скачать книгу бесплатно
– Ладно, Игорь, вечером пусть принесет объяснительную, а вопрос по назначению, мы, думаю, решили.
Игорь Маратович спорить не стал. Как и ругаться со Снегиревым. Да и объяснительную требовать, зная – Кирилл Афанасьевич к вечеру отойдет и сделает вид, что забыл о ней.
Саша пребывал в полном неведении о решившейся своей судьбе. Той части, что касалась карьеры.
День выдался беспокойный. До вечера оперировать не пришлось, но Снегирева несколько раз вызывали на консультацию. И еще он успел принять несколько человек. Чем пополнил скромный бюджет врача государственной больницы.
К вечеру появились свободные минутки. Закат заглянул в окно ординаторской гуденьем настырной мошкары. Пришло уютное, семейное спокойствие. Что давало Снегиреву наслаждение от прожитого дня. Когда усталость чувствуется телом, но душа радуется. Хлопоты не прошли даром, оказываясь полезными и себе, и людям.
– Ты у девочки своей был? – спросила Марина, оторвавшись от писанины. Она привычно заполняла бумаги за себя и за Сашу, уже не ропща. Лишь изредка возмущаясь отсутствием шоколадной благодарности от непосредственного начальника. Настольная лампа очерчивала круг, будто Марина пряталась от нечисти. Тени и блики играли на лице, то ангельски освещая ее, то зажигая в глазах медсестры дьявольские огоньки, словно она сама была нечистью, не к ночи помянутой. Саша через прищуренные глаза смотрел на давно ставшей старшей подругой, коллегу и, казалось, пред ним проплывали видения значимых в его жизни женщин. Даже ее голос играл октавами, переливался тональностями, копируя, а иногда пародируя голоса прошлого.
Давала знать о себе усталость и тяжесть воспоминаний, к которым Снегирев не любил возвращаться ни под каким предлогом.
– Какой? – удивился Снегирев, напрочь за дневными заботами забыв о Нине. И тут же, прогнав другие образа, появился лик Нины. К которой Сашка начинал испытывать непонятные, но явно не любовные, чувства.
– Поражаешь ты иногда, Александр Борисович! – всплеснула руками сестра. – То носишься с девчушкой целыми днями, то забываешь, будто вещь в сторону отложил.
– Да? – отрешенно и на удивление спокойно спросил Саша. – Человек такой.
– Да не человек, – с сожалением сказала женщина. – Иногда мне кажется, пришелец ты из Космоса. Живешь по только тебе понятным законам. Сам по себе. Ни себе, ни людям.
– Пришелец из Космоса? – задумчиво проронил Снегирев. – А что, мне нравится… Пришелец из Космоса, – словно смакую, повторил он. – Пойду, схожу, – резко вскочил из кресла.
– Сходи, сходи. Она, небось, заждалась, – улыбнулась Марина.
– Ты еще скажи, влюбится девочка скоро, – в ответ оскалился Снегирев.
– А почему нет?
– Ай, – отмахнулся с серьезностью Саша. – Не до дел амурных сейчас.
– Все так серьезно?
– Думаю, да.
– А почему только ты так думаешь? – усомнилась Марина.
– Я врач хороший.
– А остальные, выходит – плохие.
– Выходит так… Время покажет.
– Ой, Снегирев, не помрешь ты своей смертью. А с языком раньше времени расстанешься – это уж точно.
Девушка спала. Сон был тяжелым, болезненным. Забытьем после изматывающего дня. На изможденном лице, осунувшемся от болезни, застыло умиротворение. Морфей забрал Нину из царства боли, прикрыл крылом и отпустил порезвиться среди благоухающих снов. Саша вглядывался в заострившиеся черты лица, стараясь предугадать будущее. Его неотступно преследовал гнетущий глухой страх. Словно границы восприятия раздвинули время и дали заглянуть вперед. Открывшаяся картина казалась неприглядной.
Тихонечко прикрыл дверь.
Больше в течение ночи не возвращался, дав зарок с утра переговорить с Маратовичем.
Утро пришло по обыкновению. После ночи.
Снегирев, дремавший в кресле, устало потянулся. Выспаться на работе никак не получалось. Сон был рваным и настороженным. В ожидании неприятностей спалось в полглаза, чтоб в любое мгновение прийти в себя. И в полуха прислушивалось к шорохам в коридоре, грозившим перерасти в торопливые и беспокойные шаги.
