Танец тени и света

Я поклонилась отцу и матушке, но не могла больше сдерживаться. Внутри меня всё ломалось, как будто я готова была разорваться от этой пустой улыбчивой фальши. В глазах все плыло, а в голове стучала только одна мысль «только не сломаться». Священная ночь, что раньше вызывала трепет, теперь превратилась в ночь казни, дочерние обязанности, ритуальные песнопения – все казалось чуждыми и каким-то неправильным. Я не могла дышать, не могла вынести этого торжества. Мне нужен был воздух, хоть мгновение тишины, чтобы хоть немного унять эту боль. Я отправилась наверх, на смотровую площадку, стараясь держаться. Я только что закончила свой последний танец. В жизни.

Моему отцу на выбор предложили трех жриц, и проведя ночь с одной из них, он вернулся во дворец. Народ радовался, ведь вскоре должна была родиться новая жрица. Даже Фиранелла радовалась. Еще одна жрица Луны появится в храме. Никто даже и подумать не мог, что всё обернется иначе.

Когда я была маленькой, мне говорили, что будет все именно так как задумала богия. Я стану одной из жриц. Я буду светить, как Луна, буду частью этого великого танца. Моё тело будет танцевать в унисон со светом богини, и я буду чувствовать её волю в каждой клеточке. Это было моё предназначение. Я верила. Я так верила…

Но теперь… теперь я стояла здесь, среди тех, кто мог бы быть моими сестрами, среди тех, кто стал тем, чем я никогда не стану. Я была среди них, но не с ними. Я не была жрицей. Я была несбывшейся частью великого замысла богини. Осталась лишь тенью того, кем должна была стать, и теперь уже было поздно что-либо менять.

Я посмотрела на лестницу, ведущую наверх, к вершине дерева, на котором располагался дворец. Подниматься было трудно, я задыхалась от тяжести в груди, от чувства утраты и пустоты. Но, едва ступив на ступени, я почувствовала, как воздух становится легче, как горло перестает жечь от безысходности. Боль не ушла. Она затаилась глубоко под кожей, сжимая меня изнутри страхом, и, как дикий зверь, выжидала момент, чтобы вырваться наружу. Прохлада ночи не успокаивала – она приносила звенящую, почти жуткую тишину, в которой всё внутри сжималось ещё сильнее. Воздух стал чище, но мысли путались, как листья на ветре.

Я держалась. На шаг, на вдох. Пока могла.

И всё же, с каждым шагом наверх я будто приближалась к началу. Не только к вершине дерева, но и к тому дню, когда всё началось.

Когда я родилась, моя родная мать – жрица, с которой отец провёл ночь – вновь появилась во дворце. На руках у неё была я. Весь двор тогда выбежал ей навстречу. Все ждали, что она принесла весть о новой жрице, что сейчас назовёт моё имя – имя, связанное с Луной.

Но вместо этого она протянула отцу свёрток и тихо произнесла всего одно слово:

– Фиарина.

Затем развернулась и ушла.

Меня оставили на руках изумлённого отца, среди внезапно наступившей тишины.

Я поднялась ещё на пролёт выше. Здесь становилось холоднее, в листве появился ветерок, и свет от мерцающих насекомых начал редеть, как будто даже они старались не мешать моим страданиям.

Я поднялась ещё выше, туда, где мощные ветви дерева становились тоньше и переплетались, образуя хрупкие арки, по которым я когда-то бегала в детстве.

Моя мать даже имени мне не дала. Она не произнесла слов, которые означали бы мою принадлежность к храму. Не сказала: «Жрица». Она лишь назвала меня дочерью правителя. Никогда прежде дочери жриц не воспитывались у отцов. Это нарушало древний порядок, но никому не было ведомо, почему мать поступила именно так. Может, она сама не знала? А может это был замысел богини, который я никогда не постигну? А может, дело было в моих серых глазах и волосах цвета стали, в которых не было ни тени той светящейся мощи, что покоилась в волосах других жриц? Может, это и было моё проклятие? Богиня отвергла меня. А я всю жизнь только тешила себя иллюзией?

Мой народ верил, что каждое существо под этими вековыми кронами рождено для чего-то. У каждого есть своё место и своя роль в вечном цикле жизни. Но я не знала, где моё место. И никто не знал. Отец не знал, что со мной делать. Он не понимал, как воспитывать меня – как Фиарину, равную своим сёстрам, или как ту, чьё рождение благословила богиня. Поэтому меня обучали и тому, и другому одновременно.

