СOVERT NETHERTWORLD 3 Предверие бури

– Ну как, отдохнули немного? – спросила девушка.

– О, да, – выдохнула Наоми. – Знаете, честно говоря, меня просто вырубило.

Надежда улыбнулась.

– Это бывает в гостиницах, – сказала она. – Со мной вот постоянно. Наталья Покровская ожидает вас.

Наоми сумбурно кивнула и, попросив пять минут, стала собираться. Выбрав для выступления закрытое синие платье и изящные босоножки. Она хотела произвести впечатление на серьёзную аудиторию не только умными рассуждениями.

Машиной в этот раз они пользоваться не стали. Вокруг на много метров вперёд была пешеходная зона с брусчаткой, и Наоми пожалела о выборе обуви, но делать было нечего. Девушка вертела головой по сторонам, обозревая монументальную красоту зданий вокруг.

В здание парламента они вошли через центральный вход. Высокий офицер в тёмно-синей форме деловито помахал металлоискателем и провёл гостью через сканер, для верности измерив температуру, а на прощание подмигнул Надежде.

Они поднялись по широкой старинной, застеленной красным ковром лестнице и направились к кабинету Покровской. Мимо пробегали люди, спешащие по своим делам, но так везде. Очевидно, помощники, носившиеся между комитетами. Депутаты же ходили величественно и степенно.

Покровская встретила девушку весьма радушно, словно бы они были давно не видевшимися родственницами. Она излучала доброту и природную яркость, которая сочеталась с пытливым опытным взглядом.

– Надя, принеси нам кофе, – распорядилась депутат.

– Хорошо, Наталья Владимировна, – отозвалась девушка и скрылась за дверью.

В этом кабинете, светлом и просторном, не чувствовалось никакого напряжения или подвоха.

– Волнуетесь? – спросила Наталья.

Она волновалась, к чему лукавить?

– Есть немного, – кивнула Наоми. – Это новое для меня место.

– Оставьте тревоги, – сказала Наталья. – Уверяю, что в этих стенах вас никто не тронет.

Растерянность и изумление Наоми поумерились под ободряющим взглядом и кроткой улыбкой хозяйки кабинета.

– Госпожа депутат, – в голосе гостьи ещё чувствовалось волнение. – Я безмерно благодарна, что вы пригласили меня. Для меня каждое выступление важно. Возможность обсудить программу дальнейших действий, рассказать правду людям.

Покровская рассмеялась.

– Прошу, не нужно этих титулов, – сказала она. – У меня от них голова кружится. Зовите меня просто Наташа, – Покровская приблизилась к девушке вплотную и взяла её за руки в знак доверительного общения. – К тому же основная заслуга не моя, а моей дочки. Это она познакомила меня с вашими выступлениями. Мы политики иногда, к сожалению, не видим широкой картины, которая даёт объективную истину.

Наоми впервые за разговор смогла улыбнуться. Невежливо всё-таки стоять мраморной статуей.

– Может быть, на это просто требуется больше времени? – спросила девушка. – Возможно, промедление – это не плохо. Нельзя нестись вперёд без тормозов за эфемерной идеей. Нужен спокойный, трезвый анализ и только потом решение.

– Действительно, если бы могли спокойно подумать, – вздохнула Наташа.

Открылась дверь, вошла Надежда с подносном, на котором стояли две чашки кофе.

– Знаете, я безумно люблю caffe di lungo, – сказала Наташа. – Итальянский кофе с пеночкой. Очень бодрит перед трудной работой.

Наоми взяла свою чашку и сделала глоток. Кофе действительно бодрил, хотя, возможно, это было самовнушение после успокаивающего тона Наташи. Здесь действительно было очень хорошо и спокойно. Наоми очень не хотела бы ошибиться в своём выборе. Она считала борьбу сутью жизни, и по-настоящему перерыва для неё никогда не будет. Она брала свои страдания и переносила их. Правда и честность приблизили её к самым ценным отношениям. И она точно знала, что если бы нуждалась в помощи, то есть много людей, которые защитили бы и поддержали её. Это шло в обоих направлениях. Она пожертвовала всем, что у неё было, ради своих идей и ради людей, которые этого стоят. Сейчас каждый день – это битва, но жизнь стоит того, чтобы за неё бороться. Она хорошо знала это и подсознательно чувствовала, что Наташа такая же. Если бы они подружились, она смогла бы многому научиться у неё. Возможно. Иногда всё-таки ей не хватало рациональности.

