Лилит. В зеркале Фауста

Руку тянула его любимая ученица – Юленька Головлева, миловидная русоволосая девушка в белой рубашке и джинсовом комбинезоне.

Она встала:

– А как же вера, Горислав Игоревич?

– Ну, – ободряюще кивнул он. – Говори, умница-разумница.

– Я хочу сказать, что все зависит от мировоззрения человека.

– Дальше, Юленька. Но помни: физике, как правило, плевать на мировоззрение отдельно взятого человека. Она как-то больше учитывает законы природы. Ну там яблоко Ньютона и так далее.

– Вера часто противоречит физике, и наоборот. Физика не берет в расчет чудо. Но мир полон чудес! Взять одну только Библию…

– Вот, Юленька, вот, коллеги, об этом и речь! Именно поэтому ректорат МГУ и отказал патриархату. И все-таки ты права, – кивнул он девушке. – До сих пор помню, как в конце восьмидесятых годов прошлого века, мне было тогда около тридцати лет, я увидел фильм про Индиану Джонса – «Последний крестовый поход». Чтобы спасти отца и достать Священный Грааль, герой должен был совершить «прыжок веры» – перейти по воздуху через ущелье шириной метров двадцать. Я помню, как он положил руку на грудь, на сердце, поднял одну ногу и сделал первый шаг в пустоту. Мало ли к тому времени было снято фантастики – да сотни фильмов! Но было в этом эпизоде, придуманном Спилбергом, что-то воистину чудесное. Прагматик, скептик, путешественник, веривший только в физику, Индиана Джонс должен был решиться на этот шаг. Его вера оказалась сильнее страха смерти. Кто не видел этого фильма, посмотрите, что было дальше. Инди удалось все: он и выпил из чаши Грааля, и спас отца. И все это только благодаря одному – вере. К чему я вам это рассказал? – Горецкий вновь прошелся от стола до окна и вернулся обратно, прихватил спинку стула руками. – Ректорат раз и навсегда запретил создание богословского факультета, но разрешил открыть факультатив, куда и позвали преподавать меня. Знаю, многие из вас, моих студентов с разных курсов, уже записались ко мне на лекции по богословию. Это похвально. Но! – Он по-отечески погрозил им пальцем. – Не хочу, чтобы в вашей голове была каша. И не желаю, чтобы вы меня считали лжецом. Этаким Двуликим Янусом. Кто и вашим, и нашим. Но тем, кто решил постичь оба предмета, выбор между верой и знаниями рано или поздно сделать придется. – Он поймал взгляд улыбавшейся ему девушки в джинсовом комбинезоне и высокопарно добавил: – Двум богам служить нельзя, дети мои!

Он устроился на скамейке неподалеку от Шуваловского корпуса. Бросил под себя дорогущий портфель, чтобы не отморозить чего, и сел на него, чтобы выкурить свой «Кэмел» и двинуть на метро. Сколько раз хотел бросить? Сто, не меньше. Одна из несбывшихся надежд.

Ранний декабрь был волшебно теплым. Как же отрадно выдыхать дым в такой вот чуть морозный эфир! Шаги за спиной он услышал в последний момент – хрустнула ветка на заснеженном газоне за аллеей.

– Сигареткой угостите?

Горецкий обернулся. За спиной стояла и улыбалась ему Юленька Головлева, совсем как недавно в аудитории. В бежевой мутоновой шубке с капюшоном, синем шарфике. Рыжеватые длинные локоны смело вылезали наружу. И шубка, и волосы очень шли к ее лисьим глазам. В руке она держала рюкзачок.

– Ты чего же так крадешься, а?

– Как?

– Как лиса, вот как.

– Я и есть лиса.

– Вот-вот, и я о том же. Так и будешь стоять у меня за спиной?

Девушка обошла скамейку – встала перед ним.

– Вот и я.

– Твое панибратство, Головлева, умиляет.

