Лилит. В зеркале Фауста

– Меня зовут Агриппа Неттесгейм, – представился наконец спаситель содержателя таверны. – Я тот, кого страшатся демоны и бесы и кого сам дьявол обходит стороной, потому что вера моя крепка, как тот камень, в основание которого Господь поставил нашу церковь. Я не хвалюсь – это правда. А теперь вспомните, герр Шнетке, все до того момента, когда сама память оставила вас. Все, что было, что удивило и взволновало вас. И кто взволновал вас. Чье присутствие возмутило ваше сердце и душу.

– Подождите, подождите, – пролепетал трактирщик.

Но было видно, что проблески в памяти уже и впрямь волнуют его.

– Ну же, герр Шнетке? Это очень важно.

– Я помню, помню!

– Отлично – говорите.

– Помню… И так ясно… Ко мне приехал в деревянной повозке с плотными бордовыми шторами некий господин, он был в черном плаще и большом черном берете. Господи, как же ясно я все это вижу, будто было вчера…

– Это было три дня назад.

– Да, да, – живо кивнул трактирщик. – Он потребовал отдельную комнату и обед и строго-настрого попросил не беспокоить его. Сказал, что будет ждать гостя. И чтобы я или кто из моих домочадцев даже не думали приближаться к его двери. Забыли о нем. И хорошо заплатил мне. Десять серебряных гульденов! В два раза больше, чем нужно. Щедрый оказался постоялец. Он еще сказал: дайте комнату, где бы никто не побеспокоил меня. Я предоставил ему дальнюю и самую дорогую комнату в моей гостинице. Я держу ее для состоятельных молодоженов. Марта принесла ему горячей воды умыться и хороший обед. Кувшин красного крепкого рейнвейна, два кубка и другую посуду на двух человек. Мы ждали, что за гость приедет к нашему постояльцу, но никого не было. Ждали весь вечер, близилась полночь. И тут я совершил глупость. – Он посмотрел на экзорциста. – Господи, какую я совершил глупость!..

Неттесгейм сам так и вцепился в него острым взглядом.

– И какую же вы совершили глупость, герр Шнетке?

– Я хотел отблагодарить гостя и решил сам принести ему еще один кувшин вина. Мало ли, вдруг первого не хватит? Так я подумал. И ближе к ночи я понес ему вино. А подойдя к двери, я услышал два голоса. Мой постоялец говорил с кем-то. Видимо, со своим гостем? Но мы же не видели никого, кто бы приехал к нему. Я побоялся постучать. Тогда бы мне и стоило отступить, вернуться назад. Но тот, второй голос…

– И что он, тот голос?

– Я оцепенел, услышав его. Он был абсолютно спокойным, но низким, клокочущим, рычащим, мастер Неттесгейм! Страшный был голос. Нечеловеческий. Как будто мой постоялец говорил со зверем, – даже понизил собственный голос Ганс Шнетке. – Только говорила-то женщина!..

– Женщина?

– Да! Будто она была и человеком, и зверем одновременно.

– И что она говорила?

– А говорила она так: «Ты получил что хотел, не так ли, Иоганн? Ты камни обратил в хлеба. Или заставил поверить всех, что сделал это! Что теперь, как ты и хотел, Флоренция?..» Тут и скрипнула половица под моей ногой, и сердце мое тотчас провалилось в живот. «Что это?! – прорычала гостья моего постояльца. – Нас подслушивают?!» – Герр Шнетке закрыл лицо руками. – Господи, Господи! – Он отнял пальцы от глаз. – Я выдал себя! – Глядя на экзорциста, герр Шнетке бессильно пожал плечами: – А услышав такое, я и совсем выронил кувшин из рук. И больше не мог двинуться с места – будто ноги мои приколотили к полу. Я в соляной столб превратился, мастер Неттесгейм. Потом были шаги. Дверь открылась настежь – на пороге стоял мой постоялец. «Ты все слышал?» – спросил он. «Ничего не слышал», – пролепетал я, но раскусить меня было раз плюнуть. Да и язык совсем не слушался, он превратился в котлету. «Ты сам виноват, голубчик, – вдруг усмехнулся мой постоялец. – Теперь тебе и дохлый пес, что валяется у дороги, не позавидует». – И громко крикнул назад: «Кабатчик подслушивал нас!» И тут наступило такое молчание, от которого сердце мое уже точно остановилось. А потом та, что сидела в комнате и кого я не видел, сказала: «Гиббон, возьми его!» Все, что я увидел, это черную тень – она метнулась ко мне из коридора, где я только что проходил, и будто вошла в меня. Я упал на пол и забился в корчах. Меня словно проткнули раскаленным вертелом! Больше я себя не помню, мастер Неттесгейм… – Кажется, кабатчик готов был заплакать. – Так что было со мной?

