Царская невеста. Я попала. Книга 2

Начав ощупывать место, на котором лежу, я поняла, что подо мной – грубо ошкуренные доски, и я рискую занозить пальцы, если и дальше буду их ощупывать. Ноги голые – ни обуви, ни ни носков. Так, уже лучше – я покидала свой мир в добротных кожаных кроссовках. Потрогав одежду, я поняла, что на теле – тонкая рубашка или сорочка из тонкого полотна.

Что за изверг одел меня в тонкую материю на таком жутком холоде?

Я попыталась сесть и поняла, что ужасно кружится голову. В кромешной тьме это было ещё страшнее, чем обычно. Когда нет ощущения ни верха, ни низа, ни пола, ни потолка. Затылок саднило, и я поднесла туда руку. Что-то мокрое коснулось пальцев, и я поднесла их к носу, чтобы понюхать. Так и есть – пахнет кровью.

Ногами начала искать край ложа, на котором лежала. Сбоку от меня обнаружилась пустота и я коснулась ногами пола. Ледяного, каменного пола. Да где я?!

Привстав, почувствовала, что тело сковано и болит. Мышцы были деревянными и плохо слушались. Я вытянула руки вперёд и пошла наугад. Уже через четыре шага внезапно наткнулась на шершавую каменную стену. Потрогав её ледяными пальцами, я убедилась, что это крупные булыжники. Остальное было делом техники. Решила обойти всю стену в поисках двери, по периметру.

Помещение оказалось большим. Я то и дело натыкалась на бочонки, на сундуки, на какие-то непонятные мне предметы. Пару раз больно ударилась мизинцем. От холода я уже почти не чувствовала ни рук, ни ног, когда наконец-то вместо холодного камня под ладонями оказалось гладкое дерево.

Ощупав дверь снизу доверху, я нашла массивное металлическое кольцо, служившее ручкой. И начала остервенело им стучать. Хотелось кричать навзрыд, но я боялась потерять драгоценные силы. Умереть тут от холода и голода – оригинальная насмешка судьбы…

Внезапно дверь отворилась внутрь и ударила меня по лбу. Я хлопнулась на пол, но тут же вскочила на четвереньки.

– АААААААААААААААААААААААА, – до ушей донёсся сперва звук, а потом глаза резанул свет. Свеча, которую держал пришедший, упала на пол и потухла.

Я, не обращая внимания на боль, проворно выползла на четвереньках из каморки и попала в коридор, устланный домоткаными половиками. Пол показался мне тёплым и родным, и я припала к нему всем телом, впитывая тепло. Потом рукой нащупала свечу и поползла туда, где на стене за поворотом неясно мерцал отблеск света.

Оглянувшись назад, я заметила в кромешной тьме открытую настежь низкую деревянную дверцу, которая вела в непролазную темень. Да уж, ни за что больше я не хотела бы там очутиться…

За поворотом было светлее – на стенах горели два факела. Ага! Поднявшись, я потянулась наверх, к теплу и свету, и зажгла крепко зажатую в кулаке свечу.

Погрев руки по очереди у пламени факела, я вдруг ощутила, как закололо пальцы на ладонях и ступнях .Начали отогреваться? Не отморозила ли я их, часом?

Осторожно ступая босыми ногами, я поднималась наверх по винтовой лестнице. Она была прорублена между двумя каменными стенами, и я избегала к ним прикасаться – они были ледяными. Ширина ступенек как раз позволяла свободно пройти одному человеку.

Наверху послышался топот ног и крики. Потом приглушённый шёпот: «Да ведьма, ведьма, говорю же! Не показалось, нет! Вот те крест!»

Я пошла быстрее, торопясь выйти в дом из подвала, чтобы меня не успели спихнуть обратно, в холодное подземелье. Когда последняя ступенька была преодолена и я взошла на устланный ковром пол, у прохода уже столпились люди.

Бабы были одеты в полосатые сарафаны, головы – в платках, мужики – в просторные штаны и рубахи, вышитые по вороту.

