скачать книгу бесплатно
То и дело их обгоняли конные и пешие путники, но чаще они видели идущих навстречу, из Иевуса в Бет-Лехем. По всему чувствовалась близость главного города царства.
Царства?
Иошаат обратил внимание на одиночных всадников, подгоняющих коней в направлении города Ефрахова – по всему видать, гонцы.
Что за вести они несут с собой? Не дурные ли? А бывают иные? Какие изменения последуют за ними?
Он невольно прибавил шагу.
Царство? После смерти – нет ли кого вокруг? – после смерти Хасмонейского раба что станет с этим царством, созданным кровью, потом и заветами предков? Разделят ли его подобно опресноку в праздничный день – вокруг никого нет – ретивые наследники или пройдут по нему мерным шагом легионы Рима, под ногами которых рассыпаются города и горы, а не только царства?
Иошаат взял у Мириам Мануила, и понес дальше, давая ей отдохнуть.
Да, царство. Человеческая повозка! Кто гонит ее по ухабам, не разбирая дороги? Кто пускает с горы под откос? Где остановка? Скоро ли, Господи? Родник надежды пересох, ибо если страдание безмерно, то безмерным должно быть и воздаяние за него, а где оно? Отсутствие надежды умаляет веру, а если ослабнут скрепы веры, повозка развалится, и имя ей будет не царство, а прах и пыль Синайская! Люди уже не таясь говорят о Мессии.
Иошаат вспомнил нервное лицо Гаиафы и невольно вздрогнул.
Если кто-то и может остановить безумства последнего времени, так это Мессия. В этом избранном Господом народе, в этом царстве, созданном Его послушниками мечом и словом, все норовят быть Мессией – от царя до пастуха! Поэтому люди уже не спрашивают: когда придет Он? Они знают, что Он пришел. Они спрашивают: где Он?
Иошаат поднял высоко Мануила.
Где? Я знаю, где Он!
Мануил закряхтел; Иошаат засмеялся, довольный.
Понимает, понимает!
Женщины заахали. Иошаат вернул Мириам Мануила. Постоял, обретая должный вид. Равви Менахем поравнялся с ним; мужчины степенно пошли дальше.
– Много гонцов, – заметил Иошаат при виде еще одного всадника, промчавшегося мимо них.
– Событий тоже много, – вздохнул равви.
– Смерть царя – всегда беда.
– Для кого? – спросил равви, поднимая кустистые брови. – Для наследников? Для народа? Для Рима? Для кого?
– Скоро римлян здесь будет больше, чем чад Израилевых, – обеспокоенно сказал Иошаат.
– Ухо римлян привычно только к слову «Рим», – усмехнулся равви Менахем. – Оно долго не могло привыкнуть к слову «Египет», оно с трудом переносит слово «Сирия», оно никогда не слышало слова «Армения» и не понимает слова «Израиль».
– Что же делать, равви?
– Терпеть.
– Сколько, скажи!
– Кто знает? Наш щит – терпение, наш меч – надежда, наша кольчуга – вера.
– Кое-кто берется за мечи настоящие.
– Гавлонит[33 - Гавлонит – иначе Галилеянин, житель Галилеи, северной части Палестины. Имеется в виду Иуда Галилеянин, поднявший в описываемое время восстание против римского владычества.]? Нет, о мой доверчивый Иошаат, – он прольет кровь – свою и тех, кто поверит ему и пойдет за ним, и это плохо.
– Как же так, равви? – заволновался Иошаат, сжимая и разжимая ладони. – А Спаситель? Ведь про Него сказано: все народы рассудит Его меч. Все народы, равви, я это хорошо запомнил, а уж народ Израиля – в первую очередь!
– Нет, о Иошаат, – грустно улыбнулся равви Менахем и покачал головой. – Не будет в Его приходе боя барабанов, рева праздничных труб и приветственных криков. Не будет на Нем и царского одеяния и меча карающего в руке.
– А что же, равви? – недоуменно спросил Иошаат.
– Он придет незаметно, – задумчиво, словно рассуждая сам с собой, сказал равви Менахем. – И будет Он бос и беден. И голос Его будет тих и кроток.
Иошаат невольно рассмеялся:
– Что же Он делать будет, босой и кроткий?
– Этого мне не дано, к сожалению, – вздохнул равви Менахем и добавил: – Или к счастью.
Иошаат покрутил недоверчиво головой.
Топор сильнее дерева, а молот сильнее камня. Силу можно сокрушить только силой! Меч – мечом! Старый, уважаемый человек – зачем с нимспорить?
Он только махнул рукой и ускорил шаги, взбираясь на холм, за которым ему открылся Иевус. Он обернулся и крикнул:
– Слава Адонаю, Мириам! Пришли!
И оглядел сверху прославленный город, знакомый ему и всегда волнующий при встрече с ним. Средоточие надежд и чаяний чад Израилевых, а теперь исполненный для него, Иошаата, особого, таинственного значения. Он и сам не понимал своего волнения и только смотрел и смотрел на город, пока подходили остальные.
