Евангелие от Дарвина. Эволюция доверия

Можно было бы предположить, что это связано с нормализацией рациона питания, однако энергетическая затратность мозга ведь никуда не девалась. А согласно логике естественного отбора, все то, что затратно, и при этом не несет полезной нагрузки, должно подвергаться негативной селекции – Negative selection (natural selection) и, значит, ведет к уменьшению размера мозга.

Между тем, как показали исследования, сам по себе размер мозга напрямую не связан с умственными способностями. Точно так же, как большой объем хранимой в нем информации не приводит автоматически к возникновению сознания. Предполагать обратное – это значит быть уверенным в том, что при достижении в смартфоне или компьютере определенного объема памяти (файлов, ссылок, видео и фото) это устройство вдруг обретет сознание и потребует освободить его от всех этих ваших фото с едой, лайков и никчемной болтовни в соцсетях.

По всей видимости, для сознания нужно нечто большее, чем простое хранение информации. При всем том, ни работа с памятью, ни существование более-менее развитого сознания невозможны без достаточной энергетической подпитки. И если размер мозга сначала уменьшался, а затем стабилизировался на размерах, сопоставимых с сегодняшними, то, следовательно, мозг нашел, чем заняться и как пополняться энергией. И значит, он снова работал, но уже над задачами, напрямую не связанными с огромными массивами информации.

И куда прикажете такой умище девать?

Попробуем поразмышлять о том, на что могли пригодиться высвободившиеся «вычислительные мощности» мозга. Охотники и собиратели были первобытными потребителями. Их жизнь проходила в вечном движении от дерева с плодами к кусту с ягодами, от поля со злаками к преследованию дичи. Все это очень ограниченные по времени действия, не требующие глубокого планирования.

В отличие от них, земледелец в одночасье стал созидателем. В соавторстве с природой он не просто срывал плоды, но прикладывал все силы к тому, чтобы помочь природе сделать свое дело. Все его внимание было приковано к ограниченному пространству, мысли сосредоточены на конкретном объекте в процессе его роста. В связи с этим горизонт планирования земледельца вырос, по крайней мере, до календарного года.

До неолитической революции для человека, по всей видимости, не существовало ни далекого прошлого, ни гипотетического будущего. Он жил если не одним днем, то в ограниченной временной перспективе. Верным признаком осознания ушедшего времени являются обряды поминовения по умершим родственникам. Старейший известный науке обрядовый комплекс Гебекли-Тепе датируется как раз 10-м тысячелетием до нашей эры. Такие сооружения косвенно указывают на осознание построившими их людьми утекающего времени и, возможно, зарождения самосознания, поскольку мысль о смерти и конечности собственного существования – едва ли не одна из первых, пробуждающихся в человеческом сознании.

Для земледельца в годичном цикле необходимо было распланировать время посева, возделывания и сбора урожая, после чего приступить к самому трудному: распределить запасы до следующей весны. За счет более-менее стабильного урожая численность поселений росла. Почти повсеместно земледельцы одной семейной общины жили все вместе в общем жилище с неделимыми закромами. Такой порядок продержался, по крайней мере, вплоть до средних веков.

Кроме большего горизонта планирования, который вполне мог вызывать потребность в обобщении и анализе явлений и событий, что уже можно характеризовать как высшую сознательную деятельность, возникала еще и потребность в разрешении специфических для совместного ведения хозяйства проблем.

Естественный конфликт между коллективным созидательным трудом и индивидуальным потреблением мог стать еще одним стимулом для осознания себя как отдельной личности. С одной стороны, расширение представления о времени в процессе созидания, а, с другой, – мысли о справедливости в процессе распределения – могли действовать в одном направлении точно так же, как левое и правое полушарие мозга дополняют друг друга в процессе осмысления окружающего мира и своего места в нем.

Пока члены семейной общины, объединенные одной целью, все вместе работали в поле – они воспринимали себя как единое целое с множеством рук и одной общей целью: вырастить максимальный урожай. Но созидательный период рано или поздно заканчивается, и на смену приходит распределительный.

При коллективном способе хранения и распределения, естественно, возникал большой временный разрыв между внесенным в общую «копилку» трудом и эпизодами получения своей доли от общего результата труда. Когда долгой холодной зимой ваши дети просят чего-нибудь поесть, а вы не можете их накормить раньше других, то эмоциональных стимулов к рефлексии хоть отбавляй.

