Молния. Том 1

Над косой царил третий час ночи. Дождь с позолоченных гор давно закончился, трава уже успела подсохнуть. Зато усилился ветер. Морской, солёный и холодный, он налетал с востока редкими, но пробирающими порывами.

У ограды второго сектора внимание кадетки привлекла невысокая тень. Будто кто-то ползал на четвереньках в кустах под самой решёткой. Агния нахмурилась. Неужели один из кадетов всё-таки исхитрился надраться до скотского состояния и теперь не может даже доползти до дома? Тогда ему нужно помочь или позвать на помощь. Морячка сошла с мощёной тропы и заглянула за куст.

Старик мыл ограду. Встав на четвереньки, пыхтя, он тщательно натирал прутья решётки. Закончив чистить нижнюю половину прута, уборщик с трудом поднялся и шумно вздохнул, выгибая спину. Громко скрипнул позвоночник, и Агния живо представила себе, как сморщилось широкое, угрюмое лицо Джона Кнехтина.

Сам Джон тем временем повернулся выжать грязь из тряпки в латунное ведро и замер. Тяжёлые надбровные дуги сомкнулись ещё сильнее, а взгляд рассеяно и бессмысленно уставился кадетке прямо в лицо. Паутина белых пятен, перекрывавших зрачки, выдавала ползучую амнезию на средней или поздней стадии.

Агния покачала головой.

– Ох, батюшка Кнехтин. Неужели они послали вас чистить на ночь глядя?

– Я… э… ну…

Уборщик в растерянности и даже некоторой тревоге отступил на шаг.

Агния поторопилась выйти из-за куста.

– Я Агния. Помните меня? Ваша хорошая подруга. Мы с вами вот уже три года часто общаемся. Помните? Вы мне книги в библиотеке советуете, а я вам лекарства в городе покупаю. Недавно на днях одеяла тёплые вам заносила в каморку. Помните одеяла?

– А… да. Помню. Одеяла помню. Агния. – Джон провёл ладонью по лысине, желая приподнять шляпу, которой не было. – Ночь добрая, юная леди. А я что, забыл вас? Я же вот помню всё.

– Подзабыли чуток, зато быстро вспомнили!

– Э…

– Батюшка Кнехтин, чего это вас директорат ночью заставляет работать? Не по распорядку же.

– А… тьфу, оказия глупая. – Джон нахмурился и повернул голову вбок, желая сплюнуть «за борт», но вовремя спохватился. – Попался Кандерусу на лестнице, он и отправил меня к калитке. «У нас, – говорит, – горланы всю западную ограду загадили, а в первом секторе – почтенные гости из столицы. Так что, сбегай-ка ты, старина Джон, – говорит, – отмой на две-три сажени вбок, чтоб с тропинки видно не было, а остальное завтра уж дочистишь». Ну я и пошёл. Приказ есть приказ, ежели начальство говорит…

– Знаете, что я думаю, батюшка, – перебила Агния поток тихих мыслей. – Вам для спины вредно постоянно сгибаться – разгибаться. Давайте разделим ограду! Я возьму нижнюю половину, а вы – верхнюю. Заодно и управимся вдвое быстрее. У вас как раз тряпок несколько, и вёдер тоже.

И, не тратя зря времени, Агния решительно опустилась на колени и потянулась к вёдрам. Старый отставной адмирал ещё больше насупился.

– Право же, Агния, вам это не стоит. Вам это будет некрасиво и… не по чину. Не женское это дело – заборы мыть.

– А как же горничные?

– Так то девки дворовые, а вы – леди. Вон и платье в земле испачкаете.

– Чепуха. У хозяйки ещё четыре чистых платья есть.

Кнехтин сдался и лишь осуждающе покачал головой. Адмирал был невысок ростом, на голову ниже Агнии. В теле его, раньше коренастом и крепком, теперь царила лишь усталость и немощь. Даже некогда пышные седые усы безжизненно повисли.

