Райские птицы

Собираюсь согласиться, но тут же одергиваю себя. С тех пор как Рион открыл мне свое происхождение, прошло две ночи в пути. Без особого труда замечаю, что со мной что-то происходит: то боль, то теперь усталость и голод. Каждая новая ночь полета дается тяжелее, а прошлой мне и вовсе захотелось насытиться кроличьим мясом, которое кметы тушили в котле.

– Разве ваш князь не поведал про меня? – спрашиваю я, обводя крылом плечо Велимира. Дружинник, похоже, вовсе не смущен. – Не нужны мне ваши яства, я и без них могу жить, летать.

– Ваше слово, – пожимает плечами старый воин, улыбаясь из-под густой бороды. – Тогда прогуляйтесь: князь упражняется, устал, видно, от седла да сутолоки. Как только братья-дружинники насытятся, соберемся и Ириней с князем решат, когда тронуться дальше.

Киваю, непроизвольно улыбаясь в ответ. В груди что-то едва заметно «оттаивает»: оказывается, можно впускать в свое сердце не только сестер. И люди в дружине подчас оказываются теплее, чем я ожидала.

– Спасибо, Велимир.

– Хорошей прогулки, Голубушка.

Бреду через лагерь, изредка ловя на себе взгляды, и направляюсь в рощу, стремясь уединиться. Босыми ступнями шагаю по земле, пока еловые иглы щекочут мне кожу, но не вредят. Тянусь тонкими пальцами, чтобы огладить каждую ветвь, дотронуться до непривычного на вид дерева. Прикрываю глаза, продолжая идти вперед, и погружаюсь в свою песнь, тихую и тягучую: забываю о людских взорах, о княжеском упрямстве.

Голос тянется, расходится по роще и стелется по земле. Звук моих собственных мотивов вызывает у меня улыбку – я скучала по этому. Пение успокаивает, словно возвращает в сад, где мягкая трава лишь ласкает стопы, а листва создает тень.

Но едва я успеваю проникнуться мелодией, слышу топот и прерываю песнь. Из-за деревьев медленно выплывает… Рион. Замолкаю и бросаюсь к нему – князь тут же падает на колени, когда чары его отпускают.

– Иларион! Прости, я не знала, что ты рядом. – Обхватываю мужские плечи в надежде поддержать, да без толку – он валится. – Надеялась побыть одна… Почему ты сразу не подал знак? Кашлянул бы хоть! Я ушла далеко от людей, думала, меня никто не слышит!

– А я, наоборот, ушел подальше от ребят, чтобы в одиночестве потренироваться, – бормочет князь, отстраняясь от меня и потирая висок. – Услышал вдруг пение, а там как в бреду пошел, сам не знаю как. Тьма в глазах и шум в ушах.

Рион прикрывает глаза, и я сажусь рядом на землю.

– Так и бывает. Но наши настоящие песни куда опаснее, – шепотом говорю я, потупив взгляд. – Это был лишь так, тихий напев. Если бы запела всерьез, ты мог бы…

– …не выжить, – мрачно заключает князь, запрокидывая голову к редким просветам в кронах и осторожно укладываясь на землю. – Значит, сейчас был только отголосок твоей силы?

Молча киваю. Ложусь на спину, поверх крыльев, и подобно Риону смотрю на закатное небо. Опустившееся молчание кажется спокойным, хотя угрызение и досада все равно щекочут грудь изнутри. Когда ком в горле наконец опускается вниз от вины перед князем, я решаюсь спросить:

– Как люди в Златограде примут меня?

Рион размышляет, затем поворачивает голову, чтобы взглянуть на меня, и отвечает:

– В Златограде не примут с распростертыми объятиями сразу, но…

– А потом и не надо, – отрезаю я, отворачиваясь. – Лишь узнаю правду в твоих летописях – и обратно в сад. Мне там место.

Там меня ждут, и там я нужна. Рион задумчиво запускает пятерню в волосы, о чем-то размышляя, а затем спрашивает:

– Если бы вас не было, яблоки давно бы разворовали, я уверен. Но что в этом плохого, Веста?

