Коснуться Времени. Книга 2

Paul: Прилетай скорее

Natasha: Скоро

Без вопросов и восклицаний – не каприз, не игра, просто дыхание, ставшее текстом. Это было уже не ожидание и не надежда, а нечто тише и устойчивее – решение, которое не требовало подтверждений.

Накануне собеседования она ещё раз разложила всё на столе: приглашение, банковские справки с печатями, студенческий билет, загранпаспорт с прошлогодней визой. Проверила конверт трижды, медленно проведя пальцем по сгибу, будто запечатывая намерение. Потом легла, и глядя в потолок, окрашенный в бледно-голубой свет от фонаря за окном, снова прошлась по списку в голове – не с тревогой, а с чем-то похожим на умиротворение.

– быть с Полом

– погулять по Бруклинскому мосту

– сходить ещё раз в Метрополитен

– гулять вместе в Центральном парке

– встретить Дебору

– найти Нину

Она медленно выдохнула, чувствуя, как внутри всё встаёт на свои места.

Глава 14

Одежда была приготовлена с вечера – Наташе так было спокойнее.

Она не верила в удачу и не доверяла импровизации утра; в этом жесте было что-то тихо суеверное, словно она заранее старалась договориться с днём, чтобы тот был милостив.

Блузка – белая, выглаженная до мягкого свечения в утреннем свете.

Льняные брюки – светлые, спокойные, с точным кроем, который делал её чуть старше, чуть собраннее.

Маленькие жемчужные серьги – без блеска, без намерения произвести впечатление, такие, какие носят девушки, знающие, когда говорить и когда молчать.

Никакого яркого цвета, запаха, ничего, что могло бы помешать.

Ничего, что требовало бы комментариев.

Она повторяла себе тихо, как заклинание:

Отвечай только на то, что спросят. Без подробностей. Без историй. Не говори ничего лишнего.

К девяти утра жара уже распласталась по Новинскому бульвару – плотная, усталая, равнодушная к календарю.

Очередь у посольства тянулась вдоль тротуара, как длинное усталое существо.

Женщины прижимали папки к груди, будто щиты, мужчины в выглаженных рубашках, уже тёмных на спине.

Все шептались: у какого окна сегодня больше отказов, какой офицер добрее.

Воздух пах запечённым асфальтом, тёплым металлом и лёгкой кислинкой нервного пота.

Москва официально вступила в лето.

Охрана двигалась с демонстративной медлительностью – металлодетектор гудел мерно и равнодушно, превращая каждого входящего в подозреваемого.

Охранник махнул ей рукой, не поднимая взгляда, и она прошла.

Внутри всё тонуло в резком, отражённом свете – стеклянные перегородки множили его, ломали, создавая иллюзию порядка, где всё под контролем.

Красный экран мигал очередным номером. Каждые несколько минут раздавался мягкий звон, сухой и неизменный – ещё один человек подходил к окну, как к приговору.

Когда на табло вспыхнул её номер, Наташа встала и подошла к окошку – с той осанкой, где скромность уже переходит в осторожность, а желание всё сделать правильно становится формой защиты.

Мужчина за стеклом оказался именно таким, каким она его себе представляла: лицо с чёткими, будто вырезанными линиями, идеальный пробор, рубашка, выглаженная до блеска, галстук – строгий, как измерительная лента.

Его английский звучал безупречно – чисто, ровно, словно он был создан для того, чтобы задавать вопросы, на которые нельзя не ответить.

– Доброе утро, – сказал он, глянув в бумаги и только потом на неё. – Как дела?

– Хорошо, спасибо, – ответила она, и в тот момент это было почти правдой.

Он перелистывал документы с отточенной ритмикой человека, который уже знает, что ищет, но хочет выглядеть внимательным.

– Туристическая виза. Вы остановитесь у друга?

– Да.

– Как долго?

– Два месяца.

– Цель поездки?

Она вдохнула, выдохнула медленно.

– Повидаться с друзьями. Шопинг. Музеи.

Он чуть замер – ненадолго, но воздух сжался.