– Самое худшее, что может быть с человеком, – проговорил Неттесгейм. – Тобой овладел дьявол, несчастный. А впустил ты его потому, что оказался слаб. И грехов за тобой, кабатчик, видать, тоже водилось немало. В праведника демон не вошел бы так легко. Праведника искусить нужно! Значит, Гиббон? Обезьяний демон. Один из легиона. Что ж, сильный был противник, но теперь он в надежных руках, я надеюсь на это. Архангел Михаил уже прихватил демона за грязную шкуру и теперь решает его судьбу.

Агриппа Неттесгейм встал со стула, расправил плечи. Взглянул на стоявших у стены ученика, коменданта и отца-инквизитора.

– Я услышал все, что хотел. Можете послать за его родными, пусть заберут бедолагу. И пусть прихватят для него одежду. И молятся каждый день за его душу.

– Но кого он видел, мастер? – выходя вперед, вопросил комендант. – Там, в комнате, где остановился его гость?

– Да, кого он видел, мастер Неттесгейм? – повторил вопрос отец-инквизитор, тоже выходя за ним. – Вернее, кого слышал?

– А сами не догадались? – усмехнулся Неттесгейм. – С кем призваны бороться вы, святой отец, неусыпно, в силу вашего сана? Мой ученик, объясни господам. Нет, пусть они скажут сами.

– Не верится, – прошептал комендант.

– Чтобы у нас, в нашей округе? – тем же осторожным шепотом произнес отец-инквизитор. – Совсем не верится.

– А поверить стоит, – сказал экзорцист. – Трактирщик слышал одну из подруг прародителя зла, имени ее я не знаю, и принял в себя демона Гиббона. Что тут может быть неясного?

– Но кто тогда был его постояльцем? – спросил комендант.

– Да, кого он угощал обедом? – не выдержав, вопросил отец-инквизитор.

– Да, мастер Неттесгейм, – из-за спины экзорциста пролепетал герр Шнетке. – Кого я угощал обедом? И кому нес вино?

Экзорцист обернулся:

– Вы угощали самого хитроумного, неуловимого и жестокого из земных слуг дьявола. Из тех, кто бродит по дорогам земли во плоти и крови. – И вновь обратил взор на ученика, коменданта и отца-инквизитора. – Того, за кем я гоняюсь уже долгие годы. И кто раз за разом, как скользкий змей, уходит у меня из рук. – Он сжал высокую резную спинку стула. – Его зовут Фауст, доктор Иоганн Фауст. А теперь скажите, кто-нибудь из вас слышал прежде это имя? За ним уже стоят великие беды. Но что будет впереди?

Но этого имени никто не знал.

– Что же дальше, мастер? – осторожно спросил комендант.

– Теперь я должен посидеть у огня, выпить вина и съесть жирного каплуна или хороший поросячий окорок – такие процедуры, господа, отнимают немало сил даже у подобных мне.

Агриппа Неттесгейм сидел в широком кресле у огромного камина. Он уже славно отужинал. На блюде грудились останки распотрошенного каплуна. Глядя на огонь, экзорцист неторопливо пил вино, когда в залу осторожно вошел слуга хозяина замка и, не смея приблизиться, негромко сообщил ему:

– Вам письмо, мастер.

– Мне? – Он даже не обернулся. – Здесь?

– Да, мастер.

– И кто же прознал обо мне? Мой мальчик, подай мне его.

Герберт, бледный лицом, призывно махнул слуге, тот подошел; Герберт вяло перехватил конверт и передал его учителю. Слуга испарился. Молодого школяра уже несколько раз стошнило – вид одержимого не выходил у него из головы. Из сердца тоже. А еще ему было страшновато: не вошел ли демон в него и не прячется ли там до срока? Впрочем, страшно было всем, кто видел действо.

Неттесгейм отставил кубок и принял свиток, залитый сургучной печатью.

– Какие церемонии, – пробормотал он. – Уж не сам ли император хочет вернуть меня назад? Да нет, вряд ли. Двуглавых орлов нет. На печати один только крылатый лев, – усмехнулся он. – Представляешь, Герберт?

– Символ апостола Матфея, – совсем безжизненно подсказал ученик.

