Черные приливы Сисайда

Он нажал «запись».

– Девочки, – его голос прозвучал в тишине кухни не как рок-звезды, а как капитана корабля в шторм. Спокойный, властный, обволакивающий. – Тихо. С Мейв всё в порядке.

Я уже третий час на телефоне с юристами. Эту статью придавят, а следующий папарацци, который сунет объектив в её жизнь, уедет с полицией. Всё под контролем. Продолжайте жить как обычно. Рокси, не вези текилу. Привези кофе получше, наш закончился.

Он отпустил кнопку и отправил сообщение. В чате на секунду повисла тишина, а затем появились три почти синхронных ответа:

Л: «Окей».

З: «Принято».

Р: «Кофе и печеньки через 20. Держись, крошка».

И на этом всё. Никаких лишних вопросов и паники. Он одним своим голосом, одной фразой возвел вокруг меня стену, о которой говорил. Дориан взял на себя их тревогу и вернул им уверенность.

Я смотрела на него, и комок в горле наконец начал рассасываться.

– Ты… ты их успокоил, – прошептала я.

Он положил телефон экраном вниз и обнял меня, прижав к своей груди. Я слышала ровный, сильный стук его сердца.

– Все просто: я сказал им правду. Ты в безопасности со мной. И это единственный факт, который имеет для них значение.

Он отстранился, чтобы посмотреть мне в глаза. Его пальцы мягко провели по моей щеке, смахивая слезу.

– И для тебя он должен быть единственным фактом, который имеет значение прямо сейчас. Забудь про шум. Забудь про статью. Сегодня просто будь Мейв. Учительницей. Подругой. Моей.

И в тот момент, несмотря на сжимающийся от страха живот, несмотря на унижение, я почувствовала, как что-то твердое и спокойное выпрямляется внутри меня. Дориан не просто защищал меня от мира – напоминал мне, кто я есть, когда мир пытается сделать из меня заголовок. И это было сильнее любой статьи.

Примерно через двадцать минут в дверь постучали. Три быстрых удара, будто пулеметная очередь.

Дориан поднял бровь, глядя на меня.

– Похоже, кавалерия.

Я кивнула, и по лицу невольно расползлась первая за сегодня улыбка.

– Открой. Это наши.

Дориан впустил её. Рокси ворвалась в прихожую, как ураган в кожанке и с разноцветными прядями волос, торчащими в разные стороны. В одной руке она сжимала поднос с тремя картонными стаканами, в другой – бумажный пакет, от которого шел умопомрачительный аромат свежей выпечки.

– Ну, где она? Жива? – выпалила она, сбрасывая ботинки и окидывая Дориана оценивающим взглядом. – Кофе, как приказывали, ваш величество. Хотя я все еще считаю, что текила была бы адекватнее в вашей ситуации.

Она поставила поднос на стол, и я увидела, что в стаканах был не кофе, а чай. Мой любимый, мятно-ромашковый, с медом.

– Рокс… ты же сказала кофе, – удивился Дориан, разглядывая стаканы.

– Ну да, – фыркнула она. – А потом я подумала, что от кофе ее сейчас еще сильнее затрясет. А тебе, – она кивнула в мою сторону, – нужно успокоиться, а не взвинчиваться. Так что пейте свой успокоительный коктейль.

Затем она вытащила из пакета коробку с еще теплыми, рассыпчатыми печеньками и, отодвинув их в сторону, с торжествующим видом протянула мне отдельный маленький пакетик.

– А это… для главной пострадавшей. Потому что некоторые вещи не обсуждаются.

Я развернула его. Внутри лежал идеальный, золотистый фисташковый круассан. Из местной пекарни у рынка, куда ходили с Рокси по субботам последний год.

У меня снова предательски запершило в горле. Это было настолько… Рокси. Грубая, прямая, с кулаками и громкими словами наготове, но при этом видящая тебя насквозь и помнящая самые важные мелочи.

– Спасибо, – прошептала я, сжимая в руках теплый круассан. – Правда.

– Да ладно тебе, – она отмахнулась, но я видела, как смягчился уголок ее глаза. – Не растапливай его своими соплями. Ешь.

Дориан наблюдал за этой сценой, прислонившись к косяку. На его лице играла тень улыбки.

– Знаешь, Слэйд, из тебя вышел бы неплохой командир, – заметил он.

– Так и есть, Блэквуд. Только мои солдаты – дети, а оружие – знания и печеньки, – парировала она, впиваясь взглядом в его телефон. – Так что там с этими пиратами? Говоришь, все под контролем?

