Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма

Из досок, которые в нашем посёлке были у нас в изобилии, мы вырезали в натуральную величину пистолеты и даже автоматы ППШ. В то время пистолет-пулемёт Шпагина был более известен и популярен, чем автомат Калашникова. Может быть, благодаря фильмам про войну с нацистами, где ППШ был эффектно показан, в отличие от АК, массово появившегося к концу войны. С этими деревяшками мы гонялись друг за другом и голосом обозначали стрельбу по «врагам». «Тра-та-та-та… Пах, пах, пах!» – неслось по всему нашему рабочему посёлку.

Но мы не ограничились деревяшками-самоделками. Мы создали… подпольный боевой отряд. Нас было пятеро. Мы собрались в нашем сарае, избрали командира, комиссара и начальника штаба. Где-то на задворках, возле заводского забора, организовали «почтовый ящик» – вкопали в землю какой-то металлический цилиндр с поднимающейся крышкой (такие обычно используются для обозначения места крана газовой подземной коммуникации). Туда закладывали бумажки с приказами.

Одновременно у меня появилось милитаризованное увлечение под воздействием неизвестно как попавшей к нам в дом книги ещё предвоенного издания «Глаза и уши Красной Армии». Это про разведку. Меня, в частности, заинтересовала картографические действия. Я начал тренироваться по примерам в этой книге и зарисовывал некоторые участки окружающей местности.

Однажды это моё увлечение завело меня далеко и к стратегически важному объекту. Я иногда ездил в Томилино навещать в местном военно-музыкальном училище Мишу. И как-то вместо того, чтобы направиться на железнодорожную станцию и уехать домой, я застрял около моста через реку Пехорку.

Представил себя в разведке. Спрятался в кустах и давай наносить в записную книжку весь просматриваемый пейзаж. В природном отношении он был неинтересен. За мостом, по которому проходит Егорьевское шоссе, широкая долина реки, беспорядочно заросшая высокой травой и кустами. По бокам скучные постройки – неказистые жилые дома и столь же ординарные производственные здания. Долина ограничивалась железнодорожной насыпью, по которой изредка проходили грузовые поезда. Видимо, эта ветка вела на какое-то предприятие.

Скучно. Серо. Накрапывал осенний дождик. А я был удовлетворён получением «разведданных»… Много позже, взрослым я осознал, что сильно рисковал: если бы меня увидел какой-нибудь бдительный гражданин, попал бы я в отделение милиции, а то и куда повесомее. Зачем, юнец, ты всё это зарисовал? С какой целью? Для кого? Вроде бы на картинке в основном пустыри, но рядом… Рядом (не совсем, но неподалёку от моей точки), как много лет спустя я узнал, было предприятие, где для космонавтов изготавливали скафандры. И чтобы я там лепетал про своё увлечение книгой? Да ещё стали бы ворошить семейное прошлое…

Секретность в советское время была на высоком, иногда идиотическом уровне. Став журналистом я узнал, что, например, нельзя было публиковать снимок с полным изображением моста: от берега до берега. Стратегический объект! Это, видимо, для того, чтобы запутать вражескую авиацию или прорвавшуюся к нам в тыл танковую колонну? И многие подобные правила действовали даже тогда, когда со спутников (с зарубежных, естественно, тоже) фотографировали объекты размером в один метр!

Зачем мы создали подпольно-партизанскую группу? Скорее всего, в подражание советским книгам и фильмам, где героически проявили себя партизаны, молодогвардейцы и прочие подпольщики. Но все они действовали против настоящего врага – то ли фашистов, то ли беляков времён Гражданской войны. А мы-то с кем решили воевать? С плохими парнями!

Их было много вокруг нас: чуть ли не каждый второй имел милицейские задержания, многие стояли на учёте, некоторые даже побывали в колонии. Но какое реальное воздействие мы, «хорошие», добропорядочные мальчишки, могли оказать на этих уже реальных или потенциальных бандитов?