Неожиданно серьезный тон князя заставляет меня перевести взгляд с неба на его лицо. Рион, поднявшись на локти, смотрит на меня сверху вниз. Его зеленые радужки, хранящие лисье плутовство, захватывают все мое внимание. Роща и небо меркнут на фоне, оставляя в моем поле зрения только одно – его глаза.

– От тщеславия и гордыни люди слепнут, мой князь. А зачем им еще молодильные яблоки, если не для того, чтобы стать красивее и потешить самолюбие?

– Пусть так. Но почему именно вы обязаны хранить эту добродетель? – Рион вновь ложится, но теперь на бок, лицом ко мне. – Разве не нашлось бы бравых молодцев, которые могли бы взять на себя эту ношу?

– Буду честна с тобой, – отвечаю, перекатываясь на бок, тем самым вдруг сокращая расстояние между нами. Ненадолго затаив дыхание, продолжаю: – Я знаю лишь то, что это истина: молодильные яблоки неприкосновенны, и мы трое должны оберегать их от людей. Наш долг – стержень нашей жизни. Почему я это знаю и откуда – мне неизвестно.

Внимательный взгляд пленяет меня, заставляя говорить откровенно, без прикрас и недомолвок. Рион находится в опасной близости, на расстоянии вытянутой руки.

«И как же жаль, что он ее не протянет», – мелькает слишком громкая, дурацкая мысль. Отчего-то жадно хочется человеческого тепла, пока внутри все дрожит от доселе незнакомого влечения – это второй мужчина, подле которого я нахожусь, за всю жизнь. И тут внезапный стрекот сороки звучит неподалеку. Рион вздрагивает и, присев, выпрямляется.

– Сорока – плохая примета, – бормочет он. Князь поднимается на ноги, слегка покачиваясь, и протягивает мне руку.

Хватаюсь за нее, вопрошая:

– Что не так с этой птицей? Чем она заслужила?

– Поверь мне, – Рион стряхивает с моего платья хвойные иглы, вглядываясь в ели, но так сороку и не находит, – с этой птицей все не так: приносит дурные вести на хвосте.

Прежде чем мы успеваем двинуться в сторону лагеря, из хвойной гущи раздается низкий протяжный рык. Сорока тут же вспархивает, выдавая себя, и улетает, разрывая воздух пронзительным криком. Я же настораживаюсь и внимательно смотрю по сторонам, невольно хватаясь за локоть Риона.

– Волк? – шепчу, чувствуя, как сердце ускоряется.

Рион, заметив мое беспокойство, сжимает мне ладонь.

– Не волнуйся, – говорит он мягко, – здесь волки на человека не бросаются. Они нас боятся больше, чем мы их.

Однако мы спешим покинуть чащу, не дожидаясь повторного предупреждения дикого зверя.

Шатры и дружинники вскоре показываются из-за елей, и мы оказываемся в лагере. Рион идет позади, провожая меня. Мы проходим мимо места на краю лагеря, где стоят привязанные лошади, мирно пощипывающие траву. Замечаю среди них Чернокрыла, но стоит коню оторваться от земли и повернуть голову к нам, как я с ужасом замечаю, что глаза его белые, с черными зрачками. Отшатываюсь и останавливаюсь, вглядываясь в лошадиную морду. Чуть не врезавшись в меня, Рион, проследив за моим взглядом, замечает коня.

– Что с Чернокрылом? Его глаза…

– Это не Чернокрыл, – ухмыляется Рион, – это конь нашего полководца Иринея, Вий. Значит, хозяин его уже в лагере. Нужно вас познакомить.