– Именно. Только стянут он простой бечевой, а не шелковым шнурком. Посмотрим, что там.

Он аккуратно распечатал конверт и вытащил послание.

На записке значилось: «Мастер Неттесгейм, приветствую вас! Обо всем расскажу при встрече. Поспешите! – Далее значился адрес: – Мюнхен, улица Оружейников, дом 45. Антоний Августин Баденский. Стучать три раза по три. Жду вас с нетерпением, мастер Неттесгейм, это в наших общих интересах».

– Антоний Августин Баденский, – с улыбкой пробормотал Неттесгейм и отхлебнул вина. – Что ж, буду рад этому знакомству. Жаль, что не пришлось раньше пожать его славную руку. Этого случая я не упущу.

2

…За трое суток до сеанса экзорцизма в замке Бергенсберг из городка Шехтер, что в Баварских Альпах, из гостиницы «Красная лошадь» поспешно съезжал постоялец. На улице его ждала карета – целый короб на колесах с двумя запряженными в него выносливыми прусскими кобылами, привычными к сложным дорогам. Слуга сноровисто забрасывал сундуки на повозку и стягивал их веревками. Путешественник обещал остаться на пару недель как минимум, но этой ночью планы его резко изменились.

И теперь он смотрел на заснеженные вершины и загадочно улыбался. Это был молодой человек лет двадцати пяти, длинноволосый, в черном кафтане и широком берете, в перчатках с раструбами и высоких ботфортах. Одна рука его лежала на эфесе узкого меча в ножнах. Он смотрел на этот мир так, будто для него не существовало никаких тайн.

Когда впоследствии люди герцога, приехавшие с облавой, спрашивали, куда же он уехал, ответить никто не смог. Он был, и его не стало. Но в тот вечер, когда он поселился, и в последующие часы много чего странного случилось в таверне «Красная лошадь». Вдруг затухали свечи, словно от порыва ледяного ветра, и так повторилось несколько раз, страшно и жалко выли собаки вокруг таверны, словно им грозила неминуемая гибель, и огромное распятие над камином вдруг резко покосилось, как будто его чем-то задели, хотя к нему никто не приближался. Такие вот странные дела вершились во время пребывания незнакомца на постоялом дворе. Но что размышлять о таких мелочах, когда хозяин таверны, несчастный Ганс Шнетке, сбежал в припадке безумия и теперь бродил где-то, а где, одному только Богу известно.

Еще минут пять, и молодой постоялец должен был отправиться в путь. Более всего этого не хотелось юной служанке. Жил бы он и жил у них под крышей, а она бы кормила его завтраками и ужинами и убирала бы со стола! Именно таким, загадочным и привлекательным, глядящим на горы, запомнила постояльца «Красная лошадь» юная служанка. Она несла от колодца два ведра воды и остановилась как бы передохнуть, но на самом деле она смотрела на него, потому что от молодого человека нельзя было оторвать взгляд. И страшно смутилась, когда он сам обернулся на нее, улыбнулся милому девичьему личику и нагло и призывно подмигнул. Он уже оказывал ей знаки внимания, но не такие, как сейчас.

Она проходила мимо, опустив глаза, когда он окликнул ее:

– Постой, милая Эльза.

– Да, мой господин? – остановилась девушка.

– Хочешь поехать со мной? Бросить свой постоялый двор, таверну и хозяев, что ездят на тебе, как на муле, плюнуть на мытье полов и посуды и отправиться в дальние страны, которые ты могла видеть только во сне? Что скажешь, милая девочка?

Она остолбенела от его откровенных слов.

– Что вы такое говорите, мой господин?

– Говорю то, что ты сама хочешь услышать. – Он кивнул на ее закутанную теплым платком грудь: – Там, в своем маленьком, несчастном, одиноком сердечке. Разве нет?

Слезы навернулись у нее на глаза, потому что он попал в точку, именно об этом она и думала – днями и ночами напролет. Сбежать, найти любимого, попасть с другой мир! Туда, где есть счастье, а не только тяжелый труд. Но разве он существует, этот другой мир, думала она и плакала, плакала в подушку холодными ночами, таясь от своей родни, хозяев отеля. Разве он есть для нее?

– Так хочешь со мной?

– Вы зло шутите, мой господин, клянусь Богом, очень зло!

– Конечно, шучу, – пробормотал он. – Поставь ведра, – приказал он. – Переведи дух.

