Жена Дракона

В ужасе захлопнув дверь, Катя ткнулась лицом в пахучий дерматин. Тошнота подкатила к горлу, и пришлось сесть на паркет. От сквозняка запах должен был быстро истаять, но, казалось, въелся во в неё самоё.

– 

Мама?

– 

Все нормально, малыш.

Чья это кровь? Чья бы ни была, Катя знала, кто принёс её к дверям их дома. Если хотел запугать, у него получилось. На ватных ногах Катя доползла до кухни, взяла сотовый и набрала номер Сергея. Ожидание показалось вечностью.

– 

Да, Екатерина Алексеевна.

Она едва не взвыла от облегчения.

– 

У нас на лестнице кровь.

– 

Что, простите?

– 

Кровь, везде кровь! Лестница вся в крови!

– 

С вами все в порядке?

Отлично, он принял ее за чокнутую.

– 

Со мной да. Ради бога, приезжайте… или…

Она хотела сказать «пришлите кого-нибудь», но промолчала. Ей хотелось, чтобы приехал именно он.

– 

Я уничтожу тебя, – Дракон сказал это таким будничным тоном, что Катя даже не сразу поняла, что он имеет в виду.

– 

Что?

Гудел блендер: она готовила пюре для дочери.

– 

Я сказал, если ты или твои родители – князья Мышкины – задумают поднять на меня хвост, я вас изничтожу.

Катя выключила блендер, отставила в сторону пластиковую чашу с готовым пюре и посмотрела на него. В груди стало тесно, и она расстегнула пуговицу на кофточке.

– 

Что случилось?

Она не могла взять в толк, что ему не понравилось. Ещё минуту назад они говорили, как ни в чем не бывало, о планах на праздничные дни.

Дракон швырнул на стол перед ней журнал. Накануне Катя купила его в киоске по пути домой, но прочитать так и не успела – её сморило, едва она опустилась на сиденье. Сон по пять часов в сутки давал о себе знать.

Это был обычный желтый журнальчик из тех, что пачками продаются в метро и на вокзалах. Она собиралась выбросить его в урну, чтобы не попался на глаза мужу, который не одобрял напрасных трат. Она даже не заметила, что на третьей странице красовалась статья: «Борись до конца: как звездные матери судятся с отцами за детей».

– 

Перестань, это же просто статья. Я даже не читала её. Просто популярная тема…

– 

Замолчи! – заорал он, и рот его скривился, став похожим на английскую S. – Вечно вы что-то замышляете против меня, шушукаетесь, болтаете, смеётесь, – он задохнулся и вынужден был осушить стакан воды. – Только попробуй, – хрипло подытожил он. – Я уничтожу вас всех, а тебя утоплю в твоей собственной крови!

35

– 

Эксперт сказал, что кровь свиная.

– 

Я должна радоваться?

Катя промокнула лоб салфеткой и перехватила трубку поудобнее. Она задремала, и звонок ворвался в её сон, испугав до холодного пота.

– 

Нет, просто сообщаю факт.

– 

Вы понимаете, что это он?

– 

Возможно. Но доказательств у нас нет. Камера у входа в парадную засняла неясную фигуру в капюшоне.

– 

Сукин сын, – вырвалось у Кати.

– 

Согласен.

– 

Это предупреждение. Мне. Он показывает, что со мной будет, если я не отдам ему Танюшу.

– 

Он просто псих. Но я не могу посадить его за это.

– 

«Я не могу посадить его», – передразнила Катя. – Слышу уже полгода. В следующий раз он подкинет к вашей двери мою голову.

– 

Ка… Екатерина Алексеевна!

– 

Да пошёл ты.

Катя отключила телефон. Перед глазами плыли круги. Она прошла на кухню, распахнула створку окна и высунулась наружу. Легче не стало. Сделав несколько глубоких вдохов, она опустила взгляд на бульвар. Тёмная фигура неподвижно застыла под фонарём. Лица Катя разглядеть не могла, но знала, что он смеётся.

Сны приходили вереницей чудовищ. Они наклонялись к кроватке Танюши и мохнатыми паучьими лапами касались нежного личика. Катя просыпалась от собственного крика.

Иногда казалось, что из комнаты откачали кислород: она хваталась ртом за душный воздух, и тут же выпускала его, как бесполезный балласт, падая в бездонный колодец.