В общем, группа наша практически бездействовала. Наиболее активным и увлечённым в подпольщину оказался я, начальник штаба. Сделал из резинки печать. Подписывал и заверял «документы»…

Однажды я стал свидетелем, как на нашей улице какой-то парень грубо обошёлся с пацанами, которые были значительно моложе его. Противопоставить ему, который старше меня и гораздо сильнее, свои хилые телеса в открытом противостоянии я не мог. Да и с какой стати я стал бы вмешиваться в пацанские разборки, в которых лично не замешан. Я решил «отомстить» ему… письменно, публично заклеймив. Нарисовал две карикатуры и сделал соответствующие подписи: «Хорош молодец против овец. А против молодца и сам овца». Подписал его названием нашей «боевой группы». И этот плакат прикрепил напротив окна хулигана на близстоящем дереве. Не знаю, видел ли этот «молодец» моё первое в жизни публичное печатное слово (тогда я ещё и не помышлял, что буду журналистом!), а если увидел, то понял ли, что это про него, мне не ведомо. Но я был доволен лично организованной «боевой» операцией.

Совершили мы и ещё одну акцию против нарушителей порядка. В ней кроме меня на этот раз участвовали и другие члены нашего «боевого отряда». Вокруг здания общежития было очень много, даже по меркам нашего посёлка, мусора… Люди, понаехавшие в Москву из провинции, полагали (многие и до сих полагают), что любую бумажку, любой окурок или огрызок, пустой спичечный коробок или использованный презерватив можно просто выбрасывать в окошко, не утруждая себя выносом мусора из квартиры в вёдрах…

Мы решили провести устрашающую акцию.

Дело было тёплым летним вечером. Мы засели возле этого дома и ждали нарушения общественного порядка. И не сомневались, что такое нарушение обязательно произойдёт. Наконец, из какой-то форточки что-то полетело на землю. Через минуту-другую мы в ответ кинули в эту форточку заранее приготовленный спичечный коробок, наполненный… дерьмом. Эффект нашей «бомбы» был отменным: в комнате раздалась отборная матерщина. Это нам, конечно, грозило серьёзными последствиями даже без привлечения милиции. Поймай нас в этом тёмном закоулке – быть бы нам крепко избитыми. Мы пустились наутёк ещё до того, как оконный шпингалет щёлкнул громче ружейного выстрела…

Больше мы не рисковали своими головами ради борьбы за чистоту и справедливость. «Боевой отряд» сам собой распался. Мы взрослели…

Но и сейчас я прихожу в ужас от мусора вокруг каждого московского дома. Его столько – можно самосвалами вывозить, особенно после оттаивания снега. И по-прежнему пацаны постарше запросто могут обидеть тех, кто помоложе и послабее. И не только – хулиганские шайки подростков совершают очень дерзкие нападения на любых, кто не сможет дать им достойный отпор: будь то женщина, старик, старуха и даже крепкий парень, если он одинок…

Ничто не меняется в нашем подлунном мире… Разве только масштабы нарушений, да реакция властей… Ну, не создавать же подпольные боевые отряды…

Застольная эротика и «Аты-баты…»

В тинэйджерский период начинает бурлить кровь и возникает интерес к играм с намёком. И этому интересу требуется реальное подкрепление. В четырнадцать-пятнадцать лет ещё не каждый парень (по крайней мере, в наше время) целовался с девчонкой, не каждый произносил или слышал что-то вроде признания в любви. В это время и начинаются игры с эротическим подтекстом.

Школьное обучение в те далёкие послевоенные годы проводилось раздельно. Были средние школы мужские и женские. А в техникуме приобретали профессии все вместе. И с однокурсницами мы регулярно отмечали праздники и дни рождения. К горячительным напиткам добавляли подогревающие юные души игры. Возраст требовал.

«Я в садовника влюбилась. Не на шутку рассердилась. Все цветы мне надоели, кроме тюльпана…» «Тюльпан» – это я. Девочка обратилась ко мне, я должен как-то ответить. И мне «все цветы надоели, кроме незабудки»… «Незабудка» должна была выбирать следующий цветок – мужской породы. Вот так и обменивались «любовными» посланиями. Невинный цветочный флирт – эта игра в садовника… Говорят, это старинная игра, дошедшая до советских юных душ ещё с царских времён. Так же, как и схожая игра – с фантами, когда друг другу передают заранее заполненные карточки с кокетливыми словами типа: «Люблю тебя, моя планета, но не люблю твой длинный хвост». С намёком, что слишком много вокруг неё вьётся поклонников.

В бутылочку играть ещё проще. Становились (или садились на пол) в круг, и в его центре вращали опустошённую бутылку. На кого укажет горлышко, того и целует тот, кто закрутил бутылку… Недавно видел, как на телевидении использовали этот приём для рекламы напитка. Сделали с юмором.

