Белеет мой парус

Мы разбежались по углам. К счастью, офицер ничего не заметил, и когда он ушел, ребята не дали верзиле возобновить драку.

– «Поделом тебе, сам виноват», – сказал верзиле Володя Сипко, который был назначен нашим старостой на время сдачи экзаменов.

Как оказалось, верзилу звали Генрихом Фогелем. Впоследствии с Володей и Генрихом мы были назначены в первый взвод первой штурманской роты. Генрих в нашем взводе не прижился. Ребята его не уважали за жадность и пренебрежение к более слабым товарищам. Он имел разряд по боксу, но тренироваться с ним никто не хотел. На первом курсе я тоже увлекся боксом и довольно часто выходил на ринг, чтобы померится силами с Генрихом. Наши тренировки всегда превращались в жёсткие поединки. Никто из нас не хотел уступать, хотя и победить не мог. Мы мутузили друг друга до тех пор, пока тренер или ребята нас не разнимали.

С Володей Сипко мы сразу подружились. У его родителей недалеко от Риги было небольшое поместье, поэтому деньги у него водились. Меня это обстоятельство по-настоящему выручило. Когда я пришёл за лепешками в каптерку, то оказалось, что мешок мой пуст. Я был просто в отчаянии. Ни денег, ни другой еды у меня не было. До дома было более семидесяти километров. Телефоны тогда были только в государственных учреждениях, да телефон бы мне и не помог. Маме деньги было взять неоткуда. В то время она работала в детдоме уборщицей, и мы еле-еле сводили концы с концами. Выручала скудная детдомовская кухня, где иногда можно было разжиться тарелкой жидкого супа или постной каши. Пришлось поделиться с Володей своим горем.

– «Не горюй, выкрутимся, главное сдать все экзамены и пройти медкомиссию», – сказал мой новый друг.

Целую неделю Володя кормил меня в ближайшей столовой. Неудивительно, что я смотрел на него как на ангела-хранителя и был готов выполнить любое его желание. Такой случай скоро представился.

Все мы предварительно проходили медкомиссию по месту жительства, но после экзаменов пришлось пройти ее еще раз, уже в училище. Были приглашены врачи из Балтийского военного гарнизона. Училище считалось гражданским, но порядки и дисциплина там были военные. Командирами рот были офицеры. Наряду с гражданскими дисциплинами, мы изучали и военные. После окончания училища курсанты получали звание «младший лейтенант Военно-морского Флота».

Володя попросил меня пройти вместо него осмотр у окулиста, но ничего толком не объяснил, сославшись на временные сложности с глазами. «Пусть лучше меня засекут и выгонят из училища», – подумал я, – «но друга выручать надо». Немного изменив свою внешность, я надел Володин костюм и без труда прошел осмотр. Зрение у меня тогда было превосходное.

После окончания второго курса была назначена очередная медкомиссия. Всех нас уже хорошо знали в лицо, поэтому Володе пришлось самому проходить осмотр у окулиста. Врач определил, что он не различает цветов. Штурманом по этой причине он никак быть не мог. Володю отчислили из училища, и я навсегда потерял хорошего друга.

На мандатной комиссии, которая проводилась после всех экзаменов, много вопросов мне не задавали. Услышав, что я готов вступить в комсомол, как только представится первая возможность, члены комиссии заулыбались и председатель поздравил меня с успешным завершением всех испытаний и зачислением в курсанты на судоводительское отделение.

Новоиспечённых курсантов наголо постригли и отправили в баню. Из бани мы уже шагали строем, в новой матросской форме. Нам выдали бескозырки и ленточки к ним. На ленточке было написано: «ММФ. Рижское Мореходное Училище».

Боже, как я был горд, что принят в училище, которое открывает передо мной новую, лучшую жизнь. По первому приказанию командиров, я сломя голову, мчался выполнять любое задание, каким бы оно ни было. Я не мог понять мальчишек, которые шалили в строю, не заправляли бережно, как было положено по уставу, свои койки, не драили мелом до золотого блеска медные пуговицы на бушлате и пряжку ремня. По сравнению с тем, что я пережил, будучи батраком, пребывание в училище и учеба в нем казались раем.