Если охотник и собиратель не доедал по причине неудачной охоты или недостаточного для всех количества плодов на дереве, то времени на рефлексию у него попросту не оставалось, поскольку вся его жизнь была в движении: нужно идти дальше на поиск других плодов или приступать к новой охоте. Когда жизнь стала зависеть от сельского хозяйства, то после сбора урожая и вплоть до следующей весны люди были обречены на томительное ожидание. Рыбалка и охота хоть немного, но разнообразила рацион, однако будь дичи вдоволь, наверное, никто не стал бы заниматься изнурительной работой в поле.

Дело даже не в том, что мало кому удается объективно оценить свой вклад в общее дело, проблема в том, что нет таких человеческих сил, чтобы не подвергать сомнению справедливость распределения, когда от голода сводит живот, и дети хнычут. В семейных общинах, хотя все и были кровными родственниками, но дети троюродного дяди или четвероюродной племянницы все же не такие родные, как свои собственные. Если ради собственных детей любой родитель готов отказаться от куска хлеба, то мысль о том, что чужим детям достается больше, чем твоим, невыносима. Скорее всего, это было не так, и все голодали одинаково, но что может быть справедливого в голоде, особенно когда есть полное ощущения, что если бы все работали так же, как ты, то никому не пришлось бы голодать.

В этом отношении особенный смысл обретает притча о работниках виноградника из Евангелии от Матфея, где возникает конфликт из-за равной оплаты для всех в то время, как многие считают, что заслужили больше, чем другие. В притче иносказательно описывается классический конфликт между общим трудом и личным потреблением. На все возмущения работников хозяин виноградника отвечает: «Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных» (Евангелие от Матфея. 20:12–16).

Согласно классическому толкованию, под виноградником в притче понимается Царствие Небесное, а равная плата доказывает, что «награда зависит не от заслуг человеческих, а исключительно от милости Божией»[15]. Не оспаривая богословов, хочу обратить внимание только на то, что хоть плата и равная, но будут последние первыми, т. е. именно они сначала получат награду.

Если переложить притчу на наш пример, то равная оплата обретает двойной смысл. С одной стороны, это справедливое (оно же равное) распределение собранного урожая в семейной общине, а, с другой – это сознание, которое не меньший дар, чем еда.

Но почему последние получат его первыми?

В общинах существовала иерархия, где внизу находились самые слабые и немощные работники, которым переживать о несправедливости было намного привычнее, чем сильным и успешным членам общины. Так, возможно, сознание более активно обретали не первые и «званые», а стоявшие в самом низу общинной иерархии «избранные».

Если высказанное выше предположение верно, то справедливость стала одним из важнейших стимулов к пробуждению самосознания, к восприятию себя отдельно от других со всеми вытекающими из этого последствиями, включая стремление к свободе.

Если созидательная деятельность, осуществляемая сообща и напрямую зависящая от труда каждого отдельного человека и умения работать всем вместе, развивала сплоченность, то следующая за ней распределительная стадия способствовала индивидуализации каждого члена сообщества и пробуждению в сознании всего того, что мы подразумеваем под справедливостью и совестью.

В завершение всех этих разглагольствований скажу, что лично для меня было бы предпочтительней, чтобы данные размышления оказались ошибочными, а разум людям передали бы, как светоч, высшие существа или, на худой конец, инопланетяне. В этом было бы намного больше таинственности и романтики.

Для читателей, придерживающихся материалистических взглядов, и в связи со склонностью к атеизму недоумевающих по поводу ссылок на Библию, поясню, что религиозные тексты, вне зависимости от того, как к ним кто относится, являются, помимо всего прочего, текстами, показывающими в ретроспективе историю развития не только морали, но и сознания.

Что касается самой концепции, то она лишь дополняет последующий ход размышлений. Поэтому ее ограниченность или, что нельзя исключать, несостоятельность не заведет в тупик. Единственное предположу, что ее вряд ли удастся так же легко опровергнуть как то, чему придумали такое анатомически-неприличное название, как физикализм.

Кратко. Созидательная деятельность и стремление к справедливости могли стать важнейшими факторами перехода человеческого сознания на качественно более высокий уровень.

Глава 5. Богатство народов

Любопытно проследить, что на протяжении времен считалось наибольшим богатством. Ветхий Завет пестрит напоминаниями того, что дети – это величайший дар Божий. «И взглянул (Исав), и увидел жен и детей и сказал: кто это у тебя? [Иаков] сказал: дети, которых Бог даровал рабу твоему» (Бытие, глава 33, стих 5). «Вот наследие от Господа: дети; награда от Него – плод чрева. Что стрелы в руке сильного, то сыновья молодые. Блажен человек, который наполнил ими колчан свой!» (Псалтирь, псалом 126, стихи 3–5).

