Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма

А вот Анатолий Васильев привёз в Москву латышку. Был ли он до конца счастлив с ней, не знаю. Точнее, уверен, что нет. Так как, купив другого двухколёсного друга – мотоцикл, возил на нём юную москвичку… Чем закончилась эта семейная история не знаю. Наши пути разошлись. Простой работяга вдруг стал ревниво относиться к нам с Виктором, из-за нашей учёбы в вузах и некоторого карьерного роста. Возможно, завидовал. При каждой встрече стал подначивать «загнивающую интеллигенцию»…

Досрочное возвращение на гражданку

Вернусь на воинскую службу, с которой у меня, в общем-то, всё сложилось нормально. Разве что за исключением питания.

Ежедневно ели жирную свинину – на завтрак и в обед. На первое в основном варили щи из квашеной капусты. Реже делали фасолевый суп, в котором ещё надо было умудриться поймать ложкой редкую фасолинку. Ежедневно кормили кирзой, то есть перловкой. На ужин чаще всего давали селёдку. Реже – жареную треску. Латвия – «морская держава». Плюс напомню то, о чём уже говорил, портил жизнь сломанный режим питания, когда дежуришь на посту. И даже у меня, при моей пониженной кислотности, стала появляться изжога. Тем не менее, за десять месяцев службы я поправился на пять кг и подрос на четыре см. И семидесятикилограммовый армейский вес оставался у меня эталоном почти всю жизнь. Прибавил килограмма три во время командировки в Грузию, где был вынужден питаться манной кашей (остроту тамошней кухни мой желудок категорически не принял). Ну, а с наступлением пенсионного возраста стал потихоньку «усыхать»…

Демобилизовался я досрочно не по медицинским показаниям. Вернее, не по моим. Больная мама оказалась в одиночестве. Отец, как я уже говорил, ушёл к другой, здоровой женщине. Он помогал маме, но бывал не ежедневно, а мама самостоятельно уже не могла ходить в магазин, да и в общественный туалет, до которого сотня метров от дома, к тому же отопление – печное, за дровами надо идти в сарай… И сердобольные соседки решили помочь маме. Не поставив меня в известность, они написали в Министерство обороны: мол, больная, одинокая женщина не может обходиться без помощи сына. А отцу строго-настрого приказали вообще больше не приезжать к маме, дабы не засветиться: ушёл так ушёл.

Вскоре, это было в августе 1958 года, меня в части удивили: сверху, мол, пришло распоряжение демобилизовать. А я о такой перспективе даже ничего не знал: мама мне ведь не сообщала. Но прошла неделя, месяц, а я всё хожу через день на ремень. Честно говоря, я даже не огорчился, что меня оставляют. У меня было какое-то раздвоенное чувство: и хотелось на гражданку – скорее поступить в вуз, и порывать с этим, признаюсь, полюбившимся местом не рвался, и перед ребятами чувствовал неловкость…

Успокоился. Служба пошла своим чередом. Причём в ней появился новый поворот. Автоматы ППШ решили заменить карабинами. Устаревшее оружие стали готовить к продаже какой-то африканской стране. Нам поручили перебрать запасы патронов. Их вываливали нам на переборку. С малейшими внешними недостатками – окислением, царапинами – отбраковывались. И их нам дали для учебной стрельбы. Если прежде экономили на этом, то теперь заполняли диск чуть ли не по полному.

Во время одного такого выхода на стрельбище меня после того, как я отстрелялся, отправили в оцепление. А я заблаговременно спрятал в кармане один патрон. Лёжа за дюной, прикрепил к стволу лиственницы записную книжку, подождал, когда начнут стрелять, нажал на спусковой крючок и продырявил её своей последней выпущенной в армии пулей. На память.

Тем временем мамины соседки не унимались. Написали письмо в газету «Известия». Оттуда его переправили в Минобороны с просьбой посодействовать моей досрочной демобилизации. Это подействовало. И в конце сентября меня со второй попытки всё же отпустили на гражданку.

Ещё когда я служил, мы договаривались с ребятами, что в День Советской армии, будем обязательно поднимать тост за тех, кто в данный момент на посту. Не знаю, все ли и долго ли эту договорённость соблюдали. Как-то постепенно всякие юношеские обещания растворяются в суете нашей жизни…

Что лично мне дала армейская служба?