– Юристы работают, – коротко ответил Дориан, но его взгляд был серьезен. – Статью придержали. Следующую не пропустят.

Рокси изучающе смотрела на него несколько секунд, а затем резко кивнула, словно поставив внутреннюю галочку.

– Хорошо. Ладно. Значит, план такой: вы тут с юристами, а мы, – она ткнула пальцем в себя, а потом в меня, – будем заниматься другим. Пока ты тут отбиваешься от папарацци, нам нужно понять, куда девались деньги на кружки. Потому что если их кто-то украл, я лично оторву ему кое-что поинтереснее рук.

Ее слова вернули меня в реальность, резкую и неудобную, но знакомую. Проблема Скарлетт, проблема школы, воровство… Это была наша головная боль. А статья в таблоиде – лишь дымовая завеса.

Я отломила кусочек круассана. Он таял во рту, сладкий и нежный. И впервые за это утро я почувствовала не просто поддержку, а твердую почву под ногами. У меня был Дориан, выстраивающий юридические бастионы. И у меня была Рокси, готовая идти с меня в атаку с печеньками и фисташковым круассаном в руках. Это был странный, но идеально сбалансированный союз. И с ним можно было идти на что угодно.

Тот хрупкий мирок спокойствия, что мы с Рокси и Дорианом построили на кухне, рухнул в одно мгновение. На экране моего телефона, все еще лежавшего лицом вниз, как подстреленная птица, загорелся вызов. Не тревожная вспышка общего чата, а настойчивое, неторопливое свечение. Имя на экране заставило мое сердце сделать болезненный кульбит: «Мама».

Все внутри меня сжалось. Рокси, увидев мое выражение лица, тут же замолчала на полуслове. Даже Дориан замер, уловив смену атмосферы.

– Мам, – выдохнула я, поднимая телефон с ощущением, что беру в руки гранату. – Привет.

Голос в трубке звучал не тревожно, как у подруг, а сдержанно-холодно, будто из другой, более строгой вселенной.

– Мейв, дорогая. Объясни, пожалуйста, что это за новости? Твоя тетя Марта только что прислала мне ссылку.

Я закрыла глаза, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

– Какие новости, мам? – попыталась я сыграть в неведение, хотя голос выдавал меня дрожью.

– Не притворяйся, Мейв. Про этого… Дориана Блэквуда. Он музыкант, да?

Каждое слово было отчеканено, как монета. В ее тоне не было любопытства – лишь судья, ведущий допрос.

Я почувствовала, как во рту пересыхает.

– Да, мам. Он музыкант.

– Объясни мне, милая, – ее голос стал еще тише, а от этого еще опаснее, – как так вышло, что моя скромная, разумная дочь, учительница начальных классов, оказалась в центре скандальной статьи в таблоиде с рок-звездой?

Меня будто окатили ледяной водой.

– Это не скандальная статья, мам! Это просто… сплетни. Они всё переврали.

– Сплетни не возникают на пустом месте, Мейв. Хорошие, надежные мужчины не оказываются в таких историях. Ты же помнишь, что у нас в семье ценится. – Пауза, многозначительная, как удар гонга. – Скромность. Надежность. Честный труд. Как тот милый Эдди, твой бывший. Вот с кем все понятно.

В горле у меня встал ком. Мама тыкала в самое больное, которое всегда считала для меня единственно верным. Эдди. Безопасный, предсказуемый, одобренный.

– Мам, при чем тут Люк? – попыталась я возразить, но мой голос прозвучал слабо.

– При том, что я чувствую подвох, дочь моя, – ее голос наконец дрогнул, и в нем проступила материнская тревога, вывернутая наизнанку в виде недоверия. – Эти богемные типы… они ветреные. Играют чувствами. А ты… ты вся в меня. Ранимая. Доверчивая. Я просто не хочу, чтобы тебе снова было больно.

«Снова». Это слово повисло в воздухе между нами, словно призрак моего давно забытого подросткового романа, закончившегося слезами. Для нее это был аргумент. Для меня – старая, неактуальная история.

Я сжала телефон так, что костяшки побелели. Я видела, как Дориан смотрит на меня, его взгляд был тяжелым и понимающим. Он все слышал. И мне от этого было одновременно и неловко, и горько.

– Мама, послушай, – я сделала глубокий вдох, пытаясь вложить в голос всю твердость, на которую была способна. – Дориан… он не такой. Он хороший человек, заботится обо мне. Прямо сейчас он здесь и решает эту проблему с юристами, чтобы защитить меня.

– Защитить? – в ее голосе прозвучала едва уловимая насмешка. – Или прибрать к рукам? Деньги, Мейв, имеют свойство ослеплять и менять людей. И я не хочу, чтобы они изменили тебя. Или чтобы кто-то играл с твоими чувствами, пользуясь твоей… простотой.

От этих слов мне стало физически больно, будто в груди раскрылись ножницы. Мама не верила в мой выбор, в мою способность отличить искренность от игры. Она видела во мне все ту же маленькую девочку, которую нужно уберечь от большого, страшного мира.

– Мам, хватит, я не маленькая девочка. Мне двадцать четыре. Я сама могу решать, что для меня хорошо.

– Я твоя мать, Мейв. Я всегда буду видеть в тебе свою маленькую девочку. И всегда буду бояться за тебя, – ее голос дрогнул по-настоящему. – Пожалуйста… просто будь осторожна. И помни, что здесь, дома, тебя всегда ждут. Если что.

«Если что». Это было и обещание убежища, и прогноз неминуемого провала.

Мы повесили трубку почти одновременно. Я опустила телефон на стол, не в силах поднять взгляд. Сладкий запах фисташкового круассана теперь казался мне приторным и чужим.Рокси хмуро смотрела в окно, а Дориан методично собирал со стола наши пустые стаканы, его молчание было красноречивее любых слов.

– Все в порядке? – его вопрос был тихим, без давления.

Я покачала головой, пытаюсь отвлечься от подступающих слез. Была вскрыта старая, глубокая рана, в которую только что сильно ткнули пальцем.

– Она… она просто боится за меня.

– Все хорошие матери боятся, – мягко сказал он. – Особенно, когда их дочь начинает летать выше, чем они сами когда-то могли себе позволить.

Его слова попали точно в цель. Она желала мне безопасности, которую сама для себя выстроила. А Дориан со своим миром, с его деньгами, с его славой был воплощением всего непредсказуемого и опасного.

Я посмотрела на него. На его спокойное, серьезное лицо. И поняла, что этот бой мне предстоит не с папарацци и не с вороватой администрацией школы (предположительно). Этот бой был со стенами, выстроенными любовью и страхом, внутри моего собственного сердца.

– Я отвезу вас обеих, – заявил он, и в его тоне не было вопроса. – В школу.

Я хотела возразить. Сказать, что мы сами справимся, что не хочу привлекать к себе еще больше внимания его шикарной машиной у ворот школы. Но один взгляд на его поджатые губы и твердый взгляд заставил меня понять: это не обсуждается. Для него это был вопрос безопасности и контроля. И после сегодняшнего утра я была не в том состоянии, чтобы оспаривать эту необходимость.

– Хорошо, – тихо согласилась я. Рокси лишь пожала плечами.

Поездка была молчаливой. Я сидела на пассажирском сиденье, глядя на знакомые улицы, которые вдруг показались мне враждебными. Каждый прохожий, каждый остановившийся рядом автомобиль казался потенциальной угрозой. Дориан вел машину собрано, его взгляд постоянно скользил по зеркалам, отслеживая обстановку. Он не включал музыку.

Когда он остановился у заднего входа в школу, он повернулся ко мне.

– Ты уверена, что хочешь сегодня ехать одна? – его голос был тихим, но я слышала подтекст: «Ты уверена, что справишься?»

Я кивнула, избегая его взгляда.

– Мне нужно… сделать это самой. Это моя работа. Мой долг.

Он не стал спорить. Просто протянул руку и на мгновение сжал мою ладонь. Его прикосновение было твердым и теплым, якорем в бушующем море.

– И звони. В любой момент.

Рокси уже ждала меня на улице, засунув руки в карманы косухи. – Пошли, училка. Дети ждут.

Школа стала моим ковчегом. Здесь, за толстыми стенами, не было места скандальным статьям и материнским упрекам. Здесь царили свои, понятные законы, звонки, гомон на переменах, запах мела, дезинфекции и детских бутербродов. Состоялась утренняя линейка, где шестнадцать пар детских глаз смотрели на меня с безраздельным доверием. Скимминг через «Pledge of Allegiance», где я, как и всегда, пропускала слова «under God», и несколько детей, зная эту мою маленькую традицию, шепотом делали то же самое.

Я погрузилась в урок с головой. Мы изучали жизненный цикл бабочки, и я наблюдала, как малыши, разинув рты, смотрят на картинку с гусеницей. Это был идеальный метафорный побег: от кокона скандала – к чему-то новому, прекрасному и неизвестному.

Но даже здесь тень от внешнего мира настигала меня. На большой перемене ко мне подошла миссис Хендерсон, учительница третьего класса, и, многозначительно улыбнушись, сказала:

– Видела сегодня утром интересную статью, Мейв. Поздравляю, кажется?

Ее взгляд скользнул по моей левой руке в поисках кольца. Я просто улыбнулась в ответ и что-то пробормотала про необходимость проверить тетради.

День тянулся мучительно медленно и пролетел пугающе быстро. Когда прозвенел последний звонок и дети, вихрем вылетев из класса, оставили после себя гробовую тишину, я осталась сидеть за своим учительским столом. Я смотрела на пустую комнату, на разбросанные мелки, на яркий рисунок бабочки, висевший на доске. И я знала, что нужно быстрее собраться и уехать к Скарлетт. Не могу позволить этому дню закончиться на ноте страха и унижения.

Я достала телефон. Мои пальцы дрожали, когда я набирала сообщение Дориану.

М: Я собираюсь в Асторию к Скарлетт. Вечером, скорее всего, не увидимся.

Ответ пришел почти мгновенно.

Дориан: Я еду. Буду у школы через 10.

Я сжала телефон. Нет. Не так. Я не могла позволить ему решать за меня каждый мой шаг, ограждать меня от мира даже в тот момент, когда мотивы были чисты. Мне нужно было сделать это самой. Чтобы доказать… себе. Чтобы почувствовать, что я все еще управляю своей жизнью.

Я набрала его номер. Дориан ответил с первого гудка.

– Я уже выехал, – сказал он, и в его голосе я услышала шум двигателя.

– Дориан, остановись. Пожалуйста.

На другом конце наступила тишина.

– Я… я поеду на каршеринге, – выдохнула я, готовясь к возражениям. – Мне нужно сделать это самой. Понятно? Это не про тебя. Это про меня.

Пауза затянулась. Я слышала, как он ровно дышит в трубку.

– Ты уверена? – его голос был лишен эмоций, и это пугало больше, чем гнев.

– Да. Я должна.

– Хорошо, – он ответил на удивление быстро. – Но ты будешь на связи. Постоянно. И если что-то пойдет не так…

– Я позвоню тебе первой, – пообещала я, и в этот момент поняла, что это чистая правда.

Он снова помолчал, а затем его голос смягчился.

– Ладно. Поезжай. Делай то, что должна. Но помни… – Он сделал паузу, и я представила, как он сжимает руль. – Ты теперь не одна. Даже в самой глухой Астории. Я здесь.

Я закрыла глаза, чувствуя, как по щекам катятся слезы облегчения. Он не стал ломать меня. И в этом отступлении было больше силы и уважения, чем в любой попытке контроля.

– Я помню, – прошептала я. – Спасибо.

Мы повесили трубку. Я сидела в тихом, пустом классе, слушая, как за окном заводится мой заказанный каршеринг. Это был маленький, ничтожный шаг. Но для меня в этот момент значил все. Это был мой мост обратно к себе.

Астория была не близко. Я мчалась по шоссе в скрипучем каршеринге, и с каждой милей чувствовала, как тиски вокруг сердца ослабевают. Быть за рулем, самой выбирать скорость, самостоятельно решать, когда перестроиться – это было лекарство. Я сама управляла своим побегом.

За городом пейзаж сменился на однообразные поля и редкие перелески. Я опустила стекло, и в салон ворвался прохладный ветер, срывая с меня остатки липкого страха от того утра. Я почти чувствовала себя собой.

И тут телефон, лежащий на пассажирском сиденье, мягко вибрировал. Не звонок, а короткое, настойчивое жужжание, сигнализирующее о голосовом сообщении. Имя отправителя заставило мое сердце екнуть: Дориан.

Я нажала на сообщение, и его голос заполнил салон машины, резкий контраст с мирным шумом ветра за окном.

– Мейв, послушай, пока ты в дороге. Я тут кое-что выяснил, и от этого волосы дыбом встают.

Его голос был ровным, деловым, но я слышала в нем подспудное напряжение, тот самый стальной стержень, который появлялся, когда он сталкивался с несправедливостью.

– Я взял справки из бухгалтерии. Официальные. Бюджет на кружки в твоей школе выделялся… более чем приличный. Я бы даже сказал, щедрый.

Я нахмурилась, прибавив громкость. Куда он клонит?

– Но вот дальше начинается цирк, – продолжил он, и я представила, как он сидит где-то, уставившись в экран ноутбука, его пальцы нервно барабанят по столу. – Смотрим отчеты о закупках. Бюджетные музыкальные инструменты. Самые дешевые, китайские, которые через месяц ломаются. Рабочие тетради для нот – одна пачка на всех. Шахматы – пластмассовые, из дешевого набора. Справочные пособия – отксеренные листы в папке.

Он сделал паузу, и эта пауза была оглушительной. Мое сердце начало биться чаще, предчувствуя удар.

– Мейв, – его голос понизился, став почти интимным, словно он говорил мне страшную тайну. – Сумма реальных расходов… смехотворна. Она даже близко не подходит к той, что была выделена. Вопрос на миллион, учительница: куда делись деньги?

Я резко притормозила и перестроилась на обочину, потому что мир поплыл перед глазами из-за осознания ситуации.

Это было не просто бюрократическое равнодушие. Не просто «сокращение бюджета». Это было воровство. Чистое, наглое, циничное воровство. Кто-то все это время спокойно клал себе в карман деньги, предназначенные для всех детей школы, чьи глаза светились надеждой на кружках.

Вся моя борьба, унижения на педсоветах, все отчаянные попытки доказать важность этих занятий… все это было бессмысленным театром, пока кто-то за кулисами просто крал.

Чистый, обжигающий гнев поднялся во мне, как лава. Он сжег остатки страха и стыда. Мои пальцы так сильно сжали руль, что кожа на костяшках побелела.

Я нажала кнопку для ответа голосовым сообщением. Мой голос прозвучал тихо, но в нем дрожала сталь, которую я сама в себе не узнавала.

– Поняла, – сказала я, глядя в пустоту за лобовым стеклом. – Значит, это не система сломана. Это в ней завелась крыса. Большая, жирная крыса, которая кормится на моих детях.

Я откинулась на спинку кресла, закрыв глаза. Передо мной проплывали лица коллег. Мистер Холлоуэй с его вечными отговорками. Бухгалтерша миссис Гловер, всегда такая тихая и незаметная. Директор… Нет, он бы не рискнул. Или рискнул?

– Спасибо, что нашел, – продолжила я, и мой голос стал тверже. – Значит, план меняется. Мы такого не ожидали.

Я отправила сообщение и снова тронулась с места.

Этот гнев был лучше любого успокоительного. Он был моим новым топливом.

Приют в Астории был таким же, каким я его запомнила: длинное, серое здание с яркими, неестественно веселыми рисунками на окнах, которые лишь подчеркивали общую атмосферу казенности и тоски. Меня пропустили после недолгих формальностей, и сердце мое бешено колотилось, пока я шла по длинному, пахнущему дезинфекцией коридору.

Скарлетт сидела на краю кровати в общей спальне, где стояли еще три аккуратно застеленных кровати. Она была одна. В руках сжимала карандаш и что-то небрежно выводила на листе бумаги. Она выглядела… меньше. Как будто ее и без того хрупкую фигурку кто-то еще сильнее сжал.

– Скарлетт? – тихо позвала я, останавливаясь в дверях, чтобы не испугать ее.

Она подняла на меня глаза. И в этих больших, темных глазах я не увидела ни ужаса, ни слез, которые были там в последний раз. Я увидела усталое, взрослое спокойствие, которое так не шло семилетнему ребенку.

– Мисс Лорин, – она слабо улыбнулась. – Я знала, что вы придете.

Я подошла и села рядом с ней на край кровати, оставив между нами расстояние.

– Как ты себя чувствуешь, солнышко?

Рыжеволосая девчушка пожала одним плечом, глядя на свой рисунок. На нем было нарисовано большое дерево с раскидистой кроной, а под ним – маленькая девочка.

– Нормально. Тихо. Никто не кричит.

От этих простых слов у меня сжалось горло.

– Это хорошо, что тихо.

– Мама еще не приезжала, – сообщила она просто, как констатируя погоду за окном. – Говорила по телефону. Говорила, что скоро.

Я кивнула, не зная, что сказать. Обещания взрослых для этих детей часто были просто пустым звуком.

– А ты… ты чего-то боишься сейчас? – осторожно спросила я.

Она задумалась, нахмурив лобик, будто решая сложную математическую задачу.

