НИИ ядерной магии. Том 3

Баю-бай, ты живи, не умирай,

Ты живи, не умирай, отца-мать не покидай,

Баю-бай, люли-лю.

Ведьма мерно покачивалась из стороны в сторону, нажимая последние панели на гранях алтаря. Она не обращала внимания на слёзы, бежавшие по щекам, не пыталась их смахнуть. Наконец, верхушка пирамиды раскрылась, подобно геометрическому цветку, и обнажила тёмное нутро. Женщина бережно вложила свёрток и, глотая слёзы, обхватила деревянные лепестки.

Поспи, тёплая свеча, до закату не печаль.

До закату, до зари, не разбудим никоды,

Баю-бай, люли-лю

Мы не будем, не приложим,

С Богом спанюшкать положим,

Баю-бай, люли-лю.

Наконец, она сомкнула ладони, закрывая вершину пирамиды. В последний момент перед тем, как лепестки слились в единое целое, несколько материнских слёз сорвались с ресниц и упало в нутро алтаря.

Кашель прекратился.

Милица вздёрнула голову, всё ещё укутанная остатками транса, и внимательно поглядела на парня, неподвижного и ледяного.

– Ну-ка, скажи «А», – попросила она, вставая и утирая слёзы.

– А.

– Широко открой рот и скажи «А-а-а».

– А-а-а.

Она вновь заглянула ему в горло.

– Ну слава Богу и богам, духам и душам, – забормотала она, ощутив, как тяжесть с груди чуть отползла в сторону, дав сделать несколько вдохов. – Сошла чернота почти вся.

Ответом ей была тишина – и тишина эта была прекрасна. Ещё несколько дней, ещё несколько часов. Сколько раз опускались у Милицы руки, известно одним лишь духам. Сколько раз она хотела дать заднюю и позволить горю выжрать её душу, чтобы она могла спокойно уйти вслед за сыном. И каждый раз она говорила: «Ещё сутки». И, хотя каждый новый день ничем не отличался от предыдущего, она знала, что главное – держать глаза широко открытыми и быть внимательной. Чтобы, например, в нужный момент обратить внимание на удивительные теплицы, растения в которых всегда в цвету, хотя это противоречит природе и сезону. Деталь за деталью понять, что под теплицами закопаны конструкции и амулеты, аналогов которым в волшебном мире нет. А дальше – дело техники: влезть садоводу в голову, выяснить, откуда же взялось такое удивительное колдовство. И выйти, в итоге, на след той, кто действительно может всё изменить.

– Если заднюю не даст, – пробормотала Милица себе под нос, задумчиво глядя на пустую паутину над оконной рамой.

Будто по заказу, маленький паучок вскарабкался по резным ставням и перебрался на одинокие нити.

– Вот и ты, мой хороший, – промурлыкала Милица, подставив паучку руку.

Тот незамедлительно воспользовался предложением и побежал по длинным её пальцам, обогнул кисть и, наконец, устроился в центре ладони. На какое-то время все в домике замерли. Не шевелился ни парень в маске, ни паучок, ни сама хозяйка дома. Лишь глаза её бегали из стороны в сторону под закрытыми веками. Спустя четверть часа Милица зашипела и сжала кулаки, едва не раздавив паучка. Тот успел выскочить из ладони и припустил по её предплечью, плечу, шее – пока не скрылся в аккуратной причёске.

– Подстраховаться, значит, хочет, – процедила Милица. – Слово нарушить! Ну так я тоже подстраховаться могу, де-воч-ка моя.

Она вся дрожала от злости, до боли напрягала мышцы, скрежетала зубами. Ей так хотелось сломать что-то большое и ценное сейчас! Или кого-то ценного.

Ведьма с грохотом раскрыла одну из двух дверей в доме. Первая вела на улицу, а вот вторая… Можно было бы предположить, что она ведёт в спальню или в уборную. Но домик на утёсе давно перестал быть просто уютным пристанищем смотрителя маяка. Он стал ведьминским убежищем, и это уже никогда не изменится. Даже после того, как дом опустеет и крыша его обвалится. Стены падут, камни растащат, фундамент разберут, а по останкам проедется бульдозер, окончательно сравнивая когда-то милый домишко с землёй. Ни единого намёка не будет, ни единого кирпича не останется.

А вот ведьминский дух – останется. И житья уже никому не даст.