В отличие от распространённого мнения, я не считаю год своей службы потерей времени. Возможно, я бы иначе рассуждал, если отбарабанил все три положенных года. Но не я сокращал своё пребывание в ОМСР. В армии я приобрёл кое-что важное для дальнейшей, взрослой, непростой жизни. Возмужал физически. Помню, когда я, ещё в солдатском бушлате, ехал в военкомат сообщить о демобилизации и приготовился выходить из электрички, сзади услышал писклявый детский голосок: «Дядь, вы сейчас выходите?» Удивился: я стал «дядей»!

Повысилась моя самооценка. Понял, что я вовсе не интеллигентный хиляк и могу выдерживать большие нагрузки, в том числе в экстремальных условиях, могу принять нестандартные решения, лишь бы не осрамиться, могу постоять за себя… Всё это в дальнейшей жизни мне помогало: и в журналистской работе, и в путешествиях.

Я понял также, что в армии, как и на гражданке: сволочь он и там сволочь, подлец, трус, предатель – он и там такой же, порядочный – он везде порядочный, даже в рамках жёсткого армейского устава. Армия – это слепок всей нашей жизни. Там так же выслуживаются перед начальством. Так же занимаются приписками, создавая видимость достижений. Там тоже есть преступники и герои будней. И, вопреки официозному пропагандистскому мнению, считаю, что армия не способна кардинально «перековать» человека. Физически укрепить – да (если не угробит), сделать послушным («дисциплинированным») тоже может, но из подлеца не сделает добра молодца.

Одно из приобретений армейской службы – дружба. Надолго или нет сохраняются эти связи – у кого как получится. Суровая служба, выявляя истинные качества людей, или сводит их надолго, или разводит навсегда.

У меня сохранились письма из ОМСР 1958–1959 гг. После моей демобилизации писали мне только трое. Нет, в основном двое – Валентин Сирица и Виктор Воробьёв, а третий – Анатолий Васильев лишь иногда что-то приписывал к строкам Виктора. По-разному сложились наши отношения. Хотя я с теплотой вспоминаю о каждом из них.

Армейский друг возглавил кремлёвскую фотографию

«…Мы находим нужным искать дружбы, не движимые надеждой на награду, но потому, что все ее плоды заключены уже в своей приязни».

Марк. Т. Цицерон, «О дружбе»

Говорят, настоящая дружба, искренняя, не расчётливая, закладывается до двадцати лет. У меня так сложилось, что из-за неоднократной перемены места жительства, и особенно из-за долгого отъезда в Якутию, из-за перемены профессии и круга интересов детско-юношеские дружбы сами собой угасли. И фактически единственным другом в моей жизни остался Виктор.

При демобилизации я подарил ему свою простейшую советскую камеру «Смена». И тем самым невольно помог ему в выборе основного его любимого занятия – фотографией. В отличие от меня он добился в этом больших успехов. Печатался в серьёзных журналах, принимал участие в фотоконкурсах, в том числе в международных, где завоёвывал призы. Но реальную карьеру он сделал на административном поприще.

Начал он её, вероятно, позавидовав мне, когда меня пригласили работать в райкоме комсомола. Его не пригласили, Он сам туда пришёл. Когда после дембеля, ещё безработный, он пришёл становиться на комсомольский учёт, то набрался смелости и спросил, нет ли для него какой-нибудь подходящей должности. На удивление работа для парня с улицы нашлась.

В те годы власть озаботилась организацией книгочтения всей молодёжью. Городское объединение «Москнига» открыло во всех столичных райкомах комсомола штатные ставки для инструкторов по пропаганде книг. То есть платила зарплату «Москнига», а реально руководили ими комсомольские органы: организовывали всякие конференции, встречи с писателями, выездные продажи, массовую подписку на собрания сочинений. Так что «Москнига» была материально заинтересована в такой деятельности, а комсомол рапортовал о проделанной «общественной» работе.

Как у любого приличного советского предприятия, у «Москниги» был свой пионерлагерь. Туда Виктора пригласили в вожатые отряда. На следующее лето его назначили уже старшим вожатым. На его карьерное счастье в этот пионерлагерь приезжала городская проверочная комиссия, в которую входил ответственный сотрудник комбината «Известия». Виктор умел произвести хорошее впечатление – контактен, находчив, перед начальниками не тушуется, неравенство в возрастных и административных уровнях минимизирует юмором. К тому же он креативный работник. И представитель «Известий» переманил Виктора к себе.