Рион слегка подталкивает меня вперед, и я нехотя двигаюсь под любопытным взглядом белесых глаз. Дружина приветствует князя короткими кивками или крепкими рукопожатиями, и если бы не его осанка, ровная как натянутая струна, и почти болезненная бледность кожи, его легко можно было бы спутать с одним из воинов. У каждого дружинника своя роль, согласно которой ему отведена работа, и ни Велимир, ни князь не тратят времени на излишние приказы. Рион хлопает одного из солдат по плечу, сдержанной улыбкой хваля за проделанную работу – тот закапывает костровые ямы, постепенно сворачивая привал. Со мной рать держит дистанцию, лишь изредка кидая вежливые приветствия.

– Ириней! – окликает его Рион. На зов князя оборачивается на вид немногим старше его мужчина. Я заглядываюсь на резкие, доныне незнакомые черты лица. Рион ускоряет шаг, обнимая полководца за плечи, как старого друга.

– Княже!

– Братец! Вовремя ты, уж волки вокруг кружат, пора выдвигаться.

В ответ Ириней усмехается. С долей растерянности наблюдаю за ними, пока Рион и воевода не разжимают рук. Приходится даже обиженно хмыкнуть, чтобы достопочтенный князь вспомнил о моем скромном существовании и представил полководцу.

– Ириней, познакомься, – прокашливается Рион и отходит в сторону, представляя меня: – Это Веста. Я так и не понял, кто кого сопровождает к Златограду. Словом, она – наша спутница.

Новый знакомый окидывает меня с ног до головы внимательным взглядом голубых глаз. Радужка излучает слабый, холодный свет, и мне даже кажется, что он похож на тот, которым сверкают глаза Милы или Бажены, – нечестивый. Если воевода был весел со своим князем, то при виде меня любой намек на улыбку исчез.

Игра в «гляделки» затягивается, и Рион прерывает ее своим настырным кашлем:

– Ну и ну, комарья развелось, – натянуто звучит князь, пока машет ладонью перед лицом, отгоняя видимых лишь ему насекомых.

– Спутница, значит? – насмешливо говорит Ириней, наклоняя голову.

За короткий промежуток времени я успела привыкнуть к тому, что люди меня не боятся, но чтобы недооценивать и нагло, неприкрыто рассматривать?

– У меня свои интересы, – приходится вскинуть подбородок и вытянуть шею, чтобы не терять зрительного контакта с полководцем, росту которого может позавидовать даже медведь, – делиться которыми я не намерена.

– Да ты что? – Самонадеянная, нахальная улыбка трогает мужские губы. Понятно, где они с Рионом нашли точки соприкосновения, – эта неслыханная наглость и бахвальство. Ириней складывает руки на груди, готовый мне ответить, и я уже было вспоминаю все известные мне проклятья, как вдруг Рион тушит пламя едва не разгоревшегося спора.

– Да, – твердо отрезает князь, делая шаг вперед так, что я остаюсь позади него и теперь выглядываю из-за плеча. – И ее интересы я клялся защищать жизнью до самого Златограда. Так что помоги, брат. В долгу не останусь.

Ухмылка стирается с лица полководца, и тот покорно кивает:

– Обещаю, мой князь. Как и всегда.

Как переменился! Глаза Иринея уже не кажутся такими чарующими, так и ткнула бы в них пальцами, да посильнее. Воевода отступает на шаг, но, заметив, как я напрягаюсь, прищуривается и с очередной усмешкой подмигивает. Его взгляд бросает вызов, а тонкие линии улыбки на губах так и провоцируют. Мои руки сжимаются в кулаки, а в груди поднимается волна возмущения.

– Не сейчас, – шепчет мне Рион. Ириней, едва сдерживая смех, делает вежливый кивок, небрежно извиняясь за свою выходку. Спокойно, но твердо князь обращается к своему полководцу: – Время для споров еще найдется, не гневите Богов.

Ириней лишь слегка кивает. Смиренно и безропотно он кланяется князю, на этот раз не паясничая, и удаляется.

– У вас что, соревнование – кто кого невыносимей?! – причитаю я, отодвигаю ткань у входа в шатер и захожу внутрь. – Сначала твои шуточки, теперь этот…

– Ириней? – Следом входит Рион и по-хозяйски падает на настил. Князь спокойно разминает плечи и шею, а затем продолжает: – Он ценный воин. Сохраняет ясный ум и чувство юмора даже в бою. Поверь, это порой важнее, чем чистая сила.

– Только вот ваше чувство юмора границ не знает. – Пытаюсь вернуть себе самообладание, скрещивая руки на груди. Но взгляд все равно скользит по напряженным княжеским плечам, и я на мгновение теряю нить мыслей.

– Прости, если это тебя задело, – неожиданно серьезно произносит князь с ноткой искреннего сожаления. – Смеются они или дерзят – все это пустое. Настоящего вреда здесь тебе никто не причинит.

– Я не то имела в виду. – Огорченный вид князя как рукой снимает раздражение, и я, не в силах подавить желание стереть след упадка духом, опускаюсь на пол рядом с Рионом и признаюсь ему в неочевидном: – Мне претит мысль, что я так долго жила с осознанием собственной силы, а здесь даже самому слабому нет до нее дела. Мой голос изничтожит хоть всех живущих в лагере, но им и дела нет, а я…

– …иначе защищаться не умеешь. – Блуждающий по полу взгляд устремляется к князю – стоит мне поднять голову, как я встречаюсь с хвойной чащей на рассвете, окунаюсь в туман, плутающий сквозь ельник. Я почти чувствую, как смолистое благоухание врезается в ноздри. Рион остужает мою злость, тут же зажигая новый, непонятный мне огонь. – Но тебе и не придется. Пока ты в мире людей, я – твой щит. А воротишься в сад, так щит и не потребуется.

Смутное, незнакомое чувство закрадывается под ребра, сковывая легкие, и перекрывает дыхание. Оно новое, не подернутое дымкой памяти, словно из прошлой жизни. Нет – я не испытывала такого никогда. Вокруг стирается все, и остается только он – лес вокруг расширенных зрачков.

– Отдыхай, – расплывается в улыбке Рион, наклоняясь ко мне так, словно хочет сообщить какой-то секрет. Щеку обдает теплым дыханием, и табун мурашек яркими вспышками пробегает по телу. – У Иринея самый отвратный юмор в лагере. Больше он тебя не побеспокоит. А уж чем тебя рассмешить, я найду.

Ударив ладонями по коленям, князь поднимается и направляется к выходу из шатра, бросая напоследок:

– Выдвигаемся через полчаса, до Златограда рукой подать.

И пока шуршит полог, закрывая вход за Рионом, рой противоречивых мыслей вьется в голове, подначивая сердце биться быстрее.

Дороги ведут нас всю следующую ночь вплоть до рассвета. К восходу из сизой дымки возникает величественная стена, отблескивающая первыми лучами солнца: Златоград. С высоты сердце мое сжимается от изумления: белокаменные стены венчают золотые башенки, крыши внизу искрятся насыщенным красным. Вдалеке раскидываются узкие улочки, вымощенные камнем и протянутые к самому сердцу города – к величественным княжеским чертогам. Дружина, единой вереницей приближаясь к городу, замедляется.

– Царевна Лебедь, – звонкий свист снизу выдергивает меня из раздумий. Я обращаю взгляд к Риону, который зовет меня с земли, – соизволите спуститься с небес на землю или так и будете смотреть на нас свысока?

– Спущусь, если замолчишь, – огрызаюсь в ответ, хотя внутри весело: озорная улыбка князя сверкает ярче крыш Златограда. Дружинники покатываются со смеху.

– Замолчу, если спустишься!

Оказавшись на земле, строю Риону недовольную гримасу, на которую он быстро отвечает:

– Городские ворота уже открыты для меня, но привлекать лишнее внимание к тебе не хочу. Дальше наш путь разделяется, но ненадолго. – Слова князя перекрывает нетерпеливое ржание Чернокрыла, жаждущего скорее оказаться в родном Златограде, в стойле, где ему наверняка уготовано мягкое сено. – Ты и Володарь войдете в город через малые ворота, путь удлинится, зато окажетесь прямиком в замке.

Я понимающе киваю. Из рядов дружинников на вороном коне выезжает Володарь, пришпорив молодого на вид жеребца, и выдает:

– Госпожа поедет со мной в седле?

Рион едва заметно напрягается, хотя его улыбка по-прежнему сияет.

– До ворот вполне себе безопасно лететь, в такую рань вам вряд ли встретится простой люд на пути. А от малых ворот до дворца рукой подать, спешишься и проводишь госпожу.

Под смешок Иринея, не укрывшегося от меня, Володарь согласно кивает, принимая указ. Рион, слегка толкнув поводья, пускает Чернокрыла вперед. Мы размыкаемся: дружина с князем направляется к главным вратам, а мы с Володарем – в обход.

Оруженосец болтает без умолку, повествуя о том, что Златоград – богатая столица, выстроенная на перекрестке путей. Я стараюсь отвлекаться на окружающую нас картину: вокруг города простирается смешанный лес, достаточно редкий, чтобы прошел человек. Взору льстит обилие причудливых бабочек и пчел, маленьких озорных птиц, названия которых мне неизвестны.

– Во дворце вам понравится, госпожа, – не унимается Володарь. – Нас, должно быть, князь Иван да Марфа встретят.

Его голос предательски спотыкается на незнакомом мне женском имени и наконец затихает. Не обладая глубокой проницательностью, я все же замечаю эту перемену и решаю уточнить.

– Кто такая Марфа? – спрашиваю я на свою голову.

Щеки Волода тут же алеют, он заливается краской по самые кончики ушей.

– У Великого князя Светогора советник есть, боярин Родион, – смущенно говорит он. – Марфа – дочь его, с отцом при дворе живет. Кожа словно фарфор, большущие глаза и длинные, густые косы цвета спелой пшеницы.

Не моргая, Володарь смотрит перед собой, словно вот-вот коснется лица Марфы. Его мечтательность так явственно читается в глазах, что кажется, он уже не здесь, а где-то далеко, рядом с ней. Но вот, пошатнувшись в седле, он возвращается в действительность, а я все лечу рядом, возвышаясь над ним, и спрашиваю:

– Сильно любишь ее, значит?

– Да, только без толку. – Залитое румянцем лицо постепенно бледнеет, и на нем появляется тень угрюмости. – Девица благородной крови, мне и ручку ее поцеловать не светит, ей, скорее, князь наш в мужья годится.

Я замечаю, как его пальцы судорожно сжимаются на кожаных поводьях. Очевидно, и речи не идет о запретной любви: девушке из мечт Володаря он сам безразличен, а ей, похоже, под стать Рион.

– А сам князь что? – срывается непрошеный вопрос с моих губ.

– Сам князь нелюдим. Никому, кроме брата и Иринея, думаю, не признается, но дружина наша все и так понимает, – потускневшим голосом отвечает Володарь, направляя коня левее, чтобы обогнуть город: вдалеке, в стене, показались малые ворота. – Со смерти матери он видел, как туго Великому князю, как сердце его неприкаянно и беспристрастно мечется. Когда Княгиня Василиса скончалась, говорят, унесла с собой в Навь часть души Светогора, а оттого он больше никого не полюбил. Этого наш княже и боится – полюбить и потерять. Каждую тризну[9] на нем лица нет, а уж сколько лет прошло…

Холодок пробегает по спине: за столь открытой улыбкой Риона прячется наполненное горем сердце, запертое ото всех. В голове представляется образ маленького белокурого мальчика, выросшего без материнской любви, и оседает тяжестью в груди. Что хуже: не знать ласки матери вовсе или потерять ее навсегда?

Я встряхиваю головой, но не могу избавиться от желания защитить этого мальчика. Пусть Рион, величественный князь, обещал стать мне щитом, я буду той, кто укроет его, ребенка, от всех бед: вернуть ему мать не в силах никто, но помочь его отцу выжить я могу. Рука невольно тянется к лукошку, где все время мирно покоится золотистый плод.

Володарь ударяет коня пяткой о подпругу, и тот припускает ходу, а я ускоряюсь следом. Больше не проронив ни слова, мы добираемся до малых врат. Спешившись, Волод направляется к ним.

Одной рукой держа коня под уздцы, второй оруженосец отстукивает по вратам ритм, должно быть, не простой – сигнальный. Я опускаюсь на землю и наблюдаю: стоит последний раз кулаку Володаря глухо, с силой ударить по вратам, как те отворяются изнутри.

Если Златоград казался прекрасен с высоты, то вблизи он, очевидно, еще краше. То, что открывается за стеной, поражает меня пуще прежнего: белокаменные дворы, ведущие к возвышающемуся на пригорке дворцу, верхушки золотых башен которого все еще ласкают первые лучи.

– Добро пожаловать в Златоград, – с гордостью выдыхает Володарь, провожая меня к широким лестницам. – И в самое его сердце – в княжеский дворец.

Кровля из черепицы глубокого красного цвета плавно спускается к мощеным дорогам, где каменные фигуры стражей, словно живые, стерегут входы. Витиеватые резные окна, обрамленные деревом, отражают свет и блеск всего города.

С малых врат открывается вид на небольшой дворик. Пересекая его, мы с Володарем оказываемся у массивных дверей на входе во дворец. Оттуда мы попадаем внутрь.

Широкие коридоры без окон сменяются лестницами, где в бойницах виден солнечный свет. Шаги эхом уносятся вглубь. Чем дальше мы проходим внутрь, тем отчетливее я ощущаю себя здесь чужой, с непривычки оглаживаю прохладные стены кончиками пальцев. Где-то там, в глубине, располагается библиотека, в летописях которой, возможно, на мои вопросы найдутся ответы.

Осматриваюсь, тут и там подмечая новые детали: каждый новый проход светлее предыдущего, и вот уже скоро, преодолев пару лестниц, замечаю, как помещения начинает освещать льющийся из окон свет. Пару раз нам встречаются служанки, странно вскинувшие брови при виде моих крыльев, но молча уступающие дорогу.

Я было подаю голос, чтобы узнать, куда мы направляемся, как мягкий, но звонкий голос доносится до слуха:

– Волод! – окликают оруженосца, и мы оборачиваемся. К нам спешит молодой мужчина со светлыми вьющимися волосами, которые мягко колышутся при каждом его шаге. Облик его резок и утончен, как будто выточен из того самого белого камня, что и стены дворца. В теплой улыбке я узнаю черты Риона, и все быстро сходится воедино, когда Володарь, склонившись, отвечает:

– Мой князь!

– Как я рад, что вы прибыли. Мое имя Иван, – спешно и радушно объявляет младший князь, тонкими пальцами хватая мою ладонь и сгибаясь в галантном поцелуе. Я не успеваю отдернуть руку, как глаза лезут на лоб, а Иван, не обратив на это внимания, переключается на Володаря: – Батюшка в сознании, держится. Я несказанно счастлив вашему появлению, хоть и до последнего сомневался, что задумка Риона увенчается успехом.

Скользнув по мне взглядом, князь, понизив голос, заговорщически добавляет:

– Хотя у него, очевидно, вышло даже больше, чем планировалось. Где мой брат? Я бы хотел поспешить к отцу.

Он ни капли не удивлен. И его совсем, ни на толику, не смущают огромные белые крылья за моей спиной.

– Мы направлялись к главному входу, надеясь встретить его там. – Володарь кивает на коридор, к концу которого мы так и не дошли.

– Что толку бегать друг за другом, – подытоживает князь, разворачиваясь в противоположную сторону, – если нам всем в одно место? Думаю, мы найдем брата у покоев отца.

Я согласно киваю, и мы с Володом следуем за князем. Коридоры становятся богаче и светлее: стены здесь белоснежные, украшенные портретами. Едва поспевая за быстрыми шагами князя, я успеваю лишь мельком взглянуть на изображенных на картинах людях, однако по схожим чертам понимаю: это родословная. И стоит мне это осознать, как яркий свежий холст со знакомым ликом заставляет замереть. Уже знакомые зеленые глаза глядят на меня, только недавно написанные красками. Князь Иларион.

– Я не спросил вашего имени, – слышу я Ивана, который остановился неподалеку, видимо заметив мое отсутствие. Он замер вполоборота, переводя добрый взгляд с меня на картину.

– Веста, мой князь, – отвечаю я, вспоминая краткий урок благопристойности от Риона.

– Мы с братом покажем вам каждый уголок этого дворца, милая Веста. Но сейчас нам стоит поспешить.

Мне удивительно видеть яркое различие между Иваном, на первый взгляд изнеженным, но добрейшим князем, и Рионом, теплинку в молве которого за эти дни я слышала лишь к Чернокрылу, зато несносные шутки – постоянно.

Наконец выходим в просторный зал со стражей у резных дверей. Там замечаем и самого Риона, который, похоже, успел обогнать нас и уже препирается с девушкой в роскошном сапфировом сарафане.

– Марфа… – шепчет Иван, слегка замедляя шаг. Когда мы подходим ближе, спор затихает.

Володарь, чуть опережая нас, первым приветствует князя и, неловко краснея, низко кланяется Марфе. Та лишь коротко кивает в ответ, но, заметив меня среди мужчин, вспыхивает.

– Что за нечисть ты привел в нашу землю?! – восклицает она, бросая на Риона взгляд, полный неприкрытой ревности и злости.

Вопрос звучит резко, как удар хлыста. Ждала его все эти дни, но коль он не следовал, я было позабыла, что мои крылья для кого-то удивительны и пугающи. Пока я стараюсь сохранить невозмутимость, Рион мгновенно хмурится – глаза его вспыхивают ледяным огнем, и он делает шаг вперед, вставая между мной и Марфой.

– Ее зовут Веста, и она не нечисть, а единственная возможность на выживание для Великого князя, – отчеканивает Рион. – Она та, кому я доверил свою жизнь. И если хоть кто-то осмелится проявить к ней неуважение, то придется иметь дело со мной.

Боярышня слегка отшатывается от его слов, ее губы поджимаются в тонкую линию. Она явно не ожидала такой резкости от князя и теперь молчит, не зная, как ответить.

– Я лишь задала вопрос, – наконец произносит она. – Не стоило так на меня бросаться.

– Тогда выбирай слова осторожнее, Марфа, – вмешивается Иван с оттенком укоризны. – Веста – наша гостья. Я бы даже сказал, гостья короны.

Марфа не опускает взгляд, напротив, он загорается дерзким огнем, и боярышня приподнимает подбородок. Украсив лицо ядовитой улыбкой, говорит:

– Хорошо, я поняла. Прошу прощения у короны.

Рион сохраняет невозмутимость, лишь кулаки сжимаются, выдавая скрытую ярость. Он не утруждает себя ответом, просто кивает, не придавая ее словам значения. Князь разворачивается к дверям, в немом приказе глядя на стражу, – один из солдат тут же отворяет вход в покои.

Иван касается моего плеча, легонько подталкивая вперед. Марфа же остается на месте, ее взгляд, полный тихой злобы и гордости, следует за нами, как за добычей. Понурый Володарь остается за дверьми, пока мы трое входим в спальню.

Спертый горечью болезни воздух щекочет ноздри, заставляя дышать осторожно и неглубоко. Сырость и затхлость будто впитались в стены, а тяжелая тишина нависает над комнатой, давя на грудь. В центре, под шелковыми паланкинами, располагается массивная кровать, на которой едва заметно шевелится исхудавший Великий князь Светогор. Его побелевшее лицо растворяется среди множества подушек, а слабое дыхание доносится сквозь мрак и холод, окутывающий умирающее пространство.