Сказки ленивого бора. Сборник

– Десять лет назад она захотела выйти за тебя замуж, а для этого нужно было купить пещерку, а для этого много, очень много работать. Она работала так много, что перестала есть и спать, а три года назад забыла, что хочет за тебя замуж, потом забыла, что хочет пещерку…

Гномик увидел в углу мешки. Они до отказа были набиты деньгами, которые два месяца назад окончательно вышли из оборота.

– Сколько здесь? – спросил он.

– 3030 эолов, – ответила она.

Только на той фабрике с тех пор стали делать совсем другие игрушки. И мир изменился.

Человек в бутылке

Видали ли вы когда-нибудь человека, который живёт в бутылке?

Мне подарил Федю дедушка, когда мне было десять, а Феде 20 лет. Мой дед – моряк, он любит носить тельняшки и круглую седую бороду. Он был знаком со светилами науки Америки и Франции. Так вот, однажды в Америке провели эксперимент и создали десять крошечных человечков. И один дедушкин знакомый подарил ему Федю. Вернее, там, в Америке его звали Теодором, но я его называла Федей – не дорос до Теодора. По какой-то странной случайности остальные девять человечков вскоре погибли, поэтому Федя был единственным представителем расы маленьких людей. Возможно, это случилось от того, что он единственный жил среди людей, а не в лаборатории и мог свободно ходить по квартире, а иногда я брала его в школу.

Сейчас Феде было 32 года, он был ростом с попугая, носил усы и каждый день просыпался ровно в семь ноль-ноль. Помогал проснуться ему крохотный будильник, который стоял на тумбочке возле кровати Феди в бутылке. По выходным я постоянно ругалась с моим крохотным человечком из-за этого будильника.

– Хотя бы в воскресенье ты можешь его отключать? У меня выходной и я хочу поспать, – кричала я.

– Дабы не нарушать нормальный режим работы организма, необходимо каждый день вставать в одинаковое время, – сухо отвечал он.

В общем, Федя был тем ещё придурком. Скажите, какого чёрта вставать каждый день в семь ноль-ноль, если тебе не надо на работу? Нет, этот мелкий человечишка находил себе занятия. Час он тратил на умывание-бритьё-причёсывание-одевание. Надо сказать, что парень, не больше ладошки в длину, всегда носил деловой костюм с крохотным галстуком. Стрелки на его брюках были идеальными, а воротнички на рубашках всегда чистыми (при том, что у него было всего три деловые рубашки, если не считать клетчатой, которую он изредка носил с джинсами). Вещи для Феди я покупала в магазинах игрушек. В детстве я пыталась шить ему, но то, что я шила, ни в какие ворота не лезло. Например, для кукол я делала кофточки, которые одевались, только если снять голову. С Феди голову, естественно, не снимешь, к тому же куклу можно было просто обмотать лентой и получить готовое платье. Федя этого не позволил бы.

После того, как Федя приводил в порядок свой внешний вид, он спешил по делам. Сейчас главным его занятием было заставить работать ленивого кота хозяйки квартиры, в которой я снимала комнату. Жирный кот Семён был настолько ленив, что когда ему на лапу нечаянно поставили стул, он во сне, не открывая глаз и не пытаясь убрать лапу, недовольно промяукал. Хозяйка заметила это, подлетела к коту, взяла его на руки, стала гладить, приговаривать, что, мол, бедненькому больно, однако далее Семён не произвёл никаких действий.

Так вот, этому товарищу, давно идентифицирующему себя с половой тряпкой, каждое утро Федя пытался внушить мысль, что необходимо вставать и идти что-то делать. Федя подходил к морде Семёна, дёргал его за усы, подходил к уху и кричал:

– Ты чем занимаешься?

Кот, естественно, на Федю никакого внимания не обращал. Федя долго мучился над ним, потом всплескивал руками:

– Нет, он не понимает по-русски! Попробуем по-английски.

Тогда он подходил к другому уху Семёна и кричал:

– What are you doing?1

После этих слов Семён, как правило, понимал, что от него не собираются отставать, вставал, поворачивался к Феде филейной частью, закрывал морду лапой и продолжал спать. Семён ничего не отвечал Феде не потому, что не понимал по-английски, даже не потому, что не умел говорить. Просто с высокой колокольни плевал кот на Федю и все его попытки перевоспитать его.