Я остановилась посреди подъема, всё ещё ощущая напряжение в мышцах, а в голове подобно вспышке молнии пронеся образ лунного цветка на моей подушке. На время танца я позабыла о нем и Тени, но теперь, в тишине, страх снова охватил меня. Слезы навернулись на глаза, но я не могла позволить себе упасть. Я продолжала подниматься, хотя сердце бешено колотилось, как будто Тень уже рядом, в каждом порыве ветра, в каждом шорохе листьев. С каждым шагом меня всё сильнее терзала мысль, что я, возможно, не выберусь отсюда живой.

Воспоминания о прошлом, как и тогда, когда я была еще ребенком, полной надежд и страхов, заполонили мой разум. С детства я ходила в храм, обучалась у жриц. Моей матери там уже не было, говорили, что она отправилась на юг в один из храмов Светлой богини. По утрам меня обучали как жрицу – посвящали в таинства и обряды. Я даже немного могла управлять водой и чувствовать источник света богини. Меня обучали молитвам и ритуальным танцам. Мне открыли врата храмовой библиотеки. Но эти знания и обряды теперь не защитят меня от Тени.

По вечерам меня воспитывали как Фиарину – меня учили истории, письменам, языкам соседних народов. Я знала, с кем мы начали торговать, с кем воевали, изучала родословные правящих домов соседей. Меня обучали изысканным манерам, брали на приёмы и церемонии – я должна была быть достойной дочерью правителя. Но чем старше я становилась, тем мучительнее звучал один вопрос: кто я?

Отец надеялся, что, когда подойдёт пора созревания, храм примет меня, и я пройду ритуал посвящения. Я тоже ждала этого. Стать жрицей значило обрести целостность, стать полноценной служительницей богини, обрести свое место в мире. Жрицы не выходили замуж, не клялись в любви – они принадлежали богине. Им позволено было иметь детей и близких, но сердце их всегда оставалось с богиней. Мне казалось, это путь, к которому я была рождена.

Но возраст прошёл – и меня не забрали.

Я не знала почему. Никто не знал. Словно сама богиня отвернулась от меня, оставив меж двух жизней: ни в храме, ни при дворе.

Ночной воздух обволакивал меня, липкий, ароматный и тягучий. И несмотря на то что наверху всегда было прохладно и гулял свежий ветер, на коже выступила испарина, то ли от напряжения, то ли от страха. Пальцы соскальзывали с перил. Я дрожала, и не понимала – от слабости или оттого, что слишком долго держалась, слишком долго терпела. Здесь уже не было крепких ветвей – только узкая лестница, теряющаяся в листве. Слишком высокая, чтобы кричать, слишком хрупкая, чтобы падать. Детей сюда не пускали. Даже взрослые не всегда поднимались – не все доходили до конца.

А я поднималась. Потому что назад пути нет. Потому что за спиной могла быть Тень. Потому что если я сейчас остановлюсь – не смогу заставить себя снова сделать шаг.

Отец уговорил жриц брать меня на ритуалы, на праздничные танцы и песнопения. Жрицы, что воспитывали меня, согласились – но с условиями. Без силы богини я не могла надевать их торжественные платья. Даже в обычные дни мне не позволяли носить одежду жриц. Я не участвовала в сокровенных обрядах, что проводились в храме. Я никогда не видела Проклятых. Не имея силы, я как будто застыла в своём обучении – на границе между ребёнком и жрицей. Всё остановилось. Жрицы больше не учили меня: без дара я не могла идти дальше.

Прошло время и наступил мой возраст уже совершеннолетия, а изменений не было никаких. Меня обучили и при дворе, и при храме всему чему возможно было. Тогда Фиранелла напомнила отцу: я – Фиарина. У меня есть долг перед Сильвияром. Если я не стала жрицей, то должна исполнить свою дочернюю обязанность. Отец долго размышлял, долго все взвешивал в тайне от меня и принял решение что матушка права. Надежды что я стану жрицей не было.

Со мной этого не обсуждали. В правящем роду наречённых подбирают с рождения. Мои сёстры и братья уже получили своих спутников из влиятельных родов. Для меня выбрали иного. Командира западных границ. Сильвияр разрастался, и там лес встречается с равниной, и оттуда приходят набеги. Равнинные кочевники вырубают деревья, убивают народы, гонят зверей. Их скакуны – быстры и сильны, но привыкли к равнине, а деревья долины с их ветвями и корнями стали серьезным препятствием. Наши соседи тоже страдали от набегов дикарей, которые то пропадали где-то в глубине равнины, то большой силой нападали на все до чего могли добраться. Граница леса не была спокойна и туда отправляли лучших скакунов и доблестных воинов, во главе со своим командиром. И у этого командира как раз есть сын. Моему отцу требовалась его преданность. И потому никого не смутило, что мой наречённый едва вступил в возраст зрелости.