– Чудная вы женщина, Агния, ох чудная. Бегаете туда-сюда, суетитесь. Кораблём командовать хотите.

– И буду.

– Э… Это ведь как пойдёт, мисс, это ведь как пойдёт. Море – суровая земля. Бабам – то есть, простите, женщинам – в море не место. Женщины – они ведь какие? Они существа нежные, чувствительные. Женщина палец уколет швейной иглой или цветок понюхает неприятный – и всё. Плач, слёзы, в обморок падает. Куда уж ей в открытое море выходить?

Агния слушала размышления старика молча и лишь улыбалась.

– Батюшка, вы точно не хотите сходить с тем письмом на телеграфную станцию в Срейтс-Стетеме? У меня одной от вашего имени не принимают, требуют личного присутствия.

– Ась? Чего? С каким это таким письмом?

Минуты две потребовалось Агнии, чтобы напомнить адмиралу о прошении к Адмиралтейству, которое она составила, опасаясь, что после её отъезда приглядывать за обедневшим стариком станет совсем некому.

Вспомнив, о чём идёт речь, адмирал ожидаемо посуровел. Лысая голова его вздёрнулась кверху, и в голосе даже зазвучали остатки былой властности.

– Подачки у этих кабинетных крыс выпрашивать? Мне, боевому адмиралу? И не проси! Никаких таких прошений они там от меня не увидят! Меня дед с детства воспитывал: человек в любой ситуации может поставить себя с достоинством. Честь, она изнутри исходит, а не снаружи. Наш офицерский девиз знаешь? «Долг, честь, судьба!» И поверь, честь в нём не на последнем месте. А дорогие мундиры да награды правительственные любой прохвост на себя нацепить сможет.

– Неужели вы, как боевой адмирал, не заслуживаете лучшей доли? – сделала ещё одну попытку Агния.

Не помогло.

– А чем моя доля плоха? Полы драить? Так мы в походах целые линкоры драили.

– Но то матросы…

– А и что, что матросы? Чем участь матросская позорна? Матрос – он на корабле главный двигатель. Он и орудие зарядит, и из орудия выстрелит, и течь своим телом заткнёт, если нужно. Без матроса ведь как без рук. А офицеры иные никак понимать этого не хотят. От них только и услышишь «матросня», да «матросня». Всегда я таким любителям повозить матроса лицом по палубе, да и из матросов бузотёрам всяким, начинавшим на офицерство бочку катить, говорил: «Вы идиоты! Вы на одном корабле сидите, и если что пойдёт не так, все экипажем на дно отправитесь, ни один не спасётся! Вам уж тогда быстрее себя любимого за глотку схватить и своими руками…» – Он, как всегда, вспомнился и покраснел. – А впрочем, это не для женского слуха разговоры, и не вправе я о таком говорить в вашем присутствии, юная леди.

Агния не настаивала. Больной адмирал в последний год совсем сдал. Мысль его текла неровно, сознание угасало. Даже Корнелиус Нортон, ранее лично приглядывавший за состоянием уборщика, махнул на него рукой и, видимо, смирился с неизбежной скорой кончиной Кнехтина.

Агния не смирилась. Она продолжила покупать таблетки от боли в спине из своих накоплений и таскала старику в каморку уголь для растопки печи, когда Джон не видел. Она даже потратила часть тетрадей для записи разнообразных историй из жизни, которые Кнехтин ещё помнил. Хоть в Адмиралтействе наверняка лежало досье, ей хотелось быть уверенной, что после флотоводца о нём останется память, пусть даже лишь в её голове.

Самому Джону тем временем удалось извлечь какой-то эпизод из тумана памяти, и он хрипло засмеялся.

– Был у нас такой архадмирал – Виктор Рожерро. Крохотный такой, нервный: когда злился, начинал по каюте носиться туда-сюда, руками размахивать. Всё бредил морскими манёврами. Мечтал какой-нибудь финт хитрый выдумать, чтобы при каждом сражении всех врагов ловко вокруг пальца обводить, а самому умнейшим выходить. А как серьёзное дело началось, так и сел в лужу! Знаешь эту историю?