Федя же бросал это глупое дело, заходил к себе в бутылку, включал свой крохотный телевизор, который придумали хитрые американцы, и начинал щёлкать по каналам в поиске научно-популярных передач. Вечером Федя наводил порядок у себя в бутылке и готовился к моему приходу.

Федя рассказывал мне о том, как активно боролся за прививание коту трудовых навыков.

– Сегодня мне показалось, что в один момент я взял над ним верх, и он почти что послушал меня, – так каждый раз заканчивал своё повествование Федя.

В этот момент мне было жалко не крохотного человечка, который пытался растормошить большое ленивое животное, а кота Семёна, который спокойно отдыхает и тут на тебе, приходит некто и начинает дёргать его за усы.

Конечно, прикольно, когда у тебя живёт маленький человечек в бутылке, но… Характер у Феди был просто ужасный. Он обожал всех всему поучать. Раньше, когда ему было около 20 лет, он учил дедушку, бабушку и родителей тому, что в России совсем не демократический строй и тому, как надо строить правильную демократию. Мой дедушка был закоренелым коммунистом и отвечал, что благодаря западу наша страна давно не та, что прежде. Родители смеялись над Федей и говорили, что ему сначала надо вылезти из бутылки, а потом рассуждать про криминальные деньги. Со мной он тоже по началу пытался бороться. Он назидательным тоном сообщал мне, что необходимо убрать игрушки и зашить платье и, если я не могу это сделать самостоятельно, ему придётся помочь мне, на что я ставила ультиматум:

– Или мы играем в куклы, или я закрываю тебя в бутылке.

Естественно, он выбирал первое. Таким образом, вскоре я отучила его от чтения мне моралей.

Самые дружеские отношения сложились у Феди с попугаем. Когда я ещё жила с родителями, мы завели волнистого самца Феликса. Он был очень красивый – с голубой грудкой, царственной осанкой и невытравимым желанием пакостить. Феликс два раза садился в тарелку с борщом, ободрал пять бабушкиных цветочков и все обои возле гардины, объел шестёрку пик так, что от неё остался только кругляшек (почему-то из всей колоды это была его любимая карта), а также время от времени закатывал за стол ручки. Дальше – больше. Когда наступила весна, Феликс повадился в рассаду, которую предусмотрительно посадила бабушка. Его любимым занятием было пикировать с гардины в чеплашку с молодыми помидорами. Вот тут-то и пригодился Федя. Он надевал связанный бабушкой свитер, брал в руки гусиное перо, просил дедушку, чтобы тот поставил его на подоконник. Феликс, завидев Федю, тут же пикировал в рассаду, Федя отгонял его пером. Попугай исполнял перед ним странный птичий танец и улетал, но, заметив, что Федя вылез из чеплашки, тут же летел в рассаду. Эта борьба могла продолжаться от часа до трёх часов. Но, как только Федя махал на всё рукой и по шторам отправлялся в свою бутылку, Феликс залетал в клетку. Тут-то его и подлавливал маленький человечек – он мигом забирался на столик к клетке и захлопывал дверцу. Через несколько дней попугай понял, что к чему, и научился открывать дверь. Федя попросил меня достать маленький замочек для клетки. Я сняла замок со своего дневника и вручила Феде.

И вот, свершилось! Федя победил Феликса! Теперь он закрывал попугая в назидание каждый раз, когда тот пакостил. Летом рассада кончилась, и Феликс нашёл себе новое занятие – он стал грызть книги. Федя со своим гусиным пером становился на полке. Как только птица подлетала к нему, он отгонял её с криком:

– Феликс, нельзя.

– Феликс, нельзя, Феликс, нельзя, – соглашался попугай, но продолжал грызть книги.

Когда попугай заходил в клетку, Федя захлопывал её и закрывал на замок. Таким образом, для него в этом мире появилось единственное существо, над которым он имел власть. Однако Феликс думал иначе, потому что по природе своей имел большее самолюбие, чем у Феди, у меня и у дедушки вместе взятых. Попугай по-прежнему считал, что ему позволено всё, теперь издеваться над Федей стал более изящно. Он залетал в клетку и сидел там до тех пор, пока маленький человечек слезал по специальной лесенке со шкафа, проходил полкомнаты до тумбочки, залезал на неё по шторам, подходил к клетке… И тут птичка с самым невинным выражением лица покидала своё жилище.