* * *

Материалы дела Заутера Штильхарт изучил ещё по дороге. Атташе по науке был найден мёртвым в своей служебной квартире. Заутер не вышел на работу и не отвечал на телефонные звонки с самого утра, что заставило коллег отправиться на поиски. После того, как они постучали в двери его рабочей квартиры, им никто не ответил, и тогда сотрудники посольства вызвали полицию. Зайдя в квартиру, на полу они обнаружили лежащее на спине бездыханное тело дипломата. Всё как в бульварном детективе. Никаких следов борьбы или пыток. С виду тихая, спокойная смерть. Вот только такая тихая спокойная смерть была не единственной. И жертва тоже дипломат. Если это совпадение, то совершенно необычайное. Если это убийство, то совершенно бредовое. Кому могли помешать атташе по науке? Если только это не чей-то заранее заготовленный план. А если был заготовлен план убийства, то был и заготовлен план расследования. Убить дипломатов с такой наглостью можно только из-за чего-то очень серьёзного.

На всякий случай, сняв с пистолет с предохранителя, Штильхарт вошёл в подъезд разноцветной девятиэтажки на стыке центральных и восточных районов Гомелума, на другом берегу реки Сожъ. Это был один из тех районов, которые были неперестроенны в соответствии с градостроительным планом исполнительного комитета Сожской республики. И предназначался не для местной деловой элиты, которые, как Штильхарт, имели квартиры в дорогих стеклянных небоскрёбах на насыпном острове, а для обслуживающего персонала и городской бедноты. Узнать, по какому адресу покойный Заутер посылал цветы, оказалось несложно, поскольку этим занимался его помощник. Только вот Штильхарт совершенно не понимал, с чего вдруг Заутер нашёл себе пассию в таком месте? Он всегда любил шик и женщин предпочитал дорогих. А это местечко, заполненное любопытными заблудшими туристами и местными жителями, бродящими среди закоулков, заваленных подносами с марихуаной, совершенно не похоже на то бело-чёрное стеклянное великолепие Гомелум-Сити.

Штильхарт протискивался между стайками мрачных ворчащих людей, окутанных дымом дешёвых наркотиков, мимо передвижных закусочных, от которых тянуло запахами китайской еды, и мимо подозрительных взглядов. Слишком уж аккуратно был одет гость этого района. Так в Гомелуме одевались только финансисты или дипломаты. Какого чёрта здесь забыл Заутер?

Пятиэтажка коммунистических времён, которую основательно отреставрировали и превратили в дешёвую гостиницу с апартаментами – вот куда отправлял цветы Заутер. Прекрасное местечко для любовных свиданий… или тайных встреч.

Штильхарт вошёл в подъезд через распахнутую дверь и прошмыгнул к лестнице мимо дремлющего консьержа, который, очевидно, никогда никого не запоминал.

Нужная квартира располагалась на четвёртом этаже. С виду ничего примечательного. Обитая искусственной кожей дверь, за которой, очевидно, был типовой квадрат с одной или двумя комнатами – местная роскошь прошлого века.

Штильхарт надавил на кнопку звонка. Никакой реакции. Штильхарт позвонил настойчивее. По-прежнему тишина. За дверью тоже не было никакого движения. Делать нечего, придётся проникать альтернативным способом. Будем считать, что они оставили ключ под ковриком. Замок был без сюрпризов и вскрывался совершенно бесхитростно. Штильхарт распахнул дверь и переступил порог.

Наверное, если бы на него обрушился затаившийся ниндзя, он бы удивился меньше. За дверью не было вообще ничего. Ни то, что людей, там не было даже самой простой мебели или интерьерных аксессуаров. Только отвратительные обои на стенах и выцветший линолеум. Квартира была пуста. Если тут кто-то и жил, то уже уехал, вывезя весь скарб. Выглядело это как плохой розыгрыш.

Штильхарт вздохнул и хотел было уйти, однако неожиданно почувствовал, как в его спину упёрлось что-то металлическое.

– Замри, – посоветовал хриплый голос.

Штильхарт подчинился, расслабив плечи. Говорить этому человеку или людям, что он дипломат, бесполезно. Не тот район. Нужно посмотреть за развитием событий. Драку начать он всегда успеет.

– Кажется, ты ошибся адресом, приятель, – сказали ему. – Это точно. Здесь не любят красавчиков из стеклянных домов.