– Слава тебе, Господи! – пробормотала я и размашисто перекрестилась. Я в прошлом!

Толпа дружно отпрянула, а кто-то истошно завопил:

– Серебро, серебро неси! Да поживее!

Я стояла и смотрела на них, не двигаясь. Безусловно, являла собой жуткое зрелище. Наверняка вся синяя от холода, в светлой рубашке, босая, с распущенными короткими волосами и со свечой в руке. Ну чисто ведьма из Вия!

Тем временем кто-то притащил огромный серебряный поднос и, заслоняясь им, как щитом, начал наступать на меня, крича:

– Изыди, ведьма!

Я же во все глаза смотрела на себя в отражении подноса. Светлые русые волосы криво обкромсаны, бледное лицо с огромными синяками под глазами, искусанные в кровь губы. Глаза – огромные и синие. Хороша, Маша. Да не Маша!!!!!!!!!!

Я вцепилась двумя руками в поднос, выронив свечу. Разглядывала себя: не то! Не то лицо, не те глаза, не та женщина. Не Марья! Тело другое!

Я вдруг выронила поднос, который с громким стуком упал на пол, согнулась пополам и начала хохотать. Боже мой, я вернулась. Вернулась, мать твою!!! Но куда? И кем?!

Вцепившись в свои волосы, я начала их выдирать. Где Маша! Хочу Машу! Ну почему, Господи?

Внезапно чьи-то мягкие и тёплые руки подняли меня с пола и я увидела перед собой низенькую сухонькую старушку. Её глаза были широко распахнутыми и очень похожими на те, что я увидела в своём отражении.

– Внученька? – вопросительно спросила она и по дрожащему голосу я уловила неподдельное горе и внезапно проснувшуюся надежду.

– Бабушка, – прошептала я и почувствовала вдруг, как дрожу всем телом.

Старушка сняла с головы платок, обнажив седую голову, и накинула мне на плечи.

– Чаво уставились? А ну быстро, несите платье, тёплые носки, печь топите! Не видите – Аринка моя ожила!

Толпа итак уже успела поредеть, и кто-то и правда припустился бежать. Старушка же приобняла меня за талию и осторожно повела по длинному коридору куда-то вперёд и вправо.

По запаху тепла и поднимающейся опары я почувствовала, что мы идём в кухню. Живот подвело от голода, а всё тело начало сильно болеть. Я почувствовала, как с затылка потекла капелька крови.

Старушка тоже ощутила тяжёлую каплю, упавшую ей на рукав, и засуетилась.

– Ой, да что ж это такое творится-то, люди добрые… Угробили мне внучку-то, а! – запричитала она. – Воды грейте, да марш все из кухни! Лечить кровинушку буду!

И, усадив меня перед огнём, она накрыла меня стёганым одеялом и принялась колдовать за моей спиной над затылком, велев опустить подбородок на грудь.

Я же, ошеломлённая произошедшим, пыталась собраться с мыслями. Говор старушки, обстановка – всё походило на то, что время мы с Ёсей рассчитали верно. Но вот то, что я могу попасть в чужое тело, я не предусмотрела. Хотя… понимала же, что после молнии Марьино тело вряд ли выживёт… И всё же, уголёк надежды теплился. Как и вера в божественное Провидение.

Тем временем старушка копошилась в волосах, то больно надавливая и выпуская свежую кровь, чтобы не было нагноений, то промокая её чистой тканью, то осторожно промывая. Я сидела, терпеливо ожидая, и только прикусывала сухую губу, чтобы не вскрикнуть.

Рождение никогда не бывает без боли. Вот и ты, Маша, родилась. Только ты теперь какая-то Арина, и где ты очутилась на сей раз – одному Богу ведомо.

Глава 3

– Ну вот и всё, моя хорошая, – пробормотала старушка и поцеловала меня в макушку. Я всхлипнула. Нервы не выдержали. Мой фирменный неуместный хохот превратился в плач. Я ожидала всего, чего угодно – но не того, что я буду не я.