По крайней мере, со времен неолитической аграрной революции (9–12 тыс. лет до н. э.) чем больше у семьи или общины рождается детей и благополучно преодолевает подростковый возраст, тем семья богаче и сильнее. С силой все более-менее понятно, а богатство с освоением сельского хозяйства было напрямую связано с площадью земли, которую удастся обработать. Поскольку в прогресс сельскохозяйственных орудий тогда еще не вкладывались, то размер урожая зависел исключительно от числа рабочих рук.

В условиях повседневной борьбы за жизнь ключевым фактором для выживания общины была сплоченность. Чем более члены семьи, деревни, племени способны жертвовать личными желаниями ради общих интересов, тем больше шансов пережить очередную зиму. И напротив, чем больше членов общины будут желать чего-то отдельного от общих потребностей, тем больше вероятность не дожить до весны у каждого по отдельности и всем вместе.

Можно предположить, что чем более суровыми были условия в данной конкретной местности, тем более сплоченной должна была общность. Логично, что в условиях избытка пищевых ресурсов, время, проведенное в разногласиях, а не в совместных полевых работах, не обязательно приводило общину к голодной смерти. В отличие от регионов с не столь благоприятными условиями для выяснения отношений.

С неолитической революции до наших дней численность населения с некоторыми провалами росла. Вполне естественно, что в начальный период расселение шло по наиболее благоприятным для сельского хозяйства климатическим зонам, но по мере их освоения новые места с благоприятными условиями уже было не так легко отыскать.

Выхода только два: или осваивать новые места (отвоевывать у лесов, степей, гор), или заниматься увеличением плодородия (орошением, мелиорацией и т. д.), для чего приходилось находить общий язык с соседями в условиях возрастающей численности населения. В высыхающих долинах рек осваивали мелиорацию, от лесов отвоевывали делянки, и там, где земля могла давать богатые урожаи, росла плотность населения.

В регионах, где никак нельзя было обойтись без совместного труда для преодоления глобальных трудностей (пример: создание мелиоративной системы в долине Нила), возникали автократические формы правления, аккумулирующие власть и решимость в одних руках. А там, где этого не требовалось, возникали первые (античные) демократии.

Свободные люди свободно встречались и демократическим образом решали вопросы торговли, раздела посевных площадей, постройки театров и проведения спортивных мероприятий. Пиры, фестивали, олимпийские игры. Одних официальных фестивальных дней в древней Греции было в году аж 120. Треть года праздник! Рай, да и только.

Как тут не порадоваться за всех нас (за компанию с Фукуямой), и не сказать, что вот, мол, как только появилась возможность, так сразу же стали реализовываться извечные чаяния человечества о долгожданных свободе и признании.

Ну что ж порадуемся. А заодно зададимся вопросом: как это произошло? Не на пустом же месте родилась демократия. Жили себе десятки тысяч лет без нее – и вдруг случилась.

До возникновения полисов человеческие общности ограничивались кругом родственников. В кочевом племени или сельскохозяйственной общине все были друг другу родня. Миллионы лет племенной жизни приучили доверять зову крови. Брат брату нож в спину не воткнет, в беде придет на помощь, бабушку через дорогу переведет и т. д.

Это не всегда работает, но это базовая ценность, нарушение которой выводит отступника за рамки нормы даже сейчас – в век великих демократических перемен. Можно сказать, что доверие к родному человеку записано в подсознании или, если хотите, зашито в ДНК.

Семья, поселение, племя – привычные формы общежития, складывающиеся в течение тысяч поколений. А полис, в отличие от племени или поселения – это более многочисленная общность, в которую входили уже не только родственники. Если племя – это разросшаяся семья, где все друг другу родня и по этой причине испытывают друг к другу доверие, то полис – это общность множества семей, где кровные узы уже не работают.

Как заставить мало знакомых людей доверять друг другу? Безусловного доверия к неродному человеку ожидать не приходится, поэтому нужно встречаться, объясняться, договариваться: сглаживать углы и идти на компромиссы.

Но как договариваться, если такого опыта до этого не было? Где точки опоры? На помощь приходит мифология. Если на племенном уровне преобладали различные виды анимизма, то на смену ему пришло язычество. Мифы и легенды древней Греции – прекрасная иллюстрация того, как себя ощущали жители полисов.

На Олимпе восседают могущественные и при этом наделенные всеми человеческими пороками боги. Несмотря на индивидуальные различия и, чего уж греха таить, слабости, они имеют много общего и между собой, и с простыми смертными. Преодолевая разногласия, боги находят общий язык друг с другом, потому что где-то там, далеко не дремлет враг и прочее, и прочее.