Известинский пионерлагерь располагался возле одного из озёр Мещёры. Я там не был. Но одну байку из истории этого лагеря запомнил. Когда-то, задолго до Виктора, отдыхал там сталинский сыночек Вася. Как известно, отпрыск вождя был непредсказуемым, своенравным и, разумеется, недисциплинированным. Однажды он ушёл гулять. Без дозволения. И исчез. Найти не могли. Скандал! Последствия для руководства пионерлагеря могли быть трагическими. Вплоть перевода на «отдых» в другой лагерь, где-нибудь в районе вечной мерзлоты. А Вася, утомившись от свободы, уснул в стоге сена…

Но и в этом, знаменитом приключениями Сталина-младшего, пионерлагере Виктор задержался недолго. Хозяином комплекса «Известия» (издательство плюс редакция) был Президиум Верховного Совета СССР. Это что-то типа нынешней Администрации президента РФ. И Виктора пригласили на должность сотрудника этого Президиума и начальника пионерлагеря этой могучей организации.

В самом Президиуме он занимался такой, например, работой как подготовка подарков для иностранных делегаций. Поскольку у каждого народа свои предпочтения, то при скудной советской ширпотребной промышленности приходилось немало поломать голову, чтобы помимо палехских шкатулок и жостовских расписных подносов дарить дорогим гостям что-то ещё.

Была у Виктора и другая попутная обязанность – обеспечивать сотрудников пригласительными билетами на корпоративные мероприятия. А поскольку советских праздников было немало и они ежегодно повторялись, то приходилось придумывать новый вид этих пригласительных. Имея навыки художника, Виктор позволил себе сам разрабатывать их. Но, будучи штатным сотрудником, он не имел права получить за это художество материальное вознаграждение. Приглашённый со стороны имел, а он – нет. Такой вот советский парадокс. И, чтобы получить хоть шерсти клок, Виктор пригласил меня в качестве художника. Представил меня начальнику, я заключили договор. Виктор нарисовал, я подписал, получил гонорар.

Мы славно посидели в одной из первых в Москве шашлычных – на Маросейке…

Конечно, труд в таких высоких госучреждениях хорошо вознаграждался. Но главный жизненный успех не в зарплате. Я никогда не спрашивал о её размере, а Виктор никогда этим не хвастался. Не думаю, что она была большой у рядового клерка. В таких организациях главное не деньги, а привилегии. Виктор сначала получил квартиру в престижнейшем «красном квартале» на Юго-Западе столицы. Затем, с расширением его семейства, ему дали квартиру побольше – трёхкомнатную. Правда, в весьма неустроенном тогда и пустынном районе: где-то в Конькове. Помню, автобус вёз меня к нему от станции метро через какие-то пустыри. Виктор не очень был доволен местом, но объяснял это тем, что он занимает ещё недостаточно высокую должность, чтобы претендовать на хорошую квартиру в более престижном месте.

Также по должности он пользовался служебной машиной. Сначала он имел право на заказ «Волги» один раз в неделю. Потом на все рабочие дни. А потом и в нерабочее время, в том числе и в выходные дни. В частности, для того, чтобы ездить с семьёй на базу отдыха на Истре, неподалёку от станции Снегири.

Там тоже летнее жильё распределялось по рангу. Виктору дали угол в коттедже на две семьи. Более значимые фигуры занимали и более комфортабельные апартаменты. Я видел эти «значимые фигуры». Они степенно ходили по тропинкам, ровно дыша чистым подмосковным воздухом. Иногда Виктор шептал мне на ухо: «А это – зав отделом… А этот…» Тогдашнего секретаря Президиума Георгадзе я там не видел. Да и вряд ли он отдыхал в Снегирях. Ему по рангу можно было воспользоваться более престижной базой отдыха. В том числе на берегу Чёрного моря.

