Итальянский роман

В Хорватии к власти пришло пронемецкое националистическое движение усташей. Были они людьми настолько неприятными, что итальянский принц Аймоне, которого Гитлер с Муссолини утвердили на должность короля нового хорватского государства, вцепился в дверной косяк и заявил, что ноги его среди этих страшных усташей не будет. Так всю дорогу и процарствовал, не выезжая из Турина. Усташи же меж тем приступили к своему излюбленному занятию: начали убивать сербов.

Хорват по имени Иосип Броз Тито этого не одобрил. Был он убеждённым коммунистом, а потому – интернационалистом. Объединённые сербско-хорватские красные партизанские отряды под его руководством начали убивать усташей, немцев и итальянцев.

Территорию Сербии же отдали под управление немецкой оккупационной администрации. Юный король Пётр Второй бежал в Палестину. Сербские монархисты, называвшиеся четниками, начали убивать всех, кто мешал возвращению палестинского беженца на трон. А именно: немцев, усташей и партизан-коммунистов Тито. Те в долгу не остались и начали убивать четников.

Далмацию в очередной раз поделили между Италией и Хорватией. Поделили, как и всегда, плохо. Поэтому усташи и итальянцы периодически порывались меж собой подраться. Последние временами даже вступали с четниками во временные противоусташеские – и противопартизанские – союзы. Когда же подходящих для убийства партизан в округе не оказывалось, – союзы разрывали и начинали убивать друг друга.

И все воюющие стороны – не исключая, разумеется, и немцев – при первой же возможности приступали к убийствам подвернувшегося под руку мирного населения, дабы отбить у него желание поддерживать кого-либо из противников.

Черногории повезло чуть больше. Хотя и там шла партизанская война, но король Италии Витторио Эмануэле Третий под влиянием супруги, бывшей черногорской принцессы, упросил Муссолини выделить черногорцев в особое полунезависимое королевство. Вот только правителя для него найти никак не удавалось. Все подходящие безработные представители монарших домов Европы от места отказались в знак солидарности с изгнанным Петром Вторым.

– Ну раз никто не хочет, – сказал Витторио Эмануэле, – тогда пока я посижу, трон погрею.

Черногорский воздух подействовал на короля умиротворяюще и отрезвляюще. Он огляделся по сторонам, заметил бушующую вокруг кровавую мясорубку и впервые за двадцать лет заподозрил, что Италия при Муссолини занимается чем-то странным и что-то явно пошло не так. Вспомнив, что всё ещё является главой государства, Витторио Эмануэле организовал государственный переворот, Муссолини арестовал и осенью 1943 года начал вести переговоры о выходе вверенной ему страны из войны.

В ответ на это Гитлер попытался арестовать самого Витторио Эмануэле, но тот оказался проворнее и сбежал. Тогда Гитлер арестовал и отправил в лагеря большую часть итальянской армии. Вышедшего же из доверия Муссолини хотя и вернул на место, но Италию на всякий случай оккупировал. Пока немецкие солдаты занимались разоружением солдат итальянских, Далмация, Истрия и другие приграничные регионы остались не только вне зоны контроля какой-либо армии, но и без органов власти. Чем не преминули воспользоваться югославские партизаны. Ситуация отразилась зеркально. Если до того итальянские фашисты ловили и убивали антифашистов, то теперь партизаны ловили и убивали антикоммунистов. Когда месяц спустя немецкие войска освободились от беготни за итальянцами и партизан вновь прогнали, в местный политический лексикон впервые вошло слово «фойбы».

Фойба – это вертикальная карстовая пещера в виде перевёрнутой воронки. Своеобразная каменная бутылка глубиной в несколько десятков – а то и сотен – метров с выходящим на поверхность земли узким горлом. Природное образование, широко распространённое на северо-востоке Италии, в Словении и Далмации. И излюбленный партизанами Тито способ массовой казни. Приговорённым к смерти подвешивали тяжёлый груз и – как ещё живых, так и уже мёртвых, вперемешку – сталкивали в фойбу. Затем сверху на дно бросали гранату. Операцию повторяли до тех пор, пока фойба не заполнялась на достаточную высоту.