Какая к чёрту Арина? Какая бабушка? Я что – крестьянка? Меня угораздило вернуться в тело крепостной после того, как я была невестой самого царя? Вот уж, действительно, насмешка судьбы…

– Бабушка, – разлепила я спекшиеся губы. – А что со мной случилось?

– Ты погоди, погоди-ка. Давай-ка я тебе тёплого питья дам и одену, а опосля уж и разговоры будем разговаривать, – засуетилась бабушка и впихнула мне в губы выдолбленный деревянный кубок, в котором была какая-то янтарная горячая жидкость.

– Я немного медовухи боярской тебе погрела, чтоб силы влить. Ты пей, пей, родная, – кудахтала она, а я втянула носом воздух над кружкой. И правда – мёд. Жидкий, сладкий, животворящий. Пила мелкими глотками, стараясь не обращать внимание на тех, кто глазел на меня, то и дело пробираясь на кухню.

Бабка моя, видимо, обладала тут какой-то властью, потому что грозилась пришедшим и выгоняла их вон. За окнами стояла тьма – была непроглядная ночь, и я поняла, что всем в доме уже полагалось спать.

У печи возился молодой парень – стараясь не глядеть на мои босые ноги и голые руки, он подбрасывал в ненасытное нутро печи дрова и жарче разгонял огонь. Я же согревалась и оттого чувствовала боль во всём теле острее, чем раньше. Свернувшись в калачик, я подняла ноги на лавку и пыталась руками согреть ледяные пальцы на ногах. Только бы не отморозила…

Потихоньку оглядывала кухню. По стенам были развешаны пучки трав – я угадала зверобой, душицу, донник, полынь, чертополох и ещё какие-то странные пучки. Тут же связками висели луковицы. На верхней полке лежали рыжие продолговатые тыквы. Деревянная и медная посуда лежали на разных полках, а вот серебряная – в отдельном шкафу, куда проворная бабка убрала серебряный поднос и закрыла его на ключ.

У печки лежали дрова и в навесном шкафу красовались чугунки, ухваты, ещё какие-то незнакомые мне посудины. По бокам у стен стояли плетёные корзины. В одной лежали жёлтые репы, в другой – бурые бока свеклы. Странно, разве не в подвале хранят корнеплоды? Они же быстро прорастут на жаркой кухне?

Бочонки, бочонки – целый ряд. Пузатые стеклянные бутыли. Пол устлан половиками, сшитыми из ярких разноцветных лоскутов. Вдоль другой стены – длинная широкая лавка, а вдоль неё – такой же длинный стол. Я сидела на точно такой же лавке, поставленной с другой стороны этого чисто выскобленного стола.

– На-ка, одень, – оторвала меня от мыслей бабушка, протянув сарафан, душегрею и платок. – А ну, пошли вон, ироды!

Похоже, весть о моём чудесном воскрешении облетела весь дом, потому что у двери в кухню толпились люди. Кто-то уходил, кто-то приходил, и я сделала вывод, что терем большой и богатый, раз в нём обретается так много народу.

Бабка захлопнула дверь перед любопытными, и я начала одеваться. А ещё про себя решила помалкивать, да больше слушать, чтобы ненароком не ухудшить своё положение. Мне очень не понравились возгласы о том, что я ведьма, которые услышала во время своего эпичного появления.

Накинув сарафан, продев руки в домашнюю душегрею из парчи, сунув ноги в мягкие домашние туфли наподобие бабуш, я подивилась. Если я крепостная – то откуда такие наряды? Парча, вышитые туфли, яркий цветастый сарафан, по груди которого пришиты мелкие жемчужинки – явно не одежда простой крестьянки. Кто же я?

Бабушка тем временем расчёсывала мои волосы деревянным гребнем и сокрушалась:

– Ох ведь ироды-то, а. Кто успел уже косу твою знатную-то отрезать? Ах, какое богатство было – хвост густющий, толщиной в руку, да на вид – чистый лён! Узнаю, кто тебя обкарнал – прокляну!

