Пирамида жива…

Что же думали: постоять три денька и две ночи у Белого дома, потерять (случайно!) трех ребят под гусеницами растерянного «бэтээра» – и все? Демократия – на блюдечке? Это после миллионов расстрелянных и замученных? После духовного оскопления целой страны? После того, как веками только то и делали, что творили кумиров и неслись, не видя, не слыша, не помня себя? Веками! И – к «светлому будущему»?! Нарушали все, абсолютно все заповеди, по которым только и может существовать человечество… А теперь – по Щучьему велению?… Нет, господа новые, нет соотечественники. Не так все просто.

Историй в полученных мною письмах много, очень много. Некоторые потрясают. Заставляют думать и думать.

Вот и еще одна из них. История бывшая, но – имевшая продолжение в теперешнем времени. В какой-то степени меня мучает совесть. В какой-то. Но главное: и она заставляет думать. Крепко думать. Не так все просто, дорогие мои соотечественники…

И все-таки думаю, что история эта вселяет надежду.

Письмо № 166

«Уважаемый тов. Главный редактор. Я обращаюсь к Вам с огромной просьбой: в Вашем журнале печаталась повесть «Пирамида». Я реабилитирована в 1956 г. Арестована в 37-м. Отбыла на «самом пике» умирания тысяч людей. За моей спиной лагеря (страшные) Казахстана, Сибири, Колымы. Всего 13 лет + 5 лет поражения прав. Арестована была в 16 лет от роду. Коренная ленинградка. Позже встречалась (1962 год) со своим следователем (жив и сейчас), была обобрана двоюродными сестрами и братьями (все члены партии), не жаловалась, не искала правды. Да и не смогла бы. У меня много есть, что сказать людям. Но видно «бодливой корове бог рог не дает» – я начисто лишена «дара слова». Стоит положить перед собой тетрадь – я немею. Если автора «Пирамиды» заинтересует беседа со мной (а я не о своих болячках буду ему жаловаться, а очень уж интересные люди в с е, о ком хочу с ним побеседовать), так что если его заинтересует – пусть напишет хоть 2 слова, задаст вопросы. Может, в письмах ему мне легче будет все описать. Не знаю. О том, чтобы пригласить его приехать – я и думать не могу. Слишком много мне чести. (Пишу, а сама думаю: «а вдруг?»). Если только эта тема заинтересует автора повести, даю гарантию – он не разочаруется. Я из легко контактных и не собираюсь надевать прекрасный мученический венец. А все-все как было вокруг меня и с теми, кого я знала. Сколько читаю, но настоящей правды даже Солженицын в «Один день Ив. Денис.» не написал. Было чудовищно-страшное, а пишут все «снаружи». Никто не написал «изнутри». Простите за длинное письмо, за отнятое у вас время, но другого пути связаться с автором «Пирамиды» я не знаю. Помогите, пожалуйста. Мой адрес… Это 30 минут электричкой или автобусом от Ленинграда.

Валентина Владимировна Бобрович»

(Письмо № 166)

Можно ли было оставить без особого внимания это письмо?

Конечно, по поводу «снаружи» и «изнутри» Валентина Владимировна совсем не права, очевидно, она не читала «Архипелаг ГУЛАГ» и рассказов Варлама Шаламова – ничего подобного тогда у нас не было опубликовано, а «самиздат» и «тамиздат» ей не были доступны. Но это казалось мне преимуществом: тем непосредственнее будут ее рассказы. Особенно впечатляющим было то, что речь идет о страшной судьбе женщины, а вернее девушки – посадили в 16 лет от роду! Я ответил немедленно и тотчас же – со всей скоростью, на какую способна «средневековая» наша почта, – получил ответ.

Ответ Валентины Владимировны

«Дорогой Вы человек. Спасибо. Так быстро откликнулись. Не ожидала. Я не смела и надеяться, а Вы – приехать! С ума можно сойти. Я живу совершенно одна в однокомнатной квартире. Можете остановиться у меня. Раз уж Вы так добры, то напишу, как ехать ко мне (а дома я всегда, почти не хожу никуда)… Коротенько о моем опыте: Вы найдете то, что нужно знать людям и не только в аспекте жутких 13 лет, но и после всего и т.д., и т.п. То, о чем буду Вам рассказывать, многим и не снилось. Как я благодарна буду Вам за то, что смогу облегчить свою душу. Заранее прошу простить, так как ни лгать, ни передергивать, ни казаться лучше, чем я была и есть, не буду. Правда моя не легкая…

С благодарностью и уважением В.В.Бобрович».

Едва успел я ответить на это письмо, как пришло еще одно…

«Здравствуйте Юрий С. (нигде не нашла Вашего полного отчества, простите). После моего ответа Вам (довольно обалделого) я не уверена, заедете ли Вы ко мне. Чтобы не вводить Вас в заблуждение, я некоторые «вехи» сейчас коротко напишу Вам. А вдруг именно это Вам и не надо.

1. Арест по доносу родной тетки – старой девы. За то, что якобы я пела частушку о Сталине. Мотив: у мамы были хорошие бриллианты, красота и хорошее оперное сопрано. У тетки – заурядная внешность, полное отсутствие музыкального слуха. И влюбленность в моего отца, который, познакомившись с теткой – женился на маме.

2. Камера № 14 в Арсенальной (женской) тюрьме, где было так набито людьми, что спали по сменам. Часть стояла, остальные всплошную лежали на цементном полу… но это надо рассказать. Описывать долго.

3. Этап в Сибирь. Толпы народа окружали состав. Кидали махорку, хлеб, сахар, папиросы. Иногда попадали в решетку «телячьего» вагона, иногда – хороший конвой – передавали на штыке в окно.

4. Очень хочется рассказать о женщине, которая у вас в Москве открыла детский театр. Сейчас забыла ее фамилию. Но она написала книгу. Я ее хорошо вспомнила – в лагере Кемерово или Мариинске. Помню, что звали ее «министерша». Вела с товарищами по несчастью она себя безобразно, заявила, что она министерша и что никаких уборок барака и т.п. обязанностей по общежитию она выполнять не собирается. Бегала без конца жаловаться начальству. Многие из-за нее сидели в карцерах. Да, многое я помню. Хочется много сказать в аспекте ее книги.

И надо, очень надо рассказать о Казахстане. О лагерях, смертных лагерях Казахстана. О двоюродной сестре Ягоды – Фриде (урожденной Фридлянд). О смертях тех, которые уже не могли работать. О расстрелах без суда. О денежных премиях казахам за пойманного беглеца. О выращивании свиней (на трупах) семьями конвоя и т.д., и т.п. Очень много такого, о чем почти никто ничего не знает, т.к. большинство умерли, а те, что остались, – молчали, так как с приходом Брежнева вышел анекдот из трех слов: «Реабилитированные, побрить головы!»

5. Я имела расстрел в Казахстане. Сидела под «вышкой» четыре месяца. Не просилась, не писала помилований. Наоборот, просила расстрел. Выводили на расстрел, позже почему-то Москва заменила. Сидела под расстрелом не одна. Об этом надо рассказывать.

6. О Джезказгане – медном руднике.

7. О пересылке – бухта Находка, взрыв парохода «Дальстрой» с людьми.

8. Жизнь на Колыме. Беременность. Штрафной мамочный лагерь.

9. Освобождение через 13 лет в 1952 г. в поселке Эльген.

10. Жизнь (начало жизни) на воле с травмированной дочерью на руках (она без речи, без интеллекта, в Доме инвалидов сейчас).

11. Реабилитация. Возвращение в Ленинград (на родину). Смерть тетки. И т.д., и т.п.

Вот такая жизненная схема. Если Вы воодушевитесь, то несколько книг можно написать только из того, что я видела и пережила. Многого люди даже не представляют себе. Очень многие из прежнего начальства живы и по сей день. Одна моя встреча со следователем чего стоит!! Его моральный облик!! Я ненавидела его 20 лет. Но после встречи с ним я вымылась в ванной, т.к. было ощущение, что в разговоре с ним валялась в навозной жиже. К моменту встречи он уже не работал в органах. Со мной был предельно «распахнут». Как с другом. Здорово?

Почему я просила редактора связать меня именно с Вами? В «Пирамиде» Вы полностью присутствуете. Т.е. «рыцарь без страха и упрека» – что и как думаете, то и так спрашиваете с участников всей этой истории. Ни одной Вашей высказанной мысли не встало в разрез с моими думами, воспоминаниями. Это и толкнуло меня обратиться к Вам. Даю честное слово, что Вы узнаете много нового из того, что было и как. Пожалуйста, отложите дела и приезжайте. Я стара. А в таком возрасте трудно ждать. Сегодня жив – завтра нет. Так хочется груз познаний кому-то передать. Я даже бесплатно музыку преподавала двум детям по 4 года.

В свое время я кончила муз.школу и с 3-го курса консерватории была арестована. Позже – 5 лет восстанавливала руки, освежала знания. Жива была моя преподаватель – Вера Матвеевна Гейликман (класс фортепиано). Училась я и в Вагановском хореографическом училище. Так, с 60 г. преподавала по линии Дома худ. самодеятельности хореографию без аккомпаниатора. Аккомпанировала сама.

Расписалась, а может быть Вы так заняты, что и читать-то некогда. Извините еще раз. Честно сказать, очень хочется с Вами обо всем говорить. Главное – чтобы Вы смогли весь материал, который я Вам дам (устно), обобщить и напечатать книгу уже от себя. Интересно, будет ли это? Или это мне к старости кажется, что нужно?

Ну, поживем – увидим.

Очень жду Вас.

С огромным уважением и почтением к Вам

В.Бобрович».

И вновь письма…

В ответе на предыдущее я написал, что хочу приехать как можно скорей, но занят повестью, которую должен скоро закончить. Вы же понимаете, написал я, что прерываться в таких случаях нельзя, тем более, что чувствую: ваша судьба меня наверняка заинтересует, заниматься этим между прочим нельзя. Правда, если повесть почему-либо «не пойдет», то есть не будет получаться, тогда я тотчас же приеду…

Повесть – «Карлики» – хотя и с трудом, но «шла», письма читателей «Пирамиды» с почты я забирал пакетами, не успевал читать, телефон без конца звонил – это был пик волны откликов.

Но прилетело уже и четвертое письмо…

«Юрий С. – здравствуйте. Молилась всем богам, чтобы повесть Ваша «не пошла». Но так как я неудачница, боги не уважили мою молитву. Что делать, что делать!!! Оказывается я поторопилась послать Вам 2-е письмо. Только послала, а на другой день получила Ваше. Спасибо. Кое-что прояснилось. Задумка-то у меня наполеоновская, а не получился бы «склад печника». А задумка такая: я прожила жизнь, «как партия велела». Не подумайте, что я все и вся возненавидела и – со всеми вытекающими. Мне кажется, что именно Вам должно быть интересно узнать многое из того, что видела, пережила и т.д., и т.п. Даже чисто географически. А география (еще раз) такая: Ленинград (рождение и до 16 лет), Сибирь (з/к), Казахстан (северный и южный), Д.Восток (Находка, Сов.Гавань), Магадан и область – з/к и вольная, – Якутия (Усть-Нера), вольная, Ленинградская область, г.Ош Киргизской ССР, опять Магаданская обл., опять гор.Ош, опять Магаданская обл., Ленинград, опять Ленинградская обл. Вас, конечно, интересует, зачем мне надо, чтобы все это не ушло со мной в могилу? Мне самой сейчас моя жизнь кажется интересной, необычной. Иногда (очень редко) я кое-что рассказывала более-менее близким знакомым. Результат один: «пишите книгу, зачитываться будут». Ну а мне, как той бодливой корове, бог рога не дал. Хоть «репку» пой. Бездарна, как смертный грех. Давно думала связаться с кем-либо из писателей. Но с кем? Короче, перебрала и перечитала уйму книг и писателей. Но настоящую заинтересованность в человеке и искренность встретила в «Пирамиде». В основном меня потрясла II часть, где Вы больше анализируете и «пропускаете через себя»… Не надоела я еще Вам? Да, кстати, вспомнила я эту даму – министершу. Интересно, жива она или нет? Такая дрянь, в своей книге, где-то в конце, пишет, что с нею сидели настоящие враги народа и «такие вещи говорили!» Когда я это прочла, мне хотелось поехать в Москву и плюнуть ей в глаза. Уверена, что она в свое время и от мужа отреклась. Такая все сможет. Знаете, я настолько одна, что ни о прочитанном, ни об увиденном поделиться не с кем. Простите, что «выливаю» на Вашу голову. А вдруг Вы ахнете этакую трилогию да потянете на гос.премию. Какая бы я-то счастливая была!! Желаю Вам всех благ. Очень-очень жду Вас (уже ждала в конце ноября). С Глубоким уважением…

В.В.»

Можно ли было оставаться равнодушным, читая такие письма? Неведомая пока что мне женщина где-то там, в глуши Ленинградской области, ждет и уже выстроила в воображении мой образ, и разгорается, кажется, нерастраченный в прошлом огонь, и уже не зависит он от меня, от моего участия, воли. Небытие в концлагере – тоже, видимо, бытие, и прошлый мрак теперь становится светом, тусклая серая мгла наливается волшебными красками, нежизнь кажется жизнью, «интересной, необычной» настолько, что – «зачитываться будут»… А может быть и правда то была жизнь?

Но накалялась, накалялась и моя атмосфера – поток писем не иссякал, звонил и звонил телефон, дежурили подчас у дверей квартиры моей «ходоки», и уже о «Деле Массовера» я знал, и о Кентове частично, и судьба скромного Замотайло «стучала в сердце», и Оляницкий взывал о помощи из-за колючей проволоки с вышками, и знал я о Соколаускасе, и о Белоярцеве, изобретателе спасительного перфторана, чудодейственной «голубой крови» – о том, как трагически погиб он, не выдержал обрушившегося на него гнева высокопоставленных конкурентов в родной стране – тут не о замалчивании уже речь, тут откровенная травля вельможными завистниками, погрязшими во власти и почестях и… лишившихся Божьего дара таланта. И о многом-многом другом я теперь уже знал.

Ведь она-то, милая эта темпераментная «В.В.», сейчас все же жива-здорова и на свободе, а те, другие, страдают сейчас, во времена «перестройки» – их мучают на допросах, в СИЗО и ШИЗО, в лагерях, – и нужно нам всем что-то делать сейчас, немедленно, каждый в меру своих сил, чтобы не дать разрастись новому ГУЛАГу и искоренить последствия старого.

Да, да, но для этого и нужно побеседовать с В.В., выслушать, рассказать людям, чтобы знали, предупредить…

Женщина – и лучшие годы в тюрьме. К расстрелу приговаривали! За что?! Почему?… Проклятая российская действительность, вывихнутая наша жизнь, искореженные судьбы, зачем это было нужно, кому… Неужели только жажда величия и страх «генералиссимуса»? Где был народ?

Но и началась уже и моя «полоса отчуждения», странного раздвоения окружающего – пылкой читательской почты, с одной стороны, и ледяного небытия в прессе и «литературном процессе», с другой. Игнорирование «левыми», выпадение из памяти «литературоведов-критиков», шумливые похвалы «обойме», в которую я не был принят… Какая уж там госпремия! Да и причем она? Все смешалось.

А письма от В.В. летели одно за другим. Вот уже и следующее достал я из своего почтового ящика, пятое по счету…

«Здравствуйте, долгожданный и очень желанный Ю.С. Я знала (и была уверена) до Вашего письма, что после встречи со мной – Ваша повесть пропала. Это не самоуверенность. Просто моя жизнь настолько необычна, что я другой раз сама удивляюсь. Я ли это? Безусловно надо «успеть». Мы все (мыслящие как-то) такое пережили, стольких пережили, что не знаем чего еще ждать. Господи! Неужели раз в жизни повезло? То, о чем Вы пишете – я об этом думала. Еще и единомышленник. Пишите повесть, дай Вам Бог. В материале, с которым словесно я Вас познакомлю, будет столько всего, что (как я сама думаю) получится 3 части.

Безусловно одной встречи нам будет мало. Но – великое счастье! – мне установили телефон. Но еще не подключили, так что свой номер я пока не знаю. К Вашему приезду телефон будет подключен. И если Вы начнете работать в «моем» направлении, то все, что нужно, я буду уточнять и все, что нужно – по телефону, чтобы и Вам не терять времени на разъезды.

В отношении телеграммы – неплохо бы, при выезде из Москвы. А письмо я Ваше получила в тот же день (но позже), когда отправила свое Вам. Нет выдержки. Женщина, что с меня взять? Для меня Ваши письма – бальзам, продление жизни. Вы знаете, что такое «сердце поет»? Так у меня «запевает», когда получаю Ваше письмо. Спасибо. И когда я смогу всего Вас прочесть? Ни черта нигде не достать. «Пирамиду»-то и то «кверху ногами» читала, сперва II, а уж потом I часть. А больше ничего до сих пор не могу найти, как и Вашего портрета.

Да, о письмах заключенных. Я видела тех, кто по «бытовым» статьям осужден. Приедете – много расскажу и о них. Без предвзятости – мне их не жаль. Хоть и молодые и, вроде, их папа-мама плохо воспитали и т.д. Но это для низкого интеллекта – стереотип. Кто же им виноват? Они через вас на волю хотят. А вдруг Вы посочувствуете? Ни один бандит или ворюга не сказал, что он подонок. Все они особенно ищут сочувствия. В общем, еще об одном надо Вам рассказывать. Всякого Вам благополучия. Удачи, удачи, удачи. И с повестью, и во всем. С уважением, В.В.»

И наступила зима, и повесть моя с трудом, но «шла», подходила к концу. Пора! Скорее давать, на волне «Пирамиды», пусть молчат критики, но может быть не откажут журналы. Не этот, нет, не тот, который опубликовал «повесть о повести» – я горячо благодарен, но ведь он почему-то совсем не поддерживает меня, что-то произошло, – но пусть другой, это даже лучше… Ах, милая В.В., нетерпеливая женщина, понимаю, понимаю, что времени у нас с вами мало, но ведь у меня свои планы. Потерпите еще немного…

«Ю.С., здравствуйте. Здоровы ли Вы? Зима время не лучшее. Всякое бывает. Пишу Вам «на радостях». Наконец имею телефон. Если Вы найдете нужным, то теперь можно мне позвонить напрямую из Москвы. Естественно, лучше звонить ночью, линия свободнее. Я сейчас много вспоминаю, характеризую более колоритных (и скверных, и теплых сердцем), а главное – ужасаюсь. Неужели это было? Ну, да ладно. Потом. Все-таки надеюсь Вас видеть. Я уже договорилась с приятельницами, что буду ночевать у них. Вас не стесню. Отдыхать Вы сможете свободно. Я надеюсь, что если выберетесь, то не на один день. С питанием тоже будет все в порядке. С голоду не умрете. Ах, как я Вас жду! Интуиция мне подсказывает, что Вас уже увлекло что-то другое. Честное слово – напрасно. Хорошо бы я ошиблась. Новый год «на носу». Поздравлять вроде рано. На всякий случай: здоровья Вам и светлого разума на долгие годы. А остальное – приложится. С надеждой и огромным уважением В.В..»

Понимал, понимал ее ожидание, нетерпение, ее возвращение в прошлое, почти уже забытое, было, и вот… Одиночество, письмо в журнал, ответ и почти неожиданный голос из Москвы, заинтересованный… Но по-разному текло у нас время. У меня – мчалось, дни появлялись и исчезали мгновенно, широкий круг знакомых, ко всему прочему… А она оглянулась назад. И закрутилась лента воспоминаний. Уже и достаточно было одного лишь представления о внимательном слушателе, щель почтового ящика – отдушина, узкое окно в бездну мира, к людям, в бессмертье памяти.

Еще письма…

Седьмое:

«Я ненавидела своего следователя 20 лет. Мысленно проигрывала всевозможные способы мести, вплоть до убийства. Как это сделаю практически, я не представляла. Просто мысленно видела его уже убитым. Когда вернулась в Ленинград после реабилитации, то еще 2 года (61-62 гг.) искала его. В милиции мне его адрес не давали, говорили, что все новые работают, старых нет. И вот мне повезло. В детской комнате милиции натолкнулась на старого (лет 60) милиционера-блокадника, который мне дал адрес его работы. Звоню на завод «Красный пролетарий», в отдел кадров. Надо сказать, что и милиционеру, и кадрам я с веселым лицом представилась старым другом Кости Красилова (своего следователя). Кадры дают мне телефон цеха, где он работает бригадиром. В трубке шум цеха. И наконец: «Алё». Надо понять, что у меня ноги подогнулись. Говорю спокойным голосом (смогла же!): «Костя, ты помнишь Валю Кириллову (это моя девичья фамилия)?»

Он: «Да, помню».

– Костя, я вернулась, очень хочу тебя видеть, ты для меня встреча с юностью. Приезжай ко мне.

– А ты не…

– Нет, нет (перебиваю), не думай ничего, я от души. Вот мой адрес… Я жду тебя в воскресенье.

Все это я выпаливаю одним дыханием. Прощаемся. Стою минут 5 обалделая: неужели хватит наглости и придет?

И вот воскресенье. Звонок. Открываю. Он.

– Ну, здравствуй. Какая ты старая!

– И ты не мальчик. Раздевайся, проходи.

Он (улыбается):

– А я вот решил зайти.

– Садись, Костя. Ну, как ты живешь? (Не он, а я спрашиваю теперь).

– Работаю, ты знаешь где. Из милиции меня уволили. Женат. Жена на овощной базе работает. Сыну 16 лет. Ну, а ты как?

– Работаю с детьми. Преподаю музыку, балет. Замужем.