– Нет, не знаю. Расскажите, – попросила Агния, хотя слышала рассказ о битве под Хассинопой трижды.

– Ну слушай. Был тогда этот… Жёлтый Барон. Страшную силу набрал, всех прочих пиратских оверлордов под себя подмял, и от Белых Клыков до Острова Святого Мальдония все головорезы под его флагом ходили. Ударила, значит, этому Барону моча в голову, и вознамерился он захватить часть земли. Чтоб у него ко всему прочему ещё и свой личный форпост был, колония, так сказать. Собрали пираты большой флот и с рассветом – чтоб солнце им в спину светило и защитникам мешало – вышли прямо на Хассинопу. И как начнут по городу работать. Защитники фортов – все герои, но долго сопротивляться не могли никак, слишком уж много сил понатащило пиратство. Ну нас, знамо дело, подняли сразу по тревоге. Весь флот к Хассинопе помчался – весь, это понятно, все, кого отправить смогли. К вечеру успели на рандеву встать под Амазьей, в десяти милях от Хассинопы горящей. Рожерро нас созвал к себе на флагман, на совещание офицерское. Сам семенит из угла в угол, глаза горят, предвкушает. Начали обсуждать манёвры. Капитаны один манёвр предлагают, штабисты – другой, адмирал говорит: «Нет, это слишком просто, нам похитрей манёвр придумать нужно». Послушал я, всё, что они говорили, да и высказал прямо в лицо, как всегда и всем говорю, что туфта полная эти их манёвры, а лучше бы они с матросами беседу разъяснительную провели, да спать их отправили пораньше перед тяжёлым днём. Рожерро рассердился, начал топать ногами и заявил, что я полный осёл, не смыслящий ни капли в морском деле, и что мне лучше подошёл бы боцманский китель, чем адмиральский мундир. Велел мне избавить совещание от своего присутствия. Я, конечно, подчинился: на флоте любой приказ надо исполнять, даже когда приказывают бред. А наутро мы в колонну построились и пошли в атаку. Пираты уже наготове, своей колонной встречают нас на контркурсах. Завели переписку. Работаем. И тут Рожерро как пойдёт коленца выкидывать. То вправо эскадру бросит, то влево, то затормозит, то боком повернётся. Превратил поле битвы в какой-то драматический театр, пираты там, уверен, по палубам со смеху катались от нашего представления. Ну и допрыгался! В полумиле вперёд по курсу оказалась мель маленькая – и адмирал прямо в разгар боя флагман на неё и выбросил. И сидит, наклонившись набок, сигналы шлёт злобно. Не бой, а комедия, хотя тогда было вообще не до смеха.

Пришлось мне принимать командование. Я остальных об этом уведомил и специальный наш сигнал передал матросам. Со значением: дело дрянь, братцы, давайте, поднажать надо. И мои мужички поднажали! Р-р-раз – одному мерзавцу загнали снаряд за шиворот. Два – другому всю надстройку обрушили. А третьему вообще корму разорвали и оружейный погреб сдетонировали так, что весь крейсер ух-х-х – и вмиг под водой скрылся. Тут у разбойников поджилки-то затряслись. Развернулись они и как кинутся драпать безо всякого порядка. Пираты – они же как шакалы тангарийские: трусливые и подлые. Им бы только беззащитные суда грабить.