Так вот оно что! Это пока я в подвале валялась, кто-то умудрился своровать мою косу? Кому такое в голову-то пришло?

– Да кому моя коса нужна, бабушка? – сказала я и удивилась низкому голосу. Надо же! Такой грудной, с хрипотцой. Хороша, видать, была Арина. Льняные волосы, коса толщиной в руку, синие бездонные глаза, высока ростом – бабка вон мне еле до плеча доходит. Да голос низкий, чарующий. Хотя, почему была? И теперь есть…

– Да мало ль кому! Продать басурманам, или колдовать вон… Ну, ироды, узнаю, прибью! – сверкнула синющими глазами бабка. С характером!

– Это ничего, бабушка. Давай сделаем пучок да под косынку уберём! – прервала я её стенания.

– А и то, правда! – и бабка вытащила из-за пазухи ленту и вплела её в косу. Волосы до плеч – эка невидаль, да с ними ещё легче управляться, чем с длинными!

Я взяла косу, замотала в низкий пучок и потянулась за косынкой. Повязала её назад, по-крестьянски, а бабка подала венец – головной убор, очень похожий на кокошник. Только пониже в середине и концы его более высокие, не сужаются до ширины ленты.

Повязала, да поохала:

– Ну вот ты и снова на себя похожа! Красавица моя! Щёчки жизнью налились, да порозовели. Ты токмо побереги себя, как рана на голове заживёт, в баньку тебя свожу. А пока не стоит. А опосля-то я тебя сама попарю, с травками заветными, да с притираниями, пуще прежнего будешь! – и бабушка ласково прижала меня к своей груди.

– Ты поешь, поешь, милая, – она пододвинула ко мне белёсый овсяной кисель, краюху ароматного хлеба и налила ещё горячей медовухи. Я быстро съела всё подчистую.

– Машка! – я вздрогнула, а на зов бабки прибежала молодая девица с заспанными глазами. – А ну прибери тут да за печкой пригляди, а я пойду внучку в покои её отведу, пусть отдыхает. Дождись меня, как приду, так отпущу. Да только не засни мне! А то получишь так, что сидеть потом не сможешь!

Покои? Становится всё интересней и интересней. Бабка крепко взяла меня за руку и повела на второй этаж по величественной деревянной лестнице, устланной ковровой дорожкой. Как и в поместье Салтыковых, тут подклеть – подвал – был каменным, а вот первый и второй этаж сложен из брёвен. Здесь было теплее и дышалось легче, чем в холодном подземелье.

На втором этаже из небольшого коридорчика двери вели сразу в четыре разные комнаты. Но мы прошли мимо них и вышли на галерею – крытый переход в следующее здание, с окнами по обеим сторонам. Тут было прохладно. Выйдя на такой же лестничной площадке, я заметила четыре двери в комнаты. Получается, планировка была зеркальной. Старушка же, не тратя время зря, толкнула самую крайнюю дверь и, схватив факел со стены, внесла его в комнату.

Я вошла и сразу же отшатнулась – здесь окна и шкаф были завешаны чёрной тканью, которую бабушка тут же сорвала. На столике у кровати и у окон стояли заплывшие свечи, которые она стала поспешно зажигать.

Воздух был тёплый – я подошла к светлой печи, покрытой узорчатыми изразцами, и прислонилась к ней всем телом. Хотелось вобрать в себя тепло до последней клеточки, согреться, почувствовать себя в безопасности.

Бабушка подошла, погладила по руке.

– Никак не согреешься, ясная моя? – смотрела пытливо в глаза. Я кивнула.

– Ну, ну, не бойся. Всё теперь хорошо! Рана твоя заживёт, и ты снова запоёшь, расцветёшь, ярочка моя!

Она гладила меня по руке, а мне хотелось заплакать.

– Бабушка, расскажи, что со мной случилось? Я ничего не помню!