Подобно богам, на форумах античных греческих полисов восседали богатые землевладельцы, уважаемые отцы семейств, короче – граждане, и решали вопросы внутренней и внешней политики.

С одной стороны, общепринятые мифы помогали самим гражданам находить общий язык. Любой выступающий мог сослаться на понятные всем собравшимся ценности и ориентиры.

Взывает, скажем, один муж к имени Афродиты; другой заклинает авторитетом Зевса. Все всё понимают, кивают, рукоплещут. Потому что всем всё понятно без лишних слов, точно так же, как какой-нибудь консерватор в своей речи перед конгрессом США ссылается на поправку к конституции, или демократ заклинает своих оппонентов свободой и прочими либеральными ценностями.

С другой стороны, мифология объясняла всем прочим негражданам – а таких было большинство – порядок вещей. Каждый раб, вольноотпущенник, женщина или великовозрастный наследник, уверовав в ситуацию на Олимпе, усваивал главное: то, что наверху, то и внизу, а значит, надо терпеть и ждать, когда удача, наконец, улыбнется. Или, как бы сказали сегодня: сбудется американская мечта.

При этом не стоит забывать, что греческие полисы давали права и свободы далеко не всем. Почему? Возможно, потому, что труд был все так же малопродуктивен, и сотням нужно было трудиться в поле, чтобы позволить одному выступать на форуме. Можно сказать, что античная демократия смогла появиться во многом благодаря использованию рабского труда.

Рабы фактически приравнивались к сельскохозяйственным орудиям, что сопоставимо повышало производительность труда и богатство их владельца. Приплюсуем к дармовой рабочей силе довольно приличные климатические условия – и вот вам излишки продуктов питания, которые можно продавать в те регионы, где условия были не так благосклонны или где не так сильно был распространен рабский труд.

Богатство так же, как и прежде, зависело от количества людей, но когда девять из десяти лишались всех человеческих прав, а заодно и доли в выращенном урожае, создавались благоприятные условия для демократии, хотя и довольно своеобразной. Во всяком случае, с тем, что они живут при демократии, вряд ли бы согласились женщины, рабы, вольноотпущенники, взрослые дети граждан и представители некоренных народов. И еще большой вопрос: насколько рабы и вольноотпущенники демократических Афин были свободней и счастливее жителей тоталитарного Египта.

Демократия – довольно дорогая форма правления. Для того, чтобы обеспечивать определенный уровень свободы, нужно иметь такой материальный достаток, чтобы практически не нуждаться в чьей бы то ни было поддержке. Такой уровень в античные времена был доступен лишь весьма ограниченному кругу лиц и во многом благодаря эксплуатации рабского труда.

Если мы вспомним более поздний пример средневековой демократии, просуществовавшей с 1136 года по 1478 год в Новгородской республике, то и здесь не смогли обойтись без рабов. В отличии от Европы, на Руси рабов называли холопами, и становились ими в результате невыплаты долга или в качестве наказания за совершенные преступления. Максимальной полнотой демократических прав обладали только участники веча, Новгородского варианта форума. Ими могли быть «мужи» – главы семейств сообщества. К чести новгородцев надо сказать, что в случае смерти мужа семью на вече должна была представлять его жена.

Умение свободно и, главное, убедительно выражать свою точку зрения и тем склонять оппонентов на свою сторону дало хороший стимул развитию риторики и философии. Из философии выросли естественные науки, из риторики – театральное и эпистолярные искусства.

Возможно, Фукуяма не согласится с тем, что для тогдашних приверженцев демократии свобода выбора и признание были скорее инструментом, необходимым для увеличения доверия между собой и сплоченности общества, нежели чем-то самоценным. А я не буду настаивать.

В каждом человеке живут разные, порой диаметрально противоположные устремления. Силы центростремительные и центробежные действуют зачастую одновременно. Два чувства – ответственности и самосохранения – беспрестанно вступают в конфликт с желанием порвать все путы и улететь куда-нибудь далеко-далеко к солнцу, как известный по античной легенде Икар.

Ради единства гражданам греческих полисов приходилось зачастую прибегать к остракизму, изгоняя из своих рядов тех, кто ставил личные свободы выше общих интересов.

У всего есть цена. Для любой человеческой общности важно доверие друг к другу и, особенно к органам власти, а для отдельного человека не менее важны его личная свобода и достоинство. Оптимальный баланс между личными и общественными интересами характеризует устойчивую структуру. Если основными движущими силами истории и являются стремление к свободе и жажда признания, то сама история цивилизации – это история общежития, напрямую связанная с взаимным доверием и, как следствие, сплоченностью или разобщенностью человеческих объединений.