Играли в карты на «три желания» или на одно – как договаривались. Желания старались заказывать посмешнее. Типа: залезть под стол и полаять. Или сходить к соседям за солью, за паяльником и т. д. Бывали и жестокие: сбегать на улицу и принести в руках снег, а то и пройтись там босиком. Но после такой жести игра, как правило, разваливалась: срабатывал инстинкт порядочности и самоуважения.

Ещё одну застольно-бумажную игру вспоминаю. Называется она «чепуха». Чаще в неё играли в классе, даже во время урока. Кто-то, скажем, на первой парте пишет на листочке вверху любую фразу. Заворачивает листочек, так чтобы написанное не было видно другим, и передаёт его на следующую парту. Там тоже пишут любую отсебятину. Заворачивают, передают дальше. После того, как листочек пройдёт по рядам, его разворачивают и всё написанное вслух читают подряд. Порой стыковка фраз бывает очень смешной. А бывает и не очень. И даже для кого-то обидной, если укажут конкретное имя. Всё зависит от фантазии, намерения и честности писавших – ведь порой специально сговариваются, чтобы кому-то анонимно высказать своё «Ф». Но чепуха она и есть чепуха…

Для многих игр, чтобы определить, кто водит, использовали считалки. Например: «Аты-баты, шли солдаты. Аты-баты, на базар. Аты-баты, что купили? Аты-баты, самовар». На ком заканчивается последний слог, тот и водит.

Или вот такая считалка. «На златом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты есть такой?» Называешь, кем ты себя считаешь, и говоришь, с кого снова начинать счёт.

И ещё. «Вышел месяц из тумана. Вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить – всё равно тебе водить». Причём тут месяц и ножик – неясно, да и не важно. Главное – в рифму.

Их, считалок, вообще-то много. Я привожу только те, что чаще всего мы использовали…

Игра, спорт, искусство?

В шестом классе я сделал качественный шаг в своих увлечениях – попросил родителей купить мне шахматы. Это потом я узнал, что шахматы – и серьёзнейший вид спорта, и древнее искусство. А тогда для меня это была просто настольная игра, как скажем домино или пятнашки.

Отвлекусь на пятнашки, а то вдруг теперь не все знают, что это такое. Сейчас незаметно, чтобы ею увлекались. Из-за смартфонов, конечно. А в наше детство не то, что мобильных средств связи не было, а даже фантасты её не предполагали. Игра привлекала доступностью. Небольшая и недорогая пластмассовая плоская коробочка. В ней лежат пятнадцать пронумерованных квадратных таблеток. Их раскладывают беспорядочно. И надо, используя одно пустое место, так их поочерёдно передвигать, чтобы они выстроились в цифровом порядке – от одного до пятнадцати. Это не всегда получалось. Есть тупиковый вариант. Но мальчишки увлекались этой игрой. И даже на уроках.

Шахматы гораздо дороже домино или пятнашек. Я имею в виду сами фигуры и доску для них. Из семейного бюджета выкроить на шахматы было тогда не так-то просто и иметь их в доме, как, скажем, карты, не все решались. Да и мало кто умел играть.

Меня научил в них играть сосед из заводского общежития, которое размещалось в нашем же подъезде, на втором этаже.

Заводское общежитие в нашем подъезде было таким: огромная комната, метров тридцать, разделена тонкими, тканевыми ширмочками. За каждой – отдельная семья! Молодые пары, без детей. Так социалистическое предприятие заботилось о своих работниках, приехавших в столицу по спецнабору из провинции. Это потом их станут называть лимитой – тех, кто получал право работать и жить в Москве по лимиту для каждого предприятия, главным образом – в строительной индустрии, но и в других сферах, где ощущался кадровый голод, поскольку туда местные жители не стремились попасть.

Так вот один из таких лимитчиков (довольно приятный молодой мужчина, можно сказать интеллигентный – не запивал, не матерился) любил играть в шахматы. У него не было постоянного партнёра, и он с удовольствием научил меня этой заковыристой игре. Она сразу затянула меня, и я захотел иметь свои собственные шахматы. Если учесть, что я практически никогда ни о чём не просил родителей что-либо купить, то это был смелый и решительный шаг.

Я быстро научился, стал побеждать отца, который, оказывается, умел играть, а потом и своего учителя-соседа. В шестом классе впервые участвовал в турнире. Без особого успеха. Занял в классе место лишь в середине турнирной таблицы.

