Танец тени и света

– Не думал над этим.

Я сжала зубы. С какой легкостью он это говорил, как будто решалась не моя судьба, а куда сдвинуть ночной горшок, чтобы не мешал. Он убрал камень в мешочек, отложив на время свое занятие, и вновь окинул меня взглядом. Правда понять, о чем он думает я не могла – на его лице все так же было безразличие, а светлые глаза будто спрашивали ответ у меня.

– Хотя… вопрос хороший.

В его голове явно сложился ответ, но ему потребовалось еще немного времени, чтобы ответить.

– Я тебя продам.

– Продашь? – с раздражением скрипнула я зубами, но тут же себя одернула. Надо быть спокойнее. Не злить его…

В Сильвияре рабство было запрещено. Строго. За попытку удерживать кого-то в неволе – смертная казнь или пожизненное заключение. Это не считая телесных наказаний и позора перед всем народом. Владеть рабами считалось гнусным и постыдным. И неважно, был ли ты виреном или чужеземцем. Торговцев, что приводили с собой рабов из других земель, изгоняли. С ними никто не торговал. Иногда прогоняли всех купцов, что пришли вместе с владельцем раба. А тем, кого однажды выгнали, навсегда запрещали пересекать границу леса. Рабам же, наоборот, разрешалось уйти от своего хозяина и поселиться в лесу. Их защищали вирены. И никакая сила не могла этому воспротивиться. В лесу не терпели ни рабства, ни насилия. Отец казнил бы любого, кто посмел бы нарушить этот закон… Но если товар – я? Он заплатит. Он должен заплатить. Я сжала кулаки до боли, стараясь не выдать, как глубоко меня уязвили его слова. Нельзя показывать слабость. Я распрямилась и гордо вскинула голову.

Тень медленно и грациозно поднялся. И двинулся в мою сторону с той самой хищной неумолимостью, от которой по телу побежали мурашки. Мое сердце замерло. Внутренности съежились в болезненный комок. Он приближался, как зверь, что выбрал жертву. Даже глаза его сузились – точно следил, точно прицелился. Держать свою гордость оказалось сложнее чем я рассчитывала….

– Надо признаться ты неплохо сложена. Светлая кожа. Руки что не знали тяжелой работы.

Он протянул ко мне свою открытую ладонь. Я сглотнула. И со страхом вложила ему свою дрожащую руку. Едва оторвала ее от груди. Его широкая ладонь оказалась теплой. Он тут же сжал мои холодные пальцы стальной хваткой и легко потянул меня вверх, заставляя встать. Окинул пристальным взглядом с головы до пят, рассматривая в полный рост, и продолжил:

– Невысокая. Хорошая осанка. И да – руки без единой царапины. Нежные руки.

Мое сердце билось так словно пыталось пробить себе дорогу на свободу сквозь ребра. Но я стояла. Заставила себя стоять и молчать, стиснув зубы. Он рассматривал меня как товар.

– Необычный цвет глаз.

Второй рукой он мягко, но уверено, почти интимно приподнял мой подбородок, заставляя встретиться с ним взглядом Его лицо оказалось совсем близко. Глаза – холодные, равнодушные, опасные.

– Цвет стали. Необычно. Я бы сказал экзотично для твоего народа.

Я прикусила задрожавшую нижнюю губу. Экзотикой он назвал то, из-за чего меня не приняли в храм. Мои глаза должны были быть светлыми, серебристыми, белыми. Или как у отца желтыми. Но они были темного, серого, цвета тусклой стали.

– Такие же редкие, как и цвет волос. И не как у вирен.– в его голосе прозвучало что-то… почти заинтересованное. Но тут же исчезло, будто мне показалось.