Быстро, просто и эффективно настолько, что впечатлило даже немцев, которые поспешили использовать фойбы в антикоммунистической пропаганде, оправдывавший их собственные злодеяния. Число погибших в нацифашистских лагерях смерти жителей региона стремительно росло. Это в свою очередь вело к не менее стремительному росту числа теперь уже итальянских партизан, как красных, так и разноцветных, в основном католических. Отношения их с югославскими коллегами складывались сложно. От взаимопомощи до открытых боевых столкновений. Спираль тотальной войны всех против всех закручивалась всё туже. И над всем этим кружили бомбардировщики наступавших Союзников, не имевшие ни возможности, ни особого желания разбирать, кто там внизу свои, а кто чужие.

Осенью 1944 года немцы, преследуемые по пятам партизанами Тито, успевшими превратиться в полноценную Народно-освободительную армию Югославии, начали отступление. Стоявшая перед Тито задача, однако, была шире, чем просто освобождение югославского народа. Попутно следовало устранить возможные помехи к построению единого коммунистического государства, а заодно – урегулировать давний территориальный спор с Италией. Другими словами, отобрать у неё не только Далмацию с Истрией, но и всю Венецию-Джулию во главе с Триестом.

А посему, чем дальше продвигались югославы, тем быстрее наполнялись фойбы. Объяснимое желание поквитаться со вчерашними мучителями помноженное на гласное и негласное одобрение верховного командования, приводило к тому, что в фойбах оказывались не только пособники нацифашистов, но и те, кому не посчастливилось быть одновременно антифашистом и антикоммунистом.

В планы британцев и американцев отдавать Тито Триест не входило. Не то чтобы их заботила территориальная целостность Италии. Речь, скорее, шла о том, где пройдёт будущая граница между Западом и Востоком в широком смысле. О линии, на которой будет воздвигнут железный занавес. И пока югославы рвались к Триесту по одному берегу Адриатики, по другому – к нему изо всех сил спешили их заклятые союзники.

Тито успел первым. В начале мая 1945 года остававшиеся в городе немецкие части уже были готовы перед ним капитулировать, но тут в Триест прибежала запыхавшаяся новозеландская дивизия, которой немцы с облегчением и сдались. Поскольку обе стороны были уверены, что Триест освободили именно они и уступать друг другу это право не собирались, пришлось временно объявить его вольным городом, разделённым на две оккупационные зоны. Окончательно граница в нынешнем её виде установилась лишь в 1975 году.

А вот по поводу других бывших итальянских владений вопросов быть не могло. Далмация и Истрия отходили к Югославии. Перед тамошним италоязычным населением встал выбор: фойбы или бегство в Италию. Собственно, против итальянцев как таковых Тито, вероятно, ничего не имел. Вопрос заключался лишь в устранении потенциально дестабилизирующего фактора, бесповоротном закреплением территории за Югославией. Потому вместе с итальянцами изгнанию подверглись и антикоммунистически настроенные хорваты и словенцы. Более четверти миллиона человек бежали за новую итальянскую границу. От пяти до двадцати тысяч – остались в фойбах.

В послевоенный период правительства обеих стран о событиях тех лет предпочитали лишний раз не вспоминать. Ибо попытка обвинить в них соседа автоматически влекла за собой риск быть поставленным перед лицом собственных военных преступлений. Желание установить историческую правду – даже в том маловероятном случае, если такое понятие действительно существует в реальном мире – и беспристрастно разобраться, кто прав, а кто виноват, обычно приводит к тому, что все заинтересованные стороны могут предстать в не слишком выгодном свете. Напрасные – и даже опасные – хлопоты.

У самого синего Адриатического моря ныне живут итальянцы, словенцы, хорваты, сербы, боснийцы, черногорцы. Теперь они точно знают, что принадлежат к разным народам. Политики им об этом сообщили многократно. Вряд ли удастся забыть.

Большое свинство

Утром, с трудом натянув кроссовки и опираясь на палку, ковыляю к концу этапа. С высоты птичьего полёта осматриваю те самые озёра, вокруг которых выгуливают собачек итальянцы. Действительно живописные, согласен.

В полукилометре передо мной по этой же тропе идёт стадо коров. Их самих я не вижу, но звон колокольчиков, а равно аромат и консистенция свежего навоза не оставляют сомнений. Увлёкшись решением сложной задачи по преодолению импровизированного пахучего минного поля, вслед за стадом захожу чёрт-те знает куда. И долго из этого чёрт-те знает откуда выбираюсь обратно на Альта Вию. Покрытие тропы процентов на девяносто состоит из неустойчивых, норовящих осыпаться камней с острыми гранями. Ноги просят передать, что дальше так жить нельзя и грозятся объявить забастовку.