Милица дёрнула шнурок рядом со входом, и в помещении загорелись сразу восемь лампочек, расположенных по всем углам, на потолке и полках. Ни одна из них не была подключена к электросети. Ведьма оказалась в небольшой комнатке, достаточно тесной, чтобы не захотеть проводить в ней много времени, но и вполне просторной, чтобы уместить в себе два больших обеденных стола. Они были заставлены блюдами, как будто ожидали гостей по случаю душевного праздника. Однако, угощений не было: ни оливьешки, ни солёных огурчиков. Все блюда – а они были совершенно разными: побольше и поменьше, глубокие и плоские, керамические с премилыми узорами по каёмке, хрустальные и даже жестяные – были наполнены простой прозрачной водой.

– Видеть хочу, водица-сестрица. Зрети.

Милица говорила мягко, даже нежно. Будто встретилась с давней подругой, ссор с которой не бывало. Вода в каждом блюде колыхнулась и пошла рябью. Спустя время на поверхности начали проявляться изображения. Милица подождала ещё несколько минут, пока картинка не стала достаточно чёткой, и пошла вокруг столов.

В одном блюде она увидела, как тётушка Негомила пытается вырвать из рук лекарей пыльный коврик, чтобы, должно быть, навести в их домике порядок. Лекари сопротивляются, но всем уже было понятно, что против тётушкиного порыва гнездования не попрёшь. Милица улыбнулась: уж она-то характер тётушки знала прекрасно, и лекарей было почти что жаль.

В другом – Фима возилась со своей ядерной батарейкой, чертила что-то в альбоме и тут же сверяла то параметры, то ещё что.

В третьем – аптекарь, которого она чуть не убила, сидел на речном берегу с удочкой в руках. Милица задержалась перед этим блюдом подольше. Ей до сих пор было совестно, что она настолько грубо повредила его сознание. Потеряла сноровку. «Хорошо, что обошлось», – подумала она и двинулась дальше.

Следом она увидела своего старшего сына. Картинка была размытая – через барьер Бати Каракулина пробиться всегда было сложно, и большая удача, что Милице вообще это удалось. Она засмотрелась на фигуру Красибора: он сидел на полу, поджав ноги, а вокруг него клубилась густая, сочная магия.

«Дай Бог на треть она со мной раскрывалась», – подумала Милица и ощутила гордость за сына. Она хотела бы, чтобы он был силён. Чтобы всегда мог сделать то, на что ей сил не хватило – защитить дорогих ему людей.

В последующих блюдах она увидела, как Жанна бродит по больнице, говоря непонятно с кем; Роман читает гримуар и переговаривается с отцом – этим тюфяком Подгорсктим, при взгляде на которого Милице всегда хотелось поморщиться; общую кухню в общежитии на Светланской; свой любимый сад и мужа в нём – Бажен выглядел здоровым, но осунувшимся и уставшим. Милица была уверена, что у него было несколько тяжёлых ночей, полных скорби и боли.

«Я хотела бы оказаться рядом, милый, – подумала она, проводя пальцем по каёмочке блюда, – но про мой выбор ты знаешь. Сам мне его предложил, всё придумал. А мне только и остаётся, что тянуть эту ношу, пока не получится. Или пока хребет не сломаю».

Лицо Бажена пошло рябью и вскоре исчезло. Милица же, глубоко вздохнув, вновь обвела взглядом блюда и лица людей в отражении. В комнате было ещё много водных окошек, через которые можно было подглядывать, но сейчас они ведьму не интересовали.

– Ну что ж, – она с хрустом размяла пальцы. – Пора поработать над мотивацией для юной ведьмы. Эники-беники ели вареники…

При каждом слове она указывала на блюда по очереди. Палец направлялся то на одного, то на другого, и каждый раз вода начинала идти лёгкой рябью.

– Эники-беники – клёц! Вышел… советский… – она задержалась, уже понимая, на ком закончится считалочка. Была мысль не продолжать или выбрать другой стишок, но Милица себя пересилила и произнесла финальное слово: – …матрос.

Глава 4

До дня рождения Арифметики 12 часов

Красибор до скрежета сжал челюсти, пытаясь удержать рвущуюся наружу злость. Он прекрасно знал, что произойдёт, если не справится: получит очередную оплеуху от Бати Каракулина и снова подправит своим телом текстуру стен кузницы. Красибору то ли не хватало сил, то ли, как ни странно, злости, но ни одна из голов его магической гидры так и не смогла даже коснуться колдуна.