Легенда об Икаре наводит на мысль, что и во времена античности стремление к свободе было частью человеческой природы, но воспринималось в строго очерченных рамках, выход за которые равносилен если не физической, то, по крайней мере, духовной смерти.

Кратко. В условиях низкой производительности труда чрезвычайно важна сплоченность. Только распределив между собой труд и перераспределив риски неурожая, можно было бы выживать. Свобода была уделом немногих и напрямую зависела от материального достатка.

Глава 6. Доверие и деньги

Привычной формой общежития в течение сотен тысяч лет было относительно небольшое племя, в котором каждый чувствовал себя вполне комфортно из-за чувства взаимного доверия. Такой порядок существовал так долго, что, можно сказать, закрепился на генетическом уровне.

Без чувства доверия и теперь не может существовать ни один социальный институт, никакое объединение людей, будь то семейная пара, коммерческая компания или государство. Без четкого понимания своей роли в коллективе, круга обязанностей и возможностей, без уверенности в том, что все остальные на своих местах тоже исполнят свою часть общего дела – без всего этого невозможно никакое объединение людей.

И если первобытные племена были разросшимися семьями, а сплоченность держалась на родственных связях, то дальнейшее увеличение размера человеческих объединений требовало новых, более универсальных форм доверия, отличных от кровного родства.

Как считает Юваль Ной Харари, «все эти сети сотрудничества – города древней Месопотамии, Китайская и Римская империи – основаны на «воображаемом порядке». Они существовали за счет социальных норм, то есть не в силу инстинкта либо личного знакомства всех участников, а благодаря вере в одни и те же мифы»[16].

Так ли уж это верно? Разве в нашем мире мало идей и мифов, в которые никто не верит, кроме тех, кто их придумал? Разве другие, чуть более популярные мифы, объединяют всех, кто о них слышал, или только небольшую горстку последователей, называемых обычно фанатиками?

До тех пор, пока «фанатики» не смогут убедить максимальное количество людей в правоте своей идеи, она остается для всех лишь странным и диким мифом. Сами по себе мифы не создают социальных норм и «воображаемых порядков». Если для идейных последователей достаточно самой идеи, то для большинства людей этого мало.

Для объединения людей важна не столько сама идея, сколько то, что в нее верят другие. Конечно же, не всякие идеи захватывают умы, а только те, что способны настолько затронуть чувствительные струны человеческой души и человеческих отношений, чтобы вдохновить сподвижников на жертвенное миссионерство.

Тем не менее, объединяющий людей порядок возникает не тогда, когда рождается идея, а когда все вокруг признают ее. То, почему человек предпочитает хаосу порядок, думаю, не требует особых пояснений и доказательств. Сам механизм, побуждающий человека поверить в некий порядок, возвращает его в психологически комфортное состояние предсказуемости будущего, понятности происходящего в настоящем и своего места в общности.

Как это не цинично звучит, но для большинства людей само ощущение стабильности, связанное с порядком, важнее идей (или мифов, как считает Харари), создающих этот порядок. Если люди с первобытных времен жили в группах, основанных на кровном родстве, и впоследствии это ощущение общности вросло в пробуждающееся сознание, то по мере отдаления людей друг от друга все, что способствует возрождению комфортной «связанности» со своими «соплеменниками», находит позитивный отклик в нашем сознании.

С древности в различных уголках планеты возникали различные верования. В античной Греции были популярны языческие боги, восседающие на Олимпе. Общая вера объединяла, очерчивая круг своих, за пределом которого все чужие, а греческие боги были эдакими суперменами, которым поклонялись совместно и порознь и деяния которых служили примером.

В древнем Египте поклонялись своим богам, но эти боги не походили на греческих так же, как древний Египет не был похож на древнюю Грецию. Столь разные религии сформировали столь же не похожие друг на друга государственные порядки. Египет оставил после себя грандиозные пирамиды, поражающие воображение и сегодня, а Греция создала высокоразвитую культуру, основы философии и естественных наук, произведения искусства и памятники архитектуры. Насколько разная мифология, настолько же отличные результаты деятельности людей.

Благодаря общей вере в устоявшийся порядок были созданы и существовали государственные институты. И до тех пор, пока люди сохраняли веру в своих богов, никому не приходило в голову восстать против существующего порядка вещей, поскольку это значило бы восстать не только против самих богов, но и против самих себя.

Параллельно с государственными институтами зарождался другой механизм взаимного доверия. Экономический. Деньги легко проникали через государственные, межэтнические и религиозные барьеры. Торговцы с запада покупали и продавали товары на востоке, а торговцы востока принимали европейское серебро даже если это было серебро страны-агрессора.