– Знаю, – кокетливо ответила она.

– Кстати, лисы хоть и симпатичные, но самые нечистоплотные из зверей.

– Фу, какая гадость. Я – чистюля.

– А вот барсуки – чистюли.

– Не хочу я быть барсучихой.

– Будь, Головлева, сама собой.

– Ладно, буду. Но с характером лисы. Так угостите сигареткой, господин профессор?

– Ага, сейчас.

– Ну почему? Мне уже девятнадцать.

– Вот ровесники пусть и угощают, хотя я не советую.

– Какой вы жадный. А вот я – щедрая. У меня для вас яблоко. – Она вытащила из кармана шубки большое янтарное яблоко и протянула его педагогу. – Держите.

Он с легким сомнением посмотрел на красивый плод.

– Ну, что вы смотрите? Из нашего сада, между прочим. Выращено с любовью.

– Да ты просто Ева какая-то, – принимая фрукт, усмехнулся Горецкий. – Если с любовью… Спасибо. Обязательно съем его в электричке.

– Не забудьте.

Она хотела сесть на скамейку рядом, но он отрицательно покачал пальцем.

– Не надо.

– Почему? – Ее глаза лукаво блестели. Она театрально хлюпнула носом: – Что, не достойна?

– Достойна, достойна. Еще как достойна. Просто застудишь себя по женской части. Все вы так, по юности, лишь бы ноги показать, а потом начинается.

– А на две общие тетради и варежки можно?

Профессор задумался.

– Валяй, – разрешил он. – Только минут на пять.

– Ок.

Юля вытащила из ранца две толстенные тетради, уложила их на скамью, сверху положила две варежки. Села рядом с педагогом, перебросила ногу на ногу, а руку положила на спинку скамейки.

– Так пойдет?

– Сама элегантность. Я не шучу.

– Спасибо.

Он прицелился к ее лисьим глазам.

– Ну, лиса, что скажешь?

– Можно, я задам вопрос?

– Интересно, какой?

– Личный.

– Рискни.

– Почему вы такой грустный? – сочувственно кивнула она.

– Потому что старый, – улыбнулся он.

– И не старый вы вовсе. Я знаю, как вы умеете смеяться – заразительно, как молодой человек. Совсем как мальчишка. Были бы вы старым сухарем, не смогли бы позволить себе такой роскоши.

– Ах вот так, да?

– Представьте себе. Может, вы заболели? – нахмурилась она.

– Ну конечно, я заболел. Как говорят: если после пятидесяти вы проснулись утром, а у вас ничего не болит, значит, вы умерли.

– Слышала эту шутку от бабушки. Но я серьезно.

– Болит везде и понемногу. А так, в сущности, я более или менее здоров.

– Вот видите. А значит, причина в другом. Дома что-нибудь? С женой поругались?

– С женой мы не ругаемся уже лет десять, потому что давно разлюбили друг друга и ругаться нам не о чем.

– Ну как грустно! – почти заплакала она. – Что ни скажете, все хуже и хуже. У вас же два сына, с ними все хорошо?

– Вот только что ехал в электричке и вспоминал о них. У детей все нормально – один живет в Штатах, другой в Германии. У обоих свои дети и вполне милые жены.

– Вот, отлично, – одобрила его студентка. – И все-таки, Горислав Игоревич, колитесь, что такое?

– Правда хочешь узнать?

– Да, да, хочу, хочу, потому что вы – мой любимый педагог. А это еще надо заслужить.

– Смело, – кивнул он. – Хорошо, уговорила. – Горецкий выбил из пачки еще одну сигарету, зацепил ее губами, щелкнул зажигалкой. Затянулся, выдохнул в сторону дым. – Точно хочешь?

– Издеваетесь?

– Но, возможно, я скажу такое, что твоим юным ушкам будет неприятно услышать. И сердечко твое поначалу наполнится обидой.

– Ничего, перетерплю.

– Уверена?

– Ага, господи профессор. Тем более что только поначалу.

– Хорошо. – Он задумался, потом улыбнулся: – Я очень-очень устал. И очень-очень разочарован во всем. И меня ничто не радует. Я давно удивляюсь тем своим пожилым ровесникам, которые еще чем-то горят, а то и прямо пылают, увлечены своими студентами, что-то горячо объясняют вне лекций, охотно делятся накопленными знаниями, выступают на симпозиумах и прочих научных собраниях. К чему все это, если все катится в бездну? Если не к черту. И знания, и дружба, и сама жизнь. Думаешь, я шучу? Утрирую? Не-ет. Я искренен как никогда, милая девочка. С полсотни написанных мною монографий и пара книг давно опротивели мне. Да, Юленька, да-да-да. Это не значит, что они плохи, нет. Они опротивели мне, автору! Чужие книги опротивели тоже. И если я открываю свои, то лишь потому, что читаю по ним лекции. Но для кого я читаю и зачем? Студенты тоже не вдохновляют меня, я просто играю роль доброго педагога.

– Печально это слышать, Горислав Игоревич.

– Я тебя предупреждал. Играю роль, а сам думаю, когда же закончится эта лекция и все вы смоетесь с глаз моих.

– Как ужасно все то, что вы говорите мне…

– Я же сказал, что будет неприятно. А все потому, что никто из вас не способен понять своего учителя.

– Нет? – пролепетала она.

– Ни на йоту, – покачал он головой.

Ее губы вдруг дрогнули.

– Даже я?

Горецкий неожиданно улыбнулся.

– Нет, Юленька, не ты.

– Что это значит?

– Ты – крохотный маленький лучик, пробившийся ко мне через завесу свинцовых туч. Ты, Юленька Головлева, моя милая студентка и умная девочка, совсем другая. Очень живая, всегда неожиданная в суждениях, ты как раз, мне кажется, немного понимаешь меня.

Она тоже улыбнулась:

– Всего лишь немного?

– Немного потому, что ты еще юна. Но душа человека взрослеет – у иных не по дням, а по часам. – После очередной затяжки он добавил: – И еще одна правда. Может быть, только ты и доставляешь мне хоть какую-то радость в этом кошмарном мире.

– А это не перебор, учитель? Как-то вы чересчур сильно раскачали маятник.

– Я же говорю: ты оригинальна в своих суждениях. И тебе пока всего девятнадцать лет. А что дальше будет? Но это лирическое отступление, Юленька. Самое главное в том, о чем ты сама сегодня напомнила мне. Я преподаю два исключающих друг друга предмета, девочка, вот почему я несчастлив. И больше не верю ни в один из них. Когда-то древние Афины были столицей философии, но спустя века, во времена апостола Павла, когда он странствовал по миру, ее выродившиеся мудрецы превратились в обычных умников-болтунов, собиравшихся на рыночной площади и чесавших языками от рассвета до заката. Вот как сейчас, во времена таких же пустомель. Что до богословия, оно тоже выродилось – в перемалывание догматов. И те бессмысленно точат лясы, и эти.

– Приду домой и буду плакать в подушку, – сообщила Юленька. – Правда, приду, и сразу в нее с головой. А завтра переведусь на другой факультет. Вот до чего вы меня доведете.

– Того факультета, на который я бы тебя взял, и без вопросов, не существует ни в одном университете мира.

– Это на какой же? – насторожилась она.

– Кажется, мы насиделись, пройдемся?

– Ага, – согласилась Юленька. – Уже чувствую, что подмерзаю.

– Тем более, – назидательно сказал он и, крякнув по-стариковски, поднялся со скамейки. – Собирай вещи, девчуля.

Она перехватила розовые варежки и сунула их в руки педагогу:

– Подержите, – быстро забросила тетрадки в ранец и выхватила варежки у него из руки. – Я готова.