– Тебе не хватает гармонии внутренней, – сказал вдруг Батя Каракулин, будто прочтя мысли мужчины. – Голыми эмоциями ты меня не достанешь. Силён, спору нет. Но, как говорится, есть один нюанс.

Красибор ничего не ответил, чтобы не терять концентрацию. Он в целом не рад был тому, что Батя Каракулин решил толкать речи. Старик мог сказать что-то по-настоящему важное, и пропускать информацию совсем не хотелось. Но и дать магии вырваться из-под контроля – тоже. Батя Каракулин его метания видел, но облегчать задачу не стал.

– Ты со своим зверем знакомился, знаю. Но поверь мне, когда обида копится двадцать лет – одной встречей её не сгладить. Ты даже не соизволил с ним поговорить толком!

В груди Красибора забурлило такое возмущение, что разве что пар из ушей не пошёл. Он сбился, утерял контроль. Однако, к огромному его удивлению, Бате Каракулину не пришлось отбиваться. Подгоняемая агрессией магия вдруг просто затихла, и Красибор чувствовал себя так, будто не смог надуть воздушный шарик. Силился, тужился, щёки синели от напряжения – но резина оказалась слишком крепкой, и он просто сдался, не добившись результата.

«Ну хоть кости целы будут», – подумал он и потерел глаза, чтобы вернуть фокус на происходящее.

– Наконец-то услышал, о чём я толкую, – хмыкнул Батя Каракулин.

– Конечно, я заметил, что моя магия изменила облик, – процедил Красибор. – Если вы об этом.

– И?

– Что «и»?

– И что ты с этим сделал? Выводы какие или действия?

– Я не успел ничего сделать, Батя Каракулин! – он устало уселся на пол и скрестил ноги по-турецки. – Сначала было не до этого, а потом… – он хаотично поводил руками по воздуху. – Тоже не до этого!

– То есть как это?

Хозяин кузни присел на корточки перед ним и пытливо посмотрел в глаза.

– Она изменилась, когда я чуть не убил человека, Батя, – он заметил, как кузнец нахмурил брови. – Батя Каракулин.

– Ну так цел Сашка. Было и прошло.

– А потом вы начали из меня выбивать дурь вместе с мозгами!

– Ну так то обучение твоё. Было и прошло.

– Но… Я…

Красибор пытался подобрать слова, однако, каждый вариант казался ему бессмысленным. Он не нашёл аргумента, на который Батя Каракулин не ответил бы: «Было и прошло». И тогда Красибор подумал о том, что не прошло, что является правдой здесь и сейчас.

– Я растерян, – признался он в полголоса. – И напуган. Мой мир перевернулся, а я понятия не имею, что с этим сделать и справлюсь ли вообще.

Он опустил голову на грудь, руки безвольно лежали на бёдрах. Безумное так называемое обучение длилось весь предыдущий день, всю ночь и всё утро. Без перерывов и поблажек. По правде, сейчас был первый момент за последние сутки, когда Красибор просто сидел, пусть и на холодном каменном полу, и при этом не отплёвывался кровью или не сращивал себе кости через «Дублия Живость». Методы были, конечно, спорными, но как минимум этим заклинанием он овладел в кратчайшие сроки. Даже получил похвалу от Бати Каракулина – первый и единственный пока что раз.

Сейчас Красибор с содроганием подумал, что зря остановился, взял передышку – вернуться к тренировке будет теперь во много крат сложнее. А Батя Каракулин наматывать сопли его на кулак точно не станет.

– Ты ребёнок. Я вижу перед собой семилетнего пацана, которому дали в руки огромную силу и ничего не объяснили. Испуганный до чёртиков, слабый сопляк.

Красибор поднял глаза на Батю Каракулина и вдруг заметил, насколько смягчилось его лицо. Это обескуражило и взволновало, а следующие слова колдуна окончательно сбили с толку:

– И в этом нет ничего плохого. Это нормально. Тебя не учили, не готовили, а потом вовсе отобрали магию и воспоминания.

Голова закружилась, и Красибор начал заваливаться на бок. Коса Бати Каракулина за мгновение оказалась рядом и, упёршись в плечо, дала дополнительную опору.

– Но ты не был одинок, не так ли?

– Что вы имеете в виду?

– Семья, друзья, ты ведь был постоянно окружён теми, кому не всё равно.

Красибор сдавленно кивнул, в смущении покосился на белоснежные пряди, что помогали ему не упасть. Сглотнув, он добавил:

– Да.