И она не осмелилась ослушаться его – поставила ведра в снег. Была в нем какая-то сила, сопротивляться которой она просто не умела. А он все смотрел и смотрел на нее.

– Вы пугаете меня.

– Но если тебя хорошенько отмыть, натереть благовониями и одеть в чистое платье, – он говорил сам с собой, будто ее и не было здесь, – на недельку-другую, может быть, я и прихватил бы тебя. Впрочем, со мной платье бы тебе не пригодилось.

– Я обо всем расскажу отцу, – прошептала она.

– Не думаю. – Он отрицательно покачал головой. – Ты будешь молчать и вспоминать меня, как видение. Я оставлю иглу в твоем сердце, и она будет покалывать тебя – день и ночь, долго-долго!

По ее лицу уже текли слезы.

– Отпустите меня, прошу вас, мой господин.

– Я не держу тебя – ступай.

Как ошалелая, она схватила ведра и припустила с ними к дверям таверны.

Постоялец рассмеялся ей вслед. И вдруг стал мрачен и даже страшен лицом.

– Но я вернусь к тебе, и раньше, чем ты думаешь.

С порога Эльза мельком оглянулась на него и тотчас скрылась за дверью.

А постоялец обозревал округу с величайшим блаженством.

– Мои Альпы, как же я вас люблю! Нет краше места на белом свете!

Потом сел в свою повозку, бросил кучеру в окно: «Трогай!» – и был таков.

Когда Эльза принесла воду, ее отправили убирать комнату только что съехавшего жильца.

С метлой и деревянным корытом она вошла туда, где только что жил красавчик-господин, который так легко предложил ей бежать из того ада, где недавно ей исполнилось шестнадцать лет. А ведь ей пора было замуж! Но кто из приличных господ возьмет бедную служанку в жены? Даже если она мила? Может быть, какой-нибудь богатый старик прельстится ее личиком. Не за трубочиста же ее отдадут троюродные дядька с теткой.

Она принялась мести под кроватью, вокруг двух сундуков и под столом и не сразу заметила, что в медном, начищенном до блеска зеркале, комнату с которым потребовал приезжий господин, происходит движение. Словно золотые бусинки бежали по его поверхности. А когда осознала это, выронила метлу, отступила назад и стала неистово креститься. Зеркало было живым! Словно за ним открывалось пространство, и там кто-то был!

Стоял и смотрел на нее…

Эльза набралась смелости и подошла ближе к зеркалу. А потом увидела то, от чего замерла на месте в ужасе. Там в полный рост стоял их недавний гость – молодой человек, путешественник, но теперь не в черном кафтане, а в пышных штанах и белой рубахе, широко расстегнутой на груди. Он стоял и улыбался ей. Эльза оглянулась, но за ее спиной никого не было. И вновь она уставилась на зеркало. А там он был – и смотрел именно на нее! Вот ведь что делают с девушкой ее грезы! Желание любви! В голове у Эльзы зашумело, она почувствовала слабость. И знакомую негу, которая вот уже пару лет волнами накрывала ее.

И вновь она уставилась в зеркало, откуда на нее смотрел красавчик постоялец.

– Вы разве не уехали, мой господин? – давясь словами от страха и радости, спросила она.

Но он только поднес палец к губам, что означало: тсс! Как завороженная, Эльза смотрела на него. И вот что странно, там не было отражения комнаты, нет! Это была огромная темная зала с открытыми дверями и коридорами. Он махнул ей призывно рукой, что означало: идем ко мне.

Она отрицательно замотала головой.

– Протяни мне руку, милая, – попросил он. – Не бойся – я не кусаюсь.

Сказал и послал ей все ту же улыбку искусителя.

– Я боюсь, – вновь замотала она головой.

– Глупенькая, – снисходительно вздохнул он. – Ты же хотела, чтобы я взял тебя за руку. Ну, вот моя рука, – и он протянул к ней руку с кружевными манжетами, – возьми же ее. Второго случая тебе не представится. Воспользуйся этим, Эльза…

И тогда она протянула к медному зеркалу руку.

– Ближе, – сказал он. – Еще ближе…

Ее пальцы коснулись начищенной меди… и вдруг вошли в нее, как в гладь воды! И легкие круги пошли от ее руки.

– Господи, Господи, – повторяла она. – Спаси меня!

Но ее желание попасть в тот мир было сильнее! И поэтому рука против воли уходила все глубже в прохладную медь.