Я слушала, молчала, кивала.

А внутри – всё выламывалось. Это было не просто решение. Это был приговор.

На мне будто крест поставили и отправили в изгнание. В клетку – красивую, почётную, нужную, но всё равно в клетку подальше от дворца. И выхода из неё не было.

Я не могла выйти замуж – ведь жриц не выдают замуж! Но мои слова разбивались об одно и то же – я не была жрицей. Отец поговорил с главной жрицей в храме, и та ответила, что дела семьи правителя ее не касаются. Весь месяц я пыталась отговорить отца, умоляла его и жриц, рыдала по ночами, а днем искала хоть какую-нибудь причину, чтобы не ехать на западную границу. Мне дали месяц, чтобы принять это решение. Смириться. И исполнить дочерний долг, чтобы послужить во благо своего народа.

Я достигла вершины. Взобралась на маленькую смотровую площадку на самой макушке дерева. Отсюда открывался безумно красивый вид: полная Луна заливала серебром макушки деревьев, и весь Сильвияр казался безмолвным морем – чёрным, бескрайним. Его верхушки, точно волны, качались в ветре, уходили за горизонт. С востока их подпирала стена гор, с запада – дальние равнины.

Но самое завораживающее была Луна. Она висела в небе огромным, сияющим кругом, будто кто-то разлил по бархатной тьме серебро и забыл стереть. Её свет был не холодным. Он был мягким, волшебным и таким необходимым, как долгожданный глоток свежего воздуха среди смрада проблем, как прикосновение любящей матери, как живая влага в засуху. Он обволакивал деревья, ласкал их верхушки, будто гладил старые шрамы. Он играл в моих спутанных ветром волосах, скользил по коже, касался лица, и я чувствовала, как в этой тишине становится трудно дышать. Я всматривалась в неё – в ту, кто была так высока, так далека, но сейчас казалась ближе всех. Казалась единственной, кто слышит. Лес подо мной дрожал и шумел, как море, но Луна – Луна молчала. И в этом молчании было больше понимания, чем в любом слове. Я вдыхала её свет, будто могла напитаться им и не дать себе рассыпаться. Но сил держаться больше не было.

Я бессильно опустилась на пол площадки, наконец давая волю страху, слезам, обиде и боли, что всё это время терзали меня изнутри. Меня сотрясала истерика – я рыдала громко, с надрывом, до хрипа, до боли в горле, вцепившись в верёвочное ограждение так крепко, что ногти впивались в ладони. Ещё вчера я лишь сокрушалась, что меня выдают замуж. А теперь – безутешно рыдала, прощаясь с жизнью. Сколько прошло времени – я не знала. Я выплакала все слёзы, пока внутри не осталась сухая, звенящая пустота. Мой голос сорвался от истеричных криков, тело продрогло и дрожало. Я начала молиться. Тихо, сбивчиво, почти беззвучно. Богине – чтобы всё это оказалось только сном. Чтобы я никогда не получала этот проклятый цветок. Я молила о помощи. Подняла лицо к безмолвной Луне. Но ответа не было. Только шепот леса да крики ночных птиц. Луна неотвратимо скользила к горизонту. Ночь угасала. Моё время подходило к концу.

В голову заползла странная мысль – а Тень и сейчас где-то рядом? Не затаилась ли за веткой? Не ждёт ли в листве? Где-то близко раздался слабый хруст. Я вздрогнула и вгляделась в темноту. Это всего лишь ветка хлестнула по площадке. Всё было спокойно – слишком спокойно. Но Тени потому и зовутся Тенями – их не видно, если они не захотят быть увиденными.

Мне стало страшно. Страшно даже подняться. В каждой тени я видела смерть. В каждом шорохе слышала шаги. Я боялась дышать. И снова начала молиться. То пела, то шептала слова, не зная, слышит ли кто. Не знаю, сколько раз взывала к помощи. Сколько раз надеялась, что меня услышат. Осталась только пустота.

А Луна всё ниже клонилась к краю неба.