Что же, это утешает, похоже, он нарвался на грабителя. С таким будет проще разобраться.

Мозолистые мужские руки стали со знанием дела обыскивать его. Пистолет забрали первым, следующим пунктом шёл бумажник с паспортом.

– Вау, – услышал он тот же хриплый голос. – Такая важная птица и в нашем захолустье.

В ладонь Штильхарта легло тёмное-бордовое удостоверение сотрудника МВД Республики. Коротко, но ясно.

– Инспектор Феликс Клинцевич, – прочитал Флориан. – Вы всегда так встречаете коллег?

Послышался глухой смешок.

– Да, – сказал инспектор. – Особенно если они занимаются самодеятельностью.

Штильхарт опустил руки и развернулся. Его собеседником оказался тощий тип в летнем бежевом плаще, небритый, с усами и в кепке пятиклинке. Он протянул руку.

– Консьерж вас срисовал и сообщил мне, – сказал Клинцевич. – Он только притворяется, что спит, а на самом деле всё записывает. Старая школа. Хотя ты шикарно замаскировался. В таком виде в Восточном районе. Лучше не придумаешь, Штильхарт. Ладно, пошли отсюда. Надеюсь, ты уже понял, что тут ловить нечего?

Штильхарт кивнул. Он это сразу понял.

Вместе они вышли на лестничную клетку и спустились вниз. Клинцевич махнул консьержу и вывел Флориана на улицу.

– Значит, мы на одной стороне? – спросил он.

– Вероятно, – кивнул Клинцевич. – Особенно если ваши не будут нашим совать палки в колёса и морочить голову секретностью.

– Терпеть не могу, когда суют палки в колёса, – кивнул Штильхарт. – Что удалось выяснить? Чего нет в бумагах?

Клинцевич фыркнул. Открывая дверь своего автомобиля. Это был старый квадратный Вольво.

– Ну, полагаю, то, что Заутер сюда посылал букеты цветов, ты уже знаешь, что у него здесь была пассия тоже?

Штильхарт сдвинул брови.

– Значит, Заутер всё-таки был здесь? – спросил он.

Клинцевич кивнул.

– Был, – подтвердил инспектор. – И это во-первых. А вот к кому он приходил и кто его пассия, вот об этом история умалчивает. Никто её не видел в лицо. Только со спины. Но приходили они сюда вместе и уходили тоже. Вот, спрашивается, что они там делали?

Штильхарт с насмешкой поднял бровь.

– У вас есть варианты? – спросил он.

– Ну, надо полагать, шпионской деятельностью занимались, – ехидно сказал инспектор. – Потому что никаких звуков другого рода соседи не слышали, и это во-вторых.

– А вот это любопытно, – кивнул Штильхарт. – Значит, секса у них в принципе быть не могло?

Клинцевич пожал плечами.

– Ну, только если он не заклеивал ей рот, – сказал инспектор. – И-то, вряд ли. Пятиэтажка, стены тонкие.

Штильхарт задумался. Чем ещё, кроме секса, могут женщина и мужчина заниматься в хостеле? Ну, если это, конечно, не они вдвоём с Крис. А может быть, кроме шуток, этот Клинцевич прав. Что, если Заутер действительно торговал какой-то информацией? Он собирал данные по углеродному налогу. Может, этой таинственной пассией была Наоми Зибель. Но вряд ли он ей посылал цветы. Хотя…

Клинцевич затормозил на углу одной из улиц восточного района возле неприметного бара.

– Пойдём, пропустим по стаканчику, – сказал он. – Нам есть о чём поговорить.

Бар со странным названием «Недоверие». Забегаловка в районе, где не было зелёных бульваров, стеклянных высоток и мраморной плитки, но также не было и ужасающего количества камер наблюдения. Такое местечко отлично подходило, если хочешь потеряться, главное, чтобы у тебя было чем возразить надоедливым приставалам. Бар был гаванью милицейских, что Флориан понял быстро. По молчаливой атмосфере, затянувшей тёмное помещение не хуже табачного дыма, по глазам посетителей, в большинстве своём смотрящим вдаль. И по количеству выпивки, вливаемой в глотки с неимоверной скоростью. Здесь глушили водкой маленькую зарплату и очередной рабочий день. Клинцевич оккупировал столик в углу, возле прожжённой занавески и с закопчённой лампой. Жестом он пригласил Флориана сесть напротив.

– Чтобы забыть рабочий день, – пояснил Клинцевич, отрывая взгляд от бумаг. – А так, нет, они не пьянствуют.

– Ну, ещё бы, – ответил Флориан, переставая глазеть на посетителей и поворачиваясь к столу. – Так что имеем?

Клинцевич пошуршал листами, переложил пару папок с места на место.

– Есть предварительные результаты экспертизы по дипломату, – сказал он. – Смерть по естественным причинам, сердечный приступ. В крови никаких веществ не обнаружено. Так что пока опираемся на эти данные.

Флориан насупился.

– Что ж, получается, единственная странность – это одновременная смерть двух дипломатов в один и тот же день, – произнёс Флориан задумчиво.

– Выходит так, – кивнул инспектор. – Но ещё мы знаем, что у них не было никаких повреждений. Я бы сказал, что господа дипломаты умерли от внезапных проблем с сердцем. У них и руки всё ещё на груди были, как будто они до последнего хватались за сердце.

– У обоих? – недоверчиво спросил Флориан.

Клинцевич выставил вперёд мозолистый палец.

– О-о, – сказал он. – А вот тут начинается интересное. В заключении, которое у меня здесь, чётко сказано, что у них не было вообще никаких проблем со здоровьем. Ни тромбоза, ни инфаркта. Их сердца просто остановились, только вот на лицах застыло выражение ужаса, как будто их кто-то до смерти напугал. Видели когда-нибудь такое?

Штильхарт хмыкнул.

– Читал, – сказал он. – В Гарри Поттере. Скажите мне, что видели лысого человека с красными глазами и без носа, решатся все проблемы.

Штильхарт соврал. Он уже несколько раз видел такое проявление ужаса на лицах жертв. Но обычно выражение ужаса имелось на лицах в дополнение к резанным ранам на шее. А здесь же…

– Если больше никто не умрёт. Посольств-то в городе много, – добавил Флориан.

Клинцевич шмыгнул носом.

– Я бы тебя пнул за такие предположения, но уже возраст не тот, и статус не позволяет, – заявил инспектор.

– Бывают плохие дни, – кивнул Флориан. – В них появляюсь я и начинаю всех доставать. Поэтому, пока у вас не наступила критическая точка, отвезите меня в морг.

Клинцевич фыркнул.

– Вы всегда такой резкий? – бросил инспектор.

– Нет, пью я гораздо медленнее, – язвительно отозвался Флориан. – Поехали. Время не ждёт.

Клинцевич что-то недовольно проворчал, залпом допил коньяк и, подхватив кепку, потащился к выходу.

Реку они всё ещё не пересекали. Естественно, такие места, как городской морг, лучше держать подальше от центра. Морг Гомелума был единственным в городе, и, понятное дело, туда свозили трупы отовсюду. Это было большое и старое здание готического стиля, стоящее в стороне от прочих, огороженное кованным забором с острыми навершиями и непонятными каменными тварями на каждом каменном столбе. Ни дать ни взять – замок вампира-графа. Символ польского владычества над этими землями когда-то.

Квадратный «вольво» со скрипом тормозных колодок остановился у ворот. Мимо них проехало несколько фургонов судмедэкспертизы. Клинцевич и Штильхарт вылезли, направились по гравийной дорожке к зданию.

– Как ты можешь видеть, и это здание, и несколько соседних, из тех, что сохранились до наших дней, представлены в так называемой кирпичной готике. Другое её название – северогерманская.

– Вы интересуетесь архитектурой? – хмыкнул Флориан.

– По мне и не скажешь, правда? – ухмыльнулся Клинцевич и продолжил:

– А ещё интересный факт: не так давно это здание было полностью отведено под психиатрическую лечебницу, однако исполнительный комитет решил, что мрачность стиля, а также общая неразвитость района отрицательно сказывается на восстановлении пациентов. И их перевели в новое здание на другом конце Гомелума, которое, в свою очередь, раньше было студенческим общежитием, но студентов выселили.

– И куда их дели?

– Студентов?

– Да.

– По домам отправили. Толку с них.

– В смысле? – не понял Флориан.

– В прямом, за психов платили больше из республиканского бюджета.

Штильхарт громко хмыкнул.

– Ну, при большом оборотном капитале всегда можно найти прибыльное дело.

– Мы пришли, – сообщил Клинцевич и с усилием толкнул тяжёлую деревянную дверь. На ней только не хватало железной львиной головы с кольцом в пасти, а в остальном – смотрелось очень впечатляюще.

Внутри здание было такое же величественное, как и снаружи. Только испорченное светодиодными лампами, превратившими его таинственную мрачность и кирпичную кладку в показательную дряхлость, не прикрытую гипсокартоном.

– Леонидыч на месте? – спросил Клинцевич у дежурного, показывая своё удостоверение. Это со мной, по души дипломатов.

Мимо них пронесли несколько закрытых трупов на носилках.

– Ориентируйтесь на покойников и в конце увидите их короля, – широко улыбаясь, сказал дежурный, старик сумасшедшего вида. Словно блэк-металист, вышедший на пенсию и переставший одеваться и краситься подобающе, обходящийся только чёрной рабочей формой.

Клинцевич кивнул и пошёл за парнями, несущими носилки. Обогнать их было нельзя в тесном коридоре, поэтому пришлось плестись до самого конца.

Плутая по коридорам, проходя мимо очередного подземного уровня замка, спускаясь всё ниже под землю, Флориан замечал, что стены становятся заметно сырее, и даже вентиляция положение не всегда спасала. Кое-где со сводчатого потолка заметно капало.

– Клиенты на сырость не жалуются? – шмыгнул носом Флориан.

– Пока не слышал, – раздался голос откуда-то сзади.

Флориан повернул голову. К ним шёл маленький толстячок в зелёной рабочей робе и маске. Должно быть, это и был Леонидыч.

– Любые сырые сквозняки для наших клиентов мы компенсируем первоклассной баней с музыкой и шикарными номерами из натурального дерева. Так что обращаетесь, если вас крестнички того. Друзьям скидки.

Танатолог оскалисто рассмеялся. Флориан коротко кивнул. Он знал, что в Сожской республике не практикуются похороны в землю, а существует только кремация.

– Меня каштан устроит, – сказал Флориан. – Неужели по мне заметно, что я коп?

Леонидыч фыркнул.

– Так я ведь трупы режу, – сказал он. – А это, знаете ли, всё равно, что биографию писать. Вот костюмчик то ваш дипломаты носят там или банкиры. А вот выправка ваша, ох, не им чета. Да и не шарахаетесь вы от трупов то. Взгляд спокойный, на запахи не реагируете. Знать привычный. Так кто же вы? Коп и есть.

Посещение моргов Флорианом всегда начиналось с двух вещей: приятных голосов и философских баек прозекторов. Эх, где она беззаботная полицейская юность?

– Есть что для нас? – коротко спросил Клинцевич.

Леонидыч фыркнул.

– Ну, ещё бы! – бросил он. – Трупы с виду обычные, но вот когда стал вскрывать… короче, сейчас покажу.

Они почти побежали по длинному коридору за энергичным танатологом, который был, видно, очень обрадован своей находкой. «А вот Клинцевича она вряд ли обрадует, – решил Флориан. – Впрочем, и меня тоже.».

Дойдя до прозекторской, Леонидыч резким привычным движением выдвинул три полки из отсека с холодильными камерами.

– Американца доставили за час до вашего приезда, чай, не обычный смертный, чтоб в тамошнем морге лежать, – сказал он. – Правда вот вскрыл я пока только одного. Но там есть на что посмотреть.

Клинцевич фыркнул.

– Да не тяни ты за все подробности, – сказал инспектор. – Что там? Инопланетянин в голове?

Леонидыч криво усмехнулся и, переводя взгляд, посмотрел на гостей.

– Без паники, я оставил свой нейрализатор в машине, – сообщил Штильхарт.

Леонидыч потёр руки и нацепил латексные перчатки.

– Я-то с дуру чуть не написал, что они сами померли, но всё же швейцарца этого решил проверить. Ну не понимал я, от чего он коньки отбросил во цвете лет.

– И? – спросил Флориан.

Танатолог откинул простыню с трупа. Действительно, лицо Заутера было искажено такой гримасой ужаса, что аж в дрожь бросало.

– Вот здесь, за ухом, – сказал Леонидыч, чуть отодвигая голову покойного дипломата. – След есть от иглы. Маленький такой.

– Укол? – спросил Клинцевич.

Леонидыч кивнул.

– Верно мыслите, – бросил танатолог, разводя руками. – Только это не самое главное. А главное, что игла была введена с очень большой силой и до сих пор в трупе. Мне пришлось делать рентгеноскопию. Так я её, родимую, и увидел.

– Это как? – опешил Флориан. – Что значит в трупе?

Леонидыч пожал плечами.