Пытаясь выбраться наружу, Катя ломала ногти, цеплялась за липкие от пота простыни и боковины кровати, чтобы не упасть. Руки искали опору и не находили. Она уже не кричала от ужаса, только глухо стонала и вздрагивала.

Таня лежала с открытыми глазами среди призрачного сумрака ночи, боясь сделать шаг в сторону Катиной кровати. Её пугало, что мамы там не окажется, и рука наткнётся лишь на остывшие простыни.

36

Часы показывали пять. Катя сварила кофе, но пить не стала: он показался горьким, как желчь.

Поцеловав спящую Танюшу, Катя надела чистую белую рубашку и чёрную юбку, в которой ходила на занятия, тщательно причесалась и накрасилась.

В подворотнях таилась ночная прохлада, но небо уже сияло летней нестерпимо яркой синевой. Катя шагала широко и расторопно, точно зная, куда идёт.

Солнце жарко горело на куполах Оптиного подворья и масляными бликами растекалось по Неве. С раннего утра над крышами и тротуарами Васильевского колыхалось душное марево. Воздух прилипал к лицу, как мокрый платок. Вокруг чёрных боков ледокола “Красин” широкая река напоминала мелководье провинциального затона. В зеленоватой глубине призрачно колыхались водоросли, от воды исходил едкий огуречный запах. Пожилой краснолицый мужичок пытался что-то выловить из отравленной воды.

Катя остановилась у парапета. Прохлада реки манила. Парапет низкий, перевалиться через него – невелика наука…

Однажды Дракон едва не свёл её с ума. Тогда она чудом удержалась на грани безумия, но теперь, видимо, черед настал.

Началось с банальщины: Дракон утверждал, что «Белую ленту» они посмотрели вместе. Катя готова была поклясться, что никогда не видела фильм, но он пришёл в бешенство, будто от этого зависело все в его жизни.

– 

Как ты можешь не помнить! – вопил он, топая ногами. – Я принёс тогда рахат-лукум, мы заварили травяной чай…

Катя вспомнила и лукум, и чай, но фильм ей почему-то представлялся другой. Впрочем, спорить она не стала: себе дороже.

Через некоторое время случилась другая история, гораздо более неприятная. Катя переживала один из худших дней лунного месяца, когда одновременно болят голова, живот и поясница, а перед глазами пляшут зеленые круги. Она с трудом дошла до плиты, чтобы приготовить Дракону завтрак и собрать контейнер с обедом на работу. Двигалась Катя медленно и неловко, перевернула чашку с кипятком, и в итоге Дракон прогнал её из кухни.

К вечеру стало немного легче: поясница и живот, замотанные тёплым шарфом, болели по-прежнему, зато дурнота немного отступила, и Катя осмелилась на вылазку за чаем – от дивана до плиты и обратно. Тут-то и заявился Дракон, да не один, а с двумя коллегами-учёными. Увидев Катю – с немытой головой, опухшую и укутанную с головы до ног, они поспешили откланяться, зато Дракон пришёл в неописуемую ярость. Он её, видите ли, предупреждал, что они придут, и она согласилась! Катя могла допустить, что он что-то такое упоминал, и даже признавала, что кивнула головой, думая о том, как бы не сползти по стене от головокружения и тошноты, но тут Дракон перегнул палку. По его словам, она, якобы, утром чувствовала себя прекрасно, и устроила представление только, чтобы ему насолить!

А потом началось: Дракон приходил вечерами и твердил, что звонил ей в обед и просил что-то сделать. Катя показывала ему список входящих, но он утверждал, что они говорили по домашнему телефону.

Он рассказывал друзьям и знакомым небылицы про её семью, а потом утверждал, что этими историями она сама с ним когда-то поделилась. Она стала всерьёз опасаться, что у мужа развивается преждевременная старческая деменция.

После рождения Танюшки «розыгрыши», как называла их Катя, прекратились, и она вздохнула с облегчением.

Однажды, придя домой после занятий, Катя решила сварить гречневую кашу, но оказалось, что крупа закончилась. Она была уверена, что несколько дней назад покупала пачку, но в банке не осталось ни крупинки. Катя полезла за пшеном, но и его тоже не оказалось. Открывая банки одну за другой, она чувствовала, как по спине бегут мурашки: исчезли сахар, соль, мука, макароны. Она готова была поклясться, что всё было ещё утром, но теперь… Она сходит с ума?

