скачать книгу бесплатно
– Так вот, – продолжал Марк Лентул, – этот юноша… когда все побежали, выхватил орла из рук бегущего знаменосца и бросился с ним на врага, должно быть, чтобы увлечь за собой воинов и остановить бегство. Я тогда служил в кентурии Квинта Педия. Наш командир, вдохновленный храбростью легата, вскочил на коня и увлек за собою всех нас. Правда, мы пришли на помощь слишком поздно, – Луций Кассий, проткнутый копьем, был уже мертв… Но орла мы отбили у врага. В тот день мы захватили три неприятельских орла, не потеряв ни одного своего. Это была победа. Но Гай Кассий почему-то покончил с собой, а его легионы затем влились в армию Брута…
Старик Лентул окончил свой рассказ. Лонгин молчал. Он представил себе, как умер его отец, и из глаз его хлынули слезы. Слезы излились из него, и он почувствовал какую-то легкость внутри себя. С этим чувством он устремился из рощи, забыв о старике, а тот в страхе прокричал:
– Что будет со мной?
Лонгин остановился, обернулся и спокойно проговорил:
– Возвращайся в свой дом, старик, сиди там тише воды, ниже травы. И если ты кому-нибудь проговоришься о том, что здесь случилось, пеняй на себя. Я тебя из-под земли достану…
На рассвете Гай Кассий Лонгин вернулся в казарму.
– Все спокойно? – спросил он у кентуриона, который подошел к нему с докладом о прошедшей ночи.
– Какую-то потаскуху в бедняцком квартале убили. Я распорядился насчет тела. А в целом обошлось без происшествий, – отчитался перед трибуном кентурион.
Лонгин, погруженный в размышления, прошел через двор и, не глядя на солдат, приветствующих своего командира, нырнул во флигель. Слуга, разбуженный шагами, поднялся с постели и, протирая глаза спросонья, осведомился:
– Не желает ли господин завтракать?
– Я не голоден. Принеси-ка мне пергамент и чернила, – приказал Лонгин и, когда это было исполнено, сел за стол и начал писать латинскими буквами: «Дорогая мама. У нас все по-прежнему. Скучная и унылая гарнизонная жизнь. Но только что я получил от одного человека сведения, которые, наконец-то, проливают свет на судьбу моего несчастного отца…»
Он закончил письмо, свернул пергамент в трубку и запечатал его горячим свечным воском.
– Александр, – подозвал он слугу-грека, – тотчас же отправляйся в Каппадокию на виллу моей матери.
Спустя неделю хозяйка виллы, женщина в летах, но с моложавым печальным лицом, рыдая, прочла это письмо. Потом она вытерла слезы и велела служанке принести темное траурное платье…
***
Когда трибун первой когорты VI Железного легиона Гай Кассий Лонгин вернулся в казарму после своих ночных похождений, наместник римской провинции Сирия Публий Квинтилий Вар спал как убитый на шелковых постелях за узорчатым балдахином в спальне дворца Селевкидов. Слуги, осторожно ступая, прислушивались к мощному храпу, который доносился из приоткрытой двери.
Шесть часов спустя внезапно стало тихо, и раб с кувшином в руках вошел в спальню, приветствуя своего господина. Квинтилий Вар потягивался, словно ленивый разжиревший кот. Это был еще не старый человек, правда, с обрюзгшим лицом и плешью на голове. Он нехотя сбросил с себя теплое одеяло, сунул ноги в заботливо подставленные сандалии, поднялся с роскошного золотого ложа, застеленного мягким пуховым матрасом, и подошел к умывальнице.
– Есть срочные дела? – спросил Вар у слуги, который поливал ему на руки. И тотчас привычно крякнул от удовольствия, ощутив бодрящее прикосновение ключевой воды к своему лицу.
– Прибыл человек из Иудеи с важным донесением, – сообщил слуга.
– Из Иудеи? Стало быть, можно не сбривать эту козлиную бородку? – усмехнулся Вар, глядя на себя в зеркало из сирийского стекла. – Моя тога готова?
– Да, мой господин. Каждая складка на своем месте. Не желаете ли прежде отобедать?
– Сначала – дела, потом баня, а после – все остальное, – весело улыбнулся Квинтилий Вар. Слуги осторожно принесли тогу и еще долго облачали в нее своего господина.