– А теперь подумай о своей магии. Её сначала с тобой воссоединили, и тут же отобрали. Твоя мать буквально вырвала её с корнями и кинула в тёмную клетку, заставила работать на себя. У неё были мотивы и причины, но всё, что видел твой магический зверь: его отняли от самого близкого человека и заставляют подчиняться кому-то другому. Больно?!

Батя Каракулин задал этот вопрос особенно жёстко, практически выкрикнул. Губы его дрожали, будто он сам испытывал то, о чём говорит.

– И вот, твой зверь вернулся к тебе. А ты что?!

– Узнал его, обнял. Хытр устроила из этого проверку.

– Кто?

– Дух. Она так представилась.

Батя Каракулин прищурился и с шумом выдохнул воздух, раздувая ноздри. Он силой заставил себя не менять тему:

– Кого ты обнял? Что это был за зверь?

– Леопард.

– Ты видишь здесь леопарда?

– Я уже сказал, что заметил изменения!

Батя Каракулин наклонился вперёд и, нависая над Красибором, вкрадчиво проговорил:

– Так поговори со своим зверем, пока этого не сделал кто-нибудь другой. Твой зверь любит тебя и оберегает, как сокровище. Несмотря ни на что. Его не надо подчинять. Его не надо подавлять. Его надо приласкать и полюбить, только так он будет прислушиваться к твоим желаниям, к твоим заклинаниям, а не просто слепо лупить всех вокруг. Ты будешь учиться пользоваться магией ещё много лет – навёрстывать всё упущенное время. Но первым делом тебе нужно не мастерство, а согласие, гармония. Для этого всё затевалось, щен.

Красибор посмотрел на Батю Каракулина со скепсисом, как вдруг почувствовал, как коса его скользнула по шее и сдавила её.

– Эта немодная причёска сгубила не одну жизнь, пока мы с ней не нашли общий язык. Ты можешь пойти своим путём и набивать новые шишки, или прислушаться к советам старика. Но выбирай быстрее. Сейчас твой зверь устал, и у тебя есть совсем немного времени на переговоры, пока он не вернётся к попыткам убивать, защищая своего драгоценного хозяина.

– Как мне это сделать? – спокойно спросил Красибор, не отреагировав на угрозу, сжимавшуюся вокруг шеи.

Он был спокоен, потому что магическая гидра за его спиной не подняла ни одной головы, а значит – ему не грозит опасность. Либо же он сам был уверен, что Батя Каракулин лишь припугнуть решил, а не нанести вред. Или она просто устала, как упомянул кузнец, хотя верилось в это с трудом. Так или иначе, Батя Каракулин остался доволен тем, что магия сидела тихо и дала Красибору время перевести дыхание.

– Медитировал когда-нибудь?

Красибор поджал губы и посмотрел на колдуна со скепсисом:

– Только чтобы не разбить комп, пока ждал, чтоб зареспауниться.

– Не из терпеливых, стало быть, – Батя Каракулин погладил бороду и, вздохнув, добавил: – Да и нуб к тому же.

Красибор даже поперхнулся воздухом от возмущения, но Батя Каракулин не дал ему шанса высказаться против таких крамольных оскорблений. Он продолжил:

– Тебе нужно расслабиться настолько, чтобы оказаться на одной струне со своей магией. Однажды ты так сделал и, насколько я помню, без медитаций. Однако, то была встреча с духами, и они сделали всю работу за тебя. Ваша связь с внутреннем зверем чертовски сильна. Уверен, благодаря этому даже у такого неотёсанного болвана, как ты, всё получится.

Красибор до боли сжал челюсти, и тут же получил болезненный толчок в плечо – коса Бати Каракулина, соскользнув с его шеи и в секунду став твёрдой, будто камень, встряхнула его так основательно, что тот чуть не завалился на противоположную сторону. Батя Каракулин поднял брови:

– О чём я говорил?

Ничего не ответив, Красибор пересилил себя и расслабил подбородок.

– Теперь закрой глаза, щен, и дыши, дыши…

Эта тренировка оказалась едва ли не более мучительной, чем первая часть. Оказалось, что Красибору легче было выдержать удары, оскорбления и пинки, чем по-настоящему расслабиться и отключить мысли. Хотя Батя Каракулин неоднократно комментировал, что с такой пустой головой, как у него, проблем с этим быть не должно, эта часть была наиболее сложной.