Он провел рукой по моим волосам, пропуская их сквозь пальцы. В тот же миг по спине пробежали мурашки. Грязно. Унизительно. Но его движение было таким мягким, почти ласковым, что я с ужасом почувствовала, как загорелись щеки. «И не как у жриц»– мрачно подумала я, все еще пытаясь унять и страх, и бешеный пульс, и досаду от собственных неудач. А еще – тот голос приличия, что вопил внутри, что он подошел непростительно близко. Настолько близко, что я ощущала его дыхание на своем лице. В голове металась мысль о побеге через манящую открытую дверь. Обида душила: с какой легкостью он перечислял все мои «экзотические» недостатки. Злость клокотала: меня рассматривали, как вещь на прилавке. Меня буквально разрывало изнутри от желания влепить ему пощечину и забиться в темный угол.

– Ты явно не создана для работы. – Подвел итог он

И я… почувствовала облегчение. Тень облегчения. Меня признали «непригодной». Снова. Но в этот раз я даже внутренне заликовала. Ведь если товар никудышный, его труднее продать. А значит, предложение отца станет более привлекательным. В моей голове даже начала зарождаться робкая тень надежды. Если Тени все равно придется куда-то меня «сбыть», пусть даже как рабыню, моя семья заплатит больше. Гораздо больше. Позора, мне, конечно, не смыть. Но я смогу исчезнуть: уйти в дальний храм, или выйти замуж и уехать на западные границы. Да даже мой жених и тот при помощи отца сможет обеспечить выкуп, или даже предложить больше. План показался почти разумным. Я даже улыбнулась. Где-то под ребрами, вопреки всему, теплился крошечный свет надежды. Вот только то, что произошло дальше… я никак не ожидала.

Я уже почти поверила в этот жалкий план спасения, когда он отпустил мои волосы, и ухватил пальцами за ткань платья на моих плечах и резко дернул. Раздался звук разрываемой одежды. А я только кожей успела почувствовать, как мое платье соскользнуло с тела и упало к моим ногам. Я вскрикнула. Горло сжалось так, что крик вышел хриплым, почти беззвучным. Руки взметнулись вверх инстинктивно, отчаянно, но он перехватил их на полпути, сжал запястья так, что кости затрещали, и с силой прижал к бокам. Я рванулась, но его хватка была крепче стали. Осталась только нижняя юбка и тонкое белье. На коже – холод. В груди – только жар. Меня трясло. Паника росла волной, но за ней, где-то под обломками сознания, вспыхивала злость. Но тело больше не слушалось. Оно больше мне не принадлежало. Только беспомощно дрожало.

Голова закружилась. В висках застучало. Воздух стал густым, как в кипящей печи. Я хватала его ртом, но легкие не слушались. Колени подогнулись, тело обмякло. Я падала, как подкошенная. Он резко дернул меня вверх, заставив встать. В глазах помутнело, но сквозь пелену я видела его холодный, оценивающий взгляд.

– Неплохо. – Хмыкнул он. Скучающее. Равнодушно.

Я сглотнула. Все тело тряслось. Слезы жгли глаза. Мне хотелось завыть, упасть, прикрыться, исчезнуть – но вместо этого я сжала зубы. До боли. До хруста. Немного, но помогло. Я смотрела прямо перед собой – в пустоту. Смотрела, потому что это было все, что я еще могла делать. Ладони жгло от боли- я вонзила в них ногти, чтобы не упасть. Но Тень не остановился. Ему как будто показалось мало того унижения, которое я уже испытала. Его ладони коснулись груди. Теплые, обжигающие. Не грубо – нет. Наоборот. Словно бережно. Словно оценивая. Он сжал, провел по коже. Я не слышала его слов, но слышала, как внутри рвется что-то важное. Что-то, что еще держало меня на месте.

Ребра. Живот. Край юбки. Его пальцы шли вниз. По коже в след пылал огонь. По венам разливался стыд. Грудь сжималась – от страха, от ярости, от безысходности. Я задыхалась. Жар, озноб. Мурашки словно топтали мою плоть изнутри, разрывая меня в пыль. «Богиня, пошли мне смерть», – только и звучало в голове. Снова и снова.