Но постепенно шахматы стали не просто игрой, а частью моей жизни, серьёзным увлечением, спортом. Стал покупать учебники, аналитические сборники партий проходящих в те годы турниров и самых знаменитых в мире шахматистов – Михаила Чигорина, Александра Алехина, Михаила Ботвинника, Пауля Кереса… Ходил на встречи с гроссмейстерами. Тогда они были регулярными и популярными – практически после всех крупных турниров и матчей за чемпионский титул.

Пик моего увлечения – когда я учился в техникуме. Сама по себе учёба была не простой (много курсовых работ с огромным объёмом чертежей, экзамены – каждые полгода, сложные для подростка предметы – сопромат и пр.), а тут ещё – шахматы. Занимался ими чуть ли не ежедневно: и официальные турниры – первенство Москвы среди техникумов, командное первенство района, а ещё квалификационные – для получения очередного разряда и тренировочные матчи со спарринг-партнёрами…

Играли даже во время занятий: вслепую. Представьте картинку: шепчу соседу в ухо: «Слон бьёт на d4»…

Моим любимым шахматистом тогда стал Александр Алехин. Я купил монографию с его партиями. Изучал их. Мне нравился атакующий стиль его игры. Поразила его судьба.

Мы же до хрущёвской «оттепели» ничего не знали о российских мигрантах, что бежали от разгула красного террора. Про них до Хрущёва ни говорить, ни писать было нельзя. Разве что только если упомянуть как «предателя Родины» и «врага народа».

Алехин, сын дворянина – депутата Госдумы, внук знаменитого фабриканта Прохорова – владельца «Трёхгорной мануфактуры», вначале терпимо отнёсся к большевикам. Даже несмотря на то, что они лишили его дворянства и состояния. И даже несмотря на то, что в Одессе, где он оказался в 1919 году, его якобы за связь с белогвардейцами приговорили к расстрелу и чуть не осуществили приговор. Специалист по правоведению, он пригодился для новой власти.

Но ему надо было помериться силами на международных шахматных турнирах. Он выехал из Советской России, да так и остался до конца жизни за рубежом. В немалой степени из-за того, что на Родине большевики начали его обвинять (скорее всего, незаслуженно) в смертных грехах перед новой властью. Он достиг шахматных высот, выиграл множество турниров, стал чемпионом мира. И с этим званием хотел вернуться. Но Вторая мировая война помешала. Алехин так и умер вдали… За шахматной доской…

Особо меня поразило в его творчестве умение играть в слепую в сеансах одновременной игры. Его рекорд – на тридцати двух досках! Можно ли это представить и понять: против него сидят за шахматами столько соперников, а он играет, не подходя к ним и не глядя на доску! И при этом мало кому проигрывает. Непостижимо. Это впечатлило, и я пытался подражать. Но мой рекорд игры в слепую – лишь на двух досках. Отмечу, это – изматывающее занятие! Алёхин такими сеансами зарабатывал себе средства на существование, а мне зачем такое издевательство над своим мозгом? Я же не собирался стать шахматистом-профессионалом. И прекратил опасный эксперимент.

Но тогда же я увлёкся шахматной композицией – сочинением задач, в которых автором расставлены фигуры и нужно за определённое число ходов поставить мат чёрному королю. В то время шахматная композиция была популярной. В некоторых газетах и журналах задачки печатали регулярно. Но я заинтересовался этим лишь после знакомства со знаменитой задачей первого русского шахматного мастера Александра Петрова «Бегство Наполеона из Москвы в Париж». Чёрный король (Наполеон) стоит в нижнем углу (если смотреть на диаграмму), на поле b1. Рядом с полем a1, то есть рядом с Москвой. И оттуда два коня (русская кавалерия) гонят короля через всю доску в Париж (поле h8). На реке Березина (диагональ h1-a8) Наполеона могли захватить в плен. Но белый ферзь не тронулся с места, и поставили чёрному королю мат только в Париже. Это же надо было такое придумать! Тогда, в 1820-е годы, Россия ещё была под впечатлением победы над Бонапартом.

И я занялся составлением задач, в том числе в виде конфигурации определённых букв. Если бы знали мои однокурсницы, что я сочинял задачи на первые буквы их имён! Но про это так никому из них почему-то и не признался.

В общем, шахматами бредил. Причём даже в буквальном смысле.

Однажды заболел, как всегда ангиной. Высокая температура, и в полубреду мне приснилась шахматная задача. Да так явственно и точно, что, проснувшись и расставив фигуры, я лишь чуть-чуть подправил – и была готова задачка с матом в два хода!

Самого высокого уровня в шахматах я достиг к восемнадцати годам. У меня уже был второй разряд, но играл я в силу первого. Это сужу по тому, что на моём боевом счету было несколько побед над перворазрядниками и даже над кандидатом в мастера. Да и с мастером я однажды сыграл неплохо, правда, в конце концов, всё же уступил, получив вместе с «баранкой» похвалу соперника.

Но однажды я всё-таки обыграл мастера, не просто мастера – заслуженного мастера, чемпиона СССР! Дело было на черноморском пляже, точнее в Одессе. Не знаю, как там сейчас, а в те далёкие годы на пляжах нередко играли в шахматы. Не скажу за всю нынешнюю Одессу – давно не отдыхал на бывших советских курортах, а на заморских теперь появилась мода играть в шахматы, где фигуры в рост человека. Тогда было всё скромнее. Приносили с собой шахматный ящичек с фигурками, а то и простенькую картонную коробочку и картонную доску.

Так вот, смотрю: лежит на песочке, загорая, женщина с расставленными шахматами. Видимо, какую-то партию разбирала… «Сыграем?», – предложил я. Она оценивающе окинула взглядом худосочного юнца и нехотя согласилась (на безрыбье и рак на закуску пригодится). Я легко обыграл её. Она предложила ещё сыграть, реванша ей захотелось. Вторую партию проиграл я. Это меня раззадорило. Теперь я предложил ещё сыграть – так сказать, контровую. Играли по серьёзному, с глубокими раздумьями. В итоге – боевая ничья.

Только после этого познакомились. Это была Лариса Вольперт, эстонская шахматистка. Чемпионка СССР. Тогда – заслуженный мастер спорта. В те годы женщинам ещё не давали гроссмейстерского чина, не дотягивали они до мужских параметров. Но позже она всё же стала гроссмейстером. Литературовед. Автор работ о Пушкине, Лермонтове, доктор филологических наук. Доцент Псковского пединститута, потом профессор Тартуского университета – но это уже после нашего случайного матча на пляже…

Каких только встреч не бывает за шахматной доской! В пору наибольшей популярности шахмат в нашей стране даже такой анекдот про эту игру появился. Человек похваляется: «Я сыграл вничью с самим Ботвинником!» Был такой в 1940–1950 годы почти непобедимый чемпион страны и мира. Потом, конечно, и он уступил трон, но всё же остался легендой. «Быть того не может!» – не верят слушатели в похвальбу. «Да, – упорствует рассказчик. – Ехали в одном купе. Я предложил сыграть. Он сделал первый ход. Я задумался. Минут на сорок… Он предложил ничью. Я согласился».

Самый яркий случай в моей шахматной практике тоже связан с Михаилом Ботвинником. Правда, косвенно. Приехал к нам на Московский инструментальный завод гроссмейстер Вячеслав Рагозин. Известный в те годы шахматист, однажды он даже стал чемпионом СССР. Приехал рассказать о турнирах, о Ботвиннике, секундантом которого был на матчах за мировую корону.

Я только-только начал работать на этом заводе, никого не знал, но, увидев объявление о встрече с этим гроссмейстером и о предстоящем сеансе одновременной игры, конечно же, пришёл. Скромненько сел за одну из досок. Противников у гроссмейстера было десятка два. Но они быстро один за другим проигрывали. Осталось двое самых стойких. Один – пожилой рабочий с громкой фамилией Калинин – сыграл с Рагозиным вничью. Как потом я узнал, Калинин был лучшим шахматистом завода. Второй – это я, ещё никому не известный восемнадцатилетний парнишка, явно выигрывал. Выигрывал у чемпиона, у партнёра Ботвинника! У меня была проходная пешка. Осталось ей сделать один ход, и она… Но пешка не стала ферзём, а я героем этого дня.