– Нет. Не боюсь. Но мне… грустно. И… спокойно. Одновременно. Это странно? – она посмотрела на меня с таким искренним недоумением, будто столкнулась с чем-то необъяснимым. – Как можно быть грустной и спокойной? Это же неправильно.

В ее голосе прозвучала настоящая детская растерянность перед этим противоречием. Скарлетт учили, что эмоции – это либо «хорошо», либо «плохо». А тут была каша из всего сразу.

Мое сердце разрывалось. Я мягко коснулась ее руки.

– Это совершенно правильно, Скарлетт. Знаешь, это как… как после грозы. Гроза закончилась, небо еще хмурое, и поэтому грустно. Но ты уже в безопасности, в теплом доме, и поэтому спокойно. Одно чувство – от прошедшей бури, другое – от того, что она закончилась. Они могут жить вместе.

Она внимательно слушала, ее глаза изучали мое лицо, ища подтверждения.

– Значит, я со мной все хорошо? Я не болею? – прошептала она так тихо, что я едва расслышала.

От этих вопросов во мне все оборвалось.

– Нет, дорогая. Ты не сломалась. Ты просто пережила бурю. И сейчас твое сердце и твоя душа приходят в себя. Им нужно время, чтобы разобраться во всем.

Я взяла ее рисунок.

– Это сильное дерево. Оно укрывает девочку от солнца. Или от дождя.

– Она может под ним спрятаться, – кивнула Скарлетт. – И никто ее не найдет, если она не захочет.

– Это хорошее место, – сказала я. – У каждого должно быть такое место. Хоть на рисунке, хоть в жизни.

Мы сидели молча еще несколько минут, плечом к плечу, глядя на ее рисунок. Ее спокойствие было не пустым, а глубоким, выстраданным. И грусть девочки была не отчаянной, а тихой, как этот осенний день за окном.

Провожая меня до выхода, Скарлетт вдруг крепко обняла меня за талию и прижалась щекой к моей кофте.

– Спасибо, что объяснила про грозу, – прошептала она. – Теперь мне не так странно.

Я шла к своей машине, и гнев, что кипел во мне всю дорогу, куда-то ушел. Он отступил, уступив место чему-то более важному. Я только что видела последствия чужой жестокости и чужого равнодушия, воплощенные в одном маленьком ребенке, и видела невероятную силу Скарлетт.

Я села в машину и перед тем, как завести двигатель, отправила Дориану короткое сообщение.

М: «Скарлетт в порядке. Грустит, но спокойна. Объяснила ей, что можно чувствовать и то, и другое одновременно. Кажется, она поняла».

М: «И я тоже все поняла. Нам есть за что бороться. И мы будем».

Ответ пришел почти мгновенно.

Д: «Возвращайся домой. Я жду».

И впервые за этот долгий, бесконечный день слово «домой» не вызывало у меня чувства бегства. Оно звучало как приказ к новому началу. Место, где меня ждали. И с этим знанием я тронулась в обратный путь.

Возвращалась я уже глубокой ночью. Город за окном машины спал, и только одинокие фонари отмеряли ритм пустынных улиц. Вся ярость и решимость, что горели во мне по дороге в Асторию, превратились в глухую, изматывающую усталость. Я чувствовала себя выжатой, как лимон.

В доме горел свет. Не яркий, а всего один – торшер в гостиной, отбрасывающий мягкие тени. Я тихо закрыла за собой дверь и замерла на пороге.

Дориан спал на диване. Он свалился набок, подложив под голову руку, его телефон лежал на полу, как будто выпал из ослабевшей руки. Лицо его в полусвете было разглажено сном, все те напряженные линии, что обычно делали его старше и суровее, исчезли. Он выглядел просто… молодым. Уставшим. И таким беззащитным, что у меня защемило сердце.

«Сегодняшний день был ураганом, – подумала я, глядя на него. – Ураган из чужих взглядов, материнских упреков, финансовых махинаций и детской грусти. Он снес все мои старые представления о безопасности. Но, странное дело… он не разрушил ничего по-настоящему важного. Он просто расчистил пространство. И в этой новой, звенящей тишине осталось только самое главное. Он. Я. И эта тихая, непоколебимая уверенность, что все остальное – просто шум, который мы сможем преодолеть, потому что мы команда.»

Я сняла обувь и на цыпочках подошла к дивану. Взяла с кресла мягкий плед и осторожно, стараясь не шуметь, накрыла его. Ткань мягко легла на его плечи.

Я наклонилась и, задержав дыхание, коснулась губами его щеки. Его кожа была теплой, а запах – знакомым и таким родным.