Нахожу смотровую вышку, разумеется, – влезаю на неё. Разумеется, ступенька подо мной ломается. Успеваю повиснуть на руках, преизрядно треснувшись о конструкцию голенью. Впрочем, оно даже и к лучшему, поскольку наконец-то позволяет определиться, на какую именно из ног я хромаю сильнее.

Информационный стенд утверждает, что следующий этап короткий и на нём нет ничего заслуживающего внимания. Зато ведёт он к городу, из которого ходят поезда в Геную.

Иду, мысленно прощаясь с Альта Вией. Стенд не соврал, ничего интересного. Кроме, пожалуй, ямы для изготовления льда. В неё, задолго до изобретения морозильников, местные крестьяне сваливали и утрамбовывали зимний снег. Весной он превращался в ледяной айсберг, который постепенно распиливали и везли на побережье, дабы американским миллионерам и русским аристократам было с чем пить коктейли.

Выхожу в цивилизацию. Палка в руке здесь выглядит уже как-то неуместно. Прислоняю её к последнему на пути знаку маршрутной разметки. Становится грустно.

В местной траттории выясняю, как добраться до города с вокзалом. Ещё пара-тройка километров – и сижу на его центральной площади, размышляя, что делать дальше. Можно найти гостиницу и остаться ночевать здесь. Этот вариант не радует. Город мне почему-то активно не нравится. Можно сразу ехать в Геную. Тоже не очень. Непонятно, что я там буду делать лишний день до самолёта.

Сижу долго. И вдруг отчётливо понимаю, чего хочу на самом деле. Я хочу обратно на Альта Вию. Такое чувство, – не отпустила она ещё меня. Что-то ещё не показала. Быстро достаю карту, обнаруживаю, что в конце следующего этапа вроде бы должен быть ещё один городок с железнодорожной станцией. И быстро иду обратно. Буквально бегом, словно и не было никаких проблем с ногами.

Альта Виа преобразилась. Будто бы решила напоследок извиниться передо мной за те недоразумения и разногласия, которые были между нами в прошлом. Удобная тропинка, пологие холмы, тенистые лесочки, родники, парочка баров с едой и кофе, пасторальные деревни, улыбающиеся люди, выходящие из церкви после вечерней службы…

Проскакиваю этап на одном дыхании. И тут маршрутная разметка исчезает. Нет, на этот раз я её не теряю. Здесь её действительно больше нет. Не помогает даже поисковая экспедиция, предпринятая совместно с горящими желанием помочь аборигенами. Аборигены отправляют меня за советом к седому старейшине племени, и тот всё же исхитряется припомнить, на какой горе Альта Виа имеет своё продолжение. Но это уже не важно. Идти по ней дальше я не собираюсь. Планирую с утра ехать в Геную.

В лесу рядом с посёлком нахожу относительно ровную поляну и располагаюсь на ночлег. По кронам деревьев над головой прыгает и шумит ветками белка. Лежу в спальном мешке, рассматриваю карту. Замечаю, что белка моя совсем расшумелась. Да и характер звуков изменился. Какая-то весьма здоровая она получается белка, упитанная такая. Приподнимаюсь на локте и оборачиваюсь посмотреть, что там с ней происходит.

Белочка стоит метрах в десяти. Она сантиметров восемьдесят в холке ростом, оснащена клыками, густой щетиной и пятачком. Внимательно смотрит на меня и неодобрительно похрюкивает. И что как бы совсем неприятно, – на заднем плане обнаруживаются мелкие полосатенькие белкины дети.

Мой кинематографический друг Роберто, когда брал у меня интервью, интересовался: не встречал ли я по дороге кабанов? Вот теперь могу ответить: да, Роберто, я их встречал. И в следующий раз предпочту встретить исключительно в виде жаркого.

В общем, смотрим друг на друга. Прикидываю варианты. Учитывая, что лежу я в наполовину застёгнутом спальнике, а деревьев, способных выдержать мой вес, в округе не наблюдается, – варианты прикидываются как-то не очень. Смутно припоминаю, что без причины на людей нападают только раненые кабаны. Моя визави вроде бы выглядит целой и невредимой. С другой стороны, кто ж этих женщин разберёт… Может, я её и ранил непроизвольно. Чёрствостью, невнимательностью и равнодушием. В самое, так сказать, сердце, ранил… Единственное, что радует, – до ближайших домов всего ничего. Если тварь порвёт меня не очень уж сильно, до людей ползти недалеко.