За каких-то три дня жизнь не просто перевернулась с ног на голову – она сделала тройной тулуп, сальто и завершила выступление прыжком в бочке с Ниагарского водопада. Воспоминания о детстве кровоточили и отзывались острой болью при каждом вздохе. Что неудивительно: из-за того, что воспоминания покинули его на столько лет, теперь казалось, что всё произошло только что. Мать, ведомая своими мотивами, лишила его возможности пережить потерю, отгоревать. Слёзы, что должны были пролиться, не пролились. А время, которое должно было бы лечить, осталось в стороне.

В какое-то время Милица зародила в разуме Красибора одну важную идею: люди приходят и уходят, а ты у себя – остаёшься. В самые тяжёлые моменты никого может не оказаться рядом, но совершенно точно будешь ты сам. Чтобы утешить, развеселить, развеять скуку – для этого не обязательно нужен кто-то ещё. Эта идея часто помогала Красибору справиться с разочарованием, которое рано или поздно наступает, если ты не можешь доверять людям. Когда все тебя любят – на самом деле не любит никто.

Однако, осознание собственной опасности заставляло его бояться себя. Он не мог себя утешить в момент скорби, ведь к самому себе веры больше не было. Последней, кто держал в руках его разбитую душу, была Фима. Но и она разжала пальцы, рассыпав мелкие осколки под ноги. Вспомнив об их прощании, Красибор ощутил такую острую печаль, что, казалось, не осталось ни одной не кровоточащей частички его тела. Так нестерпимо захотелось опустить руки и прекратить этот непосильный для него путь…

В момент самого глубокого отчаяния он перестал слышать голос Бати Каракулина, который вновь критиковал его дыхание и слишком напряжённые мышцы. Он перестал ощущать кислород, бежавший по трахее к лёгким. Казалось, даже сердце замерло, чтобы перевести дух. Красибор так стремился раствориться во вселенной, уверенный, что нет никого в целом мире, кто смог бы его поддержать. Даже он сам этого сделать не может. И потому, когда услышал голос, шедший будто отовсюду, не испугался и даже не удивился – он настолько близок был к прекращению существования, что эмоции уже отключились и перегрузке не подлежали.

– Мой, – говорил голос.

Красибор молчал. Какое ему дело до незримого собственника?

– Больно. Мне тоже.

Голос был мягкий и горячий, как августовский ветер. Шуршащий, как осока, этим ветром обласканная. Неужели такому чудесному летнему существу может быть больно? Ужасно захотелось его утешить, обнять.

– Скучала, – шуршал голос. – По тебе.

Красибор ощутил вдруг, что щекам стало теплее – будто на них упали солнечные лучи. Кожа жадно впитывала электромагнитные волны, называемые солнечным светом. Постепенно тепло начало распространяться дальше по телу: согрелась шея, за ней – грудь. Внезапно Красибор вдохнул – и это причинило такую неожиданную боль, будто он совершил первый за двадцать семь лет вдох, заставив иссохшие лёгкие расправиться.

От боли он открыл глаза и на несколько секунд ослеп от яркого света. Но зрение вернулось быстро, будто подгоняемое в спину остальными органами чувств. Тело просыпалось, и оно хотело чувствовать всё, что было вокруг.

Красибор оглянулся. Он по-прежнему сидел на полу кузни, но Бати Красибора уже рядом не оказалось. Не было и ставень с дверьми. Красибор прищурился и увидел то тут, то там их останки. Толстое добротное дерево сгнило и было покрыто мхом да поганками, изъедено насекомыми. Красибор растерянно погладил пол: мягкая травка приятно пощекотала ладони. Чуть раздвинув зелень, он увидел остатки каменного пола, превратившегося теперь в крошку.

В пустые окна любопытно заглядывали молодые дубки, приветливо шурша листвой и приглашая выйти на улицу. Красибор с трудом поднялся, только сейчас заметив, что ноги его были опутаны вьюнками. Белые цветочки с фиолетовыми прожилками обнимали его и просили не тревожить их и дать отдохнуть. Он осторожно сдвинул растения, стараясь как можно меньше повредить стебли. Несколько тоненьких лиан остались покоиться на его плечах, но они совершенно не мешали, и Красибор не стал их стряхивать.

Ступая аккуратно и стараясь не раздавить грибы или юные ростки, уничтожавшие последние осколки бетона, Красибор добрался до дверного проёма. Избитая временем дверь лежала там же, рядом. Теперь вся она стала домом для поганок и жуков-долгоносиков. Они превратили дверное полотно в изящное кружево, и не останавливались на достигнутом. Красибор зачарованно наблюдал за жучками какое-то время, а после вновь услышал голос.