Видела бы ты лицо Рожерро, когда мы его на шлюпке с линкора сняли. Весь аж трясётся от злости, а сказать ничего не может, победа ведь. Но самое главное знаешь что? Через неделю к нам прямо в Хассинопу делегация с островов пожаловала и привезла самого Жёлтого Барона в трюме, с руками в узлах и с кляпом во рту. Передали, что оверлорды раскаиваются за рейд и просят не устраивать им карательных походов. Я же говорю – шакалы. У них кто сильный, тот и прав, никакой дисциплины. И никуда эта зараза до сих пор не делась, так что флоту хорошие офицеры нужны позарез. Такие, как Стаффлз. Я Винсента видал ещё лейтенантом: этот парень своё дело хорошо знает. Поэтому помни мои уроки, когда служить пойдёшь.

– Батюшка Кнехтин, да я ведь на штатском хожу. Женщин на флот не берут.

– Это правда. Женщинам на флоте никак нельзя, это конец дисциплине будет. Матрос станет не об обязанностях думать, а только о том, как бы в укромном уголке с бабой своей уединиться.

Луна без дольки холодно и безмолвно светила в ночном небе. Рассеянная речь Джона Кнехтина журчала без остановки, а Агния слушала и размышляла. Ей припомнились старые, выцветшие фотографии, обнаруженные при уборке в каморке старика. На одной из них молодой Кнехтин стоял на светском вечере – настоящий воин с пышными усами и грозным взглядом. Мечта любой женщины, от которого нынче остался только остов, да и остов вот-вот унесут волны в забвение, и не останется вообще ничего. И всё лишь потому, что адмирал раздал все свои деньги матросам, а пенсий в Содружестве не существовало.

Второй раз сердце девушки кольнуло ощущение нестерпимой неправильности всего происходящего вокруг. Она стиснула зубы и навалилась на стальную решётку.

Когда Лисса, раскрасневшаяся от танцев, протиснулась во флигель, Агния успела переодеться в повседневное и прикорнуть в кресле. Услышав шум двери, она очнулась от дремы и подняла голову.

– Ну как? Успех? С Ружером.

– Ах, Ружер невероятно мил, хоть и застенчив до невозможности. Такой милашка. С ним было очень, очень приятно проводить время. Забитый он, правда, очень, видать, отец его сильно муштрует. Я, кстати, уверена, что уже давно ему нравлюсь.

– Прекрасно! Он сделал предложение?

– После одного вечера? Конечно нет. Влюбись он в тысячу раз сильней, всё равно такой человек, как Ружер, не совершил бы безрассудства.

– Так надо было брать за рога! Сказать прямо: так и так, один гад обещал на мне жениться, всю учёбу водил за нос, а под конец ушёл под ручку с другой. Можно же было…

– Нельзя, Аг. У нас так не принято.

Лисса, сняв браслеты, стояла у зеркала и рассеянно вертела их в руках. Агния тихо вздохнула и подошла обнять подругу. Взгляд погружённой в себя блондинки бродил по комнате.

– О, смотри. Пока нас не было, почту доставили.

– Что, правда? – Агния оторвалась от Лиссы и удивлённо взглянула на три конверта, лежащих на её столе. – Действительно. И как я сразу не заметила.

Лисса, взяв своё письмо и вскрыв конверт, передала нож Агнии. Ещё не начав резать бумагу, Агния по каллиграфическому почерку уже догадалась, от кого первое послание и что в нём.

«Дражайшая Агния Синимия.

Пишу вам из Торч-холла. Лето уже коснулось наших экзотических и отечественных садов. Пышная майара поливает траву под собой нескончаемым потоком листвы всех цветов и оттенков. На мандарине созрели плоды дивной жизненной силы. Дядя не разрешает их срывать, и, к своему глубокому удивлению, я с ним согласен. Когда созерцаешь подобную красоту, даже любовь к сладкому отходит на второй план. Мандарины сии – словно маленькие солнца, ещё не разогревшиеся до ослепительного сияния, но уже таящие глубоко в своих ядрах жар космических энергий. Теперь, когда всё в садах цветёт и благоухает пышней, чем когда-либо, мне особенно полюбилось предаваться размышлениям в одной укромной беседке за каменным мостиком. В ней же я и пишу сейчас это письмо.

Здоровье моё удовлетворительно, и дядино тоже. Тепло июня отогрело даже его сварливую душу. В скором времени он рассчитывает взять меня на Лакританию для более пристального ознакомления с товарной и пассажирской коммерцией, что может весьма отсрочить продолжение нашей беседы.

На днях мне наконец выпал случай представить свои стихи в Столичном Обществе Поэтов. Впечатление от выступления показалось мне незначительным и поначалу вогнало в глубокую хандру. Впрочем, скорее всего, очень глупо и самонадеянно было с моей стороны рассчитывать на гром аплодисментов и вспышку литературного бессмертия.

Уверен, когда сие письмо дойдёт до вас, вы уже с блеском сдадите все экзамены. Тем не менее считаю своим долгом заверить: молитвы о вашем успехе лежат под моим сердцем.

Всё тот же.

Сигил Торчсон».

Агния зевнула. Каждое письмо Сигила было одинаково изысканно и бессодержательно. Вся интрига переписки заключалась в том, какой новый изворотливый эпитет придумает в следующем письме юный поэт.

Морячка сверилась со списком. Три письма, пора было уже строчить ответ. Но Сигил писал, что в ближайшее время будет недоступен.

«Подождёт до июля», – решила Агния и потянулась ко второму письму.

– Телеграмма. Адрес знакомый… да это же Грэхем! Странно, чего это Грэхем мне пишет?

Взгляд девушки побежал по коротким строчкам.

Лисса, вдруг почувствовав неладное, оторвалась от своего письма.

– Что? Что-то случилось?

Лист бумаги вылетел из рук морячки и залетел за стол. Агния вытянулась, рванулась наверх из кресла и развернулась. В лице её не осталось и тени сонливости. Его перекосило, схватило невидимыми пальцами, а правый глаз слабо задрожал.

– Агния…

– Грэхем пишет, отец умирает. Вернулся из моря больным. Надо бежать!

Ящик вылетел из стола. В воздух взвились фонтаном ставшие ненужными бумаги.

Агния успела ухватить расписание поездов.

– Первый поезд… через час десять…

Лисса, вжавшись в стену и похолодев от страха, взирала округлившимися глазами, как подруга вырвала из шкафа пальто, набросила его на плечи, влезла в башмаки, наспех побросала всё самое необходимое в чемодан и метнулась к выходу. На полпути чертыхнулась, возвратилась обратно и забрала сертификат первого ранга.

Входная дверь громко хлопнула.

Когда Лисса опомнилась и побежала на улицу, чёрная фигурка уже летела по мощёной тропе у самой калитки. Сложив ладони в рупор, Лисса закричала:

– Напиши! Обязательно напиши, как сможешь!

Фигурка на бегу обернулась и махнула рукой.

Внезапно с моря налетел особенно сильный порыв ветра. Он заставил Лиссу поёжиться, схватившись ладонями за плечи. Подол затрепетал на ветру.

Страшное, беспричинное предчувствие вдруг охватило Лиссу Каннингем. Ей почему-то показалось, что она видит свою подругу последний раз в жизни.

Вечная гавань

В ту ночь не светило ни одной звезды. Западный ветер окреп окончательно и, налетая порывами, подбрасывал пыль с истоптанных немощёных улиц Стрейтс-Стетема. Покров из туч, пригнанный им с Позолоченных гор, затянул звёздное небо. Окна некоторых домиков светились, а кое-где из-за заборов даже мерцали газовые фонари, отбирая у мрака целые куски дороги. Улица не тонула в кромешной тьме, как сосновая чаща до неё, но редкие огни превращали город в нагромождение чёрных и тёмно-серых контуров, а иные деревья можно было различить лишь по шуму листвы, когда западный ветер возвращался.

Сквозь это бежала Агния Синимия. Её башмаки колотили по земле, а сердце стучало так яростно, что каждый вздох отзывался острой болью. Ноги спотыкались. Из последних сил морячка гнала выдыхающееся тело вперёд – а Бульвар Процветания всё не появлялся.

Милю леса, отделявшего косу от городка, она одолела молниеносно. Не смутила её даже беспроглядная темнота, заставившая бы любого спешащего снизить скорость из страха сойти с дороги, споткнуться о кочку и переломать себе кости о сосновые корни.

Агнию не пугали травмы. Не страшил хмурый, бормочущий лес. Другое мокрым комом ворочалось в голове, заставляя мышцы время от времени заходиться мелкой дрожью.

«Отец умирает. Умирает, несомненно. Грэхем не Сигил, драматизировать не станет. Телеграф работает круглосуточно, но когда же в Академию дошла телеграмма? Не раньше полудня, иначе горничная отнесла бы мне её ещё тогда. А так мы с ней по распорядку разминулись всего на десять минут. Три часа! Три часа письмо лежало во флигеле, а я пировала! Чума мне на голову!»

Каждая секунда сокращала время до поезда. Каждая секунда грозила оборвать тонкую нить жизни капитана Джека Синимии. Там, далеко, в Предрассветном. Сердце Агнии сжималось, и тогда она ещё крепче сжимала зубы и ускоряла бег.

Когда горячий пот окончательно залил глаза, а колени взмолили о пощаде, за поворотом вспыхнула линия огней. Ступни ощутили твёрдый камень под подошвами. Мостовая! Агния сильно качнулась вправо, рухнула на первую попавшуюся скамью, запрокинув голову к небесам и хватая ртом острый холод ночного воздуха. Нагромождения туч в чёрной бездне неспешно клубились, поворачивались…

Бульвар Процветания даже в столь неспокойное время жил своей привычной жизнью. Благодаря электрическим фонарям на главной улице города было светло как днём. Проносились коляски и экипажи, а по зелёной аллее в центре да близ домов прохаживались влюблённые парочки, торопились запаздывающие домой клерки, слонялись бродяги да выпивохи. Лишь если внимательно вглядеться в людской поток, можно было приметить некоторое волнение, некоторую неуверенность и растерянность. Нет-нет, да обернётся через плечо какая-нибудь дама с зонтиком, нет-нет, да окинет фасады домов нервным взглядом, прервав непринуждённую беседу с кавалером. Агния ждала, пока успокоится сердце и рассеется липкий туман в голове. Вдалеке заканчивали бить часы городской администрации.

Мимо проходила шумная компания. Она окликнула их, спросила время. Парень в расстёгнутом фраке и лихо сдвинутом на уши цилиндре поднёс руку к глазам. До поезда оставался почти час. А по другую сторону улицы сверкала богатыми каменьями витрина ювелирного магазина «Линдсторм и сыновья», что означало: до вокзала отсюда полтора переулка ходу. Успела. Агния, успокоившись, прикрыла глаза, но испугалась провалиться в сон и вскочила на ноги.

На перроне вокзала образовалась толпа. Это удивило Агнию. Пропихиваясь плечом через людей, она добралась до кассы и расстегнула кошелёк. Билетёрша, пересчитав протянутые купюры, затребовала ещё десять фунтов свыше. Не торгуясь, кадетка доплатила. Лязг дырокола – и пробитый билет отправился в кошель вместо потраченных денег.

Найдя более-менее свободный уголок, Агния оперлась спиной на старенькую ограду и поправила воротник пальто. Вот и всё. Теперь ей оставалось только ждать. Торчать в бездействии в ожидании поезда.

Когда срочная необходимость действовать отступила, болезненный страх усилился. Нижняя челюсть Синимии приоткрылась. Втягивающая воздух, с широко распахнутыми глазами, сейчас она была похожа на хищную глубоководную рыбу, которую вытащили на сушу. Пальцы девушки впились в рукоять чемодана.