Но обошлось. Бог не выдал и свинья, в буквальном смысле, не съела. Поглазела на меня ещё с минуту, собрала детёнышей и свалила в лес.

Дожидаюсь, пока стихнет хруст веток, устанавливаю новый рекорд скорости сбора рюкзака, кубарем выкатываюсь на дорогу к жилым домам, в две затяжки спаливаю сигарету, оглядываюсь по сторонам и соображаю, что дела-то мои обстоят не очень.

Двенадцатый час ночи. Идти в лес, искать новое место ночёвки, – уже слишком темно. Да и, сказать по правде, как-то не тянет. Вокруг жильё, но не могу ж вламываться в первый попавшийся дом с просьбой пустить переночевать. Отправляюсь в тот самый соседний городок со станцией. Нахожу гостиницу. На дверях её висит большой замок. В довершение всех бед, изучив состояние местных железнодорожных путей, устанавливаю, что никакие поезда по ним давно не ходят. А значит, спокойно уехать отсюда мне в любом случае не судьба. Взвесив все за и против, принимаю решение выдвигаться в Геную немедленно, не дожидаясь утра. Пешком. Вешаю на лоб фонарик и иду вдоль трассы, распугивая редких ночных автомобилистов. За минувший день я уже прошагал около тридцати километров. До Генуи отсюда ещё столько же.

На половине пути, как напоминание о самой первой встрече с Альта Вией, у меня кончается вода. И хотя от жажды я теперь страдаю посреди густонаселённой местности, в окружении домов, но по ночам все нормальные итальянцы спят, а круглосуточных магазинов у них нет в принципе. Если какой-нибудь страдающий от бессонницы обитатель генуэзской Виа Пьяченца сейчас выглянет в окно, то увидит странную картину: вытряхнув содержимое рюкзака прямо на асфальт, я судорожно роюсь в вещах, в отчаянной попытке найти завалившуюся за подкладку одноевровую монету. Лишь в обмен на неё торговый терминал на автоматической бензозаправке согласен выдать мне заветную бутылку воды.

Около семи утра вижу центральный вокзал Генуи. До девяти сижу перед дверьми «Макдональдса», ожидая его открытия. В нём наконец-то нахожу то, о чём мечтал всю ночь: гамбургер, кофе и интернет, чтобы найти и забронировать гостиницу. Заселяться в номер можно лишь с трёх часов дня. Пока же сомнамбулически слоняюсь по городу. Видок у меня, надо полагать, ещё тот. Местные уличные попрошайки, против обыкновения, даже не пытаются ко мне приставать. Очевидно, принимают за своего.

Вечером следующего дня сажусь на последний автобус в аэропорт. Самолёт мой улетает рано утром, потому оставаться в гостинице смысла не вижу, планирую провести ночь в зале ожидания. Хм… Интересно, а почему это я единственный пассажир огромного автобуса?.. Впрочем, какая разница…

До этого в Геную я приезжал только на поездах и аэропорта здешнего в глаза не видел. Аэропорт оказывается очень маленьким. Весь персонал его состоит из одинокой уборщицы. Некоторое время сижу в абсолютно пустом зале. Начинаю что-то подозревать. Иду прогуляться и утыкаюсь в объявление о том, что на ночь здание аэровокзала закрывается. Отыгрывать назад уже поздно. Выбраться отсюда теперь можно разве что пешком, поскольку расположен аэропорт прямо в море, на насыпной территории, по соседству с портом морским. Да и куда, собственно, выбираться?.. Брожу по порту среди припаркованных яхт в поисках подходящей для лежания скамейки. Не нахожу ничего. Остаток ночи провожу, сидя на какой-то каменной тумбе.

Смотрю на темнеющие вдали силуэты гор и пытаюсь понять, стоило ли оно всё того. Закрываю глаза и вновь прокручиваю в голове километры пройденного пути. Обнаруживаю, что способен воссоздать перед мысленным взором любой из фрагментов Альта Вии с той же чёткостью, как если бы сейчас видел его воочию.

Теперь я знаю: что бы ни случилось в будущем, как бы плохо ни шли дела, – отныне и впредь где-то в тумане всегда будут вращаться мои личные ветряки. В маленькой церквушке будет гореть мой личный очаг. А в вышине над пеленой облаков – вставать моё личное солнце.