– Красивый.

Он поглядел по сторонам и увидел её. Огромная гидра лежала в тени ветвистых деревьев. Она вырыла яму в земле и улеглась в неё, чтобы было прохладнее. Красибор дрогнул и с трудом сглотнул, ощутив себя рядом совсем-совсем маленьким. Даже не поднимая голов, гидра была выше кузницы вдвое. А стоило длинным шеям одна за другой начать выпрямляться, Красибор даже рефлекторно сделал шаг назад. Когда все восемь голов посмотрели на него сверху вниз, он отметил, что шеи по-прежнему были чуть изогнуты, потому что иначе головы оказались бы выше деревьев. Шестнадцать зелёных глаз сверкнули на солнце, внимательно его разглядывая. Чешуйки отливали золотом, а шипы, росшие вдоль хребтов, выглядели одновременно устрашающе и завораживающе. Когда одна из голов приоткрыла пасть, с клыков закапала слюна.

В начале Красибор испугался. Он смотрел на монстра и понимал, что не сгодится ему даже в качестве закуски или зубочистки. В лучшем случае – одно драже «тик-так». Вот так живёшь, живёшь, а оказывается, что ты просто один «тик», даже без «така».

Зверь не вставал и не приближался. Он замер, давая к себе привыкнуть, хотя и не сводил при этом с Красибора глаз. Это тоже пугало. Но минуты шли, и Красибор замечал всё больше деталей: то, как потрясающе переливается чешуя гидры всеми оттенками от зелёного до золотого. То, какой внимательный был у неё взгляд – все восемь взглядов. Какая мощь была видна в её лапах, в мышцах шей. Как обнимает она себя хвостом, будто огромная чешуйчатая кошка. Гидра выглядела страшной до чёртиков, но в то же время…

– Спасибо. Ты тоже красивая, – сказал Красибор.

Он произнёс эти слова, лишь когда был действительно уверен в них. Чуйка подсказывала ему, что существо перед ним с лёгкостью определит ложь и не погладит за это по голове. У него нет права на ошибку или обман. Однако, в своей мощи, силе, опасности гидра действительно выглядела восхитительно. Настолько, что в груди Красибора разлилось тёплое чувство искреннего восхищения.

– Ты и есть магия, – добавил он с улыбкой.

– Лишь малая часть её.

– Опасная, огромная и до ужаса красивая.

Он мог поклясться, что гидра посмотрела на него с изумлением, а после ухмыльнулась.

– Можно? – спросил он, протянув в её сторону руку.

– Можно.

Подойдя ближе, Красибор ощутил, как мурашки бегут по спине от размеров зверя. А приложив ладонь к тёплому боку, задрожал всем телом. По щекам непроизвольно потекли слёзы. Бок гидры оказался тёплым и шершавым, но не в том была суть. Коснувшись её – настоящей, физической, а не полупрозрачного сгустка магии – он в секунду ощутил то, что терпела она все эти годы. Как хотелось быть рядом с ним и наполнять изнутри, утешать. Как претило служить чужим рукам, следовать чужой воле. Принимать облик, согласно чужому нутру. И как яростно хочет она теперь его, Красибора, оберегать, чтобы никто их более не разлучил. Никогда.

Не сдерживая эмоций, Красибор прижался к чешуйчатому боку всем телом, и просто пытался дышать. В какой-то момент он ощутил толчок в спину – это одна из голов наклонилась и прижалась к его спине в ответ. Они простояли так долго. Молчали, дышали, грели друг друга. Спустя время Красибор отстранился и присел на бревно рядом с гидрой. Та же вновь опустила все головы на землю, чтобы им удобней было смотреть друг на друга.

– Я думал, ты – леопард, – сказал Красибор, разглядывая перепонки между шипами, которые защищали уши гидры.

– Я – нет. Твоя мать – да.

– Из-за неё у тебя был другой облик? – Красибор изумлённо поднял брови.

– Да. Она сильна.

– Похоже, я даже не подозревал, насколько.

– Но ты сильнее.

– Хорошо, если так, – Красибор горько усмехнулся. – Только я не хочу причинять боль ей или кому-то ещё.

На мордах гидры отразилось непонимание в восьмой степени. И только сейчас, глядя на невероятную способность гигантской магической зверюги выражать такие живые эмоции, Красибор нашёлся, что сказать.