Несмотря на то, что Федя больше всех натерпелся от Феликса, он дольше всех горевал, когда Феликс вылетел в окно и больше не вернулся. Федя неделю не брился и даже перестал вставать в семь утра. Но я стала брать его с собой на прогулки, и у него улучшилось настроение. Для моих друзей Федя попытался быть учителем. Сначала им казалось забавным, что мальчик-с-пальчик пытается говорить что-то умное, потом это стало раздражать…

Единственный человек, с кем за долгие годы Федя мог говорить по душам – это коменда в общежитии, куда я поселилась, когда переехала в другой город и поступила в университет. Это была склочная тётка, которая что бы с кем бы ни случилось, кричала:

– Выселю!

Она сначала собиралась не пустить Федю.

– Нам нелегалы не нужны, – завопила она.

Нелегалами здесь назывались все, кто не жил в общежитии официально, но оставался на ночь.

– Послушайте, какой же он нелегал? Он не больше мыши, он и всё его жилище поместится у меня на тумбочке, – стала протестовать я.

– Мышь? В общежитии запрещено иметь животных! – закричала коменда.

– Почему?

– Потому что от них только грязь, блохи и болезни.

– Но у Феди нет блох и он очень чистоплотный, – попыталась защитить его я.

Коменда позвонила заведующей всеми общежитиями университета. Заведующая приехала, посмотрела на Федю, рассмеялась и сказала:

– Пусть живёт, если ты мне пообещаешь одно…

– Всё, что угодно.

– Когда будут приезжать иностранные гости, ты позволишь нам демонстрировать твоего Федю.

Я не просто пообещала – поклялась. Только вот наши три клоповника и тараканника никаким иностранным гостям не были нужны, поэтому ни один иностранный гость так и не пришёл посмотреть на Федю. Зато к нам часто стала наведываться коменда. Она отметила, что Федя здраво рассуждает. Но вскоре он даже коменде плешь проел.

Сначала ей нравилось с ним общаться. Зайдёт к нам, бывало, попросит Федю на часок. Там, у коменды в кабинете они собирались втроём: она, Федя и костелянша, и давай о судьбах мира языком трепать. Конечно, кто у нас самый компетентный в глобальных вопросах? Коменда, которая раньше работала техничкой в школе, костелянша, которая всю жизнь была продавщицей и мужичок с попугая ростом, который и работать-то ни разу не пробовал.

– Моё мнение, что надо всех алкашей расстрелять, – глубокомысленно замечала коменда.

– Нет, необходимо всех перевоспитать. Нет такого безнадёжного человека, из которого нельзя было бы воспитать достойного члена общества, – отвечал Федя.

– Да они… Да ты хотя бы посмотри на наших студентов… – парировала коменда, и они с костеляншей начинали вспоминать, кто как и в чём провинился за все их два с половиной года деятельности.

В этот момент Феде по-хорошему следовало замолчать и поддакивать женщинам, но он начинал спорить. Весь секрет противоречивой натуры Феди был в том, что он спорил всегда. Когда студенты ругали руководство общежития, он защищал те принципы, с которыми, брызжа слюной, не соглашался с комендой.

Например, коменда и костелянша твердили:

– Если кого-то поймали в общежитии с пивом или сигаретами, его надо гать в три шеи.

Федя почти математически доказывал, что человеку надо дать шанс, и что каждый молодой человек должен пройти стадию развития «пьянки-гулянки» иначе в будущем из него не получится полноценный индивид.

В конце такого разговора коменда кричала:

– Ты у нас нелегал, вот я тебя и выселю!

И приносила Федю мне. Мой маленький человечек очень обижался на неё за эти слова.

– Не парься ты, – говорила я, – она всем так говорит, я даже слышала, как она отчитывала кота за то, что он нагадил в постирочной: «Я тебя выселю!»

Потом приходили друзья с бутылкой водки, и Федя начинал рассказывать, что за это всех следует немедленно выгнать из общежития, и он завтра всё расскажет коменде.

Тогда друзья накрывали Федю чёрной тряпкой, включали громко музыку, и он больше никому не мешал. Но Федя назавтра ничего никому не рассказывал, потому что понимал – нас тоже могут выгнать.

В конечном итоге коменда выполнила своё обещание и выселила меня за постоянные дебоши и Федю за компанию. Был пятый, последний курс. На дворе стоял январь. Зуб на зуб не попадал. Я думала, как смогу перевезти все свои вещи и, главное, Федю, чтобы он не замёрз, и не разбился его домик. С горем пополам я переехала, но через месяц мы рассорились с хозяйкой и она, не вернув плату за следующий месяц, выкинула нас на улицу. За вечер не имея ни копейки в кармане, я должна была найти угол.