– Ну, криминалисты, наверное, скажут точнее, – замялся танатолог. – Но, скорее всего, она была пущена с дальней дистанции, что-то вроде стрелы или дротика.

«Да, верно говорят, что трупы не влияют на наши эмоции, а просто рассказывают правду, как она есть», – вздохнул Флориан. Он готов был спорить на что угодно, что и американец умер от этого дротика. Это было уже понятно по хитрому лицу прозектора. А это значит, что в этом морге лежат двое убитых дипломатов. Дело пахнет большим скандалом.

* * *

Через полгода после ужаса в Канфранке, уже жарким летом, Мишель оказался в Нью-Йорке. Выступление в Метрополитен! Через каких-то полгода! Через каких-то полгода после его разговора с Лаурой, о нём уже говорили все, как о молодом и талантливом исполнителе великорусских романсов. За эти полгода ему уже рукоплескали Берлин, Париж, Лондон, Рим… Невиданная слава поразила его, как молния, как удар стилетом в сердце. Она стала обволакивать его и шептать на ухо, что он, безусловно, может больше. И лучше. Он должен сообщить людям, обратить их в истину, которую они утратили.

Лаура всё время была подле него. Практически всё время. Его первое время поражало, что помощница Вице-президента не находит более других занятий, кроме как развитие таланта молодого певца. Правда, иногда она всё же исчезала, даже иногда и на несколько дней, но непременно возвращалась.

Можно ли было назвать их отношения близкими? Пожалуй, нет. Мишель никогда не позволял себе ничего такого. Хотя Лаура была потрясающе соблазнительна и сексуальна. Вероятно, она была бы не против, если бы Голицын овладел ею. Если, конечно, этой девушкой можно было овладеть.

И вот теперь Нью-Йорк. Афиши были расклеены за два месяца до концерта, и отказаться он уже не мог. Нью-Йорк. Он обрушился на него всей своей бурной жизнью, которая никогда не останавливается и всегда манила своими сладкими развлечениями. Город, который обожал винеров, возводил их в ранг божеств и презирал лузеров с их наивными влажными мечтами об успехе. Мишель видел это, совершеннейшую безумную круговерть города, круговерть миллионов и круговерть бедных, которые ради лишнего доллара расшибались в лепёшку. Вся жизнь здесь была подчинена сумасшедшей мечте – брать, хватать, гнать и обладать.

В Нью-Йорк он прилетел вчера. Его по обыкновению, встретил лимузин, присланный директором. Вечер он провёл в гостинице. Ужин из шашлыка и устриц принесли в номер. Нужно было привести в порядок голову.

И вот вечер следующего дня. Его встречает директор, ужасается событиям в Канфранке с той всем известной ласковой американской вежливостью. Его проводят в гримёрную. Крепкий зелёный чай для успокоения. Всё как тогда, в Канфранке. Вновь он садится распеваться. Мишелю неожиданно стало очень холодно. Он вдруг понял, что его мир не станет прежним. Он теперь всегда будет помнить Канфранк и каждый его визит в гримёрную, каждый стакан зелёного чая – всё будет теперь напоминать об ужасах Канфранка. Теперь он ещё более популярен, журналисты и критики спрашивают его о чувствах, которые он испытывал перед катастрофой, какие были его мысли в этот момент. Он, улыбаясь, отвечает что-то однообразно простое, даже не задумываясь. Теперь в нём всегда будут два человека. Этот улыбающийся, спасённый из лап смерти, и тот, которому каждую ночь снится Канфранк.

Он выходит из-за кулис. Зал аплодирует. Подключает микрофон. Ноги расставлены на ширине плеч, кожаное пальто раскрыто. Гаснет свет, и снова Мишель уносится в мир музыкальных эмоций и вечной любви. Слова старых романсов льются в зал, заставляя зрителей давиться слезами. Его «Очи чёрные» берут зрителя за руку и уносят в необычайный край. Он сегодня прежний. Звучит «Гори-гори моя звезда», зал замирает от трепета романса. Только во время таких концертов он забывался и уносился в мир блаженства и гармонии.

Твоих лучей небесной силоюВся жизнь моя озарена.Умру ли я, ты над могилоюГори, гори, моя звезда!

Мишель опустил глаза. Она сидит на концерте, как обещала, когда они прощались. Странное чувство, которое он испытывал всякий раз, как разговаривал с ней, необычайно помогало ему в исполнении. Только она не плакала от: