсь. И я… Приятно удивлена.

– Кто-кто в себе хранит тайны? Спасибо… На самом деле, без этого навыка я бы никогда не стал татуировщиком. Наверное, никем бы не стал. У каждого человека должно быть какое-то увлечение. Без него человек перестаёт быть живым. А бесцельное существование стоит оставить на тех, кто в жизни не видит никакого смысла, я так считаю.

Его слова глухим эхом отзываются где-то в голове. У каждого человека должно быть какое-то увлечение? Какие же это правильные слова, раз так задевают что-то внутри Адалин. Отец всегда – неустанно и долго – любит говорить, что никаких глупых увлечений или отвлекающих хобби быть в жизни не должно. Это лишь пустая трата времени. Он со скептицизмом относится к её занятиям по фортепиано и вокалу, к поездкам к Женевьеве загород и яркому запаху свежей выпечки от одежды Адалин после. Он знает, что Ада по ночам сбегает в клуб Тонна и поёт ночи напролёт; что она торчит на кухне, пробуя на практике рецепты Женевьевы. Пустая трата времени с пустыми людьми. Однако за братом отец не следит так пристально – он оправдывает его загулы тем, что пакостит Эд с правильными людьми. В отличие от Ады.

Адалин папочкиных наставлений не слушает. Все её занятия музыкой практически тайные, засекреченные от всевидящего ока отца – благо бабушка вовремя может навешать отцу лапшу на уши про дополнительные занятия английским, немецким или математикой. Быть такой как брат для Адалин – худший из кошмаров. Но музыка, танцы, пение и выпечка… Возможно, они действуют на Аду так же умиротворяющие, как рисование на Илью. И девушке не нужно залезать в его душу, чтобы понять это. Она почти кожей ощущает то спокойствие, что излучает парень.

Илья осторожно зарисовывает несколько вариантов лаванды по углам от центрального рисунка, создавая подобие рамки. Затем смотрит на результат своего труда и закрывает скетчбук. На удивление, Адалин не бросается на него с просьбами показать ещё, а ведь он рисовал далеко не на первой странице. В тишине есть что-то магическое, очевидное только для них обоих, поэтому они вот так и сидят, теряя счёт времени. Стоит собраться и уехать.

– Ты встала раньше меня, – он понимает это только сейчас, поэтому в удивлении смотрит на девушку и широко улыбается. – Ты всегда такая ранняя пташка или только сегодня?

– С разницей во времени я немного путаюсь, – устало выдыхает Ада, склоняя голову на бок и приоткрывая один глаз. – Но да. Будучи дома, я тоже предпочитаю вставать рано, – она немного сгибает руки за спиной и осторожно заваливается на спину, не страшась капелек росы на плитке. – Утром меня никто не трогает. Не звонят по работе, не спрашивают какие-нибудь дальние родственники, чьих имён я не помню, не спрашивают как мне учёба и что я планирую на будущее. Наслаждаться такой тишиной и спокойствием можно только по утрам.

Адалин сцепляет руки в замок на своём животе и смотрит покачивающуюся листву дерева. На самом деле, она встаёт рано, просто чтобы успеть всё. И ради того, чтобы побыть наедине с самой собой…

– А ты? Тоже любишь встать пораньше, чтобы выловить всех птичек в округе, a, renard rusé? – Адалин тихо хмыкает, переводя взгляд на лицо Ильи. – И дай догадаюсь. Ты встал так рано, чтобы сбежать? Теперь ты у нас Золушка? Оставишь туфельку?

– Знаешь, есть такое латинское высказывание. Унесёт добычу тот, кто прибежал первым, – Илья оглаживает пальцами уголок бумаги, изучая то, как Адалин лежит возле него.

Словно кошка, подставившая живот в знак неозвученного доверия. Она не закрывается этим лукавством, оно идёт параллельно с ней самой, как приятное дополнение к общей картине утра. Ещё так рано. Остальные ребята не понимают таких подъёмов, потому что проще позже лечь, чем раньше встать. Но этот маленький шаг так много меняет в человеческой жизни, что один раз попробовав, уже невозможно отгородиться от банальной необходимости. Утро – особенное, важное звено. Проспать его – словно проспать часть своей жизни, упустить какой-то тонкий смысл, что можно найти только в этот временной период. Упустить нужное настроение или просто не успеть подстроиться под него.

– К сожалению, у меня нет возможности тратить время на сон или похмелье. Мне всегда нужно бежать. Я никогда не был везучим человеком, я всего достигал упорным трудом. Но сейчас мне кажется, что мне повезло единожды. И свой запас везения я потратил на тебя.

Илья не сердится на неё за это, просто улыбается, будто это для него что-то необходимое. Иногда полезно улавливать, что жизнь настроена против него не враждебно, а почти безразлично. Это точно лучше, чем отсутствие чего-либо. Опуская взгляд на бумагу, Илья вдумчиво прокручивает в голове вопрос Ады. У него нет украшений, кроме кольца и цепочки, а потому нет ничего, что можно ей отдать. Но после такого вопроса оставить её с пустыми руками – немного жестоко. Стрелецкий осторожно отрывает лист, кладёт ей на живот и придерживает, пока Ада не возьмётся за край тонкими пальцами.

– Вместо туфельки, подойдёт? Я заеду за тобой в пять вечера, обещаю не опаздывать, а теперь прошу меня простить, но мне действительно пора.