Я сидела на сумках и плакала.

– Держи себя в руках, – посоветовал мне Федя.

– Меня больше никто не выгонит, я куплю свою квартиру, – ответила я.

Но это было невозможно: квартира стоила так дорого, что даже если получать нормальную зарплату, совсем ни на что не тратить и не есть, на квартиру всё равно не накопишь, потому что в год они дорожают в два раза.

– А ты вернись домой.

Я не хотела возвращаться и не потому, что мне осталось всего полмесяца учиться. Просто этот город больше, люди здесь прогрессивнее. Потому что там я уже чужая, хотя и здесь я пока не своя. Потому что не для того я училась пять лет здесь, чтобы вернуться и работать там продавщицей в каком-нибудь киоске.

Дальше мы пожили у друзей, и в итоге я нашла комнату с хорошей хозяйкой. Нашла и работу. В банке (это было не сложно с моей специальностью). Теперь у меня в друзьях самые богатые люди этого города. Даже сама Наталья Громова. Надо сказать, что эта женщина держит здесь сеть салонов красоты и супермаркетов (кстати, в её салоне красоты мы и познакомились). Ей также, как и Феде, 32.

– Мужик перевёлся, – однажды пожаловалась она мне, – теперь они либо геи, либо быдло. Одно другого не лучше. Как бы я хотела встретить Дон Кихота, который борется с ветряными мельницами или настоящего полковника в идеально отглаженных брюках…

Я рассказала Наталье Громовой о чудаке, который живёт у меня в бутылке и пытается приучить к порядку кота. Она засмеялась, но попросила показать ей Федю.

Я принесла ей его. Они завели разговор о колайдере, потом он перетёк в проблемы взаимоотношения полов…

Наталья стала чаще искать со мной встречи и просить, чтобы я дала ей поговорить с Федей. И вот однажды она предложила:

– Я хочу купить его у тебя.

Я покачала головой, но… Когда она назвала цену…

– …за три миллиона.

Три миллиона! Это хорошая двухкомнатная квартира и больше никто не сможет сказать мне: «уходи». Хорошая двухкомнатная против придурка, который встаёт в семь утра для того, чтобы разбудить кота, и даже это у него не получается.

В понедельник я передала Наталье Федю, а она мне три миллиона. Во вторник я переехала в новую квартиру.

В среду я поняла, что осталась совсем-совсем одна в огромном мегаполисе. Семья находится в городе, куда я приезжаю лишь раз в полгода, потому что нужно привезти или увезти зимние вещи.

Подруг нет. Нет, потому что три месяца назад мы закончили университет, и больше не встречаемся. На работе люди постоянно меняются – каждый ищет, где теплее и уходит туда. Я тоже собираюсь уйти. А главное, Федя. Я так к нему привыкла. Где бы я ни была, я чувствовала, что мы вдвоём, а вдвоём, всё-таки не так страшно, как одной. Я понимала, что не имею права продавать Федю, ведь он такой же человек, как я, только очень маленький. Одно дело, если бы он сам ушёл к Наталье, другое… Получается, что я отказала ему в привилегии называться человеком.

В четверг стало невыносимо, и я подумала, что надо купить другого такого маленького человечка. Но меня поразила мысль: другого такого нет. Федя один во всём огромном мире.

В выходные я по-прежнему просыпалась в семь, хотя маленький будильник давно уже не звенел. А вечером я приходила домой, чтобы поговорить, но… поговорить было не с кем. Я ловила себя на том, что моя рука пытается нащупать его бутылку, но бутылки уже нет. Как я могла… продать друга? Да, он был глупый и нелепый. Да, он боролся с попугаем и котом и попугай с котом его побеждали, да, он непонятно зачем одевал каждый день строгий костюм… Но он был мой. Мне его подарил дедушка, когда вернулся из плаванья. Это было утром 5 марта, когда за окном шёл снег.

В пятницу, как обычно, я пошла в ночной клуб. Я сидела за стойкой, когда наткнулась глазами на знакомое лицо. Это была Наталья Громова и… мужчина, похожий…

Мужчина подошёл ко мне, улыбнулся. Я всё ещё не могла его узнать.

– Здравствуй, моя принцесса, – сказал он и приобнял меня.