Наместник принимал посетителей в огромном парадном зале дворца, обрамленном колоннами коринфского ордера, с золотыми барельефами на стенах, прославляющими подвиги Александра Македонского, и с маленьким отделанным мрамором бассейном, в котором резвились золотые рыбки. Квинтилий Вар прошел по мозаичному полу и поднялся на возвышение, справа от которого на высоком помосте покоилось величественное мраморное изваяние Кесаря Августа. Наместник опустился в курульное кресло и подал знак рукой. Вскоре пред ним предстал человек, одетый в дорожную хламиду. Вар тотчас узнал в нем одного из царедворцев Ирода, – грека Птолемея, теперь состоявшего на службе у его старшего сына – Архелая.
Птолемей низко кланялся и приветствовал римского наместника. При этом он не скупился на льстивые слова:
– Да здравствует проконсул Сирии Публий Квинтилий Вар, достойный сын великого Рима! Да хранят тебя и твое семейство олимпийские боги. Да будет всегда милостив к тебе великий Кесарь!
– С чем пожаловал, Птолемей? Говори. У меня слишком мало времени, – нетерпеливо перебил его Квинтилий Вар, пряча улыбку под маской строгости.
– Великий игемон, меня послал к тебе Архелай, сын покойного царя. Ирод… Мир его праху!
– Мир его праху! – подхватил слова Птолемея Вар. – Великий был человек. Природный царь! Сочувствую горю иудейского народа. Архелаю передай мои соболезнования.
Птолемей мгновенно изобразил печаль на своем лице.
– Всенепременно, игемон, – вздохнул он. – Но теперь мой господин держит путь в величайший город на Земле, где живет на Палатине тот, славе которого завидуют сами боги.
– Так, что же тебя привело ко мне? – повысил голос Квинтилий Вар. И Птолемей, наконец, перешел к делу:
– Игемон, в канун праздника в Ерушалаиме были волнения, – сообщил он. – Однако тебе не о чем беспокоиться. Этот жалкий мятеж уже подавлен. Уничтожены три тысячи бунтовщиков. Остальные рассеялись…
– Только лишь для того, чтобы сообщить мне об этом, послал тебя Архелай? – с сомнением проговорил Квинтилий Вар.
– Игемон, как всегда, догадлив, – улыбнулся Птолемей. – Мой господин выражает тебе свою обеспокоенность действиями прокуратора Сабина, который желает наложить пяту на Иродову казну. Вполне законное желание, к тому же подкрепленное надлежащими полномочиями. Однако иудеи – народ строптивый и могут все не так понять. Мой господин взывает к твоей безграничной мудрости, игемон. Появление прокуратора Сабина в Ерушалаиме сейчас чревато непредсказуемыми последствиями. Игемон, мой господин просит, чтобы ты отозвал его обратно, дабы не случилась беда…
Квинтилий Вар задумался. Он, конечно же, знал о поездке Сабина в Иудею, более того, сообщил о ней Кесарю. Сабин был послан в Иудею, чтобы арестовать богатства покойного царя. Но в свете последних событий миссия Сабина становилась взрывоопасной и грозила осложнениями, которые Вару вовсе не были нужны.
– Значит, мятеж в Ерушалаиме был подавлен? – переспросил Квинтилий Вар, вслух продолжая свои размышления.
– Игемон, в таких делах нельзя быть уверенным до конца, – небрежно выпалил Птолемей.
Квинтилий Вар, изменившись в лице, гневно возвысил голос:
– Так были схвачены зачинщики бунта?
Птолемей заметно побледнел и испуганно пролепетал:
– Они могут быть в числе убитых…
– Это не ответ, – пришел в ярость Квинтилий Вар. – Стало быть, вы ничего не знаете о зачинщиках бунта!
– Игемон… – дрожащим голосом попытался оправдаться царедворец Ирода. – Мы приняли неотложные меры. Бунт был поднят накануне праздника. У нас не было времени…
– Вы перебили столько народа, а главные бандиты сумели скрыться! – заорал наместник Сирии. – Кесарь будет очень недоволен вами…
В этот момент грек лишился не только своего льстивого красноречия, но, кажется, и самого дара речи. Он дрожал как осиновый лист, а его бледное лицо стало похоже на посмертную гипсовую маску.
– Позвать легата ко мне, – крикнул Квинтилий Вар, вскочил со своего места и твердой поступью прошел мимо оторопевшего Птолемея.
***
Поздним вечером того же дня во флигель Гая Кассия Лонгина постучали. В это время при свете масляной лампы трибун когорты читал «Энеиду» Вергилия:
Я же могуществу их не кладу ни предела, ни срока,
Дам им вечную власть. И упорная даже Юнона,
Страх пред которой гнетет и море, и землю, и небо,
Помыслы все обратит им на благо, со мною лелея
Римлян, мира владык, облаченное тогою племя.