Дракону Катя, разумеется, ничего не сказала. Когда они сели ужинать картофельным пюре, он странно посмотрел на неё. У Кати внутри все переворачивалось от ужаса: она сходит с ума, она всё забывает, она…

– 

Катюша, все в порядке? – спросил он. – Кажется, ты меня разлюбила, пюре совсем не солёное…

Похолодевшей рукой она протянула ему солонку, в которой на дне оставалось немного слипшихся кристалликов. Дракон недовольно скривился.

После ужина Катя взялась за уборку: работа по дому всегда успокаивала и настраивала на нужный лад. Она вымыла пол и, собираясь вылить грязную воду в унитаз, приподняла сиденье, чтобы не забрызгать. Под ободком унитаза она увидела прилипшие зёрнышки. Катя наклонилась, чтобы рассмотреть их. Крупинки гречки. Объяснение всему этому могло быть только одно – муж нарочно высыпал крупу в унитаз. Чтобы подшутить над ней? Наверное. в глубине души она знала ответ: Дракон начисто лишён чувства юмора, он просто хотел свести жену с ума.

Некстати вспомнились родные уральские реки: красавица-Кама, тёплая, как парное молоко, Сылва, угрюмая и мощная великанша Чусовая – так далеко, будто и не с ней вовсе.

– 

Сударыня…

Слово царапнуло сознание, как сухая ветка, но Катя только криво усмехнулась. Перед глазами плясали волны, по прихоти игры света делаясь то бутылочно-зелёными, то кобальтово-синими. Легче. Когда холодная вода вольётся в лёгкие вместо жаркого воздуха, сразу станет легче…

– 

Гражданка…

Тяжело, словно таща из болота облипшие грязью сапоги, Катя выдернула себя из вязких трущоб подсознания и обернулась на голос. У парапета стоял пьяница – из тех, кто проводит с удочкой целые дни, а вечером уходит с пустым ведром. На опухшем лице сияли глаза – совершенно трезвые и бесконечно мудрые. В их иконописной глубине пряталось понимание: всё знал и не осуждал, а жалел.

«Лишив дочь матери, ты ей не поможешь. Ты отдашь её прямиком в лапы злу – сама. Это не пугает тебя? Разве это не страшнее того, что ты намереваешься сделать? Там, в глубине нет отрады и упокоения. Там вечные муки и могильный холод, терзания и пустота. Ты хочешь сдаться? После всего того, что ты пережила?»

Он молчал, его губы не шевелились, но Катя слышала голос так отчетливо, словно он звучал в её голове, заглушая истеричные драконьи вопли. А может, так оно и было?

37

Чары рухнули. Зыбкая синева уже не манила – пугала. Неужели она, Катя, думала мгновение назад о том самом?

Прочь!.. Быстрее, быстрее… Линии встретили пыльным теплом, обняли, загородили от страшной ворожбы. Стук каблуков гулко отдавался от стен, прохожий с удивлением оглянулся вслед бегущей женщине.

Как она посмела бросить Таню?! Как могла помыслить о таком?! Бежать в туфлях и узкой юбке было неудобно, да она никогда и не умела бегать, всегда только задыхалась да хваталась за бока…

В детстве Катю крестили по настоянию бабушки Тани, но родители верующими не были, поэтому в церкви она оказывалась редко. В П. всё шло хорошо и правильно: Мышкины жили на земле, в маленькой пятиэтажке на дне зелёного лога, а Бог царил где-то вверху, на облаках, и присматривал за Катей, чтобы не наделала глупостей. Катя представляла его таким, каким обычно рисуют для детей – седым, бородатым, одетым в белое. В её мыслях Бог был похож на Николу-угодника с бумажной иконки, прислонённой к томикам Пушкина в родительском книжном шкафу. Уезжая из П., она помахала Николе рукой, а он, наверное, благословил её, потому что был добрый и всегда помогал сдать контрольные.