Он обошел меня. Волосы перекинул через плечо. Мягко. Ласково. Отвратительно. Я даже не поняла, как. Только тело дернулось – от прикосновения к спине. Пальцы прошли вдоль позвоночника. Я завыла. Не от боли. От того, что это было последним. Последней границей. Юбка скользнула вниз. За ней – белье. Я осталась обнаженной. Целиком. Как нерв. Я была уже даже за пределом того, что можно вынести… Я больше не существовала. Осталась только кожа. Тело.

– Хорошие …– его голос был где-то далеко. Слова – пыль.

Я не отвечала. Не дышала. Только стояла. Или уже падала? Я не была. Я тихо молилась. Молилась о смерти, о ее милосердии. Хотела исчезнуть.

– Нет, для работы ты точно не создана. – сказал он, появившись передо мной.

Я не смотрела. Не могла. Я все-таки обхватила себя руками, не чтобы спрятаться, а просто чтобы не рассыпаться.

– Я продам тебя в Лиловый дом. Ты ведь знаешь, что это такое?

Сердце пропустило удар. Я подняла замутненный взгляд. Встретила его глаза. Лунные. Пустые. И кивнула. Медленно. Механически.

Лиловые дома. Я слышала о них – шёпотом, украдкой, рассказы, что принесли торговцы из родных краев. Домами удовольствий называли заведения, где можно было купить себе раба для эротических утех на любой вкус и размер кошелька. Чем выше был статус дома, тем более экзотичные услуги он предоставлял, тем выше было «качество» рабов и тем дороже он брал за свои услуги. Лиловые дома же славились своей изысканностью, разнообразием и неприличной стоимостью. Их называли вершиной среди домов удовольствий. Говорили, что туда брали только лучших. Самых желанных. Самых дорогих. Тех, кто умел быть искусством. Уникальных. Незабываемых. Таких, за кого платят не за ночь – за привилегию прикоснуться.

– Лиловые дома находятся на севере, где вирена довольно редкое явление, с учетом твоих глаз и волос, и если учесть те сплетни что до меня дошли о тебе, я думаю смогу выручить за тебя вполне приличную сумму.

– Сплетни? – непонимающе тихо повторила я. Смысл слов до меня не доходил, я шевелила губами механически.

Наемник меня толкнул в грудь. Не больно, но сильно. Безвольно как брошенная кукла, повалилась спиной на кровать. Он схватил за лодыжку. Притянул к краю. Раздвинул ноги. Я… я не думала. Я не могла думать.

Его голос – холодный, как лед:

– Девственница. За это платят больше…

Я зажала кулаки. Закрылась руками. Закрыла глаза. Не из-за прикосновения – из-за всего. Из-за мира. Из-за себя. Из-за того, что больше себе не принадлежала. Смерть была бы милостивее. Из глаз хлынули слезы, а из груди рвался вой. Он отпрянул. Отшвырнул мою ногу. Я скрутилась клубком. Закрылась. Пряталась под покрывалом. Плакала. Что-то укололо в шею. Жжение. Тяжесть.

– Ненавижу, когда хныкают, – произнес он.

Я падала. Вовнутрь. Все дальше. Лицо, имя, голос, слезы темнота слизывала вся. Челюсть разжалась. Грудь отпустило. И в последний момент, когда сознание уже скользило в темноту – я услышала только тишину. Не боль. Не страх. Не себя. Только пустоту. Темнота будто и меня поглощала из этого мира. Я молилась что больше никогда не открою глаза. Я стала ничем.