Услышав стук, он убрал свиток и отворил дверь. На пороге стоял кентурион. Тот самый, который ночью вломился в дом Марка Лентула.
– Что случилось, Луций? – спросил Лонгин.
– Командир, – смущенно сказал он, – там вас какая-то женщина спрашивает.
– Женщина? – недоверчиво переспросил Лонгин. – Где она?
– У ворот. Караульный обратился ко мне, а я потревожил вас. Если хотите, мы выведаем, кто она такая.
– Всё в порядке, Луций. Ты можешь идти, – сказал Лонгин, но тотчас поспешно остановил кентуриона и отрывисто проговорил. – Постой. Я благодарен тебе за… то, что ты сделал для меня этой ночью. Ты рисковал…
– Не стоит благодарности, командир, – улыбнулся кентурион. – В бою вы не прячетесь за спины легионеров и рискуете наравне со всеми.
Лонгин заткнул за пояс кинжал, закутался в плащи, минуя солдат, греющихся у костра, вышел за ворота. К нему приблизилась женщина. Приглядевшись, он узнал ее – это была служанка Кассандры.
– Что ты здесь делаешь, Аглая? – спросил Лонгин.
Служанка вдруг зарыдала и что-то невнятно пролепетала.
– Моя госпожа… – только и расслышал Лонгин.
– Что стряслось? – несколько раз повторил он свой вопрос и рявкнул напоследок. – Говори!
– Этот ужасный человек… – всхлипывая, выговорила, наконец, Аглая. – Он ворвался в дом и…
Рыдания вновь заглушили ее слова. Лонгин вспомнил утренний доклад дежурного: «какую-то потаскуху убили». Нет, это, конечно же, не могла быть Кассандра, с которой он расстался ночью, но жгучая до боли в сердце тревога захлестнула его душу волною.
Он схватил за руку служанку, да так крепко, что та жалобно пискнула:
– Мне больно.
– Что с госпожой? Успокойся, Аглая, и расскажи всё толком, – потребовал Лонгин, и женщина, сдерживая слезы, поведала ему историю о том, как Марк Лентул, движимый жаждою мести, ворвался в дом Кассандры и жестоко избил ее…
Лонгин поспешил к конюшне, вывел из стойла своего любимого жеребца буланой масти и оседлал его. Он скакал по темным улочкам Антиохии, и конский топот гулко разносился по притихшему городу. Возле знакомого портика Лонгин спешился и, привязав коня, вбежал в особняк, в котором жила гетера.
Кассандру он нашел в спальне, тускло освещенной несколькими свечами. В полумраке она лежала на постели и глядела перед собой неподвижным взором. При звуке его шагов женщина очнулась от забытья и, вскрикнув диким голосом, нырнула в неосвещенную часть спальни.
– Кассандра, – ласково проговорил Лонгин, приближаясь к ложу. Он скинул с себя плащ, оставшись в одной белой тунике, бросил на пол кинжал. «Кассандра, – повторил Лонгин. – Любимая моя… Я знаю, тебе больно. Но это скоро пройдет. Ничего не бойся. Я с тобой».
Женщина дрожала, а грудь ее сотрясалась от беззвучных рыданий. Он лег на постель рядом с ней и попытался обнять ее руками, но она, ни слова не говоря, отстранилась от него.
– Любимая, прости меня, – шептал он. – Я знаю, как виноват перед тобой. Клянусь всеми богами, больше этого не повторится! Никто тебя уже не обидит. Еще ни одной женщине я не говорил слов, которые хочу сказать тебе. Я люблю тебя, Кассандра.
– Любишь? – из груди женщины вырвалось глухое стенание. – Я не верю тебе. Я никому не верю. Вы все хотите только одного. Для вас я просто вещь, товар, который выставлен на продажу. Сколько раз я говорила тебе, что мне не нужны твои деньги?! Уходи, Гай, я не хочу тебя видеть…
Лонгин вздохнул:
– Ты вправе не верить мне, Кассандра. Да, признаю. Я вел себя как последняя скотина. Но позволь мне все исправить… До недавнего времени у меня был только один родной человек, – это моя мать. Но теперь в моей жизни появилась ты. Через два года я выхожу в отставку. И, я надеюсь, что тогда мы сможем пожениться.
Внезапно Кассандра разразилась раскатистым продолжительным смехом:
– Ты готов взять гетеру в жены? Не сошел ли ты с ума, Гай?!
– Я люблю тебя, – повторил Лонгин, и она замолчала, а потом вдруг резко повернулась к нему. Он увидел ее заплаканное лицо, сильно изуродованное синяками и кровоподтеками.