– Федя…

Это был высокий джентльмен в идеально отглаженных брюках и с густыми усами.

– Ты всех котов у Громовой победил? – съязвила я.

Он усмехнулся.

– Коты в прошлом. Наташа передала мне сеть супермаркетов, теперь я являюсь одним из богатейших людей этого города.

Подошла она, мой самый злейший враг, моя самая ненавистная соперница.

– Как ты меня… нас осчастливила! – воскликнула она и изобразила самую искреннюю улыбку, на которую была способна, – я думала, таких мужчин вообще не бывает! Он такой: ответственный, аккуратный, честный, как капитан в старых сказках.

Я всё ещё не могла понять, как это случилось. Как из человека, величиной с мышь, Федя стал настоящим полковником?

– Наташа говорила мне, что я особенный, она слушала, что я ей говорю, и… Я не знаю, как это, я ощутил, что ничем не хуже вас всех и… вырос.

Наташа с Федей пошли выбирать столик. Я смотрела в их спины и думала: «Если бы он у неё умер, как остальные девять человечков, так было бы лучше. Для кого? Для меня. А для него? А для него было бы лучше, если бы дедушка ещё тогда 5 марта в снегопад подарил его не мне, а ей».

Порча

В стареньком пятиэтажном доме жила старуха. Не осталось у нее ни мужа, ни детей, ни телевизора. Лишилась всего старуха в один страшный год. Муж помер, едва ему исполнилось пятьдесят. Его нашли в канаве у пивного ларька. Был он человек тихий, скромный, но последний год пил, не просыхая. Старшая дочь была красавицей длинноногой, черноокой. Любили ее все ребята. Да вот решила она, что за красоту хорошие деньги дают. Смерть настигла ее в полночь при мерцании свечей и тихой музыке моря. Средняя дочь с детишками погибла в пожаре. Младшая подалась на заработки в столицу и не вернулась. Вскоре сломался телевизор.

А жила старуха между двух колдовок. Рыжая, баба Маша, ей постоянно подкидывала под порог соль, черная, Галя, постоянно шептала себе что-то под нос.

– Мне ничего не надо, лишь бы у моих все было хорошо, – часто говорила соседкам старуха и, в подтверждение своих слов, крепко зажмуривала глаза.

Потом она перестала так говорить – глазливые были соседки. В этом городе колдовали все: от продавщиц в магазинах до водителей автобусов. Старуха даже стала бояться выйти на улицу, но, когда все уже было потеряно, собрала она все свои деньги и отправилась к цыганке, чтобы снять злосчастную порчу, которую на нее наслала какая-то из страшных колдовок этого города.

Цыганка эта была известная. Хранила она у себя под черным платком магический шар, несколько гадальных раскладов знала, могла и приворожить и порчу навести. Боялись ее люди, но выстраивались в очередь, коль нужно им было чего.

Вошла старуха в комнату, занавешенную красными и черными платками, села напротив цыганки. Скрестила за спиной пальцы. Эти гадалки, они же глазливые…

– Не надо на меня скрещивать пальцы, – сказала цыганка.

– Сними с меня порчу, добрая женщина, – елейным голоском пропела старуха.

Долго смотрела на нее вещунья раскосыми черными глазами, потом сказала: «Нет на тебе порчи».

– Как так? Двадцать лет назад померли у меня муж и дети в один год. А Маша мне постоянно соль сыплет. А Галя шепчет постоянно. Чтоб им неладно было, чтоб сами они и дети их попередыхали, как собаки.

– Нет на тебе порчи, – повторила цыганка и достала шар.

Увидела старуха четко, как по телевизору, Машу и Галю. Маша, как это часто с ней бывало, шла и соль разбрасывала, а Галя шептала.

– Ты чего это бубнишь? – спросила Маша.

– Я говорю, приду, надо позвонить Саше, потом Свете, потом постирать, потом в магазин сходить, потом… Забыла из-за тебя. Постирать… А! Потом в магазин сходить, потом сериал посмотреть.

– Так ты че, забываешь?

– Забываю, всегда забывала. А ты чего соль разбрасываешь?

– Это не соль, это от крыс…

Погас шар.

– Не верю я твоему шару. Кто же детей и мужа моего в один год в могилу свел?