Ещё одна очень важная привилегия была в Президиуме – продукты питания. Виктор мог заказать то, что в обычных магазинах просто так, без знакомства и без блата не купишь. В том числе красную икорочку, копчёную колбаску, индийский чай, растворимый кофе… Почти такой же набор могли себе позволить и работники других московских учреждений и отдельных крупных предприятий. Однако гораздо реже и по другой цене. Раза два я заходил к Виктору в гости на работу (в этом здании сейчас Администрация Президента РФ; с тем же привилегиями?). Естественно, он водил меня в их буфет. Такого разнообразия продуктов, в том числе дефицитных, я больше нигде не видел. Но главное – их цена! Я балдел. Однако взять с собой лишнее не позволялось: заказал, съел и переваривай. Причём это был «обычный» буфет на их этаже. Полагаю для более важных чинов буфеты были в отдельных закоулках и более насыщенные хорошими продуктами.

Что-то подобное было и с ширпотребом. Был отдел заказов. Так же в соответствии с рангом, по согласованию с соответствующим отделом, можно было приодеться, обуться и т. д. Но там я не бывал, и на какого рода заказы имел право невысокого ранга клерк Воробьёв, не знаю. Тактично не спрашивал, а он не любил распространяться на эту тему: дружба дружбой, а служба службой – в такой, по сути, полузакрытой организации.

Но и работа в Президиуме оказалась не пределом карьеры. Виктора назначили руководителем кремлёвской фотографии. Она располагалась в здании ГУМа. Новый начальник устроил для меня экскурсию по этому секретному, подпольному в прямом смысле предприятию. Никакой вывески. Ничем не выделяющаяся дверь. А за ней… Специалисты колдуют над очередными портретами руководства страны. Оказывается, снимки эти регулярно обновляются. С возрастом меняются лица. Да и мода на галстуки и воротнички тоже. К тому же менялись и сами члены высших органов власти.

Из всего обилия портретов мне запомнился один – Косыгина. С ним была особая морока. Оказывается, у нашего тогдашнего премьера была громадная родинка возле носа! Это сколько было работы у ретушёров, когда фотокорреспонденты делали текущие событийные снимки для публикации в газетах и журналах! И советские люди не подозревали о такой внешней особенности Алексея Николаевича.

Чтобы обновить верховную фотолетопись, даже члены политбюро ЦК КПСС вынуждены были посещать фотолабораторию. Только здесь имелась такая высококлассная закордонная техника, как, скажем, от шведской фирмы «Хассельблад». Но как здесь, в многолюдном месте появиться тем, кого бережёт охранка?

Некоторые кремлёвские небожители, правда, пешком приходили. От Спасских ворот – сотня метров. Да и от переулка, где квартировали некоторые советские бонзы, тоже недалече – можно и размяться. Под наблюдением охранников. А вот генсеку Брежневу, из-за соображений безопасности (всё-таки стреляли в него!), да и жил он подальше, пришлось приезжать на машине.

Однако перед входом в ГУМ стояли металлические ограждения, дабы ошалелые от отсутствия товаров советские покупатели не попали под колёса стремительно проносящихся машин, в том числе и тех, что вливались в Спасские ворота Кремля (или выезжали оттуда). Накануне приезда генсека Виктора посетил генерал, отвечавший за безопасность главного коммуниста мира. Осмотрел все помещения. И снаружи – как припарковать главную машину страны. Ночью пешеходное ограждение срезали. Утром сюда подкатил членовоз. Леонида Ильича сфоткали. Он уехал, ограждение приварили. Народ перемен не заметил.

К сожалению, Виктор рано ушёл из жизни – в сорок два года. Травма головы, полученная им ещё после окончания школы, когда он упал с велосипеда, дала о себе знать. Мог повлиять и конфликт в семье, жена подала на развод, а у них было двое симпатичных детишек – В3 (Воробьёв Виктор Викторович) и дочурка Наташка.

Накануне операции Виктор сказал мне, что его мучают постоянные головные боли. К тому же во время экскурсии по кремлёвской стене (ему удалось добиться разрешения для осмотра особо охраняемого государственного объекта), надо же такому случиться, он стукнулся там головой. Стена широченная, но есть узкие и низкие переходы…

Мог ли я предположить, что через несколько дней буду говорить о моём друге на траурном мероприятии в связи с его похоронами?!

«Давали поощрение тем, кто “лижет спину, лижет ниже”»

Более полувека сохранившимся у меня солдатским письмам. Я вчитался, и всё ожило. Будто это происходило только вчера! И неужели – с нами?