Какая-то часть разума всё ещё отказывалась признавать происходящее. Ведь ещё недавно всё было в порядке! Они с Лиссой отмечали выпуск, ходили по бульвару за покупками. Лисса щебетала, а она кивала, предвкушая встречу с отцом. Вот-вот со дня на день она сойдёт с вагона в родном Предрассветном. Разглядит плечистую фигуру, невозмутимо покуривающую трубку среди толкотни, кинется к ней в объятия. Отец приподнимет её над землёй, нежно, но слегка настороженно, а когда она покажет ему сертификат, отбросит прочь все сомнения и с размаху хлопнет по плечу. «Молодец, волчица! Наша кровь! Идём домой, Дрег к возвращению наловил твоих любимых устриц. Идём домой…»

Агния поёжилась. Ей показалось, что своим тягостным настроением она как-то смогла заразить окружающих. Многоголовая человеческая толпа громко дышала и переминалась. Откуда-то явственно доносились всхлипы. Это шмыгала носом сидевшая справа от Агнии на куче поклажи женщина. Муж предпринимал тщетные попытки успокоить жену, но та продолжала тихо и непонятно стенать о некоем «Джереке», который «круглый дурак, точно всё потерял», и о «детях», которым «не на что нанять учителя». Слева немолодой джентльмен с тяжёлым подбородком курил уже третью папиросу, всматриваясь в темень. Заметив дикие глаза Агнии, он молча протянул ей папиросу и зажёг спичку. Агния благодарно кивнула.

Лёгкое волнение вдруг прошло среди пассажиров.

– Идёт, идёт, – зашептали вокруг.

Некоторые – Агния в их числе – выбежали на край платформы. Действительно, на них выныривала, гремела колёсами громада локомотива. Дежурные закрыли ворота на станцию и встали рядом, с бесстрастными лицами выслушивая возмущения опоздавших. Те топтались возле ворот, некоторые трясли пачками денег в воздухе, а один попытался перелезть через забор и затеряться в толпе, но жандармы сцапали «зайца» и потащили в здание вокзала.

Оглушительный свист заставил пассажиров зажать уши. Паровоз уже сбрасывал обороты. Ноздри Агнии почувствовали такой знакомый, горький запах угля, сжигаемого в топке. Лишь когда колёса состава с визгом замерли, она вспомнила заглянуть в билет, узнать свой вагон и купе.

Сильный толчок заставил посуду на столике звякнуть, а Агнию – удариться носом и вздрогнуть. Сквозь заспанные глаза купе обретало чёткость. За окном уже успело взойти солнце, хоть пелена туч и скрывала само светило. С койки напротив лился целый водопад шипящих, свистящих и шепелявящих звуков. Это четверо восточан, стеснившихся у стола вокруг кучки блокнотов со списками имён и адресов, нервно совещались. Черноволосая морячка выпрямилась, оперлась локтями, выгнула спину, протёрла кулаком правый глаз и обратилась к попутчикам:

– Тесселеххххт, ла сскккришш'нар лаа? (Люди, где мы сейчас находимся?)

Двое из восточан взволнованно переглянулись, услышав родное наречие из уст западнийки, но старший из них, с лицом, сморщенным, как изюм, мотнул головой коллегам и, поджав губы, всхрипнул:

– Ла ра'кхалиммми тирик Наррхова.

«Нарова, три минуты назад. Значит, до Предрассветного ещё тридцать с чем-то».

Агния подпёрла голову ладонью. Ей хотелось вновь окунуться в дремоту, избавиться от мучительных предчувствий. Но она не разрешила себе рисковать проспать нужную станцию. Мозг по привычке, оставшейся с занятий восточным, сам принялся переводить экзотичную речь:

– Хоссров, ты единственный из нас видел, как трест восстанавливает убытки.

– Если вы про ту суету пять тыщ сто двадцать первого, то знайте: там и вполовину всё не так серьёзно было, как сейчас.

– Вот мы крысята слепые, конечно. Вся страна знает, что Торчсон круглый идиот, а меры принять заранее не удосужились…