Горизонт посерел, изгоняя темень ночи, и небо расцвело новым рождением. Вздыхая полной грудью, мир наполнился утром.
Снегирев сладко зевнул. Умылся холодной водой, взбадриваясь. Развел руки в стороны, пока в спине не хрустнуло, а шея сердито захрустела в ответ. Открыл окно. Прозрачный, как слеза младенца, воздух ворвался в помещение. Ветерок, дыханием расширяя стены, продул сквозняком.
Глянул на часы. До конца смены – вагон и маленькая тележка. Еще такого, тьфу-тьфу-тьфу, может напроисходить…
Снова вытянулся в кресле, застыв в неудобной позе. Лучшее, что было в ней – расположение. Строго горизонтальное.
Постепенно за дверью начали пробуждаться разные звуки, но, Сашка упрямо продолжал прислушиваться, умело совмещая это с бездельем. Пока неприхотливое безделье полу бодрствующего лечебного персонала не начало отдавать нахальством.
– Марин, а, Марин, вставать пора.
– Кому пора, – зевнула в ответ женская часть дежурной смены, – тот пусть и встает.
Когда Игорь Маратович появился в больнице, на Сашином лице не осталось следов ночного бдения. Но, его широкая улыбка показалась издевательством.
– Чего довольный такой? – в душе ведущего хирурга еще кипела злость на Снегирева. Игорь чувствовал, что его обманули. Будто Сашка украл что-то. Залез в карман и вытащил … доверие. Именно, доверие. Стоило поручиться, как тот наступил на любимую мозоль Кирилл Афанасьевича. Заведующий в почетном звании хирурга, которое и сам достойно нес, видел пунктуальность и хронологическую точность важнейшей чертой. Конечно, после самого хирургического мастерства. А Снегирев умудрялся дисциплинированность низложить с пьедестала почета и растоптать. И с мастерством возвысить те грани медицины, которые врач Советской закалки ни понять, ни принять не хотел. Да и не мог… – сутки пробездельничал?
– Пробездельничал, – согласился Сашка. Так и было. Утром девчонкам помог – не в счет. – Спокойная смена.
– У тебя всегда спокойно…
Снегирев удивленно насупился, не понимая.
– Чего хотел?
– Игорь Маратович, просьба есть.
– Просьбы через заведующего отделением, – буркнул Игорь.
– Я за Нину…
– А я за Кирилла Афанасьевича.
– Игорь… Ты чего? Я же не просто так…
– И я, Саша.
– Чего ты с утра злой-то?
– Просто так. Вчера вливание получил, сегодня – похмелье…
– А я тут при чем?
– При штанах с халатом.
Снегирев открыл рот возразить, но… говорить осталось с захлопнувшейся перед носом дверью.
– Да… Кому на Руси жить хорошо.
«Пропустить мимо ушей или обидеться?» – Пошел прочь, не замечая недоуменного перешептывания. Перебранки в отделении были редкостью. Тем более, между хирургами.
За спиной скрипнула дверь, и Снегирев торопливо выскочил на свежий воздух, будто выбрался из подземелья, ослепленный ярким солнцем. Промозглая сырость полуподвального темного помещения приемного отделения, через которое всегда ходил Сашка, не ушедшая даже за весну, сменилась дыханием радостного дня. Позади осталось напряжение суток, и Сашка чувствовал освобождение от забот. Он стал одним из всех. Кто озадачен своей и только своей жизнью. Человеком, спешащим по своим делам, немало не заботясь о делах других.
Копошащиеся люди, снующие мимо, мелькали, не отражаясь в сознании. Снегирев поднял глаза к небу. И утонул в нем. Из всех тысяч звуков услышал только гомонящее чириканье воробьев, серо-коричневой массой разукрасившими, расцветшими зеленым соком листьев, кустами. Замер, и тут же в спину раздалось недовольное шипение.
– Встал на дороге, пройти мешает.
– А здесь, между прочим, больница, – сварливо подхватил другой голос.
Услышал, но пропустил мимо ушей.
Машина приветливо пискнула сигнализацией.
И вместе с ней за спиной приветствовал голос.
– Здравствуй, Александр Борисович.