Дисциплина была строгой. В увольнение нам было положено выходить опрятными, в до блеска начищенных ботинках и отутюженной форме. В солнечную погоду на нас было больно смотреть, лучи солнца отражались огненными стрелами от наших медных пуговиц и пряжек. Для рижских девушек мы представляли большую опасность. Кто мог в послевоенные голодные годы соперничать с нами по выправке и внешнему виду?

Учебный процесс был организован на высоком уровне. Нас усиленно готовили к освоению сложной профессии штурмана. Наряду со специальными предметами мы изучали общеобразовательные дисциплины и военное дело. Каждый день, кроме воскресенья, было восемь лекций. Нельзя сказать, что я блистал в учебе. В моем первичном образовании было много пробелов. Однако, я считался активистом, и с удовольствием занимался общественными делами.

Много внимания уделялось общеполитической подготовке. Часто приглашались лекторы из горкома и ЦК компартии Латвии, которые выступали перед нами по различным вопросам внешней и внутренней политики. Из нас ускоренным темпом лепили верных сталинистов.

Помню, во время выборов в Верховный Совет СССР, в одном из избирательных округов Риги баллотировался Сталин. Наше училище, входило в другой округ, там выбирали другого кандидата, за которого мы и проголосовали.

Все кандидаты были избраны единогласно, по-другому и быть не могло. Позже на комсомольском собрании выступил начальник училища Голубев, и с гордостью сообщил, что комсомольские активисты до выборов снимались с учета в нашем округе, чтобы потом в другом округе проголосовать за любимого товарища Сталина. Мы просыпались и ложились спать под песни и стихи о Сталине. Со всех стен на нас смотрели его портреты.

На вечерах художественной самодеятельности, которые часто проводились в нашем училище, первая часть обязательно посвящалась Сталину и Партии. Мы декламировали стихи о Сталине, о нем же пели песни. Только после официальной части концерта мы могли петь традиционные морские и лирические песни, читать стихи, танцевать.

В училище был хороший духовой оркестр, под звуки которого мы часто маршировали по улицам Риги, участвовали в военных парадах и других городских мероприятиях. Праздничные вечера у нас проводились интересно и торжественно. Каждое мероприятие заканчивалось танцами. Наше училище дружило с девочками из Второй Рижской гимназии. Когда нас учили танцевать, нашими партнершами были гимназистки оттуда. Я, как правило, отсиживался в углу зала и принимал заказы от курсантов на стихи и эпиграммы. Дамы сердца были очень довольны, когда кавалеры преподносили им во время танцев записки с пылкими признаниями в любви. Я всерьёз увлёкся стихами и даже придумал себе псевдоним на латышском языке, который можно было примерно перевести, как «нежный шелест ветерка в листве». Этот наивный и загадочный псевдоним мне очень нравился.

Наша стипендия на первом курсе составляла всего тридцать рублей, но я умудрялся выкраивать деньги на билеты в Рижский оперный и драматический театры. Все свободное время я посвящал чтению книг.

Деньжат и так было маловато, но нас заставляли подписываться на Государственный заем на целых две стипендии. Отказ мог отрицательно сказаться на дальнейшей службе курсанта.

Я, благодарен училищу, что в его стенах нам привили любовь к чистоте и опрятности, основам хороших манер, закаляли физически. Даже зимой я спал под тонким одеялом нагишом, и, если мерз, не позволял себе надевать тельняшку или укрываться шинелью, как делали многие. Я увлекался борьбой самбо, боксом, греблей на тяжелых морских спасательных шлюпках.

Через какое-то время бокс пришлось бросить. Я почувствовал, что после тренировок мой мозг от ударов боксерскими перчатками по голове теряет свежесть, и я уже не мог писать стихи.

Однажды на майские праздники у нас произошел чрезвычайный случай. С флагштока одного из учебных корпусов был похищен государственный флаг. Руководство училища забило тревогу, появились следователи из госбезопасности. Кого-то допрашивали.

Примерно через неделю, когда наш взвод шел строем на учебное судно «Капелла» для проведения практических занятий, нас остановили. Двое мужчин в штатском вывели из строя нашего товарища Андерсона. Андерсон, не проронив ни слова, покорно ушел с ними. О его дальнейшей судьбе мы больше ничего не узнали. Обсуждать такие события нам не рекомендовалось, но все мы думали, что это он, Андерсон сорвал флаг, а бдительные чекисты его разоблачили. С трудом верилось, то этот скромный сельский парень испытывает ненависть к советской власти и таким глупым необдуманным поступком решил ей насолить.