А мне стало невыносимо холодно. Полночь я провела на ветру – в лёгком праздничном платье, в котором уже не чувствовала ни тепла, ни защиты. Я продрогла до костей. Тень не появлялась, но замёрзнуть здесь насмерть казалось особенно глупым – хотя, впрочем, я всё равно умру. Я начала осторожно спускаться, вздрагивая от каждого звука. Где-то рядом закричала птица – я дёрнулась. Где-то качнулась ветка, за которую я собиралась схватиться – я в страхе отдёрнула руку. Где-то ударилась другая ветка о лестницу – и я вцепилась в ствол дерева, не в силах сделать шаг. Порыв ветра налетел сверху, и я вскрикнула, как будто он коснулся меня пальцами Тени Я спускалась, и с каждым шагом ожидание становилось всё мучительнее. Такой длинной эта лестница ещё никогда не казалась. Каждый шаг давался через усилие, через страх, через дрожь. Я заставляла себя опускаться всё ниже – ступенька за ступенькой, будто сквозь собственный страх. Богиня, эта лестница стала настоящим проклятьем. Я заплакала, когда ступила на широкие нижние ступени. От радости и горя, от усталости, от того, что страх и слёзы вымотали меня до предела.

Но с последними слезами пришла и тишина.

Я сидела на ступеньках и думала – а какая разница как я умру. Тени были мастерами своего дела. Они появлялись внезапно, когда жертва расслаблялась, когда в ней просыпалась надежда и мелькала тень спасения Их убийства были почти искусством. Удивительно, но выплаканные слёзы, вырвавшаяся на волю истерика, страх – всё это принесло странное облегчение. Страх сгорел и обуглился внутри. Осталась только тишина. И ясность. Я умру скоро. Так какой смысл трястись от каждого шороха, лишь забавляя Тень своей паникой и безумием?

Вместо этого я могла бы умереть с достоинством. Как подобает дочери правителя.

Я поднялась. Мои колени дрожали, но шаг был ровным, и я твердо зашагала вниз. Лес всё ещё шептал что-то в кронах, но я больше не дёргалась от каждого звука. Если я и сверну шею по дороге, то хотя бы это будет облегчением, которое избавит от терзающего грудь страха.

– Доченька! Мы тебя потеряли, – раздался голос внизу. – А я так и думал, что ты поднялась наверх.

У самого основания лестницы меня ждал отец. Он стоял в мягком серебряном свете Луны, как из сна – высокий, тёплый, уверенный, с распахнутыми руками, будто хотел укрыть меня от ветра и всего мира. Таким он был в моём детстве, когда казалось, что никакие беды не подступят ко мне, пока он рядом. Его лицо озарилось облегчением, но в глазах осталась тень тревоги.

– Дитя… ты снова плакала.

Я взглянула в его светлые, жёлтые глаза. Он был тем же, что в моём детстве – сильный, уверенный, бесконечно родной. Я с тёплой улыбкой поклонилась ему, а потом шагнула вперёд и нежно обняла, как в те давние, беззаботные годы.

– Да, плакала, – тихо призналась я. Отцу я не смела лгать, но и сердце его разбивать не хотела.

Он осторожно обнял меня в ответ – ласково и сдержанно, словно боялся задеть что-то хрупкое. Я почувствовала, как его рука чуть дрожит – едва заметно. Он думал, что знает, что меня мучает. И был прав, но только наполовину.

– Я в свою последнюю Священную ночь в этом дворце захотела подняться на смотровую площадку, – сказала я. Это и впрямь была моя последняя ночь – во всех смыслах. Утром начинались мои сборы в дорогу.

– Отец, Луна сегодня такая красивая… такая прекрасная… – Я посмотрела на небо, и свет Луны коснулся моих ресниц – как ласковая рука. – Я не смогла не восхититься! – Я сделала паузу, подбирая слова. – Я не смогла удержать слёз. – Снова пауза. – И я воздавала молитвы богине. Простите, что заставила вас переживать. Простите… за всё.

Я немного отстранилась от отца и склонилась в раскаянии. Отец и стоящая за ним матушка были смущены и немного растеряны от моих откровений, а я все не поднималась из поклона. Я не соврала. Просто не все рассказала. Он молчал, и в этой тишине я почувствовала: он понял только часть моей боли. Он взглянул на меня, как на ту девочку, что мечтала стать жрицей, а теперь должна надеть венец не по зову сердца, а по долгу.

– Моя маленькая жрица. – произнёс он с лаской, но в голосе его слышалась печаль.