Она добавила мягко, но точно:

– Провести время вместе.

– Вы уже были в США?

– Да, прошлым летом, по студенческой программе. Я работала в Коннектикуте.

– Вы ездили одна?

– Да, то есть… нет, – сказала слишком быстро.

Бровь у него едва заметно поднялась.

– С подругой, – уточнила она. – После возвращения мы потеряли связь, но лето было хорошее.

Он кивнул, без выражения.

– Как вы познакомились с Полом?

– В Москве, через общих друзей. Он жил здесь какое-то время.

– Вы состоите в отношениях?

– Да.

– Студентка?

– Да, я закончила третий курс.

– Вернётесь осенью?

– Конечно.

Он снова опустил взгляд в бумаги. Что-то, видимо, изменилось – деталь, ставшая вдруг громче остальных. Пауза потяжелела, обрела вес.

Потом он сказал ровно, без эмоций:

– Виза предварительно одобрена. Ждите окончательного подтверждения. Паспорт получите по почте.

– Одобрена? – переспросила Наташа, голос тоньше, чем хотелось. Но он уже не смотрел на неё.

Она постояла секунду и вышла. Ноги двигались сами – послушные, отстранённые.

Снаружи солнце легло на её голые руки, будто награда.

Она позвонила Вике:

– Дали визу!

Вика вскрикнула – звонко, радостно – и Наташа рассмеялась в ответ. Не от веселья, а потому что иногда только смех способен выдержать ощущение свободы.

Следующие несколько дней напоминали изучение нового диалекта – языка отъезда, в котором нет драмы, только детали.

Она купила новые сандалии и ходила в них по квартире, разминая кожу, приучая ступни к переменам – будто готовила себя к дороге, которая уже началась, просто ещё не вышла за порог.

Она выбрала купальник, в котором не хотелось прятаться от зеркала.

Парикмахер осветлил волосы, добавив несколько мягких, почти невесомых прядей – так, будто в них всегда жило солнце.

Один сеанс в солярии – «для фото», сказала она, и никто не возразил.

Пол продолжал писать ей по ночам – коротко, почти без слов: снимки Ист-Виллидж под тяжёлым небом, случайные кадры, тишина между ними. Не поэзия – лишь тихое напоминание, что он где-то рядом.

Прошла неделя, потом другая. А паспорт с визой всё не приходил.

Бюрократия, это нормально, – повторяла она.

Она выучила наизусть мелодию ожидания на телефоне посольства и ловила себя на том, что напевает её по утрам, чистя зубы.

Когда ей удавалось дозвониться, ответ всегда был одинаковым:

– Ваше дело ещё в обработке. Проявите терпение.

Мама предложила поехать на дачу, но Наташа осталась. Ей казалось опасным уезжать слишком далеко, будто она могла выпасть из невидимой очереди судьбы, которую никто, кроме неё, не видит.

Потом телефон зазвонил:

– Ваш паспорт готов. Можете забрать его завтра в девять утра.

Она не спала – просто лежала, стараясь дышать медленно и не позволять телу опережать мысли. Проснулась раньше будильника.

К тому времени, как добралась до посольства, бетон под ногами уже дышал жаром.

Очередь двигалась быстро – без лишних вопросов, без задержек.

Ей протянули запечатанный конверт, имя напечатано аккуратно, ровным шрифтом.

Она отошла в сторону и открыла его.

В выдаче визы отказано.

Руки дрожали – не от страха, а от чего-то тихого, глубокого, похожего на внутреннее несогласие.

Бумага была странно тяжёлой, будто в ней заключалось больше, чем несколько строк текста.

Наташа подняла взгляд – тот же офицер, спокойный, неподвижный, за стеклом.

Она подошла и постучала, не столько за ответом, сколько чтобы убедиться, что мир по ту сторону ещё существует.

– Простите, вы помните меня? Вы брали у меня интервью. Вы сказали, что виза одобрена.

Он глянул без интереса:

– Вы не прошли дополнительную проверку. Система выявила миграционные намерения.

– Но я студентка…

– Вы указали романтические отношения. Это может свидетельствовать о намерении остаться.

– Но вы же сказали—

– Пожалуйста, отойдите. Решение окончательное.

Она развернулась и пошла. Не побежала, не запнулась – просто шаг за шагом, будто удерживая себя от внутреннего распада.

Шла осторожно, как по тонкому льду, стараясь не нарушить хрупкое равновесие между телом и болью.

На другой стороне улицы заметила небольшой клочок травы с лавочкой между двумя деревьями и села – будто сам день тихо положил ей руку на плечо, предлагая остановиться, перевести дыхание, пережить.

Слёзы пришли сами – не от жалости и не от страха, просто потому, что тело не знало другого способа вынести то, что невозможно вынести.

На земле муравьи тащили мёртвую гусеницу – маленькие, сосредоточенные, без пауз и приказов, без страха ошибиться. Их путь был прямой и ясен.

Без виз. Без проверок. Без отказов.

Только движение. Только вперёд.

Когда Наташа наконец поднялась, жара стояла плотной стеной. Воздух дрожал над асфальтом, автобусы тяжело вздыхали у светофоров, из открытых окон лились голоса, смех, радио, обрывки песен.

Москва жила своей жизнью – летней, самодостаточной, равнодушной.

Она шла домой и уже знала всё наперёд: как расскажет Полу, девочкам, маме; как те будут утешать её – осторожно, сбивчиво – и как от этого станет только больнее.

Но всё это – потом.

А сейчас оставалась одна простая, неоспоримая истина:

Лета не будет.

Не будет Нью-Йорка.

Не будет коктейлей на крышах, ночных мостов, Центрального парка.

И Пола – тоже не будет.

Глава 15

Она рассказала Полу в тот же вечер. Не потому что готовилась или чувствовала в себе особую смелость, а потому что молчать было невозможно.

Конверт из посольства – коричневый, жёсткий, почти карикатурно официальный – лежал на кухонном столе рядом с чайником, как приговор.

Мать сварила суп и дважды разогрела его, будто суп мог что-то исправить.

Наташа подняла трубку и набрала нью-йоркский номер – цифра за цифрой, чувствуя, как каждый нажим опускается глубже в грудь.

Он ответил на втором гудке.

– Привет, – сказал он тоном человека, возвращающегося к поставленному на паузу разговору, и ещё не готового начинать новый.

– Мне отказали, – сказала она. – Я не приеду.

Пауза, обязательная, необходимая в таких случаях.

– Что?! Блядь, как обидно, малышка, мне очень жаль.

– Они решили, что я не вернусь в Россию, – голос её был ровный. – Из-за тебя.

– Какие идиоты. Просто не повезло. Не переживай, мы подадим апелляцию. Я кому-нибудь позвоню. Должен же быть выход.

В его голосе не было фальши, но Наташа ясно чувствовала эфемерность этих обещаний – как беспорядок, поспешно прикрытый покрывалом.

– Ты правда так думаешь? – спросила она без укора, просто примеряя вес этих слов.

– Да, надо попробовать, – сказал он, потом мягче, будто тянулся к ней через провода и мили: – Разберёмся, ладно?

Она кивнула, но он, конечно, этого не увидел.

– Ладно, – сказала она.

– Ты в порядке? – спросил он поздно, но честно.

– Ну как тебе сказать…

– Как бы я сейчас хотел быть рядом.

– Я знаю.

– Выходи ночью в интернет, хорошо?

После звонка она так и сидела на стуле, пока кухонный свет не потускнел и не превратился в мягкую желтизну старого синяка.

Тишка запрыгнул на стол и положил лапу на конверт, словно утверждая приговор.

Мама осторожно погладила дочь по голове и тихо предложила:

– Поезжай на дачу на пару дней, поспи, пусть всё уляжется.

Предложение прозвучало как спасательный круг, брошенный в глубину.

Утром она уже собирала вещи – с точной, почти лихорадочной сосредоточенностью. Альбомы, карандаши, софт-пастель, акварель, свитер, книги, которые, скорее всего, не откроет, варенье в банках, телефон и зарядка.