– Так, милая, так, – чуть отходя от зеркала с той его стороны, повторял их постоялец. – Не бойся, все хорошо…

И когда локоть ее погрузился в медь, он схватил кисть ее руки и рванул что есть силы на себя. Эльза не удержалась на ногах и сама влетела в ту пучину, что открывало перед ней медное зеркало. И сразу оказалась в его огненных руках. Он взял ее лицо в пылающие ладони и заглянул в глаза. И Эльза почувствовала, что теряет сознание. А он, их недавний постоялец, уже рвал шнуровку на спине, затем с треском сдернул платье с ее плеч и впился губами в ее грудь. Никто и никогда не делал с ней такого, но в глубине души она желала именно этого! Ее сознание уже висело на волоске, когда он торопливо сгребал подол ее платья, задирая его к бедрам, а потом повалил ее на этот холодный каменный пол и лег сверху. Она закричала от боли и удовольствия – и отключилась…

По коридору второго этажа топала в сторону самого привлекательного номера гостиницы «Красная лошадь» хозяйка.

– Да где же эта несносная девчонка? – вопрошала она. – Давно пора было подмести его комнату и взяться за кухню! Эльза, где ты?!

Дверь была приоткрыта – и хозяйка вошла в номер. Вошла и обмерла. На полу у самого зеркала лежала ее племянница, седьмая вода на киселе, но что случилось с ней?! Ее платье было содрано с плеч и груди, бесстыдно открыв ее всю, волосы разметались по лицу и полу. Пустые глаза смотрели в потолок. Подол был вздернут до пояса, открывая голые ноги и пятна крови на бедрах. Хозяйка хотела закричать, но даже сил у нее на то не хватило, просто перехватило дух. Она отступила и уставилась в зеркало – из начищенной меди на нее смотрело собственное перекошенное от страха лицо.

Лежавшая на полу девушка застонала, но хозяйка не торопилась оказать ей помощь.

– Дьявол, тут побывал дьявол, – с полной уверенностью в голосе и нарастающим ужасом в сердце пробормотала она и, крестясь, стала отступать к дверям. – Проклята наша гостиница! Проклята!..

…Тем временем незнакомец уезжал все дальше из этого края. Он только что открыл глаза после короткого, но такого упоительного сна, и в глазах его все еще трепетала истома, какая остается после недавних грез. Незнакомец зевнул и отодвинул плотную штору с окна. Зимний горный ветер сразу остудил холодком кожу его лица, отрезвил, но сейчас это было кстати. Незнакомец даже прищурился от удовольствия. Почти как умыться колодезной водой.

Уже остался слева от него старинный замок Бергенсберг герцогов фон Краузе, на заснеженных склонах были видны егеря, что загоняли зверье для будущей охоты, а потом началась бесконечная горная дорога. Карета везла его по ухабам, порой выколачивая душу, а он, отодвинув занавесь, дышал зимним воздухом и все смотрел на снежные вершины и думал о чем-то. И если бы не яркое солнце, которое, подобно чуду, оживляло горы, день казался бы наказанием и смертной скукой.

А потом на дороге появились два всадника – по виду рыцарь и его оруженосец. Они сближались – повозка и всадники. Но нет, не так! Рыцарь был, а оруженосец все точнее превращался в слугу, и не самого простого десятка. Так выглядят студенты университетов, что скитаются по Европе от Парижа до Саламанки и от Болоньи до Оксфорда.

Молодой путешественник отодвинул штору и смотрел на заснеженную дорогу. Глаза рыцаря показались ему знакомыми – и это был укол взглядами с обеих сторон. Они цепко провожали друг друга. Через считаные минуты карета и всадники разъехались на горной дороге, и каждый продолжил путь в своем направлении.

Но забыть лица встречного не смог ни один из них.

Глава вторая

Возраст колдуна

1

Громко стучали на стыках рельсов колеса пригородной электрички. Для тех, кто катается каждый день на работу и домой, эта музыка привычней собачьего вальса. Было десять утра, и ранняя толпа нетерпеливой ордой уже успела отправиться в Москву двумя потоками. В этом же поезде ехали те, кого жизнь если и торопила, то не так сильно.

Лицом к стеклу электрички прилег пожилой мужчина в расстегнутом драповом пальто, мешковатом вельветовом костюме, с портфелем и замшевой шапкой-ушанкой в руках. Его густые седые волосы смялись о стекло, в безразличных к пейзажу проницательных глазах проносилась назад панорама заснеженного пригорода.

