скачать книгу бесплатно
– Саша, привет!
– Привет, Олежек.
– Чем занят?
Снегирев глазами обвел пляж от края до края, готовый наполниться отдыхающими, перевернулся на живот, пряча глаза от солнца. Спина, облипшая мелкими ракушками, еще не успела загореть, и Сашка белел кожей на ярко-желтом песке, как тополь на Плющихе.
– Грею спину, охлаждаю пиво, – он не боялся одиночества, любил. Наслаждаясь мигом жизни без праздного рисования перед зрителями.
– Когда в городе будешь?
– Так интересуешься или по делу? – выслушал ответ. Лицо исказилось гримасой, будто Снегирев не грелся на солнышке в райском уголке Азовья, а оседлал стул стоматолога. – Ничем помочь не могу… Сегодня получил прямые указания не совать нос в дела чужого отделения. Получил непосредственно от начальника непосредственного начальника, – зло съязвил он в адрес Кирилл Афанасьевича. Многословил тоже от злобы, пытаясь в каждое слово впрыснуть побольше яду.
Ситуация с Ниной Сашке не нравилась, но он был не в силах ее изменить. Чтоб унять растрепанную душу, рванул, куда глаза глядят. Несся по пустынной дороге, ловя машину на причудливых изгибах давно не ремонтированного тракта, и облетал ухабы, пока не оказался в полусотне верст от города, на бескрайнем побережье.
Холодное море не вскипало от жары и рыба, перевернувшись кверху брюхом, не подымалась из пучин. Снегирев задумчиво сидел на пятой точке. Смотрел на едва колыхающееся море, подернутое печальной гладью. Сашка так оценивал окружающий мир, повинуясь внутреннему ощущению.
– Он к вечеру приедет, – пообещал за друга Олег, не получив вразумительного ответа. Его не было, сам Снегирев не знал, что ответить.
Чичурин обманул. Саша не приехал. Ни вечером, ни на следующий день. А телефон, вообще, перестал отвечать. Батарея села, или отключил, чтоб задушевными разговорами душу не рвать. Это, конечно, вряд ли.
И только когда наступила Сашино дежурство, он, в добром настроении и здравии, как штык, без опозданий, явился в отделение.
– Привет! Как отдохнул?
– Лучше всех. Вода еще холодная, – Саша мечтательно закрыл глаза, и мысль унеслась за полсотни верст, обращая и время вспять. На двое суток.
Над морем горели звезды, вечерняя прохлада отгонялась теплым касанием костра, который трескучим говором делился с хирургом нелегкой судьбой, а тот понимающе на него поглядывал. Берег шептался с морем, перелистывание волн, будто страниц необъятной книги тишайшим шепотом, на грани слышимости, проникало в разговор с огнем.
– С аквалангом?
– А то, – самодовольно ответил Снегирев. И снова прищурился, как довольный кот.
О Нине не спрашивал специально, зная: кто-то найдется и по доброте душевной расскажет.
– Что хорошего случилось? – спросил хирург. И, пройдясь по ординаторской, замер у окна.
– Ничего.
– Только плохое? – сумрачно пошутил он.
– Как сказать… – уклончиво проронила неизменная спутница хирурга – операционная сестра Марина.
– Ну, делись свежими сплетнями.
– Говорят, заведующий новый будет.
– Да ты что! – не на шутку удивился Снегирев. – И кто? Маратович?
– Точно. Знал?
– Догадался. А старого куда? – Саша, не любивший Кирилл Афанасьевича, аж потер руки от удовольствия. – В утиль?
Марина цокнула.
– Не угадал.
– Не понял?
– Главным.
– Чего? – В груди неприятно кольнуло ожиданием скорых неприятностей. Набрал побольше воздуха. Чтоб разразиться длительной речью.
Но, не успел.
– Экстренная, не спать! – дежурный фельдшер соседнего отделения суетливо ввалился в ординаторскую.
– Чего у тебя?
– В плановую операционную спустись. Срочно. Телефон чего отключен?
– Зарядить не успел. Ща буду, – Снегирев упер палец в Марину. – Потом поговорим. Ты пока дополнительные сплетни собирай.
Сашка спешно, но, чтоб не смущать никого, ибо бегущий врач в мирное время вызывает недоумение, а в военное – панику, сиганул к лестнице.
…Операционный стол залит кровью. Красный, отвратительный цвет, который даже по прошествии стольких лет хирургической практики вызывал у Снегирева стойкое неприятие. У врача на халате полоса красных капель, мигом впитавшихся в ткань. Брызнула кровь, струя ударила в сторону, разукрасив врачебное одеяние.
Обе женщины, опытные хирурги, стоят бледные, словно смерть, если в операционной такое сравнение уместно.
Ира, девочка, окончившая институт на несколько лет позже Снегирева, но, не по дням, а по часам набиравшая опыт, с мольбой взглянула на Сашу.
– Что? – немым вопросом кивнул тот.
– Помоги, – глазами ответила она, а вслух сказала. – Саша, сильное кровотечение. Кажется, не сможем остановить. Боимся потерять больного…
Снегирев сквозь силу улыбнулся. Потому как понял: это важнее всего.
– Когда кажется, креститься надо. Ой, прости, у тебя ж руки заняты… – сказал он, спешно надевая перчатки и стерильный халат. С первого взгляда понял, не отсутствие опыта, неумелость стала причиной, а бес паники, в короткий миг вселившийся во врачей.
– Ириша, как выходные провела?
– Хорошо, – вымученно, но привыкшая к выходкам Снегирева, далеких от реалий жизни, ответила женщина.
– С детьми?
– С детьми.
– В городе карусели открылись? Я б на колесо обозрения сходил. Давно там не был.
– Не знаю. Не ездила.
– Как не ездила? – притворно изумился Снегирев. – А занималась чем?
– В парк ходила.
– Да-а-а, в парке сейчас хорошо. Цветет все, распускается. Вишня дурманит… Вера Михайловна, – обратился теперь хирург к ассистенту, – где кровоточащее место?
В раскрытой брюшной полости, в операционной ране лежат четыре руки на целом ворохе марлевых салфеток. Пропитались кровью.
Сердце забилось медленнее, но сильнее. Гулом отдалось в голове. Будто кровь загустела. Саша привык к этому ощущению. Оно помогало сосредоточиться. Казалось, время испуганно замирает, признавая в Снегиреве повелителя, отступает в безостановочном беге от своих законов.
Крупная, мужская рука с толстыми, но гибкими пальцами, отодвигает небольшие женские. Теперь в ране пять ладошек. Снегирев пальцем нашел рану. Придавил.
– Убирайте руки, – неторопливо присел на стул. С победоносным видом, будто разработал план Берлинской операции, растянул губы в улыбке. – Девчонки, знаете, где я вчера был?
Глядя в испуганные, отрешенные глаза хирургов, где не успокоились дьявольские огоньки растерянности, потому что врачи оказались во власти сомнений, Сашка затянул любимую байку о море и аквалангах. Ее знали все, но он мог ее рассказывать на новый лад, дополняя событиями, что и искушенный слушатель в конце концов открывал от восторга рот.
На лицах вместе с осторожными, вымученными улыбками, появилась краска. Саша замолчал.
– Готовы? – спросил, выдерживая паузу и давая женщинам собраться.
Да, они пришли в себя, и Снегирев, зная, что не один владеет положением, а еще двое хирургов, начал неторопливо убирать салфетки.
– Ириша, подай зажим, – не врачебное дело инструмент подавать, но как по-другому включить хирурга в работу, когда он из нее неожиданно даже для себя, выпал?
Женщина выбрала хороший зажим, тщательно проверив, подала. Снегирев, глубоко вздохнул, придерживая дыхание. Салфетка отлетела. Короткое, отточенное движение. Брызнувшая кровь тяжелыми каплями упала на стол. Зажим лег мгновением позже. И передавленный сосуд перестал пульсировать, теряя драгоценную жидкость жизни. Саша скрутил нить, накладывая лигатуру[10 - Нить, используемая при перевязке кровеносных сосудов, а также сам процесс перевязки этими нитями.].
– Девчонки, фокус – покус, – хирург убрал руки и вздохнул облегченно, переживая не меньше. Ему удавалось скрывать волнение. Выдержка, отрепетированная в Академии.
Тяжелым взглядом из-под бровей провел по персоналу.
– Можно уходить? …
Неторопливо помывшись, будто теперь мир ускорился, а сам Снегирев начал необычайно медленно жить, восполняя пробелы во времени, когда оно подчинялось ему, Саша вышел в коридор. В голове гудело. Шум далекого роя пчел. Непринужденное поведение обходится дорого. И если за выдержку можно радоваться, то полного спокойствия нет и не будет – тремор в руках Саша почувствовал сразу, зная, что он продержится долго, может, до утра, пока он усталый не приедет домой и не завалится в горячую ванну, снимая напряжение. Или, если случится срочная операция. Тогда дрожь пройдет. И вернется по окончанию, с новой силой, двойной.
Снегирев подошел к окну и прислонился к подоконнику. Майско-июньское солнце весело заглядывало в окно, прыгали по раскалявшемуся асфальту вездесущие воробьи, их нестройный гомон лился со всех сторон, вызывая добрую улыбку. По улице сновали спешащие люди. Вон, у скамейки столпилась молодежь. Курит. Рановато. И для времени, и для возраста.
Вспышкой в голове взорвалась мысль. А ведь никому нет дела до него! В эти напряженные несколько минут внимание должно быть обращенным на операционное поле, обильно смоченное кровью. Где шла борьба за жизнь. И этот человек будет жить, скоро выйдет на улицу, туда, во двор, – и хватит солнца, тепла, веселья, улыбок и человеческих слов и на свою долю! …
В голове звякнул озорной огонек. Захотелось схватить вороватым движением свежего воздуха, несколько минут почувствовать легкость утреннего города, зевавшего гудками машин и подслеповато щурясь глазами не проснувшихся пешеходов.
Сашка стремглав бросился вниз. И минуту спустя сидел на скамеечке, втянув голову в плечи, спрятав руки в карман халата. Нахохлился, будто тот самый упомянутый воробей.
… Марина, пребывая в умиротворенном спокойствии, обладавшая спокойным нравом, за годы работы в медицине, стала фаталистом, уверенная – все происходящее к лучшему.
– Марина! – Сестра от неожиданности вздрогнула.
Игорь Маратович частенько, как и подобает начальству, приходил не вовремя.
– Снегирев здесь?
– Здесь! – рефлекторно, привыкшая «отмазывать» опального хирурга, соврала та.
– Где?
– В операционную позвали… В плановой.
– А чего врешь?
– По привычке.
– Чего ему там делать? Без него не справятся? Пусть ко мне зайдет. И не как обычно. Срочно! – захлопнул дверь и был таков.
… Посидел несколько минут, наблюдая суету утра. Мимо сновали мелко семенящие больные, скрученные неприятной спутницей – болезнью, и бодрящиеся проведующие, со страхом и тревогой поглядывая на неприятное окружение. Сашка потянул сыроватый воздух, чувствуя запах несуществующей плесени. Будто гниение окружало его. Это было наваждением, обманом, иногда преследовавшим его. И за гулом роя в голове послышался рой приглушенных голосов.
Фыркнул. С кряхтеньем поднялся, будто враз постарел на много лет, жизненные силы отдавая пациенту. По часам минуло каких-то десять минут, а по внутреннему хронометру выливалось, будто часовая стрелка шагнула на три-четыре деления.
«Если каждого считать не за цифру статистики, сам станешь похоронным исчислением в хреновой демографической ситуации», – пробубнил под нос, закручивая усталость в витиеватую реплику.
– Чего звали? – спросила Марина, едва Саша переступил порог ординаторской. Как и всякий осведомленный в делах других, она была до крайности любопытна.
– Вчерашний день найти не могли. Специалиста позвали, – отмахнулся Снегирев. Будет настроение, расскажет. Хотя, она узнает раньше, но будет делать вид, что не знает. Чтоб узнать устаревшую новость из уст очевидца. Так интереснее. – Марин, чайку сделаешь?
– Угу… – понимающе сказала сестра и пошла включать чайник, пока Сашка, принимая любимую позу думающего сфинкса, устремил взор на прибольничный парк, в котором любил прохаживаться во время передышек.
Глава 4.
Минус и минус плюс не дают.
Через окно третьего этажа было видно, как Снегирев, бодрой походкой беспечного, не кающегося грешника, выскочил с черного хода приемного покоя и целенаправленно двинул к пустующей скамеечке. Врытая глубоко в землю, свежевыкрашенная, еще не потерявшая запах краски, она, пряталась среди невысоких туй, с серо-зелеными пушистыми лапами, замазанными дорожной пылью. И среди этого благолепия зеленого, Сашка белым цветом халата выделялся лучше тореадора с красной тряпкой на арене корриды. По крайней мере, такое действие произвело на главного врача появление в сквере опального хирурга.
Кирилл Афанасьевич, не веря глазам, открыл форточку и внимательно присмотрелся. Так и есть. Снегирев. Не известно, как для других, а именно в этот момент доктор принял решение.
– Игорь Маратович, не сильно занят? Зайди ко мне… И Снегирева прихвати.
Игорь Маратович спорить не любил. И пререкаться тоже. С начальством – бессмысленно, с подчиненными – унизительно. Спешно заскочил в ординаторскую. Как обычно, Снегирева на месте не оказалось. Хорошо еще, в операционной. И натворить ничего не успел. Не кстати это повышение. Потерпеть несколько месяцев, два-три, опала со Снегирева спала, без особых препираний выбрали ведущим хирургом и дело с концом. А теперь из пальца вытянутые конкурсные отборы. Если Курицина ведущим хирургом сделать, отделение, ей Богу, загнется. Не только Снегирев пострадает. И люди, как следствие. И так стараются прочь из города податься за лечением. Нет, Курицин врач не плохой. Только он упорством берет, упрямством. Правилами и расписаниями. Прописанными алгоритмами. Не хватает ему смекалки. Для него человек – поле для опыта и цифра статистики, а Сашка с каждым пациентом умирает. Снегирев – наитием берет. А наитие не дюжим опытом и талантом создано. Сколько лет упорства Курицину приложить придется, чтоб понимание появилось, свобода мысли, которая Снегиреву, казалось, с молоком матери, которую он так не любил, впиталось?
– Чего один? – спросил заведующий, не отходя от окна.
– Снегирева в операционную вызвали.
– Правда?
– Правда, – ответил Игорь, чувствуя подвох.
– Операционную в парк перенесли? – и поманил пальцем.
Сашка по-кошачьи щурился на солнце. Крутил головой из стороны в сторону, но в отделение не шел. Будто позировал для любопытных глаз. Нелепое сравнение появилось, когда Игорь наблюдал за медленно закипающего, но тщательно скрывающего это, Кирилла Афанасьевича. И в нем самом просыпалась злоба. Злоба, что Саша подвел его. Подвел, хотя Игорь поручился.