Глава 3. Вкус пепла

Я тонула в беспамятстве на грани безумия. Какая-то непроглядная, тяжёлая тьма, от которой меня тошнило, и голова тряслась. Тьма липла ко мне, не давая очнуться. Это не был сон – я качалась на зыбких волнах пустоты, то проваливаясь в беспамятство, то выныривая. Я рвалась из этой пустоты, пыталась найти выход. Иногда мне даже удавалось открыть глаза, но понять, что происходит я не могла – все было каким-то размытым, каким-то далеким, каким-то путанным. Я открывала глаза – и видела лишь тяжёлую черноту. Неподъёмная тяжесть придавливала меня, и мои глаза закрывались. То я чувствовала жуткую тряску, отчего моя голова болталась из стороны в сторону. Иногда ко мне во тьму пробивались звуки – гулкие, раздражающие, бессмысленные, звучащие как сквозь вату. Иногда мне удавалось немного приоткрыть глаза. Но все, что я видела – обрывки картинок, которые то вспыхивали перед глазами, то тут же угасали, как будто выцветали. Мне иногда удавалось различить кроны деревьев, залитые солнцем. Иногда – светлячков, что кружились в ночном небе. Иногда я слышала топот копыт вьюнов, а иногда – лязг посуды. Иногда меня трясло от жара, иногда – от холода. Неизменной оставалась только тьма. Она окутывала меня со всех сторон. Даже когда я видела небо и солнце – тьма окружала. Иногда мне чудилось, что она, будто вторая кожа, обволакивала меня, стараясь спрятать от всего мира. Иногда тьма падала прядями волос мне на лицо. Она холодила кожу, и убаюкивала. Я рвалась из этой тьмы, но она буквально обволакивала меня с головы до ног. Выбившись из сил, я вновь проваливалась в небытие.

Однажды мне удалось проснуться. Или мне так показалось. Я как будто вынырнула из тяжелого сна. Меня тошнило, голова болела, хотелось пить, позвать кого-нибудь на помощь. Но тело было непомерно тяжелым. Не моим. Я даже не могла пошевелиться. Меня как будто заперли безмолвным наблюдателем в теле. Вокруг меня был мир абсолютной пустоты. Я не видела ничего – все вокруг заполонила тьма. Ни звуков, ни запахов, ни ощущений. Только тишина, которая переросла в звон. Я осталась одна. Горькая мысль возникла где-то в пустоте того, что раньше называлось мной. Больше нет никого и ничего. Я стала отсутствием в пустоте. Всё, что было дорого, все, кто мне был дорог, растворились в этой темноте. Никого живого рядом. И мне стало страшно. Страшно оттого, что это может продлиться вечность. Одинокая вечность в ничто. Это хуже смерти. Я заплакала. Тихо. Без молитв. Без слов.

Второй раз я вынырнула из сна так же неожиданно – вот я тихо качалась на волнах пустоты, и вдруг мне удалось распахнуть глаза. Я даже сама не поверила, что смотрю глазами. Какой-то серый потолок со странным рисунком из трещин. Краска уже давно пошла пятнами и растрескалась, но теперь потолок украшал замысловатый морщинистый узор, написанный уверенной рукой времени. Мне захотелось потрогать его – настоящий ли? Или это мое очередное виденье? Я боялась, что если смогу к нему прикоснуться – то он рассыпется, как иллюзия моего воображения. Я боялась, что снова это окажется обманом. Наверное, я сходила с ума, потому что мне чудилось, будто я слышала голоса совсем рядом, но стоило открыть глаза или протянуть к ним руку, я как будто ловила пальцами пустоту и темноту. Никого не было рядом. Вот и сейчас, я тянулась к потолку, уже зная, что стоит мне его коснуться – как он тут же рассыпется искрами пустоты.

Но вдруг кто-то перехватил мою руку, слегка сжал и опустил обратно. Теплые руки приподняли меня за плечи. Я не сопротивлялась, не рвалась, даже не пыталась понять, кто это. Только отрешенно наблюдала за замысловатой сеточкой трещин на потолке. Кто-то уложил мою голову себе на плечо. А я все смотрела наверх. Что-то холодное коснулось моих губ. Влага. Кто-то поднес к моим губам кружку с водой, и теперь такая желанная, такая нужная жидкость потекла по пересохшему горлу. Все мое тело вмиг откликнулось болезненной жаждой. Первые глотки принесли ощущение, что по горлу струится песок, но я жадно его проглатывала, давилась, захлебывалась, но проталкивала воду вовнутрь до тех пор, пока она не кончилась. Я даже не заметила, как вцепилась дрожащими пальцами в кружку, как будто опасалась, что ее отнимут. Но вода просто закончилась, оставив внутри меня чувство неудовлетворённости и чуть меньшей, но все ещё жажды.