Он в детве меня так называл, глядя на мои усердия и на мои успехи в роли жрицы. Отец гордился мной, я знала, и искренне, так же как и я, хотел чтобы меня забрали в храм. Он делал все возможное, но даже Фиран не мог повлиять на решение храма.

– Пойдем в зал, – сказал он, выпрямляясь, вновь становясь правителем всего своего народа. – Все тебя заждались. Ночь еще не кончилась, а завтра еще не наступило.

«Завтра». После праздничной ночи меня ожидало начало сбора в дорогу. Утром служницы должны будут начать упаковывать мои вещи, подготовят торжественное шествие из дворца, и я должна буду отправиться в путь. Только вот не в тот путь меня будут провожать из дворца.

Мысль, как молния, пронзила мою голову – кому вообще понадобилось меня убивать? Я должна была стать жрицей и полностью посвятить себя богине. Но жрицей я не стала. Должна была выйти замуж – мое отбытие на западные границы было назначено через три дня после этой ночи. Три дня – и меня тут не будет. Не была я и первой наследницей. Я не была опасной. Я не была важной. И скорее всего про меня бы просто все забыли со временем. Да и убить меня по дороге или на самой границе – это было бы легче, проще, без лишних следов. Зачем тратить время, силы, деньги на убийство в самом дворце? Услуги наёмников, увы, не дешёвые. Да, не стоило бы даже платить за такое. Но меня здесь, прямо сейчас, пытались убить. Почему? Почему именно я? Едкая и болезненная мысль вспыхнула в моей голове будто молния: а может кто-то посчитал само мое рождение оскорблением богини, раз у меня нет ее света, ее магии, ее силы, раз она сама меня отвергла. Может кто-то поспешил очистить это мир от моего присутствия, чтобы я не бросала тень на ее величие? Может даже сама Тень посчитала мое рождение оскорблением? Тень…

Я встряхнула головой, улыбнулась и обхватила руку отца. Фиран по правилам всегда возвращался в зал со своей Фиранеллой, но сегодня отец обнял меня и повел по залу, благодарил каждого гостя, кто принял участие в празднике. Это был его долг – вести всех и каждого, но я не могла забыть, что в его жестах было нечто большее, чем просто вежливость. Когда благодарственные речи были произнесены, а гости начали покидать дворец, я выскользнула из объятий отца. Вновь поклонилась ему, произнесла благодарственную молитву богине, и, подойдя к матушке, обняла её, потом обняла братьев и сестёр. Сказав, что устала и хочу поспать, я направилась к себе. Служницы, явно расстроенные тем, что им придется вернуться раньше, чем они думали, поплелись следом. Я остановила их, тихо объяснив, что с кроватью я справлюсь сама, а они могут остаться на празднике. Рисковать ими я не хотела. В моих силах было сделать еще кое-что.

Луна практически коснулась крон деревьев, а где-то на востоке небо уже пронзили первые лучи солнца. Я вошла в умывальню, махнула рукой, наполняя ванну тёплой водой. В моих силах было облегчить жизнь служницам и самой подготовиться к своей смерти. Я быстро и тщательно вымылась, предварительно задернув занавески вокруг ванны. Высушила и расчесала волосы, надела простое белое платье. Вот и все.

Дворец все еще не спал, а гости все еще шумели в зале. Я слышала их в предрассветной тишине.

Я распахнула окно и опустилась в мягкое кресло напротив. Расправила платье и волосы, положила руки на подлокотники. Я не слышала, но чувствовала, что Тень рядом. Она была здесь всё это время, тихо наблюдала, позволив мне закончить свои приготовления.

Луна почти опустилась за горизонт. Я провожала ее взглядом. Внутри была пустота и тишина.

Я молча наблюдала, как небо светлело всё больше, слышала, как просыпались птицы и звери, видела, как Луна бледнела, опускаясь за кроны деревьев, пока совсем не исчезла. Ночь завершилась, и день уверенно вступал в свои права. Оттягивать больше не имело смысла.

– Заканчивай, – тихо прошептала я.

И Тень появилась.

Я ее не видела – неотрывно и бездумно глядя в окно, безмолвно наблюдая как просыпается жизнь. Но впервые меня это не согревало – я словно уже умерла. Легкий, едва уловимый ветерок пронесся у меня за спиной. Потом раздался мягкий стук подушек об пол. И снова ветерок, но уже за мою спину. А я сидела неподвижно, откинувшись на спинку кресла. Мне казалось, что даже сердце уже остановилось.

Я была мертва. Вот и все.