– Охо-хо, горюшко ты моё, – прошептала она. – Да коли б кто знал, что приключилось-то с тобой. Ночью, говорят, ты ходила с закрытыми глазами, да вот с лестницы-то и сверзилась! Ещё день назад скакала да прыгала, как козочка, а вчера ночью услышали мы грохот, да прибежали, а ты уж бездыханная лежишь…

Бабушка заплакала, вытирая глаза кончиком передника. Мне стало её жаль, и я притянула её к груди. Она отстранилась, посмотрев на меня снизу вверх:

– Ужо как я тебя выхаживала.И чуяла ведь – дышишь. Незаметно, как летний ветерок, но есть дыхание… Но к вечеру ты побледнела, похолодела… Вот боярин и велел в подвал снести, чтобы завтра похоронить… А нет, права я была! Живая ты! Только вот чья-то подлая душонка пробралась-таки, косу тебе отрезала. Ух, узнаю, не сносить тому головы!

Бабка взяла себя в руки и прошептала:

– Ты ложись, отдыхай. А дверку-то я запру, чтобы ты по ночам больше не ходила! Или ты сама запри изнутри, вот ключ-то я тебе и оставлю.

Она вышла, подождала, пока я запрусь изнутри, и пошаркала обратно в кухню. И я, наконец-то, осталась одна. Ключ в моей руке приятно холодил кожу. Запершись в комнате, я почувствовала себя значительно лучше. Вдох-выдох, Маша. Кажется, шалость удалась, хоть и с поправками. Настала пора действовать.

Первым делом надо было обыскать комнату, чтобы понять, кто я такая и какое положение занимаю в доме. В шкафу лежали важные девичьи вещи.

“Надо же, не растащили, ироды”, – подумала я. – “Косу отрезали, а имущество не спёрли!”

Осторожно перебирая гребни из дерева и кости, расшитые налобные повязки, ожерелки, покрытые неровным речным жемчугом и гранёными бусинами, я удивлялась.

“Кто ты, Арина? Бабка у тебя на кухне служит, но упакована ты знатно. Не может быть у крестьянки стеклянного флакона с деревянной пробкой, внутри которого – дай угадаю – розовое масло? Да оно целое состояние стоит!”

В маленькой деревянной коробочке с крышкой я нашла тоненькие полоски серебряных колечек с камушками и без. На двух моих пальцах красовались золотые ободки – два колечка на левой и правой руке. На груди, на простом шнурочке из плетёных хлопковых нитей, красовался маленький золотой крестик. В другой коробочке лежали длинные серьги и подвесы. Височные и налобные украшения, нитки из бисера и россыпь из бусин, очевидно, для вышивания.

В нижнем ящике шкафа были ровными стопочками сложены тонкие рубашки из белёного полотна. Моток разноцветных шёлковых лент. Высокие стопки с сарафанами.

Сундук в углу был полон вещами из приданого – тут были полотенца, медная посуда, простыни из мягкого льна, верхняя одежда, меховая муфта на руки. Я всё больше мучилась загадкой – кто я? Богатое приданое, собственная комната в высоком тереме, на одном этаже с хозяевами. Дорогие украшения, одежда, притирания.

Просторная комната – деревянная кровать с пологом, лавка, стол и – о Боже – зеркало!

Это действительно было зеркало! Я потрогала его руками и присвистнула – не зеркало, а тщательно отполированное серебро, но видно себя прекрасно!

Огромные синие глаза, обрамлённые чёрными ресницами. Тёмные брови – не какие-нибудь там светлые или русые, которые размывали лицо. Нет, выразительные и яркие брови и при этом светлые волосы. Разве такое бывает? Черные ресницы, как стрелы, обрисовывали глаза и делали взгляд выразительнее, а синий цвет глаз – ещё ярче. Густые волосы сейчас скрывала косынка, и я сняла её, разглядывая себя. Волосы цвета вычесанного льна, которое я как-то раз, в имении Салтыковых, держала в руках. Тогда льняной хвост отливал тусклым платиновым оттенком – вот и сейчас мои волосы, вновь расплетённые и собранные моей рукой – отливали таким же тусклым цветом, как изабелловая окраска у лошади. Боже мой, да я настоящая красавица!