– Как тебе нравится мой новый облик? – криво усмехнулась она. – Гай, ты по-прежнему хочешь взять меня в жены?
– Этот плешивый старик поплатится за ту боль, что причинил тебе, – прошипел Лонгин, сжимая кулаки. – Клянусь Юпитером Капитолийским, я раздавлю эту гадину… Но не сейчас, к сожалению. На рассвете мы выступаем в поход. В Иудее мятеж…
– Ты уходишь на войну? – побледнев, проговорила Кассандра. – А что будет со мной?
Лонгин молчал, обдумывая ситуацию.
– Я поеду с тобой, – решительно заявила Кассандра.
– Это исключено, – возразил Лонгин. – Ты не знаешь, что такое походная жизнь. Да и неизвестно, сколько времени займет эта война. Я не хочу подвергать тебя опасности. Но, кажется, я знаю выход… – он улыбнулся. – Ты поедешь в Каппадокию, передашь моей матери письмо, в котором я все ей объясню, и будешь ждать моего возвращения…
– Нет, я не могу, – испуганно проговорила Кассандра. – Лучше я последую за тобой.
Лонгин обнял Кассандру и осторожно гладил ее по голове, и на этот раз она не противилась его ласкам.
– Не бойся, любимая, – шептали его уста. – Моя мама все поймет и не осудит тебя. Там ты будешь в безопасности.
Ночной мрак рассеивался. Занималась алая заря. Трубный глас сотрясал округу. Железный легион, размещенный в Антиохии, был поднят по тревоге. Солдаты, облаченные в красные туники и военные плащи, в спешке покидали казарму, к которой успели привыкнуть, словно к дому родному. Первая когорта строилась по кентуриям для походного марша. Взметнулось знамя на древке с изображением Кесаря Августа. Гай Кассий Лонгин в мускульном панцире и багряном плаще восседал на вороном скакуне, наблюдая за ходом построения. На площади перед казармой, тем временем, собирались зеваки, привлеченные необычайным шумом и зрелищем. Лонгин окинул взглядом толпу, словно ожидая кого-то увидеть, и внезапно выхватил из этой массы людей женщину, укутанную в белое покрывало. Блеск ее зеленых глаз, которые свели с ума немало мужчин, он не перепутал бы ни с чем на свете…
Трибун Лонгин объехал ряды легионеров и подал знак рукой. Тотчас зазвучала труба, зовущая в поход. Загрохотали солдатские сапоги. Двинулись в путь непобедимые кентурии Железного легиона. За ними следом тянулась вереница обозных телег, груженных вооружением (доспехами, тяжелыми щитами, копьями), провиантом, палатками и всем необходимым для походной жизни.
Галилея. Сепфорис. Те же дни
Солдаты Ирода, охраняющие царский дворец, безучастно прислушивались к шуму, который доносился из нижнего города. Они полагались на запертые врата и каменные стены. Дворец представлялся им неприступной крепостью.
Под покровом ночи люди, посланные Иегудой, незаметно перелезли через стену с тыльной стороны, перерезали одного за другим караульных и открыли главные ворота, в которые тотчас при свете множества факелов неудержимой волною хлынула толпа, возглавляемая Шимоном, сыном Иегуды. Смешались разные голоса, среди которых громче всех звучал этот:
– Смерть Иродовым прислужникам!
Острые ножи, которые прежде кромсали туши кошерных животных, теперь направо и налево разили живых людей, пронзали человеческую плоть, добивали раненых и, издавая свист в полете, настигали бегущих солдат, которые падали замертво, окропляя кровью каменные дворцовые плиты. Воины на коленях молили о пощаде, но рука простолюдина не ведала жалости. Дворцовая стража была вырезана почти в полном составе (немногие спаслись бегством), а затем насытившиеся кровью повстанцы ворвались в казарму, где был склад оружия. С радостными воплями они разбирали мечи и луки, примеряли доспехи и шлемы.
– Да здесь оружия на целый легион хватит, – усмехнулся вошедший Иегуда. С ним были Шимон, Йосеф и старейшины города, которые пришли взглянуть на трофеи. Двое юношей с поклоном поднесли Иегуде золоченый цельнометаллический панцирь с изображением льва. Но Иегуда покачал головой, отвергая его:
– Пусть меня хранит Господь, а не доспех, изготовленный руками царских мастеров.
Выбрав себе меч в ножнах самого простого свойства, Иегуда, сопровождаемый толпою, прошел по крытой колоннаде, вступил в приемный зал дворца Иродова, где поднялся на возвышение для трона и, оглядев собравшийся народ, провозгласил:
