скачать книгу бесплатно
– Я думаю, считают они хорошо. Особенно деньги.
– Будь я на месте Квирина, я назначил бы подати не от количества этого сброда, а от того, сколько нужно Риму. И выбил бы их до последнего обола, не будь я Вепрь! А не играл бы в дипломатические игры с их обезьяньим царем, сидящим на своей райской горе. И Сабину не пришлось бы отрывать нас от красоток Дамаска, чтобы привести на помощь – кому, Воган? – мужчине, который убоялся юбки!
– Тише, тише!
– Я говорю только то, что известно всем от Египта до Британии, – рыжеволосый снова сплюнул, зло ощерившись, – хотя ты, быть может, такой же трус.
– Я не боюсь юбок, Пантера!
– Насчет юбок, Воган, ты бы лучше помолчал или научился врать не краснея.
Воган нахмурился и покраснел еще больше. Тот, кого он назвал Пантерой, хмыкнул и хлопнул его по плечу.
– Хватит, хватит… Что тебе делать в армии, дитя? Тебя надо было назвать не Воганом, а армянским яблоком[16 - Армянским яблоком римляне называли абрикос (Armeniaca).]!
Несколько шагов прошли молча. Затем рыжеволосый вновь не выдержал.
– Царь… Да… Риму хорошо известны его веселенькие дионисиады в катакомбах Бет-Лехема. Воган, тебя прислали в этот крысятник охранять вечно живого бога!
– Тише, Пантера, нас могут услышать!
– Кто? Это ученое пугало? Не смеши меня. Эй, кладезь иудейской премудрости, ты слышал что-нибудь? – обратился Пантера к одному из трех идущих следом мужчин, в котором по его одежде можно было узнать местного равви.
– Каждого из нас одолевают свои мысли, – смиренно ответил равви.
Пантера расхохотался:
– Не знаю насчет тебя, а меня точно одолевают. О, стыдливейший из Воганов! Если я тебе скажу, что у меня жажда, не верь мне. Потому что у меня – не жажда, а огнедышащий Везувий!
– Скоро ли, о почтенный бен-Иаков? – тихо спросил тем временем равви идущего рядом пожилого бородатого мужчину, с тяжелыми руками мастерового.
– Немного осталось, равви Менахем, – ответил Иошаат (ибо это был он).
Иошаату и самому хотелось побыстрее закончить неприятное дело. Не вмешайся Господень произвол в его планы, уже сегодня вечером он бы покинул город Ефраха[17 - Иное название Бет-Лехема, чтобы отличить его от Бет-Лехема Завулонова, находящегося неподалеку.]. Но младенец…
Теперь не тронуться с места, пока не исполнить все полагающиеся по закону обряды и не пройдут установленные дни Мириам. Завтра – обрезание. Завтра младенец получит достойное пророчеств имя перед Господом. Одной заботой меньше. Хорошо еще, хозяин Забтех переселил их из вонючего овечьего загона в относительно чистую комнату, где есть место и ему, и Мириам с младенцем.
Мириам… Ее словно подменили после родов. Молчит, не поднимает глаз, не улыбнется ни разу. И все время плачет, плачет, плачет. Молча! Просто сидит и держит младенца, а слезы капают на грудь. У нее, наверно, груди полны слез вместо молока, потому что младенец все время выплевывает грудь и хнычет. Эй, вай, надо привезти ее скорее домой. Там, в хлопотах по хозяйству и детям, глядишь, и переменится ее настроение. А то сейчас – ни улыбки, ни песни, ни жизни, ни света.
Эх, ладно. Что об этом? Скорее бы домой! Как там дети?
Наконец, они подошли к постоялому двору. У порога сидел какой-то нищий. Пантера кашлянул, проходя мимо, потом остановился. Меч привычно вынырнул из ножен и оказался в руке.
Странно.
Обычно зловещего шелеста гладия, вынимаемого из ножен, доставало, чтобы люди шарахнулись в сторону, однако этот старик остался на месте. Да и на нищего он не похож. А глаза, глаза! Пантера слыша сказочки, которые любят рассказывать на Востоке о переодетых нищими царях, гуляющих по улицам, но, о милосердные боги, какие уж тут, в этой дыре, цари!
– Сидим, – сказал Пантера неопределенно и добавил Вогану: – Иди, начни, я догоню.
Нищий улыбнулся.
– Солнце светит одинаково рабу и властелину, старику и младенцу.
– Дураку с мечом и мудрецу в лохмотьях, – продолжил Пантера. – Верно? Договаривай, я слушаю тебя внимательно.
– Ты слушаешь меня, я слушаю тебя, а кто слушает нас с тобой обоих?
Нищий снова улыбнулся, открыто и спокойно. Это тоже было странно.
Пантера постоял, не зная, что делать, потом досадливо вздохнул.
Ладно. Почему ты решил, что он должен тебя бояться? Будь самим собой, остальное приложится.
Он убрал гладий в ножны и вошел в дом. Там гнулся и изгибался хозяин, сириец Забтех, словно ручная обезьяна, потом переменился в лице, увидев взгляд желтых глаз, и постарался куда-то скрыться.
Пантера сощурился.
Не хотел бы я искать здесь ночлега в непогоду. Такой родную мать уложит в овечьем загоне.
Забтех кланялся и пятился вглубь дома. Оттуда доносился плач и попискивание.
Что мне, больше всех надо?
– Верни мне моего ягненочка!
О боги, что это?
Он прошел вглубь жилья. Пахло затхлостью и какой-то подгоревшей едой. У ложа толпились пришедшие со стариком; Воган стоял в стороне, стараясь придать лицу внушительность. Старик бросил на него прежний свой взгляд – затаенную смесь страха и тоски.
На все твоя воля, Адонай!
Пантера повеселел. Это уже было знакомо.
Навстречу ему метнулась испуганной летучей мышью какая-то древняя старуха. Пантера поймал ее за край тряпья, в которое та была укутана, и оглядел со смесью удивления и брезгливости, как глядят на обнаруженную под камнем сороконожку:
– Как тебя зовут, если ты – не Медуза Горгона и не прямая родственница ей?
– Рученьки мои бедные, – запричитала старуха.
– Она что – сумасшедшая? – спросил Пантера у старика.
– Это – Шелима, – сказал Иошаат, мучаясь необходимостью говорить со страшным римлянином. – Приходит… помогает ухаживать за младенцем.
– Родственница?
– Что? Нет. Ничья она.
– Значит, так, – Пантера повернулся к Шелиме. – Я смотрю на тебя – раз, потом я закрываю глаза – два, потом я открываю глаза – и тебя здесь нет. Три!
Шелима, подобрав лохмотья, метнулась к двери.
– Так-то лучше, – Пантера осклабился. – Люблю, когда команды выполняются четко и беспрекословно. Иначе в Иудее при переписи недосчитались бы одной старухи, которая, впрочем, ничья. Верно, не будь я Вепрь?
Равви Менахем монотонно начал свое освидетельствование перед солдатами о том, что эти люди – древодел из Назиры Иошаат и его жена Мириам, а также их недавно родившийся младенец, еще не представленный Господу и потому не имеющий имени. Писец записал свидетельство равви.
Пантера зевнул.
Дело сделано. Скорей бы в казармы! Пока рядом есть простодушный Воган, которого можно обыгрывать в кости, ему обеспечен кувшин вина на ужин.
Затем он
О боги,
увидел Мириам
что за глаза!
и двинулся к ней.
– А ты, значит, просишь дать тебе твоего ягненочка? Воган, – Пантера подмигнул своему напарнику, – у Рима есть волчица, как тебе, должно быть, известно. А у иудеев – овечья мать. Ягненочек! Sancta mater, castusa[18 - Sancta mater, castusa (лат.) – святая мать овечья.]!
Что со мной?
Солдаты засмеялись. Пантера повернулся к старику.
– Не поделится ли секретом такой старый почтенный овен, как удалось ему сотворить этого ягненочка?
Воган захохотал преувеличенно громко, как смеются робкие, скованные люди, желая скрыть свою робость.
Ну и шутник этот Пантера!
– Нет, – Пантера продолжал развлекаться, – не верю я. Воган, по-моему, тут не обошлось без вмешательства каких-то других баранов, помоложе!
– Это – мой сын! – голос Иошаата задрожал от стыда и гнева.
– О! – сказал Пантера удовлетворенно.
Наконец-то есть повод придраться.
– Речь не овна, а волка? Волка, защищающего своего волчонка?
Иошаат промолчал.
Молчи, ибо Иошаат ты, а не Иов.
– Известно ли старому облезлому волку, – презрительно сказал Пантера, – что у Рима есть два молодых и вполне зубастых волчонка? И больше волчат ему не надо!
Иошаат вновь промолчал, раздувая ноздри, сжимая и разжимая ладони.
– А для щенков, которые не приучены к хозяйской руке, хватит римских палок. Знаешь ли ты, старик, что такое римские палки?
Пантера придвинулся к Иошаату вплотную и медленно, отчетливо сказал:
– Это – палки, сколоченные крест-накрест.
Иошаат, не выдержав, отвел в сторону глаза. Пантера удовлетворенно кивнул и повернулся вновь к Мириам.
Глупости. Я солдат.
Потом подошел поближе, хищно вглядываясь ей в глаза.
– Что-то мне припоминается…
Мириам, прижав к себе младенца, замерла под взглядом римлянина.
Молчи!
– Что-то интересное…
Мириам, дрожа, снизу вверх глядела в широкоскулое веснушчатое лицо с узкими щелями желтых глаз..
А потом Пантера резко выпрямился.
– Не помню. Какая жалость! А впрочем, Воган, знай: головешки в костре все одинаковые и одинаково обжигают руку, не будь я Вепрь. Я прав, красотка?
В это время младенец оторвался от груди Мириам и пронзительно закричал.
Пантера удовлетворенно ухмыльнулся:
– Вот видишь, я прав. Воган, нам больше нечего делать в этом клоповнике. Ты должен мне кувшин вина, забыл?
Вот так.
Солдаты с шумом и грохотом прошли в двери.
Уходя, Пантера оглянулся и снова долгим взглядом впился в Мириам.
– Нет, ничего. Идем!
За дверью у входа все в той же позе сидел нищий. Он поднял голову, оглядывая проходящий мимо солдат. Он не улыбался. Так смотрят люди на свою работу, подводя ей итог.
– Ты видел его.
Пантера крутанулся на месте.
– Что?
– Ты видел младенца.
Пантере стало легче.
Нищета, как и чрезмерное богатство, плодит безумие.