О чём мы переписывались? О моей гражданской жизни и о их будущей работе, о девчонках… Ну, и конечно, о повседневной жизни в казарме и вокруг неё. Письма цитирую именно так, как было написано, без редакторской правки. Понимаю, что грамотных читателей это может раздражать. Не для демонстрации малограмотности нас, двадцатилетних, сохраняю, просто хочу оставить авторский стиль, а править выборочно – это уже искажение.

Сначала процитирую выдержки из писем Виктора.

Первого октября 1958 года Виктор написал мне:

«Знаешь, Анатоль, твоё письмо, не в пример первому, было очень интересным. И про Москву, и про родителей, и про Лилию [в скобках мои нынешние, 2020 года, комментарии: Лиля – московская девушка Виктора, которую я даже устраивал на работу; они давно были знакомы, переписывались, но потом всё же расстались, она вышла замуж за одноклассника, так и не дождавшись Виктора из армии; и это одна из проблем службы в армии: дождётся – не дождётся]. Если бы ты знал, как я тебе завидовал в тот момент, когда ты сидел у моих родителей или шёл с Лилией… Ты хорошо подметил свойство моей матери не верить девушкам, и Она всегда боялась моего с ними общения. Всячески выгораживала… Приехал Васильев. На первенстве республики [Латвии] его команда заняла первое место. Он выполнил норму мастера [по велоспорту]… Были с Анатолем в увольнении…»

Через неделю Виктор сообщил о своей самоволке и о воре-сержанте:

«Вчера я с Анатолем толкнулся в беспримерную по глубине самоволку. Ездили с ним на велосипедах в Сигулду. Если бы ты знал, как там красиво! Ты, конечно, представляешь, каково мне (не садившемуся 2 лета на велосипед) было ехать с Анатолем тем более на машине Вячина [замполит]. Но Анатоль сказал, что я держался молодцом. Молодец, молодец, а сидеть сейчас больно. По дороге оттуда набрали в саду яблок. Пуйка [по-латышски – мальчик] за рубль (больше не было) собрал нам десятка два… Каким-то чудом никто не заметил моего исчезновения… У нас в роте неприятная новость. В день отъезда домой Керимбекова [был командиром моего отделения, очень порядочный парень, из Казахстана] обнаружилась пропажа некоторых вещей у ребят (тенниски, коврик, фонари). Но ребята на Керима даже не подумали. Все обратили внимание на то, что Мельник [был помощником командира моего взвода, старший сержант, призван из Западной Украины, тот самый, с которым тушили лесной пожар] отправил днем позже посылку (уже шестую). Сиденко занялся этим делом, посылку с полдороги вернули. Все вещи оказались в ней. Сиденко уговаривал взвод не трогать его. Не знаю, что будет. Я спросил у Сиденко, будут ли его судить за это, а он ответил, что не будут. “Сами, – говорит, – накажем”. Разжалуем до рядового и по комсомольской линии строгий выговор. Я, конечно, за исключение. Таким не место в комсомоле… Сейчас нам покажут “Золотую симфонию”. Анатоль говорит, что фильм золотой”».

Тринадцатого ноября 1958 г. Виктор сообщает о кадровых перестановках в части:

«Изменений масса: ушел батек, ушел Павлов, приехали салаги [это о командире части, офицерах и солдатиках]. Сержантов ещё не привезли… Павлов перед отъездом на собрании громогласно объявил нам с Анатолем отпуск и мне соплю на погон… Думали поехать вместе и завалиться к тебе. Но ничему не суждено было сбыться. Объявление так и осталось объявлением. Мне к празднику не подбросили даже благодарности. Давали поощрение тем, кто “лижет спину, лижет ниже”. Боюсь, что мне прекратят поездки в изостудию».

Третьего января 1959 г. в писанину Виктора вклинился Анатолий Васильев:

«Здравствуй, Анатолий Семенович! Сидим рядом с Анатолем, говорим о разном. Несколько часов назад видел твою Веру. Вышел из роты, а она шла к остановке. Хотел догнать, чтобы передать твой привет. Но не успел – подошел автобус, и она уехала. Новый год встретил весьма и весьма посредственно. Правда, когда стрелка проходила цифру 12, я смотрел на твою Верочку. Она в клубе заправляла музыкой.