Неожиданно перед моим лицом возник тот самый цветок, что я спрятала под подушками. Значит, Тень и это видела. Он был по-прежнему завораживающе красив. Даже сейчас, на рассвете, когда лепестки уже не сияли так ярко, от них всё равно исходило едва заметное мерцание. Оно было, как дыхание чего-то далёкого, но живого – дыхание самой богини. И я – я вдруг почувствовала, как сердце замирает не от страха, а от тихого восторга. Какой он был прекрасный… недоступный, волшебный. Мне казалось, я никогда прежде не видела ничего столь совершенного.

Руки, затянутые в чёрные перчатки, что-то сделали – и от цветка в разные стороны поползли две тонкие нити, похожие на цепочку. Они светились, как прощальный свет Луны перед рассветом. Я смотрела, забыв о том, кто я, где я, зачем всё это. Смотрела восторженно, широко распахнув глаза, боясь вздохнуть или моргнуть – вдруг видение рассеется? Заворожённо следила за этой простой, но в то же время изысканной магией, и в груди будто заново вспыхнула жизнь. Я не думала, что смогу ещё что-то почувствовать. Я не думала, что смогу ещё что-то почувствовать. Но это было… прекрасно. До дрожи. До боли. До слёз.

Нити описали в воздухе тонкий круг, пересеклись в противоположной точке от цветка и, обвивая друг друга, устремились назад – каждая к своей стороне. Это было… прекрасно.

Плетение становилось всё более витиеватым, и с каждым новым витком сияние усиливалось – как у самой цепочки, так и у цветка. Он замерцал ярче, и от него мягкими волнами начала расходиться сила, наполняя воздух светом и чем-то невыразимо живым. Я не выдержала. Мне невольно захотелось дотронуться до этого волшебства, ощутить его под пальцами, словно тогда оно стало бы настоящим, моим. Я подняла руку – медленно, почти благоговейно, – и уже почти коснулась лепестков, как вдруг…

На спину, у самого основания шеи, легла тяжёлая рука.

Я вздрогнула. Мир разом потускнел. Магия отступила, словно её кто-то задернул занавесью. Я вернулась в реальность. Рука, что лежала у меня на спине, вдруг медленно сдвинула волосы в сторону и аккуратно перекинула их через плечо. Я замерла, не дыша. Всё происходило так спокойно, почти бережно – будто кто-то знакомый заботливо поправлял прядь, чтобы не мешала. Пальцы в чёрных перчатках проворно расстегнули замок на лунном ожерелье с цветком. Я не успела даже понять, что происходит, как цветок, паривший перед моими глазами, вдруг оказался у меня на груди. Щелчок – и сзади снова защёлкнулся замок. Я вздрогнула от неожиданности. Лунная подвеска была тяжёлой и от нее исходило едва заметное тепло, которое теперь приятно согревала кожу под ней. Я опустила взгляд и дрожащими пальцами коснулась цветка, словно не веря, что он теперь часть меня. Он мерцал, едва уловимо, как прощание.

Тень стояла за моей спиной. Одна его рука покоилась на моём плече – крепкая, широкая. Мужская.

Он ничего не делал. Просто ждал. И этот момент был вечностью. Всё было так спокойно, так медленно. Но я чувствовала, как в этот момент что-то внутри меня умирает. Казалось, что я утратила всё, что носила с собой, все кроме теплоты от подвески на моей груди. И в тот момент, когда я чуть подалась вперёд, чтобы получше рассмотреть подвеску, меня резко что-то кольнуло в шею. Острая, быстрая, едва ощутимая боль. Я дернулась, но рука на моей шее не позволила мне отстраниться. Она удерживала меня, притягивала к боли, к пустоте, к моей смерти. Боль ушла так быстро, что я даже не успела осознать её до конца. Вместо боли пришла тяжесть – такая невероятная тяжесть, как если бы всё, что я была, всё, что я могла бы когда-то быть, в тот момент исчезло. Мои руки обмякли, упали вдоль тела. Я больше не могла думать, не могла говорить, не могла ощущать жизни. Я только почувствовала, насколько смертельно устала стараться быть той, кем мне отказано быть. Мир начало заволакивать тьмой. Веки налились свинцом. Я не могла поднять голову. Мне стало тяжело держать глаза открытыми. Я почувствовала, как всё вокруг становится глухим, как стены исчезают. Всё поглощала тишина, неумолимая и бескрайняя. Я больше не ждала. Не надеялась. Не боялась. Тяжелая тишина засасывала все мои надежды, все мои стремления, всё чем я дорожила и жила. Всё исчезло.