Илья поднимается на ноги и оставляет кружку Адалин. Ему, очевидно, не хватает ещё пары глотков, чтобы проснуться окончательно, но у него ещё будет возможность выпить кофе, хотя бы на точке, потребовав от мастера каплю уважения и добрую порцию сливок. Он спешит в дом, надевает кроссовки, закидывает скетчбук в рюкзак и уверенно выныривает на крыльцо уже со шлемом в руках. Илья бросает последний взгляд на бассейн, в очертании которого Адалин кажется маленькой одинокой нимфой, показавшейся из тумана. Улыбнувшись ей, он пробирается к калитке, выходит за пределы дома и уже вскоре тихий гул включённого мотора разрушает блаженную тишину. Стрелецкий не очень любит прощаться и всегда делает всё быстро и слаженно, чтобы никто не успел задуматься о том, что это неправильно.

Дятел перестаёт мучить берёзу, взлетает и перебирается на другое дерево. Птицы ненадолго стихают, испуганные рыком металлического зверя и наросший неожиданно гул поспешно удаляется, исчезает на горизонте. Только тогда, когда этот звук прекращается, сонные мухи выползают из своих укрытий в доме и принимаются устало ныть о том, что Илья когда-нибудь получит от них такой же шум утром. Когда-нибудь, когда они смогут проснуться раньше него самого.

Уезжать всегда грустно. В какой-то момент безликое пространство, скользящее полосами по обе стороны от мотоцикла, превращается в сумасбродное квадратное пятно. Приходится сбросить скорость, увидев дорожный знак, притормаживать на светофорах, вдыхать изменившийся утяжелённый запах и ловить от этого нарастающую тоску. Свободой всегда хочется наслаждаться бесконечно. В компании приятных людей время летит незаметно, и его усиленно стараешься поймать. Это может ещё повториться. На следующей неделе или через неделю. Он снова будет сидеть у бассейна, утром, когда весь дом погружён в тишину. Рисовать на бумаге, освобождаться от груза обыденности и дышать-дышать-дышать.

Но сейчас дышать получается с трудом. Сама атмосфера города давит повседневностью и серостью, обременяет мыслями, и их поток становится сильнее и тяжелее, особенно с нехваткой кофеина. Он не жалеет, что поделился с Адой напитком, но теперь невольно получает за это от жизни. За всё нужно платить, это он уяснил уже давно.

За труд, за нарушение правил, за игнорирование проблем, за ошибки. За жизнь, какой ты хочешь её видеть. Но в городе дышится иначе. Не так свободно. Даже если каждое действие в противовес выплёвывает эту свободу.

– Капучино и сироп… Кокосовый есть? – он нехотя поднимает голову от кошелька, изучая глазами равномерно расставленные бутылки со сладким дополнением. Девушка с улыбкой кивает и берёт одну из центра, с белой этикеткой. Наливает напиток в картонный стаканчик и улыбается ещё шире от осознания того, что мужчины иногда не стесняются своей любви к сладкому. – Сколько с меня? Спасибо.

Он возвращается к мотоциклу, на ходу делая несколько жадных глотков. Здесь ещё совсем тихо. Утренние червячки-работники вылезают из нор ближе к центру, стягиваются туда кишащим роем, засасывающим за собой. А здесь тихо и уютно. Среди немногочисленных людей маячит знакомая фигура, и Илья поднимает руку, приветливо машет рукой. Его заметили бы и без этого, но не ускорили бы шаг.

– О, ты мне взял, спасибо большое, – девушка с чёрным каре и ярко-бордовыми губами уверенно обхватывает стаканчик и тянет на себя, а вслед за этим с благодарностью принимает салфетку и два пакетика сахара. Она высокая и худая, но всегда носит ботинки на платформе, чтобы её рост был особенно заметён. По всему телу расползаются татуировки-змеи. Они выглядывают из густых тёмных волос, опоясывают запястье, спят на обнажённом животе и беспечно греются в лучах летнего солнца. Аня не решается размешивать кофе на багажнике чужого мотоцикла, поэтому пристраивается у небольших уличных столиков кофейни, ненадолго замолкая. – Как успехи с третьей точкой? Я слышала краем уха, что там был невероятный ажиотаж. Уже можно тебя поздравлять?

– Я ещё не видел отчётов, – Илья пожимает плечами, делает глоток и терпеливо дожидается, пока Аня отыщет в рюкзаке ключи. В молчаливой тишине они перебираются с душной улицы в прохладное полуподвальное помещение. Аня уверенно ныряет в темноту и через несколько секунд вспыхивает яркий свет белоснежных ламп. – Но раз у меня просят материалы сразу после открытия, то всё идёт лучше, чем я предполагал.

– Ты всегда перестраховываешься, братишка, – Аня улыбается, оставляет стаканчик на стойке и уходит в подсобное помещение, чтобы собрать всё необходимое. – Слушай, я отдам, конечно, но мне тогда тоже закупки нужны будут, потому что у меня там клиентка одна просит разноцветную татуировку, а цветные картриджи почти закончились.

– Я соберу данные и закажу вечером, – Илья обводит взглядом помещение, тепло улыбается и оглаживает пальцами столешницу. Когда-то он сидел здесь сам, скрючившись от усталости на барном стуле и мечтал о том, чтобы прекратить работать круглосуточно. Просто не было возможности нанять человека, не было времени его обучать и нечем было платить. Такое подвешенное состояние, когда мир издевательски подводит к пропасти, предлагает перегнуться через край и кажется, что через мгновение ты просто упадёшь. В пропасть. В темноту. Стрелецкий достаёт телефон, открывает приложение с блокнотом и записывает всё, что называет ему Аня. – Как у тебя тут успехи?