Профессор Горислав Игоревич Горецкий редко торопился с утра пораньше в столицу. Его расписание в МГУ было намеренно составлено так, чтобы приехать ко второй, а то и к третьей паре, не раньше, потом спокойно отобедать в университетской столовой, отчитать еще пару лекций и не поздно вернуться домой.

Горецкому недавно исполнилось шестьдесят пять лет. Жизнь его была настолько размеренной и не будоражащей никакими эмоциональными взрывами или вспышками, даже пустыми хлопками, что ему казалось, он тонет в глубоком омуте, где время уже давно прихватило его за ноги и тащит вниз. Только накопившиеся болячки и были поводами к легким стрессам, но это не в счет.

К жене он давно и прочно охладел, а ведь когда-то любил ее. Она была моложе его на двенадцать лет, все еще выглядела неплохо, даже сексуально, насколько он еще мог оценить в ней это качество. И кажется, неспроста была таковой. Поговаривали, что у нее есть молодой любовник. Но и это не волновало Горислава Игоревича. Хочет неутомимого молодого самца? Или даже двух? Да пожалуйста. Хоть десять. Все равно все лучшее между ними перегорело раз и навсегда. Дети их – два сына, Константин и Евгений, плоды любви аспиранта и студентки – выросли и разъехались. У каждого была своя жизнь, и если они и звонили родителям, то крайне редко. Двое детей у старшего, он жил за океаном, дочка у младшего, переселившегося в Западную Европу. О московском дедушке внуки имели такое же представление, как о Санта-Клаусе. Вроде бы он и существует и время от времени выходит с бородой и подарками к елке, а вроде и нет его в обычной жизни. Санту этот факт тоже волновал мало. С внуками, с неохотой говорившими по-русски, он предоставил разбираться жене.

Горецкий скосил глаза вправо. По проходу шла молодая дама модельной внешности – в светлой шубке, джинсах и вязаной белой шапке с до неприличия огромным воздушным помпоном – он колыхался маленьким облачком у нее над головой – и пушистыми белыми ушами. Через плечо у нее была переброшена сумка из белой кожи. Он даже успел отметить высокие белые сапожки, опушенные тоже белым мехом. От «белоснежной» дамы трудно было отвести глаз – такие женщины сразу привлекают к себе внимание. «И почему она не в „Мерседесе“, а тут, в толпе, среди народа? Что у нее, путь покаяния? – улыбнулся самому себе Горислав Игоревич. – Кому-то вериги, а кому-то в электричку? Тогда бы уж выбрала час пик…» Впрочем, многие теперь бросили свои машины, чтобы не торчать в часовых пробках по пути из пригорода в Москву, и пересели в электрички. И в Москве легче: сразу в метро – и в любую сторону. И не надо, продвигаясь по-черепашьи, тупо пялиться в лобовуху на багажник другого автомобиля. Он и сам так поступил – давно оставил в гараже свой пожилой джип. Да и просто не хотелось дергать нервную систему на московских трассах.

«Белоснежная» дама прошла мимо. Горецкий печально и одновременно безразлично вздохнул. Ничто ему было не в радость, даже предметы, которые он преподавал и любил когда-то, открывая в них всякий раз что-то новое. Может быть, они-то в первую очередь и опостылели ему. От всего он устал. Ни во что не верил. Оттого и ехал профессор Горецкий в электричке из подмосковного дома через зиму и смотрел в окно, как приговоренный к казни. Оттого-то на губах его и застыла усмешка смирившегося с вынесенным приговором, а на лицо прочно легла печатью гримаса безразличия и усталости.

А ведь новый день только начинался! Что-то еще будет к вечеру!..

Рядом с Горецким освободилось место, и сразу на него плюхнулся габаритный выпивоха в телогрейке, заросший широкой бородой. Настоящий боров, только что от души накупавшийся в грязной луже. Икнул, рыгнул, крякнул. И тотчас пассажиры на обеих лавках стали кривиться и морщить носы. А он, как будто дразня их, только и сказал коротко, обращаясь ко всем:

– Здрасьте, господа хорошие.

– Манифик, – пробормотал Горислав Игоревич.

Красномордый бородатый алкаш неожиданно обернулся к нему. Рожа у него была вспухшая, наглая, глаза лукавые. Несло от него, как из пустой винной бочки.

– Чо говоришь, дядя? – хитро прищурил один глаз пьяница.

Ему явно хотелось поболтать. Но от убийственной кислятины, которая так и перла от него при каждом звуке, голова шла кругом.

– Говорю: роскошно, – ответил «дядя».