– О-о-о! – развел руки в стороны Снегирев. – Сергей Викторыч собственной персоной! Ты какими судьбами?
– Да, вот, коллега, пришел сдаваться.
Снегирев отступил на шаг, основательно оглядывая товарища, знакомого по интерновским попойкам.
– Дак, ты, вроде, на своих пришел… Мне такие не сдаются. Сопротивляются. Тебе – к Игорю Маратовичу.
– К нему – не хочу… С тобой поговорить имею желание.
– Давай. В машине? – Сашка указал на «автобусик». Одна из дверей – настежь распахнута, приглашает внутрь. – Или в кабинет?
– Может, по пивку? – видно, разговор предстоял тяжелый. И давалось каждое слово товарищу с трудом.
– Пиво? С утра? Летом? Не-е, – отрицательно покачал головой Снегирев. Голову хотелось иметь свежую, ядами не затуманенную. – Компанию составлю.
Мест, где можно напиться до поросячьего визга малыми дозами, развелось предостаточно. Умостившись в закутке, подальше от редких в утренний час, глаз, врачи перекинулись фразами, соблюдая ритуал приличий. Сашка приличия не жаловал, но выждал нужное время. Сергею стоило собраться с мыслями.
Принесли бокал пива и горячий зеленый чай.
– Мне кажется, у меня неострая толстокишечная непроходимость, – делая огромный глоток, потупил взор приятель.
Снегирев удивленно поднял глаза.
– Ты уж, Сергей Викторович, давай как неграмотный больной. Раз пришел. По порядку. Что болит. Как болит.
Товарищ улыбнулся. Похлопал по карманам. Вынул помятую пачки сигарет, и, виновато поглядывая на Сашку, закурил.
– Ты чего ко мне пришел? – не выдержав долгой паузы, спросил Сашка. – Неужели, с проблемой у Кравченко не справятся?
Кравченко был главным врачом онкодиспансера, где работал Сергей. Там были условия. И с Симферопольцами Сергей дружил.
– Темнишь? – в упор глянул Снегирев.
– Темню… – обреченно согласился Сергей.
– На чистоту?
– На чистоту… Саша, у меня – рак толстого кишечника.
– Уж так сразу? – облегченно вздохнул Снегирев. Ипохондрики на жизненном пути встречались гораздо чаще, чем онкобольные.
– Саша, послушай, не перебивай. Я знаю, ты будешь с пеной у рта доказывать обратное. Лишь бы успокоить. Так?
– Так, – согласился Снегирев.
– Тогда слушай молча.
– Лады.
– Болит давно. Характер – временно наступающей непроходимости. Симптомы – классика. Ничего не прощупывается. И я думаю, что если это рак, то неоперабельный.
– Давно болит?
– Около пяти лет.
– Ого! Рак! Так долго? Сергей, сам-то веришь?
Товарищ пропустил слова мимо ушей.
– Последнее время приступы стали чаще и проявления непроходимости резче. В основном – последний год.
– Сергей, – с сомнением в голосе сказал Снегирев. – Конечно, рак длится намного дольше, чем думается обывателям, но… пять лет боли! А чего у себя не проверился? Или, в Симферополь не съездил. Ты ж всех знаешь.
– В том-то и дело, – нехотя, выдавливая из себя, сказал старый приятель. – Что знаю. А еще знаю, что такое жалость. И жалость коллег – в особенности. Когда еще живой, а тебя списали, – настроение, вестимо, у Сергея было подавленное. Но, отчего так переполошился? Саша не видел ничего серьезного… Пока. – А к Игорю Маратовичу не пойду. Он с Кравченко в отношениях хороших. Хоть и под огромным секретом, но скажет. Я не хочу, что хоть кто-то знал. Эти вдруг потеплевшие отношения, повышенная забота… Не хочу… А в глазах – приговор уже читается, – он снова закурил, и Сашка замети, как у Сергея мелко дрожат пальцы.
– Ладно, – Снегирев протянул руку через стол и ободряюще пожал вялую ладошку. – Расскажи, ты похудел?
– Последнее время немного похудел.
– Послушай, Серега, надо в больницу. Я тебя осмотреть должен.
– А пиво? – как за последнюю соломинку уцепился тот.
– Пиво производят в стране гораздо больше, чем страна может выпить, – заявил Снегирев. И встал.