С поступлением на филфак Никола, наверное, тоже подсобил. В Москве Катя впервые пошла в храм по собственному желанию: ей было грустно и страшновато, а церковь напоминала Слудскую – ту, в которой она привыкла бывать. После скоропалительной первой свадьбы она зачастила в храм. Из её жизни пропала лёгкость и чистота юности, и эти перемены пугали. Она жаловалась Богу на свою нелегкую судьбу, плакала, глядя на колеблющееся пламя свечей, и сбивчиво просила о чём-то насущном и, как казалось теперь, глупом… Становилось легче, и Катя снова забывала о вере, стиснутая со всех сторон ежедневными бедствиями.

Дракону не нравилось, что она ходит в церковь. Его бог, наверное, такой же исключительный и высокомерный, жил у Дракона в душе. Этот бог считал нормальным кричать на жену и маленькую дочь, громить дом и ругаться страшными словами.

У Дракона в голове царил кавардак: он считал себя истинным христианином и глубоко верующим человеком, но с умным видом рассуждал об ауре, карме и астрале. Гордый тем, что лишён предрассудков и не склонен к суевериям, он взорвался, вырвал у Кати газету и разметал её по квартире, когда она решила прочитать вслух гороскоп на неделю.

Он не любил бога, но боялся его. Его представление о том, что есть грех, пугало Катю. Ударить или убить человека ради верной идеи он считал нормальным, зато однажды набросился в трамвае на незнакомую женщину за то, что у её маленькой дочери были проколоты уши. «Шлюх растите?!» – орал он в лицо женщине, отвернувшись от Кати, мечтающей провалиться сквозь пол и асфальт прямо к центру земли. Но истинной целью его слов снова оказывалась Катя, которую он считал едва ли не вавилонской блудницей. Она – о ужас! – недавно купила комплект кружевного белья.

Однажды Катя захотела поговорить о своём несчастье с батюшкой – он был молодой, не особенно строгий, и казался приветливым. После окончания службы она торопливо пошла в его сторону, но вдруг представила, что придётся всё рассказывать и переживать заново, и остановилась. Она испугалась, что её не поймут. Без конкретных примеров образ Дракона терял одиозность.

Когда Катя начинала делиться своими переживаниями, нужные слова ускользали от неё, как вишневые косточки из пальцев, и она молола откровенную чушь. Стоило ей открыть рот, как перед мысленным взором представали те, кому она уже пыталась пожаловаться: они смеялись, отмахивались, хмурились, и отвечали, что, мол, зажралась, таких мужиков, как её муж, с руками отрывают, и сама, кажись, не святая. «Не святая!»

Она стояла посреди опустевшей церкви, глядя, как батюшка, наклонившись к седой старушке вдвое ниже его ростом, внимательно слушает и сочувственно кивает головой. Катя почувствовала себя липкой и грязной, и почему-то подумала, что она в сотни раз хуже этой благообразной старушки и милого улыбчивого батюшки. Страх сковал её. Она развернулась и почти выбежала из храма.

Впереди замаячил Большой проспект, за ним – Средний. Автомобильный выхлоп обдал лицо тёплой удушливой волной. Всё поплыло перед глазами. Небо, дома, тротуар, бело-голубые глянцевые троллейбусы закружились каруселью. Хватая воздух ртом, Катя привалилась к пыльной стене дома; грудь разболелась от жадного дыхания; едкий пот заливал глаза.

От одного проспекта до другого она шла медленно, осторожно, боясь оступиться и упасть. Всё, что проплывало перед глазами, казалось таким родным и прекрасным: облепленные пылью и копотью дома с бездонно-голубыми окнами, скверы с куцей зеленью, и тесные дворы, подворотни, из которых несло мочой…

Отдышавшись, Катя снова побежала. Вдруг Таня проснётся и не найдёт её… как она только могла придумать такое? Как?

Вот линия, дом, парадная… Катя рванула дверь, с облегчением окунаясь в сырую прохладную полутьму. Стены, неаккуратно замазанные казенным голубым, остатки лепнины, солнечный луч с пляшущими в нём пылинками, под лестницей – детская коляска с грязным козырьком, в которой соседи-алкоголики возили уже третьего ребёнка… Она как будто впервые увидела все это, родное и убогое, как разрушенный деревенский храм.

Катя всхлипом втянула воздух, пропитанный крысиной затхлостью – он легко вошёл в лёгкие, наполнил болезненной любовью к миру. Она ринулась вперед, к Тане, и с размаху влетела во что-то жесткое, как прессованная резина.