Полные розовые губы, сейчас покрытые трещинами и язвочками. Точёный подбородок, идеальный угол молодости. Маленькие ушки с дырочками для серёжек.

Я поспешно скинула и сарафан, и сорочку, оставшись нагишом на тёплом красном ковре. Осмотрела себя: полная упругая грудь, тёмно-розовые соски, впалый живот… Чудо как хороша! Длинные ноги, тонкая талия… Крепкая попа, изящный изгиб бёдер. Мне снова повезло!

Вспомнив Феофила, я невольно провела руками по бледному телу – а могла ведь и в ту бабку попасть, которая меня внучкой зовёт…

Довольно хмыкнув, я решила, что мне всё-таки повезло. Я в тепле, ко мне хорошо относятся, у меня дорогие украшения и одежда. Для первого дня этого достаточно. Завтра будет утро, и я потихоньку разузнаю здесь всё. Кто я? Какой сейчас год? Где мы находимся? И самое главное – что с моим мужем и сыном?

Я накинула чистую, благоухающую травами сорочку из шкафа – не хотелось больше находится в той, пропахшей холодным подвалом и смертью, и залезла под пуховое одеяло. Дунула на свечу, погасив её, и погрузилась в кромешную темноту.

***

Кто-то скрёбся в дверь и тихонько постукивал по ней, требуя впустить. Я замерла и прислушалась. Но человек не уходил. Он тёрся об дверь, как огромный кот, и требовал впустить. Я похолодела. Осторожно спустила ноги на пол и на цыпочках, не дыша, прошла к двери. Прислонила ухо к тёплому дереву.

Человек прижался к ней всем телом и что-то бормотал, продолжая скрестись в дверь. Наконец, любопытство пересилила и я пошла за ключом, намереваясь отпереть и узнать о себе немного больше.

Вставив ключ в замочную скважину, я почувствовала, что создание по ту сторону деревянного полотна замерло. Я провернула ключ и на секунду помедлила – уж больно странным казалось мне ночное посещение.

А, к чёрту! Где наша не пропадала? Марья я или нет?

Приоткрыв дверь, я отошла на пару шагов и напряжённо вгляделась в темноту. Высокая тень скользнула в комнату и закрыла за собой дверь, снова провернув ключ в скважине.

Через секунду сильные руки обхватили моё тело и прижали к себе. Терпкий мужской запах ударил в нос, колючая щека потёрлась об мою шею, горячечное тепло обволокло вместе с его объятиями.

Всё тело, прикрытое только тонкой тканью, ощутило желание человека, облапившего меня. Темноволосая голова блуждала меж моих рук, губами впиваясь в кожу и шепча еле различимые слова:

– Моя… вернулась… Живая!

Руки лихорадочно гладили спину, задирали рубашку, неверяще гладили тело. Я ощутила, как горячая волна возбуждения поднялась с самого низа, захотелось прижать к себе эту тёмную голову, вдохнуть в себя запах волос и запустить в них пальцы.

Меж тем мужчина гладил меня по льняным распущенным прядям, нырял в них лицом, потом принимался изучать моё тело своими огромными ладонями. Я по-прежнему не видела его лица, но уже был готова ответить. Я внезапно поверила, что это – Михаил. Слишком уж знакомыми были волосы, руки, его силуэт и даже запах.

Запрокинув голову назад, наслаждалась поцелуями, подставляя шею, я не хотела лишаться иллюзий. Ведь моё тело – не Машино. Я теперь – какая-то Арина. Красавица, ни в чём не нуждавшаяся в этом доме.

И если сейчас окажется, что этот страстный мужчина – Марьин муж Михаил, то это будет означать, что он уже нашёл мне замену. Так быстро и так больно…

Закрывая глаза, я позволяла себе верить, что держу в объятиях Михаила. В конце концов, какая разница, кто я, если он – это он? Ведь Маши нет, она мертва. А я – живая, я здесь. Прикрыв глаза, я неожиданно для себя утробно застонала…

Набравшись храбрости, наконец, отстранилась от мужчины и подняла его лицо, силясь разглядеть его черты. Но в комнате было очень темно. С улицы, сквозь закрытые ставни, не проникал даже лунный свет.