Вот: я пришел к тебе с сыном.
Спутники вошли в город через Яффские ворота и двинулись к Храму по дороге, пологой дугой огибающей Сион, мимо величественной крепости Давида – Иошаат каждый раз при виде его испытывал волнение и тайную гордость – и дворца покойного царя, напоминающий разворошенный муравейник: сновали люди, у всех дверей и лестниц стояли римские отряды. Здесь гордиться было нечем. Громадные позолоченные изображения зверей словно глумились над святостью этих мест, превращая дворец в мерзкое капище. Иошаат невольно ускорил шаги и вздохнул свободно, лишь когда дворец святотатца остался позади.
Они проследовали мимо домов первосвященника Храма и членов Санхедрина, не уступающих дворцу не только своими размерами и пышностью, но и количеством окружавших их римских солдат.
Да, смутные времена! Смутные!
Затем дорога повела их дальше вниз, излучиной от Сиона к Акре, к старому, но хорошо сохранившемуся дворцу Соломона слева по пути, и вывела на главную площадь.
Все невольно остановились перед величественным зрелищем Храма, словно парящего на белых мраморных плитах над землей, с открытыми вратами, над которыми ослепительно блестела гигантская золотая виноградная гроздь. Здания в три этажа, окружающие Храм по периметру, с витыми лестницами и аккуратными водоемами перед ними, укрывали его, словно жемчужину – створки раковины.
Даже здесь их голоногие солдаты! В святая святых Израиля!
Равви Менахем провел оробевших спутников мимо водоема двора священников к жертвеннику с неугасимым огнем, где уже собрались люди, большей частью женщины, пришедшие, сообразил Иошаат, как и Мириам, для очищения. Тут же располагались торговцы, продающие жертвенных животных, и менялы, обменивающие священные деньги на народные. Иошаат долго ходил от одного торговца к другому, сжимая и разжимая ладони, придирчиво выбирал жертвенных голубей.
Не все ли равно, не есть же он их собирается!
Он купил, наконец, не торгуясь, двух.
– Пока вы здесь, – сказал им равви Менахем, – пойду поищу почтенного Цевеона.
И ушел, оставив их в смятении, окруженных молчаливыми женщинами. Шелима неприметной мышью спряталась за многие спины.
Иошаат оглядел собравшихся. Волнение, охватившее его при первом взгляде на Иевус с вершины холма, понемногу ослабевало. Люди, собравшиеся здесь, в основном женщины, были спокойны. Им предстояло дело; надо было выполнить его, и выполнить по возможности хорошо. Окружающее их великолепие тоже было частью общего дела, как и нищие, просящие милостыню у входа в Храм, и суесловные менялы. Плачущая неподалеку женщина выглядела даже как-то неуместно здесь, в рабочей обстановке привычно исполняемого дела. Остальные не смотрели в ее сторону, озабоченные каждый своим. Слезы ее тоже были частью общего дела, решил Иошаат, успокаивая себя. Он поймал себя на мысли, что так и ему порой приходится обсуждать с плачущей вдовой заказ на изготовление гроба для умершего ее мужа, устыдился этой мысли и отвернулся. За ним стоял старик, встретивший его взгляд спокойными, слегка навыкате, глазами из-под клочковатых бровей.
И тут нищие.
Иошаат вздохнул. Отрывисто закричал козел за спинами людей. Люди зашевелились. Козел крикнул еще раз и замолчал.
Да нет, не нищий. Ткань тонкая, по всему, не наша. Сириец? Те пестрые, да и что здесь сирийцу делать? Мидиец? Погоди, погоди…
Иошаат снова встретился взглядом со стариком и вдруг понял, что старик ему знаком.
Люди расступились, давая дорогу белому козлу, которого вели на веревке. Козел упирался; его тащили; он молчал. Иошаат не обращал внимания на суету. Он вспоминал. Воспоминания его были скудны и беспорядочны. Овечьи морды… Непогода… Гик… Дик…
Не может быть!
Он дождался, когда старик снова посмотрит в его сторону.
– И-хо-хо…
Как они там пели?
Старик нахмурил брови и отвернулся.
Иошаат досадливо вздохнул.
Обознался.
Откуда-то сбоку споро, буднично вышел священник. Начался обряд. Мужчины, женщины поодиночке и парами подходили к священнику с жертвенными дарами: голубями, хлебными лепешками, кувшинами вина. Семейная пара повела на веревке белого козла. Заплаканная пожилая женщина принесла десятую часть ефы муки. Когда подошла очередь семейной пары, на помощь священнику подошли двое служек и оттащили козла к северной стороне жертвенника. Муж, бледный и заметно волнующийся, подошел к нему, слушая тихие подсказки священника, возложил на козла руку и вонзил нож в основание шеи. Козел промолчал и на этот раз, только кашлянул утробно. Священник подставил чашу под струйку крови. Споро и быстро служки содрали с козла кожу и рассекли тушу на небольшие части, возложенные в неугасимый огонь. Дым и тошнотворный запах сжигаемого мяса разошелся по двору. Собранной кровью священник окропил жертвенник, самые роги его, а остаток вылил у подножия.