– Шустрая ты, потому что юная, – кивнул он. – Завидую.

– А я завидую тем женщинам, Горислав Игоревич, которые знали вас близко. Сколько их было?

– Но-но, – погрозил он ей пальцем и тоже натянул кожаные перчатки. – Теперь ты раскачиваешь маятник.

– Я возьму вас под руку?

– Окажите честь, мадемуазель.

И она тотчас прихватила его за локоть. Они шли по заснеженной аллее к метро «Университет».

– Между философией и богословием лежит непреодолимая пропасть, ты знаешь о ней, потому что сама упомянула. Но те, чей ум пытлив, кто верит в то, что белых пятен на карте не существует, кто понимает, что на самом деле белые пятна лишь в нашей голове и что надо только лучше смотреть и больше знать, для тех, Юленька, не существует этой пропасти. Мудрость и вера для них сплетены воедино, и у этого драгоценного камня миллионы блистающих граней.

– О чем вы, Горислав Игоревич?

– О непостижимом для подавляющего большинства мире эзотерики. Думаю, ты знаешь, что с греческого эзотеризм означает «внутренний». Совокупность тайных учений целого мира за всю его историю. В народе это называют проще: магия! Терра инкогнита, куда не ступала и не ступит нога как профана с улицы, так и упертого богослова-схоластика, и тем более ученого, который все измеряет законами физики. В обычном мире сорвавшееся с дерева яблоко обязательно упадет на голову Ньютона, в мире магии это яблоко остановится по велению ученого или стороннего доброжелателя в дюйме от его темени. Но я не могу, Юленька, об этом сказать ни за одной из кафедр. Если я скажу об этом у нас в университете, меня объявят лжеученым и выгонят с позором. Если я заявлю о своих догадках в семинарии, меня объявят служителем дьявола, ведь чудеса – это его родная стихия. Могу рассказать об этом только в клубе чудаков, да что толку?

– А что, есть такой клуб?

– Это образно. Таких клубов по земле рассыпано без счета. Люди ведь не совсем дураки, многие догадываются, что мир не так прост, что он не черно-белый и не поделен, как рассеченное ножом яблоко, на две половинки. Одно такое общество я знаю, оно называется «Звезда Востока». Если хочешь, можем как-нибудь сходить вместе.

– Хочу, очень хочу! – захлопала в ладоши его студентка.

В розовых варежках это вышло особенно трогательно.

– Хорошо – кивнул он, – заметано.

– А они не предлагают совершить какое-нибудь путешествие?

– Какое?

– Ну там, во времени и пространстве, например?

– О-о! Чего они только не предлагают. Закрывай глаза, лови ритмы вселенной и отправляйся хоть в Древнюю Элладу.

– Здорово, – вздохнула Юленька. – С вами, Горислав Игоревич, я бы отправилась в самое опасное путешествие. А еще бы…

Договорить она не успела – осеклась. Им навстречу по аллее шли два молодых человека спортивной наружности. Один, в ярко-красной дутой куртке, высокий, был еще и красавчиком. Именно он, стоило им поравняться, послал воздушный поцелуй Юленьке и бросил:

– Жду тебя завтра в общаге, Джулия! Катюху прихвати для Лехи, – кивнул он на смутившегося товарища и только потом бросил: – Здрасьте, профессор.

– Привет, – кивнул Горецкий. – Дружок? – спросил он у спутницы, когда они разминулись с молодыми людьми. – Нагловатый паренек. Даже чересчур.

Юленька Головлева не на шутку была сердита. Молчала, как в рот воды набрала. И только потом, не поднимая глаз, бросила:

– Простите меня за него. За его хамство.

– Да кто это? Судя по тому, что я у него профессор, он и мой студент. Лицо знакомое, но не помню.

– Аполлон.

– Бельведерский?

– Ага.

– Похож.