Играть один на один против гроссмейстера впервые в жизни – это серьёзная нагрузка на не окрепшую психику. Да тут ещё все сгрудились надо мной, подталкивали другу друга, задевали меня, шептались, пытаясь втихаря подсказать самый выигрышный ход.… В общем, я не выдержал и элементарно, как начинающий, зевнул ладью. Тут же в знак признания своего поражения со злостью и обидой на себя смахнул фигуры с доски… Когда гроссмейстер давал оценку заводским игрокам, про меня он сказал примерно так: «Ну, я тут опрометчиво играл…» Видимо, он просто недооценил меня, глядя на мой юный возраст.

Шесть десятилетий спустя я перелистывал одну из старых записных книжек. Она настолько дряхлая, что из неё сыпались листки. Некоторые страницы были исписаны карандашом, и текст уже трудно было понять. И я не ожидал найти что-нибудь особо интересное. Там была зафиксирована осень 1956 года. Анекдоты, мои незрелые мысли о жизни, картинки из заводской жизни, события из общественной деятельности. И вдруг… Даже не поверил: запись моей той самой памятной шахматной партии с гроссмейстером Рагозиным. Я посмотрел её наяву – на шахматной доске, и был сильно озадачен: как же я мог проиграть в такой позиции?! В доказательство своего почти героического достижения привожу запись партии.

В. Рагозин – А. Панков

1. d4 Kf6

2. c4 d6

3. Kc3 g6

4. e4 e6

5. Kf3 Kвd7

6. Cg5 Ce7

7. Фd2 c5

8. d5 Kb6

9. 0–0–0 e5

10. h3 Kg8

11. Ce3 Cd7

12. g4 h6

13. Kg1 g5

14. Cd3 Фc7

15. Kge2 a6

16. Лdg1 Cf8

17. h4 gh

18. Л:h4 f6

19. f4 0–0–0

20. g5 ef

21. C:f4 h5

22. g6 Cg7

23. Лgh1 Cg4

24. Kg3 Ke7

25. Kf5 K:g6

26. Л4h2 C:f5

27. ef K:f4

28. Kpc2 K:d3

29. Ф:d3 Фf7

30. Ke4 Kpc7

31. b3 Kd7

32. Kg3 Ke5

33. Фе4 Кg4

34. Лe2 Лde8

35. Фf3 Ke5

36. Фc3 h4

37. Ke4 Фh5

38. Лf2 Фg4

39. Лe1 h3

40. Фa5+ b6

41. Фс3 h2

42.???????????

После 41-го хода запись обрывается. Это и понятно: абсолютно выигрышная позиция (Карповы и Каспаровы, найдите хотя бы ничейный вариант для белых)! Очень обидно. Каким был ход белых до моего зевка? Кажется очевидным – Кg3. Иного более или менее разумного я не вижу. Но после установки моей ладьи на поле h3 я не нахожу у белых достойной защиты. В лучшем случае для моего противника я выигрываю только коня за проходную пешку. Но при преимуществе в две фигуры я не упустил бы выигрыша даже в битве один на один с гроссмейстером. Увы, в последний момент крупная рыба сорвалась с крючка юного рыболова.

В первом же заводском турнире я занял первое место. Правда, тогда не играл чемпион завода – рабочий Калинин. Тем не менее, я выполнил норму второго разряда. А потом – служба в армии.

В нашей воинской части достойных соперников не оказалось. Я всех легко обыгрывал. Замполит даже предложил мне провести сеанс одновременной игры. Он спросил, на скольких досках я готов сразиться. Зная реальную силу противников, я ответил: на всех, что найдутся в части. Но то ли много досок не нашлось, то ли уже забрезжила моя демобилизация, сеанс так и не состоялся. Во всяком случае, я не помню, и письменных доказательств такой игры в своём архиве не обнаружил.

Пытался найти себе равносильных партнёров за пределами части. Тогда были в моде турниры по переписке. Я написал в Москву, в Центральный шахматный клуб. Оттуда дали согласие при условии предоставления копии о присвоении второго разряда. Но присылка билета, только-только оформленного в Москве, задержалась…

Можно было бы и на месте поучаствовать в турнирах. Рига, возле которой располагалась наша воинская часть, была одним из советских шахматных центров. Достаточно вспомнить воспитанника той школы – уникального гроссмейстера, восьмого чемпиона мира Михаила Таля! Но в гражданские турниры меня бы не отпустили, а в гарнизонные я так и не собрался записаться. По той же причине – из-за отсутствия квалификационного билета. Да и дембель помешал моему шахматному занятию в недрах армии.