Наконец, подошла очередь Иошаата с Мириам. Робко они подошли к священнику. Он взял из рук Иошаата голубей, деловито их оглядел.
У Иошаата болезненно сжалось сердце.
Эх, мог бы и получшевыбрать!
У жертвенника священник повернулся и жестом показал Мириам встать на колени. Она поспешно опустилась, держа Мануила прямо перед собой. Священник так же жестом показал Иошаату встать рядом с Мириам.
– Принимаю голубя в жертву за всесожжение, – тонким голосом сказал священник, взяв в руки первого голубя, – в очищение дщери Израилевой по заповеди Моисеевой.
Он неуловимым движением свернул шею голубю, открутил ему голову и покропил кровью жертвенник. Затем ножом вскрыл его, отбросил внутренности в кучу золы в стороне от жертвенника, ловко переломил крылья голубю и отработанным жестом кинул белую окровавленную тушку в жертвенный огонь. Затем повернулся к Иошаату и взял второго голубя.
От входа донесся какой-то шум, послышались голоса. Присутствующие невольно повернули головы. Иошаат тоже оглянулся и увидел равви Менахема, вошедшего вместе с дряхлым, с трудом передвигающимся старцем, высохшим, как нитка, выдернутая из савана.
– Цевеон! – зашептались люди. – Цадик Цевеон!
Священник недовольно кашлянул, привлекая внимание к себе.
– Принимаю голубя в жертву за грех, – в голосе его Иошаату послышалось недовольство, – в очищение дщери Израилевой по заповеди Моисеевой.
Священник взялся за шею голубя, тот вдруг забился в его руках. Священник резко рванул, отрывая голубю голову, торопливо окропил жертвенник. Несколько капель попали на лицо Мануила, и он, проснувшись, захныкал. Мириам, перепуганная, стала его тихо утешать.
Цадик Цевеон в сопровождении равви Менахема медленно прошел сквозь толпу к жертвеннику, остановился, покачиваясь и разглядывая Иошаата, потом повернулся к Мириам. Священник жестом показал ей подняться с колен. Цадик Цевеон протянул руки к Мануилу, взял его из рук оробевшей Мириам и снова замер, покачиваясь и разглядывая младенца на своих руках. У Мириам захолодело сердце, потому что она увидела забрызганное кровью голубя лицо Мануила, но старческие глаза не заметили этого.
– Долго я ждал, – дрожащим тонким голосом сказал цадик Цевеон и замолчал.
Священник кашлянул, дощипывая голубя.
– Объявляю тебя очищенной по закону Моисееву, – сказал он торопливо.
– И вот я дождался, – вздохнул цадик Цевеон.
Священник кашлянул еще раз и оглянулся в поисках горшка для варева.
– Отпускаю тебя с миром, дщерь Израилева, – закончил он и строго оглядел собравшихся.
– Ныне отпускаешь раба Твоего, – нараспев сказал старец, – раба Твоего, Владыко, – он снова замолчал, покачиваясь и собираясь с силами. – Владыко, по слову Твоему, – он еще помолчал. – По слову Твоему с миром…
– О благочестивый Цевеон… – нетерпеливо начал его священник, отирая руки.
– Свет к просвещению язычников… – продолжал нараспев цадик, не слыша ничего из-под толщи своих лет.
– О праведный и наиблагочестивейший Цевеон!..
– …Славу народа Твоего Израиля…
– Воистину так! – вдруг выкрикнул Иошаат, не выдержав.
Вот он – его час, он дождался! Дождался признания его Мануила, дождался из уст праведного старца, живой реликвии Храма, слов, сказанных здесь же, в Храме, при стечении народа, слов, которые постоянно звучат в его душе!
Цадик Цевеон долго смотрел на Иошаата, погруженный в свои мысли, потом передал Мануила обратно в руки Мириам, еще постоял, покачиваясь.
– Се, лежит Сей… – он накрыл ладонью высохшей, словно слетевший со смоковницы лист, лоб Мануилу.
– Агнец Божий! – раздался чей-то резкий выкрик.
Иошаат растерянно оглянулся. Престарелый Цевеон поднял руку и поднес к своим полуслепым глазам.
– … На падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий, – сказал он, продолжая удивленно рассматривать свою ладонь.
– Агнец Божий! – снова раздался пронзительный выкрик.
– Ан-Нах! Ан-Нах! Пророчица! Сама! – испуганно зашелестели женщины.
Толпа расступилась, пропуская высокую костлявую старуху в черном одеянии.
– Радуйся, жена, принесшая нам жертвенного ягненка! – Ан-Нах воздела руку над головой Мириам. – Радуйся, народ, получивший ягненка на заклание!
Мириам растерянно, словно несправедливо обиженный ребенок, повернулась к Иошаату. Губы ее задрожали. Он стоял, не дыша и только сжимая и разжимая ладони. Мириам беспомощно посмотрела на цадика Цевеона. Старец тоже поднял над ее головой руку.