Кто-то схватил Катю поперёк тела, зная, что та вот-вот сползёт по стене и растечется на выщербленной метлахской плитке. Она не сопротивлялась, ощутив знакомый запах бергамота и мускуса, неизменно сопровождавший появление участкового. Дракон пах тимьяном и винным уксусом, и иногда едва уловимо – серой. Близорукая от рождения, Катя воспринимала мир букетом запахов.

– 

Катя, что?! – он силился заглянуть в лицо, отливающее голубоватой извёсткой.

– 

Серёжа…

Она дернулась, как от внезапной боли, рванулась прочь, но тут же снова приникла всем телом. Её сотрясла крупная дрожь, зеленые волны качались перед глазами, запах свиной крови лез в ноздри – пережитый ужас не спешил покидать тело.

– 

Катя, что ты, что ты… Перестань.

Она не замечала, что плачет навзрыд, потому что совсем отвыкла от лёгких слёз. Чужие руки гладили по лицу, голове и спине, как ребёнка, хрипловатый голос шептал неразборчиво-нежное… что, если она несётся ко дну, и всё это – лишь агония погибающего сознания? Катя оборвала плач, вскинула голову, рванулась вперёд и, затаив дыхание как ныряльщица, поцеловала его. Губы показались солеными от слез. Помешательство – не подобрать другого слова. Словно не понимала, что делает… и всё понимала. Как будто опухоль лопнула. Она боялась: оттолкнёт, но он ответил на поцелуй и прижал её крепче.

Катя вывернулась из объятий и побежала по лестнице. Щеки полыхали от радости и стыда. Стук каблуков ввинчивался в тишину сонного дома, как автоматная очередь. Где-то глухо залаяла собака. Она влетела в квартиру, захлопнула дверь и без сил рухнула на скамейку. Первым делом сбросила туфли: одна сама отлетела к стене, другую Катя с наслаждением запустила в угол, потом, обрывая пуговицы, стащила промокшую от пота и слёз блузку. Юбка упала к ногам чёрной лужицей. Закутавшись в банный халат, она скользнула в комнату.

Таня спала. Солнечные квадраты высвечивали спокойное личико и мирную ёлочку паркета. Радуга запуталась в подвесках люстры, украдкой ползла по стене к потолку. Катя дотронулась пальцами до губ и тихо рассмеялась.

Дракон

Рука болела невыносимо. Сегодня дракон вернулся раньше обычного и застал их безмятежно поедающими суп из кореньев. Драконы не едят супы. Он взревел, полоснул крыльями воздух. Пыль запорошила им глаза. Защищаясь, она вскинула руку к лицу.

Манерка, в которой кипятился суп, подлетела, подхваченная мощной струёй воздуха, и ударилась о стену. Суп выплеснулся на неё, не задев, к счастью, девочку.

Толстая расшитая ткань уберегла грудь и шею, волосы спасли лицо, но руку ошпарило до кровавой красноты и пузырей.

– 

Спишь?

Девочка подползла, ткнулась лохматой головкой в тёплый бок.

– 

Я принесла снег, – прошептала она. – Приложи, будет не так больно.

Губы дрогнули в беззвучном рыдании. Снег немного облегчил боль, но осознание обреченности не проходило.

А снег все сыпал и сыпал – горький и серый, как пепел.

38

В начале июля родители увезли Таню на Урал. Катя почувствовала странное облегчение, как комендант крепости, из которой загодя, до кровавого штурма, удалось вывезти мирных жителей.

Впрочем, после истории со свиной кровью дом больше не казался крепостью. Железная дверь не могла спасти от Дракона. Выяснилось, что он живёт внутри неё.

Его острые когти царапали ежедневно. Она забывала вынести мусор, и к утру на кухне появлялся неприятный запах – вкрадчивый голос Дракона нашёптывал: «Ты никуда не годишься». Она устраивалась в кресле с книгой и слышала: «Ты ленива и эгоистична». Стоя у зеркала, она разглядывала мягкий выпуклый живот и плоскую грудь, а в голове звучало: «Взгляни на себя, Катюша, ты – мышь, ни один мужчина, кроме меня, не ляжет с тобой в постель».