Лет десять спустя дело Андерсона прояснилось самым невероятным образом. Это случилось в городе Владивостоке за десять тысяч километров от Риги. Я тогда служил третьим штурманом на теплоходе «Бородин». Наш теплоход обслуживал тихоокеанское побережье от Чукотки до Владивостока. Как-то мы со старпомом зашли в ресторан «Золотой рог» в надежде перекусить и отдохнуть после рейса. Ресторан был переполнен. Официант посадил нас за стол, где уже сидели двое моряков. Одного я узнал. Это был Володя Смехов, который закончил училище на год раньше меня в русской группе. Мы, как в таких случаях принято, разговорились и начали вспоминать знакомых и различные случаи из курсантской жизни. Смехов уже изрядно выпил и не очень себя контролировал.

– «Да, здорово мы колобродили в училище», – вспоминал Смехов. В его маленьких глазках появились искорки смеха.

– «Жилось нам не плохо. Каптёрщик (кладовщик) был с нашего курса. Как только латыши уходили сдавать экзамены, мы «чистили» их сумки. Много там было вкусненького!»

Я помрачнел, вспомнив о пропаже своих лепешек во время сдачи экзаменов, но сдержался. Стоило ли затевать ссору из-за каких-то лепешек, украденных десять лет тому назад? Может быть, Смехову они и не достались.

– «А помнишь, какой шум поднялся в училище в связи с пропажей флага?» – продолжал откровенничать Смехов.

Я навострил уши. Этот случай крепко засел в моей памяти.

– «Этот флаг сперли мы, и пошили из него себе плавки».

Перед моими глазами опять промелькнула уже забытая сцена, когда из строя выводили Андерсона. Я вспомнил также, что кое-кто из курсантов русской группы купался в озере в красных самодельных плавках. Мы же, стыдясь девчонок, были вынуждены влезать в воду в казенных сатиновых трусах.

– «Ах ты, сволочь!» – выдавил я не в силах справиться с охватившим меня гневом и, приподняв левой рукой за грудки захмелевшего Смехова, правой врезал ему звонкую пощечину.

Присутствующие оторопели, и больше всех Смехов.

– «Ты что, сдурел?» – промямлил он, оседая на пол.

Через несколько мгновений в его глазах что-то прояснилось:

– «Может быть, и твою сумку мы обчистили в каптерке? Извини, если так».

Я ничего не ответил, и, бросив деньги на стол, вышел из ресторана. За мной последовал и старпом. Был ли я прав, таким образом расплатившись со Смеховым за Андерсена? Не знаю. Андерсона могли взять и за другое дело.

Я переходил с курса на курс. Хорошее питание, занятия спортом, укрепили мое тело. Дух же укрепляли политработники, которые неустанно следили за нашим развитием. Мы свято верили в идеалы коммунизма. Полагали, что нас поддерживает весь мировой рабочий класс, который с надеждой ждет, когда при активной помощи Советского Союза настанет мировая революция. Ни для кого не было тайной, что проклятый капиталистический мир постепенно загнивает, а социалистический – успешно развивается под руководством гениального Сталина и родной Коммунистической партии. Мы завидовали тем, у кого в кармане был партийный билет.

Полагаю, что, несмотря на мои старания, партийное и административное руководство училища особых надежд на меня не возлагали. Как-то мне предложили выступить на комсомольском пленуме района, куда регулярно приглашались активисты нашего училища. Я подготовил выступление, в котором, как тогда было принято, воздавалось должное гению товарища Сталина. Комитет комсомола его одобрил. Меня направили в орготдел райкома партии для согласования текста. Но в райкоме текст завернули. То ли я перегнул с похвалами, то ли он не подошел другой причине.

Вождя надо было хвалить постоянно. Во время публичных мероприятий активистов рассаживали в разных углах зала. По знаку комсорга, который согласовывал план прославления с парткомом, активист во время чтения официального доклада, должен был выкрикнуть соответствующий лозунг.