Как в телевизоре, в шаре возник муж. Было ему еще лет тридцать. Пришел он пьяный, стал песни кричать. Она, еще молодая, бранить его начала. Муж сдуру как зарядил ей в глаз кулаком. Села она в углу:

– Да будь ты проклят. Сдохнешь, как собака, в канаве в пятьдесят алкашом старым. Снегом занесет тебя и будешь валяться никому не нужный.

И дальше. Через 20 лет. Муж в канаве лежит, занесенный снегом. Его пальцы еще шевелятся, а люди проходят мимо. Никто не хочет к нему, грязному, подходить…

– Он-то и не пил совсем, только в тот раз… – сказала цыганка и вздохнула.

– Так ты, ведьма, хочешь сказать, что я Ванечку со свету сжила?

– И не только Ванечку.

В шаре появилась старшая дочь. Ей тогда было пятнадцать. Прибежала она домой за полночь. Глаза горят. Встала у окна и смотрит.

– Где это ты шлялась? – крикнула ей мать.

– Где захотела, там и шлялась…

– Закрою тебя, будешь дома сидеть.

– А я через окно сбегу.

– Как ты с матерью разговариваешь?

Громкий удар полотенца.

– Ты мне не мать. Меня тетя Маша родила, а ты у нее украла. Убегу я от тебя.

– Беги, проституткой помрешь, будь ты проклята. Захочешь с мужика деньги получить, а он тебе нож в спину.

И дальше… В квартире без штор совсем нагая она требует с пьяного старика деньги. Он кричит, она оборачивается: «Сейчас пойду, с тобой разберутся». Он берет нож, которым ночью яблоки резали, втыкает ей в спину. Лежит старшая дочь на голубом атласном одеяле, истекает кровью, а спасти ее некому. Да и кто бы стал ее спасать?

А вот средняя. Рассорилась с мужем, приехала к родителям вместе с двумя детишками. Дрались детишки, за волосы друг друга таскали. Однажды пришла старуха, а дети все вазы перебили, сидят на полу, орут. А дочь что-то на кухне делает и ей как будто все равно. Разняла детей старуха, надавала им подзатыльников, позвала старшую дочь.

– Что это вы мне здесь устроили?

Дочь вышла, смеется.

– Они как есть захотят, всегда дерутся, сейчас я их покормлю.

– А мои вазы?

– Мам, ну ты же понимаешь, у меня сейчас нет денег.

– Да ты знаешь, кто мне их подарил?

– Ты меня постоянно во всем упрекаешь. Что я виновата, что не сложилось?

– А я ведь тебе говорила, не выходи за него…

– А ты всегда говоришь… Лучше б молчала.

В это время внучка показала внуку дулю.

– Дура, – закричал он и дети снова вцепились друг в друга. Дочь кинулась их разнимать.

– Да что бы вы все сгорели, будьте вы прокляты, – крикнула старуха.

И тут же. Пожар. В нём мечется средняя дочь, её волосы горят. В её руках внучка, внук лежит на полу в соседней комнате.

Старуха встала.

– Колдовка! Да будь ты… – разозлилась она на цыганку.

– Стоп. Никогда я не наводила порчи на людей, а на тебя наведу.

Цыганка достала из кармана порошок и кинула в лицо старухе.

– Да чтоб ты так и не дождалась своего счастья!

Старуха вышла вся в слезах. Раньше она шла по своей улице и думала: «Колдовки! Сглазить меня хотите!», а людей не слышала. А теперь стала прислушиваться. Идёт, а за спиной шёпот:

– Ведьма! Помнишь, это она мне пожелала, чтобы я с работы вылетела. До сих пор летаю.

– А мне пожелала, чтобы я солнца больше не увидела. Как ни выйду на улицу – постоянно морось…

Старуха пришла домой и поняла, что главная колдовка на ихней улице – это она. И стало ей так плохо, что её старенький мозг стал бешено пульсировать, и какой-то дряхлый сосуд не выдержал, залил кровью мозг.

И тут в её обшарпанную дверь постучали. Первый раз за последние 20 лет. Там, за дверью стояла дама с пышными формами, тщедушным мужичком и маленьким рыжим пацанёнком.

– И чё мы не открываем… – весело сказала милая толстушка.

– А вдруг она… того, – сказал мужчина, что был с толстушкой, – ты её сколько, 20 лет не видела?

– Когда я уезжала, она сказала мне: «Да чтоб я больше тебя никогда не увидела!» Она не хотела, чтобы я ехала в столицу. Глупо, конечно, но эта обида долго сидела во мне. А потом, сам знаешь, нужно было устраиваться…