Зачем Сергей («Серёжа» – произносила она со сладким трепетом, как школьница) всё это затеял? Зачем зовёт её гулять, приносит цветы, пьёт чай на кухне? Они больше ни разу не поцеловались (разумеется, кому она нужна, кроме Дракона), но он упорно продолжал звонить и приходить. Катя терялась, забывала, как себя вести, и путалась в знакомых словах. Неловкость передавалась ему. Вечерами они что-то смотрели по телевизору, но не обсуждали. Оба тяготились молчанием и не решались заговорить, а если обращались друг к другу, то всё было невпопад, неловко и глупо.

Сергей по-хозяйски чистил на кухне картошку, заваривал чай, когда она влезала на табуретку, чтобы достать банку с кофе, по-дружески грубовато держал за талию, но, случайно задев её грудь ладонью, краснел, как школьник.

Однажды они сидели друг напротив друга и пили медленно остывающий чай. Разговор не клеился. Вдруг Сергей спросил, исподлобья глядя на Катю:

– 

Я тебе совсем не нравлюсь?

– 

Что? – Катя подумала, что ослышалась.

– 

Говорю, ты меня совсем не рассматриваешь… как мужчину?

Это случилось так неожиданно, что Катя рассмеялась – то был один из её обычных нервных смешков, но Сергей резко встал и, не прощаясь, ушёл. Катя сначала опешила, потом расхохоталась громко и чисто:

– 

Господи, дураки мы, какие мы дураки…

Кате нравилось, что Сергей говорит просто и ясно. Дракону это никогда не удавалось. Однажды он затеял с полуторагодовалой Танюшей разговор о прекрасном – про фибры, ауры, тонкие миры. Таня не слушала, возилась с игрушками, но он не успокаивался. Катя позволила себе неосторожно улыбнуться.

– В нашем доме, Екатерина, – обиженно сказал он, – играет музыка, доступная только мне и моей дочери. Ты её просто не слышишь, тебе не дано.

Она попыталась свести всё к шутке:

– Мне-то не дано, а на опере у нас ты засыпаешь…

Дракон неожиданно рассвирепел:

– Ты в театр-то ходишь, чтобы покрасоваться, тебе вообще ничего не интересно, кроме пошлых сплетен по ящику.

Катя пропустила грубость мимо ушей, но он никак не успокаивался:

– Катя, тебе известно, что такое «подлый»? – и сразу, безо всякого перехода, – раньше это слово, Катюша, не несло негативной коннотации, а всего лишь констатировало факт. Подлый – принадлежащий к низшему сословию, простолюдин. Такой, как твоя мама, за плечами которой поколения тёмных крестьян из пятой точки нашей уродливой страны. Сколько бы она, друг мой Катя, не хорохорилась, не пыталась чего-то достигнуть, место – и ей, и тебе – на Камском рынке, за прилавком. Вы вышли из дерьма и в дерьмо уйдёте!

Сергей закончил работу поздно, около половины десятого. Разговор с Катей одновременно встряхнул и разозлил его: ожили старые обиды – на бывшую жену, на себя, на Катю и на судьбу. «Ты знаешь, какая у вас у всех репутация?» – крутилась у него в голове неосторожно брошенная Катей фраза.

Зачем она тогда поцеловала его там, на лестнице? Чтобы поглумиться? Или в тот момент ей был нужен кто-то, кому можно поплакаться? Горечь давила, закапывала в рутину – глубже, глубже, только бы не вспоминать уютную кухню с пятном кофе на обоях, усталые Катины глаза и запах волос, в которых навсегда запутался ветер с залива. Он чувствовал этот аромат даже на том безопасном расстоянии, на которое она подпускала его. Девочка в футляре: бесформенные брюки, кофты, куртки. Как будто саму себя боится… Он хотел подумать о ней со злостью, но получилось отчего-то с нежностью.

Сергей убрал документы в сейф, выключил свет и вышел на крыльцо. Палящий зной отступил, но не желал сдавать позиции: тепло запуталось в переулках и дворах, прилипло к фасадам и шевелилось невидимыми щупальцами над остывающим асфальтом.

По старой оперской привычке он окинул двор взглядом и замер. Она стояла у стены, и в сплетении теней казалась хрупкой и крошечной, как ребёнок. Он с трудом узнал Катю, одетую в яркое летнее платье, с завитыми волосами, в красных лаковых босоножках. Она шагнула навстречу и покачнулась – подвели каблуки, от которых давно отвыкла.