На парковке мелькают фары первых утренних машин. Заспанный охранник отпирает двери. Бросаю последний взгляд на горы, разворачиваюсь и иду внутрь.

И да. Оно того стоило.

Второе свидание

В пампасы!

– Синьоры карабинеры, извините!.. Не подскажете, на Пьяцца Манин правильно иду?..

Нет, они не считают, что я иду правильно. По их карабинерскому мнению, я иду ровно в противоположную сторону. Более того, они полагают, что идти туда пешком я умаюсь. Это последнее заявление сразу же отбрасываю, как неконструктивное. Да и вообще, что-то тут не так. Вот же у меня открытый планшет перед глазами: Google утверждает, что расстояние от стадиона Марасси, возле которого сейчас нахожусь, до вокзала на Пьяцца Манин – не более километра. А уж Google-то разбирается в топографии получше карабинеров, которые отличаются от блондинок в первую очередь тем, что про одних рассказывают анекдоты в Америке, а про других – в Италии. Впрочем, быстро выясняется, что самый тупой здесь я, а загадка разрешается просто: карта Генуи не двух-, а трёхмерная. Вокзал-то действительно находится в километре от стадиона. Вот только метров этак на сто пятьдесят выше. И чтобы эту вертикаль набрать, нужно делать крюк через полгорода. В общем, правы карабинеры оказались: я умаялся.

В пене и мыле врываюсь на вокзал. Хотя точнее было бы назвать его усовершенствованной билетной будкой с залом ожидания. Читаю объявление: «Дорогие синьоры, ура, у нас забастовка!» Отлавливаю какого-то железнодорожника:

– Что, совсем-совсем забастовка?

– Ну, вообще-то, да, – отвечает. – Но тут, понимаешь, такое дело… Тётушка Лучия сильно ругалась, что ей из-за нас в Казеллу не попасть. Короче, для неё один поезд минут через сорок пустим.

За время моего отсутствия в жизни Альта Вии произошло два знаменательных события.

Во-первых, популярность маршрута достигла таких невиданных масштабов, что едва ли не в единственный за несколько десятков лет раз правительство Лигурии наотрез отказалось выделять деньги на его финансирование. Всё равно, мол, там никто не ходит. Результатом этого стало отключение официального сайта. А это означает, что я остаюсь без вменяемых карт, из которых хоть с какой-то степенью достоверности можно было установить расположение приютов, убежищ и источников. Ладно, ничего страшного. Пойдём по абрису.

Во-вторых, после долгого перерыва восстановилось транспортное сообщение по узкоколейке Генуя–Казелла. А именно там, в Казелле, в неравной битве с кабанами и закончилась моя предыдущая прогулка.

Поезд – два крошечных вагона, остановка по требованию голосом: «Эй, машинист, на следующей притормози!» – ползёт вверх с постоянным подъёмом градусов в пятнадцать. Вокруг роскошные виды на Геную, море и горы. Со мной в вагоне мама с дочкой лет пяти и сумасшедший. В буквальном смысле. Он бегает от окна к окну, размахивает руками и непрерывно вещает что-то неразборчивое о желании вырваться на волю, в пампасы. Проблема в том, что я-то тоже бегаю от окна к окну. Я ж турист, у меня виды. Краем уха слышу:

– Мама, а c дяденьками всё в порядке?

– Не обращай внимания, доча, это невежливо. Дяденьки просто не очень здоровы.

Мда… Отлично начинаем. И ведь не поспоришь. Горькая истина глаголет устами младенца.

Наш передвижной дурдом в полном составе выгружается в Казелле. Иду в местный бар закупать воду. В баре рассказываю, как тут у них в прошлом году бегал от кабанов. История моя встречает вежливое сочувствие, смешанное с заметным удивлением. На лицах собеседников читается немой вопрос: «Кабаны? Это вот те наши свинки, которые сами всех боятся и которые очень хороши с полентой?..» Надо полагать, я бы и сам аналогичным образом воспринял рассказ какого-нибудь итальянца о том, как в подмосковных лесах он был атакован стаей свирепых ежей-людоедов.

Взгромождаюсь на первую гору, сажусь на камень. Полнейшая иллюзия того, что и не было никакого последнего года. Что я никуда и никогда отсюда не уходил. Жара, покрытые деревьями склоны вокруг, тишина, абсолютное спокойствие, полное отсутствие мыслей, боль в ногах, насквозь мокрая футболка под лямками рюкзака, привычное желание забиться под куст и немедленно сдохнуть.