– Это правда, кличка у него такая – Аполлон.

– Клички бывают у собак.

– Ну, прозвище.

– А зовут-то его как?

– Артем Бровкин его зовут.

– Видишь, аббревиатура совпадает: «Артем Бровкин» – «Аполлон Бельведерский».

Юленька Головлева неожиданно рассмеялась.

– Правда совпадает. – Она разом оттаяла. – Он с третьего курса – борец. А не помните вы его, потому что он вряд ли хоть на пару лекций к вам ходил. Мы как-то в общаге, в компании, пили пиво, ну, он и приклеился ко мне. Запал. Потом мы целовались, и…

– И? Нет, я снимаю вопрос.

– Пообжимались немного в коридоре. Больше ничего, правда. Ну что сказать: красавчик. Я вина выпила. Расслабилась. Вот он и полез ко мне.

– Да ты просто вакханка, – усмехнулся Горецкий.

– Да, я такая после второй бутылки шампанского. Шучу я.

– Надеюсь, госпожа студентка.

– Стал и дальше клеиться, захотел большего, но я была против. Под вино я его самонадеянность и наглость как-то пропустила, – она пожала плечами, – и ограниченность тоже. Герой не моего романа.

– И откуда он?

– Издалека. С другого конца России, кажется. Выиграл какие-то соревнования, его и взяли в МГУ.

Они уже подходили к метро.

– Ну что ж, другой конец России – край суровых мужчин.

– Давайте не будем про него, Горислав Игоревич.

– Давай не будем.

Они скатились по эскалатору на Сокольническую линию. Остановились в одном из переходов, в суете и гаме. Пора было прощаться. Шаг влево, шаг вправо, и собьет потоком людей. Ревели электропоезда, заглушая голос.

– Вы же где-то за городом живете, да? – громко спросила девушка.

– В поселке Воронино, в частном доме.

– И как там?

– Вот уже три дня как хорошо: жена уехала с подругой на Эльбрус кататься на лыжах. Я один и сам себе хозяин.

– Класс! – вырвалось у нее. – Пригласите меня в гости, Горислав Игоревич.

– Вот так вот, сразу в гости?

– А что? Учителя всегда приглашали своих учеников в гости. Чем мы с вами хуже других? Так хочется посмотреть на ваш дом, и в первую очередь на вашу библиотеку, о которой легенды в универе ходят.

– Прямо легенды?

– А вы как думали. Вас же за глаза чернокнижником зовут.

– Да правда, что ли?

– Ну да, говорят, книги у вас всякие магические есть. Недаром же вы сами про магию заговорили. Выдали себя, господин профессор.

– Это я с тобой, и только по секрету. Потому что доверяю тебе.

– Спасибочки. Так как, пригласите?

– Я подумаю, лиса.

– А лиса будет ждать. – Юленька встала на цыпочки и чмокнула его в щеку. – Кстати, ваш телефон у меня есть. Вы сами, когда с нами знакомились, давали. Сейчас наберу – и мой будет у вас. Сохраните его, ага?

– Ага, – ответил он.

В сумке едва слышно зазвонил его телефон.

– Я к вам постучалась. Ну так что, пока, мой профессор?

– До встречи, милая.

Уже через пару минут он стоял, привалившись к дверям несущегося по тоннелю вагона, и под грохот и вой электропоезда улыбался самому себе, вспоминая лицо очаровательной ученицы. Пригласить ее в гости! И как напрашивается? Позвонила даже. Почему ему хотя бы не сорок пять? Почему такая несправедливость? Господи! Нет, у Господа просить вечной молодости бессмысленно. Тут у Создателя все ходы расписаны наперед. Горислав Игоревич даже глаза зажмурил: а так хочется быть молодым! Особенно с молодыми. И особенно с этой юной красоткой-болтушкой…

А еще через полчаса, едва успев на свою электричку, он плюхнулся на удобный кожаный диван и уставился в окно.

Поезд уносил его из Москвы в пригород, к отдаленной станции Воронино, где и был его дом.

Как это ни странно, этот день отличался от других, и в самую лучшую сторону. Он встретил загадочную даму Лючию, которая как будто готова была ввести его в иной мир, о котором он хорошо знал и мечтал, но боялся оказаться настойчивым и смелым, постучаться что есть силы. И подтолкнула его поразмышлять над своими возможностями и желаниями. Она словно предугадывала его мысли и слова, но как такое могло быть? И то, что она упомянула книгу «Вселенная Лилит», одну из самых таинственных в мире мистики, значило многое. Книга, которую ему так хотелось прочитать… Он был почти уверен, что никогда не сможет реализовать свою мечту. А потом его сердце и душу согрела эта милая девушка, его ученица, как это ни странно, изъявившая желание устремиться с ним в любое, самое опасное путешествие, как только что сказала сама.

Глядя на заснеженный пригород за окном вагона, он хитро усмехнулся. Впрочем, одно путешествие он ей обязательно устроит – к чудакам в клуб «Звезда Востока». Пусть развлечется. Если прежде очередной молодой атлет не перехватит ее.

Тут как карта ляжет.

Хороший был день, обещающий хоть какие-то перемены. А он-то, Горислав Игоревич Горецкий, стареющий педагог, думал, что окажется у очередного разбитого корыта. Впрочем, впереди были еще вечер и ночь, а это время суток, как подсказывала практика, сулит самые непредсказуемые повороты.

Потянулись знакомые сосновые леса. Пора было на выход. Горецкий встал и потопал через вагон. Потянул дверцу – вышел в предбанник. Тут уже стояли пассажиры. Пару человек он знал в лицо – ездили вместе каждый день. С одним даже поздоровался – сдержанно кивнул.

Вот и станционное здание, и вывеска «Воронино». В местном привокзальном магазине Горецкий купил продукты, вино и пиво, на всякий случай. До дома он шел пешком. Было вдохновение – пройтись, обозревая заснеженную округу.

– Возраст колдуна, – топая домой, пробормотал он. – Наколдовать бы мне новую жизнь – вот это было бы дело!..

Глава третья

Ночная гостья

1

Жены дома не было уже три дня – она уехала на горнолыжный курорт. Они частенько кололи друг друга острыми словечками. Уже по привычке. Иногда с раздражением. Часто без жалости. Потому что жалость – продукт симпатии. А симпатия между ними давно увяла, как цветок, ежедневно поливаемый солью.

Помнится, глядя на ее чемоданы, он равнодушно съязвил:

– В твоем возрасте, да на лыжах? Кости-то уже хрупкие, небось. Хочешь в аппарат Елизарова забраться?

– Типун тебе на язык, – ответила она. – Шутничок. Это в твоем возрасте только на печи лежать и простоквашу пить, а в моем можно и на лыжах. И кости у меня крепкие.

– Шею себе не сверни на виражах, – посоветовал он. – Дети и внуки переживать будут. Лучше на симуляторе, в зале.

– А ты не упейся в зюзю, – с презрительный улыбкой парировала жена. – В твоем возрасте инфаркт на фоне давнего алкоголизма – как насморк во время эпидемии гриппа. И если соберешься пить, не разжигай камин. И плиту тоже. Не хочу вернуться на пепелище.

Вот и поговорили. За ней заехала подруга, ее соратница по плотским утехам, Рогнеда, которая терпеть его не могла, называла «старым козлом», на том они и расстались. Когда капот джипа скрылся с глаз, его рука сразу потянулась за сигаретой. Он сел на веранде в плетеное кресло и с блаженством закурил.

Горецкий был счастлив, что остался один. Да еще на две недели! Будет время подумать, повспоминать, помечтать. А мечтать, лежа на печи, – одно удовольствие. Вон Илья Муромец, до тридцати лет валялся на печке и мечтал, а потом в какой виртуозный кураж ушел, а? Подумать страшно. Мечом-кладенцом на сто легенд о себе намахал.