А теперь я, т. е. твой тёзка, напишу немного. Виктор писать не может, его снова забрали в штаб, там ему всегда дают халтуру. Новый год Виктор и Сима “Пулемёт” [Семён Гольдштейн, тоже москвич; как технаря и дисциплинированного парня его сразу назначили в оружейную – раздавать и принимать автоматы, а также следить за их содержанием] встречали отменно, они были в клубе и по баночке тоже бросили где-то у девочек. Мне с новым годом “повезло”: наше отделение было дежурным, чистили картошку в канун нового года… Наш Виктор очень огорчён, что идёт на улице дождь, а не снег [Виктор на гражданке занимался слаломом, ведь он жил прямо на Воробьёвых горах!]. Я смеюсь, говорю что скоро буду на велосипеде ездить, а лыжи нужно поставить куда-нибудь подальше, пусть пылятся…

Анатоль, продолжаю… Недавно был на встрече с писателем Н. Задорновым. Ты его, конечно, знаешь [знать-то я его знаю, популярным был автором, а я его так и не удосужился почитать – очень толстые у него, отпугивающие книги]».

27 января 1959 г. Виктор о своём настроении:

«Не получал я по английскому двойки, не пропускал занятий [это о моих стенаниях], а настроение у меня пожалуй хуже твоего. Почему?.. Попал я тут тоже в комсомольские начальники взводного масштаба. Вот уже с месяц не могу собрать бюро. Представляешь какова тут жизнь?! Сейчас творится что-то невообразимое: полная нехватка людей, гоняет новый взводный почём зря, я даже раз попал на строевую и ползал по-пластунски… О Н. Задорнове я мало что могу сказать т. к. я еще не дочитал его книгу “Капитан Невельской”… Я недавно попал на совещание военкоров “За Родину” [газета Прибалтийского военного округа]. Отлично провел пару дней. Сейчас чуть поактивнее пишу туда. Даже портрет послал, сделанный карандашом. Напечатался в “Советском воине”… Фотографией заниматься некогда совсем. Мой конкурент совсем меня забил. Да, и кто бы ты думал этот конкурент? Ваня Клюшник!! Удивлен? Купил “Зоркий” и шлепает каждую ночь с цветочками карточки, а днем раскрашивает».

Шестнадцатого апреля 1959 г.:

«Хорошего мало: работа, наряд, наряд, работа. Живем по такой формуле. Лилька обещала приехать, раздумала, ты обещал – тоже молчишь. В чем дело, кто поймет этих москвичей. Мне писем не пишешь, Вере не пишешь. Чем объяснить? Зазнался или руководящая работа действует?.. Тут у нас недавно проезжал Хрущев Никита. Сколько шуму было перед ним. Все ломали и красили…

Напечатано уже 4 рисунка. Готовлю еще кое-что. А в остальном жизнь однообразна».

Восьмого мая 1959 г., Виктор – о девушках, о доверии и о своём творчестве в казарменных условиях:

«Отношения мои с женским полом Латвии прежние. Если не считать одного ночного свидания все с той же Аннушкой [не помню, кто такая]. Она меня вчера здорово озадачила. Позвонила в роту по телефону и просила помочь ей составить план к 8 сочинениям (всего лишь!). Это за 4 часа. Ну, я забрал у нее учебник и 5 тем и написал планы. В 23.30 я уже передал ей их и заодно позвонил товарищу в Москву и попросил выслать сочинения. После я себя здоров ругал. Удовольствие обошлось в 13 руб., а у меня сейчас в кармане ровно столько и придется их отдать. Дело в том, что я звонил без заявки. И девушка в Баложах на почте совершенно не зная меня поверила на слово и заплатила эти деньги. В субботу я должен ей вернуть их. В студии занятия идут неплохо. Раз ездил уже на этюды за Ригу на Двину… Недавно печатали в газете пару моих рисунков с сенсационным заголовком: “Рисунки солдата Воробьева”».

Ещё забота Виктора: нужен новый фотоаппарат. Подаренная мною примитивная «Смена» исчерпала свой ресурс. Он нацелился на «ФЭД-2». Это же надо так придумать: фотоаппарат назвали по аббревиатуре ф.и.о. главного чекиста первых лет советской власти – Феликса Эдмундовича Дзержинского. Дело в том, что эту камеру делали в колонии. Так сказать продемонстрировали успехи советского перевоспитания. Хотя сам аппарат слизали с зарубежного оригинала. Да и подневольный труд был весьма выгоден государству: платили копейки, и продукция оказалась весьма прибыльной.