Городские партийные начальники любили ходить на наши собрания, которые то и дело прерывались громкими восторженными выкриками: «Да здравствует товарищ Сталин – мудрый вождь мирового пролетариата! Слава великому Сталину, гаранту мира во всем мире! Дорогому Сталину, ура!» Громкие аплодисменты подтверждали, что аудитория с энтузиазмом воспринимает эти лозунги.

В среде курсантов свято поддерживались неписаные морские традиции. Предательство и доносительство считалось грязным делом. От предателей отворачивался весь коллектив. Часто наказывали весь взвод, так как виновного найти не удавалось. Тем не менее, я не уверен, что среди нас не было доносчиков, которые докладывали кому положено о политически ненадежных курсантах.

Я был очень взволнован, когда однажды меня пригласил на беседу сам начальник училища Голубев. В нашей среде он слыл неплохим мужиком.

Получив разрешение у секретаря, я вошел в кабинет и доложил, как было положено по уставу:

– «Товарищ начальник училища, курсант Похоменков по вашему приказанию прибыл!»

– «Садитесь», – указал на стул начальник.

– «Я пригласил вас по очень деликатному делу», – как-то без особого энтузиазма начал он.

– «Видите ли, хочу сказать вам откровенно, в Латвии политическая обстановка в настоящее время неблагонадежна. Голову подняли враги народа.

Бывшие айзсарги и кулаки ведут агитационную работу среди мирного населения против советской власти. Не исключено, что и в рядах курсантов есть сочувствующие прежнему режиму. Я бы просил вас, сообщать лично мне, если вы услышите, что кто-либо из курсантов неуважительно отзывается о товарище Сталине или о советском строе».

Мне как-то сразу стало муторно на душе. От напряжения лоб и спина покрылись липкой испариной. «Не иначе, начальник училища хочет сделать из меня шпика», – промелькнуло у меня в мозгу. Надо было срочно выворачиваться из этого щекотливого положения. И я решил прикинуться дурачком.

– «Товарищ начальник училища», – с возмущением в голосе выпалил я, – «такого у нас и быть не может! Если бы я хоть что-нибудь узнал или услышал, мы бы тут же такого гада обсудили на комсомольском собрании и исключили из комсомола».

Начальник посмотрел на меня с недоверием, но, видимо, так и не понял: то ли правду говорит курсант, то ли прикидывается.

– «Ну-ну, ладно. Можете идти», – разрешил Голубев.

Видимо, и ему этот разговор не очень нравился.

– «Приказываю о нашей беседе никому ни слова», – добавил он, выпроваживая меня из кабинета.

Слово я сдержал. Могу добавить, что больше никто в моей жизни не предлагал мне ничего подобного.

Отношения между курсантами русских и латышских групп были ровными. Для конфликтов не было времени. Я с детства переживал, когда конфликты начинались на национальной почве. Хотя повод для таких конфликтов иногда возникал даже в мой собственной семье. Одна из моих сестер вышла замуж за русского и, естественно, в ее доме часто появлялись русские граждане. Младшая вышла за латыша. На семейные торжества собирались все вместе.

– «Иди к нам, Артур, чего ты там возишься с этими латышами», – то ли в шутку, то ли всерьёз обращалась ко мне русские родственники.

– «Чего ты сидишь с русскими, иди к нам», – через минуту-другую доносилось с противоположного конца стола.

Мой приятель Олег Руднев, когда-то написал сценарий к сериалу «Долгая дорога в дюнах» о трудных послевоенных временах в Латвии. Фильм должен был начаться с эпизода, когда советская армия входит в Ригу. Из тюрем освобождаются тысячи политзаключенных, которые, заполняя центральные улицы города, с радостными лицами приветствуют освободителей. К счастью, он дал прочитать текст некоторым рижанам. Автор в то время занимал пост первого секретаря Юрмальского горкома партии поэтому обсуждение прошло без сучка и задоринки, с полного одобрения присутствующих.

Но после обсуждения один старый профессор Рижского университета подошел к Рудневу и спросил, знает ли тот, сколько в Рижской тюрьме сидело политзаключенных во время освобождения Риги. Оказалось, что только один человек. Начало фильма пришлось срочно переделать.