Ну здравствуй, Альта Виа! Я вернулся.

Иду по гребню. Высоты здесь небольшие, меньше километра, район обжитой, часто попадаются дома и постройки.

Проблема с культово–религиозными сооружениями шаговой доступности в итальянских горах решена на сто процентов. Найти место, где можно помолиться, – на порядок проще, чем, скажем, найти воду. Посему на многочисленные церквушки и придорожные алтари, как правило, даже не обращаю внимания. Но часовня, которую вижу сейчас, явно выделяется из мейнстрима. На украшающих её барельефах иконописные партизаны штыками и гранатами поражают немецко-фашистского змия. Не самое обычное зрелище, согласитесь.

Вдоль гребня тянется высокий забор из колючей проволоки. Недоумеваю – зачем? Крутые обрывы по обеим сторонам от него сами по себе служат естественной преградой для любого злоумышленника без альпинистского снаряжения. Недоумеваю до тех пор, пока не встречаю первого оленя. Заметив меня, он впадает в панику и, разбежавшись, прыгает со скалы. С ужасом сморю вниз. Но нет. Видимо, он знает, что делает, и самоубийством это не было.

Время около восьми вечера, начинает темнеть. Оцениваю припасы. Воды ещё больше двух литров, еды много. Решаю, что можно не пополняться и ухожу на следующий этап с расчётом заночевать где-нибудь в его середине. Этап оказывается лесным. Лес мрачный, сырой и завален конским навозом. Сами лошади тоже присутствуют, у них здесь что-то типа места свободного выпаса. Ничего приличного на предмет ночлега не попадается. Темнеет и холодает. Дальше идти смысла не вижу, судя по всему, на несколько километров вокруг нет ничего, кроме леса. Придётся устраиваться прямо тут.

Диспозиция такова: большой луг с холмом в центре. Следы кострищ, всё усыпано навозом. Весь луг обнесён оградой с воротами. Очевидно, на лугу часто пасутся кони. Раздумываю, с какой стороны от ограды обосноваться. Внутри – есть опасность быть атакованным лошадьми. Снаружи – есть опасность быть атакованным не лошадьми. Собираю в кучку скудные познания в зоологии, прихожу к выводу, что лошади, по крайней мере, людей не едят. Вроде бы. Потому выбираю свободное от навоза местечко внутри ограды и раскладываю спальный мешок.

Да, я знаю, что любой здравомыслящий человек учёл бы опыт прошлогодних мытарств и экипировался подобающим обстоятельствам образом. Например, взял палатку. Но я-то не очень умный. Я вбил себе в голову, что должен пройти Альта Вию до конца в том же виде, в каком начинал.

Через пару часов просыпаюсь в полной темноте от характерного лошадиного всхрапывания. Включаю фонарик. Помогает не сильно, луч рассеивается и теряется в лёгком тумане. Не вижу ничего, кроме десятка зловеще светящихся глаз, уставившихся на меня с наружной стороны ограды. Подавив первое желание немедленно отгородиться от них кирпичной стеной, начинаю разбираться. Фыркают как лошади, – стало быть, это лошади. Но лошади не лают. А эти вполне: «барф, барф!» Идею пойти рассмотреть их вблизи оцениваю как не слишком разумную. Неидентифицированные твари, по-видимому, приходят к аналогичному выводу. Ограду преодолеть не пробуют, а лишь толпами шастают мимо неё всю ночь. Ну, во всяком случае, первую часть ночи, поскольку в какой-то момент бояться и чувствовать себя экспонатом звериного человекопарка мне надоедает и я засыпаю.

Сон шестой. Закон есть закон

В июле 2001 года повторно свежевступивший в должность премьер-министра Италии Сильвио Берлускони готовился принимать в Генуе саммит Большой восьмёрки. Лидеры ведущих государств планеты собирались обсудить стоящие перед человечеством глобальные проблемы. Увы, но вместе с президентами и премьерами на лигурийский берег ползли злобные антиглобалисты, точили свой кинжал убийственной критики. Эти последние полагали, что основной проблемой человечества является наличие у него таких вот лидеров. Сотни тысяч любителей активного политического отдыха стекались сюда не только из Италии, но и со всего мира. Правые, левые, защитники всего, что можно защищать, и противники всего, против чего можно протестовать. Представители шести сотен только итальянских партий и движений, а иностранных – так и вообще без счёта. Даже «Ассоциация лилипутов» присутствовала.