Кто-то вновь поднес к моим губам другую кружку, но уже с ароматным нектаром. Мое тело возликовало, и я инстинктивно устремилась к ней, припала губами и … закашлялась. В кружке было что-то настолько кислым, что дыхание перехватило, а всё мое лицо буквально сковало спазмом, зубы свело, а язык, похоже, скукожился. Я отпрянула назад, но уперлась во что-то твердое и теплое. Чью-то грудь. Я слабо запротестовала, когда кто-то поднес кружку повторно к моим губам. Попыталась увернуться, отползти. Но кто-то крепко сжал меня, силой разжал челюсти и вылил содержимое в рот, заставил проглотить. Я закашлялась еще сильнее. Хотелось засунуть себе пальцы в рот и стереть эту кислятину, когда перед глазами вновь появилась кружка.

– Только вода.

Проговорил знакомый голос, но я не смогла понять, кому он принадлежит. Глубокий, бархатный, тягучий. На глаза вновь навалилась тяжесть, а по телу вдруг разлилась такая приятная теплота, что меня вновь начало засасывать в сон. Кто-то поднес третью кружку, в которой действительно оказалась только вода. Мои веки вновь сомкнулись. Но, прежде чем я успела провалиться в сон, я успела увидеть черную, как ночь, прядь волос. И знакомое чувство кольнуло меня – я видела их в своём безумии.

Я уснула, погружаясь в пустоту, но постепенно тьма вокруг меня стала мягче. Вместо леденящего мрака появилось ощущение тепла, окутывающее меня, как одеялом. Сон, еще недавно беспокойный и рваный, теперь покачивал меня на своих волнах, как дитя в колыбели. Я перестала метаться, перестала искать выход, теперь я только наблюдала за пустотой. Снилось ли мне что-то или приходили воспоминания – я не могла различить: они слишком быстро мелькали, как рваные клочья тумана, и тут же истончались, растворяясь, оставляя меня одну. Я чувствовала чьи-то теплые руки, что укрывали меня покрывалом. Я улыбнулась во сне теплому воспоминанию – так делал отец, когда я была маленькой. Но улыбка застыла, когда в подсознании всплыло: отец теперь считает меня мёртвой. Эта мысль, словно холодная вода, постепенно вытягивала меня из сна. Я открыла глаза, ожидая боли, но вместо этого обнаружила лишь странное безразличие. Я осталась совсем одна, но даже это меня не расстроило. В голове разлилась тупая боль. Мысли были вязкими, бесформенными тучами цеплялись одна за другую. Во рту стоял привкус чего-то тошнотворного. А под рёбра что-то больно давило. Я попыталась оттолкнуть это локтем, но рядом было что-то большое и тяжелое, а моя рука дрожала от напряжения. Сил шевелиться не было. Превозмогая себя, я сделала еще одну попытку убрать то, что давило под ребрами. Мои пальцы, онемевшие и непослушные, наткнулись на что-то холодное. Сначала это ощущение было едва различимо – просто холодный предмет где-то рядом. Но когда я попыталась отодвинуть его, пальцы сами собой обхватили гладкую поверхность, и я что было сил потянула его. С тихим лязгом металл вышел из ножен, а я распахнула глаза.

В моей руке был клинок – короткий, размером с обычный нож. Неширокий – лезвие было в два пальца в самой широкой части. Острый на вершине и треугольный у основания. Небольшая рукоятка идеально легла мне в ладонь. И лёгкий – я едва ощущала его вес в руке. Красивый, опасный, смертоносный клинок. Я оторвала взгляд от него и перевела туда где лежало что-то тяжелое. Это оказался Тень.