В нашей роте появилось пополнение. Из Ростовского училища к нам перевели курсанта – сына адмирала. Это был развязный и абсолютно неуправляемый тип. Каждую неделю к нему приезжала мама с грудой лакомств. «Сынок» – так мы его прозвали, в общем-то не был жаднюгой. Он охотно делился с друзьями, которые у него сразу же появились. Шоколадки могли получить и другие ребята, но для этого надо было пройти процедуру, которая каждый раз менялась в зависимости от настроения «сынка».

– «Эй, подходи, кто признает себя анархистом, получит плитку шоколада!» – бывало, вопил на всю аудиторию «сынок». Находились и такие, кто подходил.

«Сынок» повадился по утрам не выходить на физзарядку, опаздывал из увольнения. Ему все сходило с рук. Руководство училища и командир нашей роты как бы не замечали нарушений. Нам же за подобное давались наряды вне очереди по мытью отхожих мест или мы лишались увольнения в город.

За воспитание «сынка» решила взяться комсомольская организация училища. Его вызывали на заседание комитета комсомола, пробовали перевоспитать, стыдили, обещали наказать по комсомольской линии. Все напрасно, «сынок» не поддавался воспитанию и плевал на любые замечания. Тогда у моего друга Зиемелиса – комсорга группы – появился план, который он решил осуществить.

Зиемелис был очень требовательным к себе, убежденным комсомольцем, жёстко критиковал нас за малейшую провинность. Ни с кем не посоветовавшись, он написал письмо лично «дорогому товарищу Сталину» о порядках в училище, и попросил убрать от нас «сынка», который позорил гордое звание комсомольца и кандидата в морские офицеры. Через неделю Зиемелиса вызвали к первому секретарю райкома партии. Оттуда он вернулся чернее тучи. После долгих уговоров и клятв с моей стороны, что все услышанное останется, между нами, он поведал мне содержание разговора с партийным начальником.

– «Ты что же, ублюдок, по пустякам беспокоишь товарища Сталина?» – грозно прорычал первый секретарь райкома партии, едва будущий морской офицер пересек порог его кабинета.

–«Ты, давай, прекрати эти выходки! Если я еще хоть раз услышу, что ты продолжаешь травлю других курсантов, вылетишь из училища!» – пригрозил хозяин кабинета.

Угрозу первого секретаря райкома партии нельзя было рассматривать как простое запугивание. Перед началом коллективизации госбезопасность проводила в республике очередную чистку. Тысячи латышских семей, неугодных советской власти, были высланы в Сибирь. Массовая депортация стала действенным способом согнать крестьян в колхозы. К концу 1949 года в них вступило 93 процента латвийских хозяйств.

Невольно я оказался свидетелем этих событий. Накануне новогодних праздников я выпросил у командира роты увольнительную для поездки в Бауску. Очень хотелось навестить маму. Рейсовые автобусы в то время ходили редко, да и денег на проезд у меня не было.

После обеда 31 декабря я доехал на трамвае до места, где обычно останавливались грузовики, чтобы забрать попутчиков. На мне была обычная матросская форма: шинель, на ногах выходные ботинки. Рижский климат довольно мягок, но зимой мороз может достигать минус двадцати градусов и ниже. На стоянке у меня начали мёрзнуть ноги, а транспорта все не было. Ко мне подошел солдат с карабином и вещевым мешком за плечами. Оказалось, что и он едет в ту же сторону. У него родился сын, и командир части отпустил его на сутки повидать супругу и наследника. Карабин солдат взял с собой, поскольку должен был возвращаться уже в другое подразделение.

К стоянке подъехала полуторка. Шофер объявил, что едет только до местечка Тякава. Это было ближе к цели на двадцать вёрст. Мы было полезли в кабину, но шофер начал ныть, что сначала неплохо бы заплатить за проезд. Его требование мы проигнорировали и забрались в кузов. Делать нечего, шофер поехал и без оплаты. Выкинуть нас из машины силой он не мог, а ждать на стоянке, пока наступит Новый год, ему тоже не хотелось.

Мы порядком промерзли, пока добрались до Тяковы. Шофер остановил машину и велел вытряхиваться. Уже темнело. Морозец крепчал. Как назло, попутных машин не было. Рядом с дорогой находилась волостная управа. Её окна светились огнями, сновали вооруженные люди в форме. У входа стоял милиционер также при оружии.