А еще, как известно, мечты уводят за горизонт. И отправляют к звездам. И возвращают молодость – хотя бы на час, на пять минут…

И вот был новый вечер. Зимний. Тишайший. После шумной Москвы! В духовке его дожидалось жаркое, в холодильнике – бутылка отличной водки, на столе – легкие закуски и початая бутылка дорогущего коньяка на всякий случай. Кутить так кутить! А он решил выкурить сигарету и посмотреть на полную луну. Набросил полушубок, вышел на крыльцо и, закурив, уставился на черные деревья сада, на лимонный в сиянии луны снег, на огни соседних домов за высоким забором. И вдруг не поверил своим глазам: там, на тропинке, ведущей к сараю в конце двора, стоял пес и смотрел на него. Горислав Игоревич даже прищурился, чтобы разглядеть его, не обмануться. Потому что слишком необычной была картина! Огромный белый пудель, королевский, кажется, подстриженный по всем правилам собачьей красоты, стоял на протоптанной в снегу узкой тропинке и смотрел на него.

Откуда он тут взялся? В его-то дворе? Что, пес взял и потерялся и бродил вокруг его дома? Но кого он искал, а главное, как попал сюда? Забор был и впрямь высоким и надежным, кажется, без потайных лазов. Вроде бы жена говорила, что где-то расшаталась пара досок и стоило бы их прибить. Но где они расшатались, он пропустил мимо ушей. Так что, оттуда явление? Несомненно ведь, что этот ухоженный красавец принадлежит кому-то. И его стоило бы отправить к хозяевам. Но к кому? И все-таки, как он залетел сюда и почему ночью?..

Была бы это беспризорная здоровая псина, Горецкий поступил бы иначе. Сказал бы: фу! Проваливай. Или что-нибудь еще. Но тут посвистел так, как обычно призывают собак. Может, пудель голодный и стоит покормить его? Он посвистел еще раз и почмокал. Пес не удержался – осторожно приблизился, не сходя с тропинки, и теперь остановился шагах в двадцати перед крыльцом. Горецкий знал ближайших соседей, ни у кого не было белого королевского пуделя – две овчарки, один доберман и какая-то декоративная ушастая мелочь, которой развелось сейчас пруд пруди и которая скорее мяукала, чем тявкала.

Горецкий затушил сигарету в пепельнице и спустился по деревянным ступеням веранды. Он посвистел и даже призывно почмокал еще разок, а потом для верности протянул руку с предполагаемым куском чего-то вкусного, потер в щепотке пальцы: мол, давай сюда, угощу! Если что, вынесет псу пару сарделек, не обманет же ночного гостя.

То и дело припадая на передние лапы и вновь распрямляясь, пес медленно продвигался к нему по заснеженной дорожке, пока не остановился шагах в пяти. Так он и стоял, и смотрел ему в глаза своими черными блестящими пуговками. Пес был не просто аккуратно, но виртуозно подстрижен, хоть сейчас на выставку породистых собак, белоснежно чист и очень красив. Он был почти что своеобразным ангелом этой ночью, разве что с ушами, шапочкой и круглым пушистым хвостом. Горецкий слышал неровное дыхание пса – пудель был явно обеспокоен чем-то.

– Ну, что ты мне скажешь? – спросил хозяин дома.

Но пудель вместо того резко припал на передние лапы, как это делают собаки для прыжка или приглашая вас поиграть с ними, потом молнией сорвался с места и улетел в ночной сад.

– Вот те на, – проговорил Горецкий. – Забавный пес. Жрать он точно не хочет. А я не хочу играть, бегая за незнакомой собакой по ночному саду. Да-с. А вот употребить граммов двести под поросенка – очень хочу.