А муж, по нашей договоренности с ним, должен был изображать бессловесного слугу – исполнителя. Говорю мужу – принеси быстренько вина получше. (Магазин рядом.) Через 5 минут появилось вино массандровское, конфеты. Костя открывает бутылку (как дома), наливает, пьет, повеселел. Говорит: ты педагог, подскажи, что мне делать с сыном?

– А что с ним?

– Ворует. Недавно ограбил ларек, еле-еле отбил его по старым связям.

Я (мысленно: господи, дай мне силы выдержать!):

– Костя, ты посади его лет на 5 – выйдет, человеком будет.

Он (отшатнулся от стола):

– Что ты, он же еще ребенок!

– Костя, а мне тоже было 16 лет, когда ты меня посадил.

– Знаешь, я не виноват, – отвечает. – А может ошибся? Я без образования, у меня 7 классов всего. А с армии – прямо в милицию.

Я (провокационно): Костя, о чем ты больше всего жалеешь в своей жизни?

Этим вопросом я искала хоть какую тень раскаяния, благородства, что ли. В общем, чего-то правильного, хорошего в этом человеке. Ответ его – убил во мне ненависть к нему. Такого ненавидеть – слишком высокая честь для него.

Он сказал:

– Жалею об одном: в блокаду все наши брали ох как! Обеспечили и внуков своих. А я, дурак, мало брал.

У меня все оборвалось внутри. Он допил бутылку вина, встал и, протянув по-сельски мне руку, сказал: «Ну, спасибо, рад был тебя повидать. Я пошел».

Я сказала: «Иди, живи дальше, Костя. Руки не подам».

Он молча вышел.

А со мной была жуткая истерика, сказалась выдержка, с которой я держала себя. Потом дико захотелось вымыться всей. Больше я с ним не виделась. И пожалела я о своих думах о мести. Кому мстить-то? Обидно только, сколько же людей пострадало от таких… с 7-летним сельским образованием. 70 лет и все на инфарктах, смертях, расстрелах. А по сути на произволе хамья, подонков.

Долго ли будет то, что называется перестройкой? Горбачев напоминает очень Кирова. Не хочу, чтобы его судьба до конца была кировской. Нет. Но в ЦК люди тоже разные. И каждому хочется быть первым. Есть и грузины, а я их боюсь, хотя чего же теперь-то бояться? Скоро умирать. А все равно боюсь и все.

Если Вы захотите (и если Вам пригодятся эпизоды), я могу письмами кое-что переслать. А вдруг пригодится? Вы же писатель! А?

С огромным уважением. Уже и не жду. В.В.»

Да, новогодние праздники минули. Если бы речь шла только о внимании к ней! На пару дней я бы, конечно, приехал, тем более, что в Ленинграде у меня друзья. Но речь шла о большем. Давно понял я, какой это сосуд, источник, сколь ценен для меня «материал». Да, я читал «Архипелаг» Солженицына и не мыслю, что можно создать еще нечто, хотя бы отчасти приближающееся к гигантскому тому труду, что-то существенное добавить к потрясающему свидетельству автора и еще 228 очевидцев. Но тут другое. Тут – конкретная судьба. Образ, характер. Живая женщина, у которой украли жизнь. Вырезали из календарного срока и все. «Интересная, необычная»? «Зачитываться будут»? Чем же зачитываться? Как убивали, гноили, морили? Духовная сила, оптимизм вдогонку? Но ради чего? Испытания, страдания возвышают, когда они ради цели. А тут какая цель была – выжить? Но ведь умышленно создавался этот ужас. И выживание некоторых ничего не меняло в целом. Машина смерти работала безотказно, и отдельные выжившие ничуть не засоряли ее железного механизма.

Да, конечно – «чтобы не повторилось». Но надо понять, почему случилось. Просто выжить мало. И просто свидетельствовать тоже, хотя и это кое-что.

Хуже другое. Я понимал уже, что наша жизнь – даже теперешняя, даже времен «перестройки» – по сути мало чем отличается от той, ее жизни. Вернее нежизни. Мы бы не знали этого, если бы не с чем сравнивать. Однако нам есть, с чем, особенно теперь, когда распахнулись окна. Конечно, там, в остальном мире, проблем, пожалуй, не меньше. Может быть, даже больше: чем больше свободы, тем больше проблем. Но там человек проявляется, там он живет. Он подчиняется обстоятельствам и природе. Это – естественно, это не вызывает протеста. Мы же вынуждены служить железному механизму и случайным людям, оказавшимся у его рычагов. У нас не живет никто. Ни мы, ни они, руководители, «отцы» наши. Торжествует лишь механизм. Пирамида.