– «Сюда нельзя!» – пытался он перекрыть нам дорогу

– «Мы только согреемся и уйдем», – сказал я, и, отодвинув его плечом, направился вглубь коридора.

Солдат последовал за мной. Казалось, что милиционер смирился. Все же люди не гражданские, а в форме. Минут через пятнадцать открылась дверь одного из кабинетов и оттуда вышел офицер госбезопасности в сопровождении нескольких человек.

– «Кто такие?» – уставился он на нас.

– «Я их не пускал, прорвались сами, говорят замерзли», – ответил постовой.

– «Взять их!» – коротко приказал офицер.

На нас навалились несколько человек и выкрутили руки за спину. У солдата сдернули с плеча карабин.

– «Оружие не отдам!» – кричал солдат.

Но его никто не слушал. Нас затолкали в отдельные камеры. Было слышно, как всю ночь подъезжали и уезжали грузовики, приводили и уводили каких-то людей. Недалеко работало радио. Пробило двенадцать. Вождь всех народов поздравил граждан с Новым годом. Часов в восемь утра меня отвели к офицеру. Мое удостоверение личности и увольнительная лежали у него на столе.

– «Кто начальник училища?» – буднично спросил он.

– «Голубев», – коротко ответил я.

– «Убирайся, чтобы я тебя больше здесь не видел!» – приказал офицер.

Возражать я не стал, и бодрым шагом покинул управу. Куда делся солдат, не знаю. Только к вечеру я добрался до Бауски. Чтобы не расстраивать маму, я ничего ей рассказывать не стал, помылся, поел, и начал собираться в обратную дорогу.

Для многих латышских семей эта новогодняя ночь стала роковой. Я же впервые встретил Новый год в кутузке. Дай бог, чтобы это не повторилось!

Морская практика

Время в училище бежало быстро. Два месяца в году мы проходили морскую практику. После первого курса нас отправили на Каспийское море. Командование планировало ознакомить курсантов с различными морями, поэтому место летней практики каждый год менялось.

Пароход «Дербент», на который меня определили матросом-практикантом, перевозил зерно насыпью из Баку в Красноводск, а оттуда – хлопок в больших, перетянутых стальной проволокой, кипах.

По мнению боцмана, в чье распоряжение я попал, матрос в первую очередь, должен научиться счищать с металлических частей судна ржавчину, потом грунтовать свинцовым суриком и закрашивать краской. Я, в основном, этим и занимался.

Красить внутренние переборки кают доверялось только опытным мастерам. Поверхность покрывалась тонким слоем эмалевой краски, ровно, без потеков. Науку эту я освоил, хотя и не без труда. Боцман постоянно проверял проделанную работу и безжалостно заставлял исправлять огрехи.

Меня учили всяким матросским премудростям. Ежедневно следовало драить палубу, стоять на руле, ставить лаг (прибор для определения скорости судна) и снимать с него показатели, кидать выброску.

Выброска – это длинный, крепкий, особым способом сплетенный линь (пеньковый трос) с грушевидным грузом на конце. Матрос, умеющий точно и далеко метать выброску, ценится на любом корабле. Далеко не каждый капитан может сразу подвести судно прямо к причалу при помощи судовых двигателей. Как правило, двигатели стопорятся метров за двадцать-двадцать пять до причала. Тут то и приходит черёд матроса с выброской. Аккуратно сложив ее кругами, наподобие ковбойского лассо, матрос с силой бросает выброску с грузом в сторону причала. Если бросок удачный, выброску подхватывают на причале береговые матросы, и быстро тянут на берег.

К выброске на судне крепятся стальные или пеньковые швартовы (канаты). Береговые матросы надевают швартовы на кнехты – чугунные тумбы, предназначенные для удержания судна у причала. При помощи судовых лебедок судно подтягивают к причалу и надежно крепят швартовами.

Конечно, это далеко не все, чему я научился на судне. Будущий штурман должен был владеть специальностью матроса и боцмана. Он должен досконально изучить навигационные приборы, уметь прокладывать курс на карте, знать расположение созвездий на небе, описание морского побережья, маяков, опасных для мореплавания мест. Освоить азбуку Морзе, сигнализацию флажками и многое другое, что может пригодиться моряку в тяжелых, богатых опасными приключениями, морских странствиях.