Он лежал рядом на кровати с закрытыми глазами. В нижней рубахе, штанах, без обуви. Одна рука покоилась у него на животе, а вторая была закинута наверх, за голову. Расслабленный, открытый. И спящий? Он был совсем рядом, и я слышала, как он сопит во сне. Его грудь и живот плавно вздымались на вдохе и опускались на выдохе. Его дыхание было неестественно ровным, как у хищника, притворяющегося спящим – вдох, пауза, выдох, снова пауза. Слишком правильный для спящего человека. Но взгляд мой приковало лишь его горло. Открытое, незащищенное, и совсем рядом. Я замерла. Клинок уже был занесен – он так и повис в воздухе, когда я его вытащила. А Тень… Он спал. Безмятежно. Наверное. Но все что мне нужно было сделать – это опустить клинок острием вниз, в горло. Промахнуться было невозможно. Рука дрогнула сама. Все мое нутро вопило о том, что я могу от него освободиться. Могу стать свободной. Все забыть. Весь этот кошмар. И вся логика говорила о том же – лишь позволить руке самой опуститься. Клинок словно отяжелел в пальцах, словно он сам рвался туда вниз, навстречу с горлом наёмника. Все могло бы закончиться быстро и прямо сейчас. Даже мое сердце рвалось наружу – закончить этот кошмар. Пальцы дрожали. А дыхание участилось. Но я медлила.

Клинок задрожал в моей руке, острие замерло в сантиметрах от его горла. Вдруг я осознала, как быстро бьётся его пульс – видимый даже сквозь кожу. Живой. Такой же живой, как у меня. Рука сама начала опускаться, будто против моей воли. «Я не могу», – прошептало что-то внутри. Не принципы, не добродетель – просто невозможность переступить какую-то невидимую черту. Возможно, позже я назову это слабостью. Но сейчас… сейчас это было все, что осталось от той Фиарины, которой я когда-то была. Возможно, это станет самым горьким моим воспоминанием. Возможно. Но когда-то я любила жизнь. Когда-то я любила саму идею жизни. Я стремилась стать жрицей, защищать и оберегать жизнь. Когда-то я была дочерью правителя, которая оберегала и защищала свой народ. Я не могла быть убийцей. Во мне попросту не было нужной для этого жестокости. Я болезненно сглотнула. Возможно, я пожалею. Возможно, он в будущем убьет еще очень много людей. Но ведь сейчас решался вопрос о том кто я? А я не смогу отнять чью-то жизнь. Пусть даже самого гнусного, самого последнего и самого презренного наёмника – я не убийца. Моей целью должны были быть Проклятые – но они противоположность жизни, они мертвые, озлобленные и губительные для всего вокруг. Жрицы поклялись защищать живых даже ценой своей жизни, и делали это с начала времён. Что, я выберу свою жизнь, но отниму жизнь другого? Я попыталась убрать клинок обратно в ножны, но не получилось. Поэтому я просто положила его рядом с наёмником и легла обратно. Я отвернулась к стене, прижав дрожащие пальцы к подушке. Тело бунтовало против решения – в висках стучало, желудок сжимали спазмы, а язык прилип к нёбу от горечи. Но сквозь эту слабость пробивалось странное чувство облегчения – я не убийца. Что-то подсказывало мне, что я еще пожалею о своем выборе. И всё же где-то глубоко внутри что-то тёплое дрогнуло. Тихо. Едва слышно. Я обняла себя за плечи и от холода, и от слабости, и от страха перед будущим. Если оно вообще у меня будет.

Додумать мысль я не успела. С тихим шорохом теплое покрывало накрыло меня с ног до головы. Теплая, сильная рука легко укутывала меня, а я чувствовала жар живого тела за спиной даже сквозь покрывало.

– Почему? – почти у самого уха, спросил бархатистый глубокий голос.

В ответ я лишь пожала плечами. Что я могла ответить? И что он мог понять из этого? Наёмник, что забирает жизни, что обратил силу богини во вред. Что вместо защиты несет смерть. Даже если бы я сама была бы уверена в своей правоте, разве он бы понял? У меня не было ответа, который он бы мог услышать. Поэтому я лишь пожала плечами и промолчала. Я слышала, как Тень сел, и чувствовала, как он оценивающе и пристально смотрит. Даже покрывало не спасало от ползущего по моему телу внимательного взгляда. Что он хотел увидеть? Он видел уже меня всю, оценил товар, так что же он ищет теперь? Новый способ унижения? Я сжала веки, чувствуя, как по спине бегут мурашки – не от холода, а от его взгляда. Он будто хотел залезть в мои мысли.

– Выпей это.

Тихо, словно шелест ночной травы, прозвучал его то ли приказ, то ли просьба. Я обернулась. Наёмник налил стакан воды и протянул мне. Жажда. Я думала, что забыла это чувство, но тело помнило. Я сглотнула, чувствуя, насколько пересохло горло. Вот только сесть сил мне не хватало. Наёмник заметил мои слабые попытки подняться, и одной рукой, легко, словно я не весила ничего, поднял меня за плечи, и поднёс кружку к моим губам. Я снова жадно вцепилась в нее руками, и начала жадно глотать воду. В какой-то момент я поперхнулась и закашлялась. Часть влаги потекла по моим губам и подбородку. Я попыталась смахнуть её рукой, и тут же нащупала что что-то засохло под нижней губой. Я облизала губы, и почувствовала тошнотворный привкус, будто он тоже ждал хоть капли влаги, чтобы разлиться по моим губам зловоньем. Я не поняла, что это, и инстинктивно подняла вопросительный взгляд на наёмника.

– Тебя тошнило несколько раз.

Спокойно и сухо ответил тот. Отвращение. Вот что я только и могла испытать в этот момент. Всё во мне сжалось от брезгливости. Хотелось стереть с себя даже воспоминание об этом. Наёмник потянулся к кувшину с водой, а я, морщась от мерзкого привкуса, нащупала пальцами не ткань платья, а застиранную простынь. Осознание ледяными щупальцами поползло вдоль позвоночника. Я была без одежды. С мужчиной в одной комнате. Я с трудом проглотила ком стыда, натянула покрывало до самого подбородка и сжалась под покрывалом, чувствуя, как жар стыда поднимается от шеи к щекам. Наёмник, похоже, ничего не заметил, только молча развернулся обратно ко мне и как ни в чем не бывало протянул кружку с водой. Я опустила взгляд и молча приняла питье из его рук. Я боялась смотреть ему в глаза. Боялась, что найду там напоминание о том, как я оказалась без одежды. Наёмник молчал. Я вертела кружку в руках. Мгновения тянулись, как густой сироп по пальцам, и сковывающая тишина буквально звенела отсутствием звуков. Не могу же я тут сидеть две недели в грязной простыне?

–М-моя… одежда… – слова застряли в пересохшем горле, будто я впервые пробовала говорить. Я не узнала свой собственный голос. Сдавленный, хриплый, безжизненный. Казалось, каждое слово забирает кусочек оставшихся сил.

– Осталась на полу комнаты, где ты уснула. Два питейных дома назад.

Я резко вскинула голову и вопросительным взглядом уперлась в наёмника. «Два питейных дома назад»? Не веря его словам, я огляделась вокруг. Покрывало было темного зеленого цвета, занавесок на кровати не было, а пол украшали только вытоптанные доски. Плетённый стол и плетёные два кресла. Окно было около кровати и выходило, похоже, на задний двор дома. Мои глаза округлялись от ужаса по мере того, как осознавала, что я находилась не там, где потеряла связь с реальностью. Получается…