– Это и правда ты! Я не поверил… Чудо!

Мужчина бормотал, окончательно сняв с меня рубашку и оставив полностью обнажённой. Я дёрнулась, отталкивая его от себя, и отбежала к кровати.

– Нет! – прошептала в темноту, боясь, что нас кто-то услышит.

– Почему? – услышала шёпот прямо над ухом и покрылась гусиной кожей. – Ты нездорова?

– Да! – я выставила ладони, как щит, прижав их к его груди. – Не сегодня! Принеси свет!

– Зачем?

– Хочу посмотреть на тебя.

Я скорее угадала, чем увидела, как он расплылся в ухмылке.

– А себя покажешь?

– Да, – я была готова пообещать ему хоть чёрта лысого, чтобы он поскорее принёс свет. Больше не буду так опрометчиво задувать свечу! Пусть лучше всю ночь горит, чем так, в полной темноте, угадывать, что за мужчину занесло в мою спальню.

– Я быстро, – прошептал он и метнулся к двери. Послышался звук ключа, поворачивающегося в замочной скважине.

Я, не теряя ни минуты, нащупала на полу сорочку и быстро надела её, пытаясь оставить между нами хоть какую-то преграду.

Дверь скрипнула, и я увидела отблеск света, скользнувший в комнату. Дверь закрылась, ключ снова провернулся.

Мужчина шагнул ко мне, держа свечу у лица, и сердце дрогнуло. Знакомые черты лица, сердце неровно стучит… Зачем он сбрил бороду? И тут мужчина улыбнулся и сердце ухнуло вниз, забившись где-то в пятках.

– Борис? – это был родной брат моего мужа, наглый интриган Борис Салтыков. Циничный царедворец, который интриговал против меня, и который проворачивал свои делишки вместе с матушкой Государя.

– А ты ожидала кого-то другого? – ухмыльнулся он и протянул руки ко мне. – Иди сюда, я тебя согрею!

Внезапно всё встало на свои места. Тёмные волосы, похожий силуэт, руки, даже запах… У Бориса не было жены, он принципиально не хотел женится. Значит, кто я? Любовница?

Я закрыла руками лицо и застонала. Ну и насмешки у тебя, Господи! Вот это я точно – попала!

Глава 4

С утробным смешком Михаил… нет, нет же! Борис притянул меня к себе и погладил по голове.

– Сильно приложилась-то? – поинтересовалась он, осторожно ощупывая мою голову.

Я, прижатая к его плечу, молча кивнула. Он приобнял сильнее, принимая мою нервную дрожь за холод.

– Пойдём в постель, погреешься, – сделал движение к ложу, где мягко белела пышная перина.

Я вырвалась, глядя на него дикими глазами. Помотала головой, а потом обхватила себя руками и отступила от него на шаг. Да как он может! Совокупляться со вчерашним трупом!?

– Да пошли, пошли, я тебя хорошенько укутаю и посижу с тобой. Не трону!

Не сводя с него глаз, я опасливо перебежала босыми ногами по ковру к кровати и забралась на неё, до горла натянув одеяло. Дикая дрожь, что сотрясала тело, мешала говорить. Я боялась ненароком выдать себя, и тело само проявляло еле сдерживаемое напряжение.

– Как же ты дрожишь… прислать кого с грелкой в ноги? – Борис наклонился, близко-близко разглядывая моё лицо. Будто бы силился рассмотреть, и не узнавал.

Я помотала головой второй раз, отказываясь от грелки. Как его выпроводить отсюда? Мне нужно остаться одной и всё обдумать, но пока здесь был этот полуодетый мужчина, мысли отказывались повиноваться. Тело не слушалось – оно жило своей жизнью. Нервная дрожь, ледяные руки и ноги, горло сковал спазм. В комнате ощутимо потеплело, от печи шли волны тепла. Но внутрь тела не попадали…