Арабелла. Музыка любви

Альфредо сам не заметил, как, вопреки своим намерениям быть выдержанным, вдруг распалился. Он поднялся из кресла и стал мерить гостиную нервными шагами, заложив при этом руки за спину. Граф сам подивился несдержанности, которая вовсе не была ему свойственна. Видели бы его сейчас старые приятели-дипломаты! Их удивлению точно не было бы предела. Старший Моразини постарался взять себя в руки и продолжить разговор не так запальчиво:

– Скажи, что тебе известно об этой девице? У нее наверняка за плечами какая-то скверная история. Ее последствия, вне всякого сомнения, придется разгребать именно тебе. Эту особу от души можно поздравить: подцепила на крючок такую знатную рыбу! С титулом, с деньгами. Она должна быть полной дурой, если откажется выйти за тебя. Знаешь, я скорее поверю, что ни один неаполитанский виночерпий не разбавляет вино водой, чем в то, что у этой девицы в отношении тебя чистые намерения.

Витторе не выдержал и тоже вскочил с кресла, в котором пытался усидеть во время запальчивого монолога брата:

– Фредо, послушай! Ты зря сердишься. Прошу тебя, не делай поспешных выводов. Ты же не видел Анджелину, а уже готов обвинять ее во всех смертных грехах. Я не верю своим глазам! Ты ли это, мой порядочный, великодушный и справедливый брат? Что с тобой сталось? Куда подевались твои добросердечие и благородство? Ты готов загодя подозревать в человеке всё самое худшее, самое скверное! Что стало с твоей доверчивостью, твоей деликатностью, твоей открытостью? Ты всегда старался видеть в людях только лучшее, всегда оправдывал их, никогда не осуждал безвинных, был терпимым и мягкосердечным.

Альфредо резко остановил его:

– Да, был наивным, простодушным, доверчивым глупцом, которого любой желающий мог обвести вокруг пальца. Наивный человек, уверовавший в видимость справедливости, – отличная мишень для любого пройдохи, отягощенного не лучшим житейским опытом и багажом грехов и провинностей. Он с легкостью разбивает прямо на твоем лице те розовые очки, которые ты носил всё время. Причем делает это так умело, что крошево их осколков еще долго врезается в кожу, причиняя немыслимую боль и напоминая, каким нелепым, безмозглым олухом он считал тебя. Знаешь, после этого желание быть человеколюбом быстро иссякает.

Доверие трансформирует тебя в мишень для тех, кто хочет подержать в руках твое сердце. Случалось прежде, я был излишне доверчив, а потом тонул в море сожаления. Из-за этого моя жизнь с некоторых пор дала изрядную трещину и стала напоминать то самое место, что располагается пониже спины. Так что я рад, что мое доверие покинуло меня по-английски, не прощаясь. Советовал бы и тебе поумерить пыл этого самого доверия.

Витторе подошел ближе и положил руку на плечо графу:

– Брат, мне искренне жаль, что в твоей жизни случилась Анжелика. Однако это не значит, что все женщины – исчадия ада. В этом случае comparaison n’est pas raison[64]. Поверь, и среди женщин есть поистине ангельские создания.

Моразини усмехнулся:

– Твоя Анджелина, конечно же, из их числа?!

– Ты зря иронизируешь, брат. Ты не видел ее, а берешь на себя смелость судить. На тебя это совсем не похоже. Ты живешь и действуешь, исходя из принципа «а вдруг». Тобой руководят твои страхи. У меня этих страхов, к счастью нет. Я открыт миру, но и глаза я тоже держу открытыми.

Так что прошу тебя, попридержи свой скепсис хотя бы до знакомства с моей невестой. Оно состоится совсем скоро. Уже завтра епископ Дориа проведет для нас пре-кану[65]. Завтра ты сможешь познакомиться с Анджелиной Беатой. Если ты готов слушать, то я расскажу тебе сейчас всё, что ты хотел бы знать о ней.

Альфредо на мгновение замолчал, прошел к креслу, опустился в него, коснулся глаз привычным жестом и лишь потом произнес:

– Ну что же, рассказывай. Если у меня будут возникать вопросы, я по ходу дела буду тебе их задавать.

Витторе последовал примеру брата и тоже опустился в кресло. Немного помолчав, он начал говорить:

– Впервые я увидел Анджелину пятнадцатого августа прошлого года на праздновании в честь чудотворной иконы Черной Мадонны с младенцем в Кьеза-Санта-Мария-Ассунта. Даже в той пестрой толпе ее невозможно было не заметить. У Анджелины очень запоминающаяся внешность. Особенно глаза. Тот, кто увидел ее глаза, не забудет их никогда! Ты сам это поймешь при встрече. В тот день я, как и сотня других прихожан, слышавших историю о чудесном спасении рыбаками красивой девушки во время шторма, не мог отлепить от нее взгляда.

В конце июня прошлого года на берег моря выбросило перевернутую лодку. Рядом с ней лежала бесчувственная девушка. Один из спасших ее рыбаков забрал пострадавшую к себе домой, но, когда она очнулась, тут же впала в забытье. Ее била лихорадка, она бредила.

Судя по изорванной одежде, девушка была не из бедных. Кроме того, на груди у нее висел богато украшенный золотой медальон с инициалами «М.E.А.».

Через дочку рыбака, которая служила помощницей кухарки в доме потомственного рыцаря Луиджи Гаспаро Форческо, о спасенной девушке прознала его супруга, синьора Бенедетта Джустина, которая, по отзывам горожан, отличается особым милосердием и благодушием.

Они с мужем потеряли во младенчестве собственную дочь. Других детей Господь им не послал. Поэтому известие о спасенной девушке вызвало у синьоры Бенедетты вполне понятные чувства.

Она навестила незнакомку в домике рыбака и предложила забрать ее к себе для лучшего ухода. Несколько дней, несмотря на старания призванного доктора, девушка находилась в смертельной лихорадке и беспамятстве, но, и очнувшись, ничего вразумительного о себе сказать не смогла.

Спасенная не помнила ни кто она, ни как ее зовут, ни как она очутилась на берегу во время шторма. «Полная потеря памяти как результат пережитых страданий», – таков был вердикт местного эскулапа.

Единственной зацепкой для всех было то, что девушка прекрасно говорила по-английски. Итальянский язык ей тоже был знаком, но говорила она на нем с заметным акцентом. Это сейчас Анджелину не отличишь по выговору от местной знати.

Альфредо слушал брата с мрачной напряженностью во взгляде, но тут не удержался, перебил:

– Когда же тебя угораздило влюбиться в нее до потери памяти? Не говори, что это была любовь с первого взгляда. Только не это!

Витторе после этих слов брата скривился и нахмурился:

– Никогда не любил предисловие в книгах. Особенно предисловие в форме авторского нравоучения и морали. Всегда считал, что читатель вправе сам расставлять приоритеты в прочитанном, а не довольствоваться авторскими сентенциями.

Моразини усмехнулся.

– Знаешь, братец, я тоже не склонен к морализаторству, и всё же… Любовь с первого взгляда к спасенной с потерей памяти – это напоминает мелодраму.

– С первого не с первого, но с той самой встречи я не пропустил ни единой мессы в церкви Позитано. Я не мог забыть этих глаз! Мне хотелось всматриваться в них еще и еще! Я узнал, что семья Форческо приняла спасенную девушку как родную дочь и дала ей имена святых покровительниц: блаженной Анджелины из Сполето и святой мученицы Беаты Санской, в день памяти которых она была спасена.

– И долго ты так забавлялся церковными гляделками?

– Не поверишь, долго. Я ведь тоже поначалу думал, что это блажь, что это пройдет. Когда закончился сезон, я вернулся в наше палаццо в Неаполе. Думал, что светская суета излечит меня от напасти. Но не тут-то было! Только там, вдали от Анджелины, я понял, что уехал в Неаполь, а сердце свое оставил здесь.

Я вернулся на виллу к рождественской мессе. И тогда я впервые с ней заговорил. Был повод. Она вместе с другими прихожанками собирала пожертвования на рождественский обед для бедных. Я подошел к ней и справился, чем могу быть полезен. Видел бы ты ее улыбку в тот момент! Я был готов самолично накормить всю бедноту Позитано, лишь бы девушка не прекращала улыбаться именно мне!

С тех пор мы стали общаться до и после мессы. Так я узнал, что Анджелина прекрасно образована. У нее широкий кругозор. Она может поддержать практически любую тему в разговоре. Много читает. А еще, не поверишь, любит шахматы! И в этом ей нет равных! Синьор Форческо говорит, что о таком партнере он мог только мечтать!

Граф Моразини иронично выгнул бровь.

– С обширным кругозором, играет в шахматы, но не помнит, кто она и откуда. Как удобно, чтобы облапошить такого доверчивого глупца, как ты!

Виконт возмутился такому замечанию старшего брата:

– Только не надо делать из Анджелины филистимлянку Далилу[66]. На роль коварной обольстительницы она совсем не годится. Эта роль больше подходила твоей бывшей жене.

Альфредо вскинул голову, как от пощечины.

Поняв, что в попытке защитить свою избранницу он перегнул палку, Витторе попытался сгладить произведенный эффект:

– Прости, брат, я не должен был говорить этого. Это неблагородно с моей стороны. Всегда помнил поговорку: «О покойниках либо хорошо, либо ничего», но сейчас не удержался. Не удержался, потому что не узнаю тебя.

И всё из-за того, что она сделала с тобой. Ты сам на себя не похож. Ты – это не ты. Где мой благородный и великодушный брат? Рыцарь без страха и упрека, рыцарь до мозга костей, честный, высоконравственный и порядочный? Для которого самого понятие «дама» – идеал чистой и непорочной души? Неужели одна жалкая тучка смогла закрыть собой солнце?![67]

Альфредо встал и подошел к окну, за которым сумерки сгустились уже довольно изрядно. Какое-то время он стоял молча, заложив руки за спину и нервно покачиваясь с носка на пятку. Затем, не оборачиваясь к брату, каким-то бесстрастным, уставшим голосом произнес:

– Витторе, братишка, нет больше рыцаря, в которого ты безоглядно верил. Я же и пытаюсь тебе это объяснить. Если во мне что-то и осталось от былого рыцарства, то меня, скорее, стоит величать Рыцарем Печального Образа. Дон Кихот проиграл в борьбе с ветряными мельницами. Его мечты разбились о препоны жестокой действительности. А прекрасная Дульсинея лишь посмеялась над несчастным дуралеем. Одного жаль: Дульсинея теперь лежит в сырой земле, придавленная тяжелой могильной плитой. Видит Бог, никогда я не хотел ей подобной участи. Тем более что вместе с собой она забрала моего ребенка!

Виконт спешно подошел к графу и положил ему руку на плечо в знак поддержки.

– Прости, брат! Прости, что я опять растревожил больное.

Старший Моразини тяжело вздохнул.

– Эта боль, Витторе, всегда со мной. Она непроходящая. Именно поэтому я не хочу, чтобы и тебя, мой маленький братец, коснулась сия участь.

Граф обернулся и взглянул в лицо виконту:

– Я пытаюсь предостеречь тебя от необдуманного шага. Берегись этой женщины! Отчего-то мне кажется, что она разобьет твое сердце. Безрассудство распаляет глупость и потворствует неосмотрительности. Знаешь, как говорят в народе: «Когда вода коснется шеи, учиться плавать будет поздно!»[68]

– Я всё понимаю. Но пора и тебе позабыть все прошлые беды и по-иному взглянуть на собственную жизнь. Знаешь, один мудрый человек сказал, что даже со дна ямы некоторые умудряются взглянуть на звезды.

Альфредо горько усмехнулся:

– Уж не ты ли тот самый мудрец?

Витторе улыбнулся в ответ.

– А ты, как всегда, догадлив.

Граф любовно потрепал брата по шевелюре.

– Экий ты стал умный! Тебе твоя черепушка точно по размеру?

Он вновь прошелся по комнате.

– Пойми, Витторе, иногда жизнь вынуждает нас быть излишне подозрительными. Но поверь, эта роль не для малодушных. Просто я не могу притворяться, что безмерно рад за тебя. Притворство – не та игра, в которой я большой мастак.

Витторе двинулся навстречу брату.

– Пойми и ты: все твои опасения напрасны. Ты просто не видел Анджелину. Я уверен, как только познакомишься с ней, сразу же изменишь свое мнение. Она прелесть! Настоящая прелесть!

Прошу тебя только об одном – будь с ней помягче. Она, конечно, до сих пор не вспомнила ничего из своей прошлой жизни, но я чувствую, у Анджелины за плечами какая-то беда.

Наверное, именно поэтому синьорина Форческо так долго отказывалась принять мое предложение. И всё же она сдалась, уступила моим уговорам и просьбам. Признаюсь, я безмерно рад этому обстоятельству. Мне бы хотелось, чтобы и ты разделил мои чувства. Но если все-таки ты воспротивишься, если не захочешь быть со мною рядом в такую важную для меня минуту, я в любом случае осуществлю задуманное, потому что верю: лишь в ней мое счастье! В ней одной! Она и есть олицетворение этого самого счастья!

Знаешь, Фредо, я понял, почему от любви нет лекарств. Потому что любовь и есть лучшее лекарство от всех напастей. Я встретил ее, и вся моя жизнь переменилась к лучшему.

Альфредо устало провел ладонью по лицу.

– Слушаю тебя, Витторе, и понимаю: похоже, у девушки мозгов побольше, чем у тебя. Она хоть на минуточку задумалась перед тем, как ответить тебе согласием. Если, конечно, это не было банальной уловкой, дабы подцепить покрепче на крючок пойманную рыбку.

Ты вообще осознаешь, на какой риск идешь, желая обручиться, а затем и обвенчаться с девушкой, потерявшей память? Девушкой, которая ничего, ровным счетом НИЧЕГО о себе не помнит! А если она уже чья-то невеста? Или, того хуже, вообще замужем?

– Но у нее на пальце не было кольца! И ее названая мать сказала епископу Дориа, что в откровенном разговоре Анджелина призналась ей в том, что, по ее ощущениям, она никогда не была настолько близка с мужчинами.

– Братишка, отсутствие кольца на пальце не повод считать женщину незамужней. А женские ощущения вообще сродни гаданию на кофейной гуще. Сегодня так, а завтра сто раз иначе.

– Фредо, я не настолько глуп, как ты полагаешь. Я советовался с епископом Дориа, обращался в Совет старейшин Позитано. И там, и там ответ был однозначен: при такой ситуации узнать, была ли Анджелина замужем, можно лишь одним способом – на брачном ложе.

Они вызывали Анджелину, беседовали с ней, именно после этого ими было дано разрешение на формальное удочерение семьей Форческо и разрешение на вступление с кем-либо в брак.

– Что ж, я вижу ты хорошо подготовился к нашей встрече, – Альфредо горько усмехнулся. – У тебя все тылы прикрыты. Осталось одно – познакомиться поближе с предметом твоих воздыханий. Но помни: ложные надежды питают боль.[69]

Ну а теперь пойдем в столовую, перекусим. Кажется, я сделал всё, что мог, используя всё то, что мне дано. Немного подкреплюсь и подумаю, что смогу еще предпринять.

Витторе усмехнулся:

– На твоем месте я не стал бы особо усердствовать в этом. Будешь много и долго думать – поседеешь. Как я погляжу, раздумья и так посеребрили твои виски.

Старший брат похлопал младшего по спине:

– Много думать совсем не означает думать долго. Важен не процесс, а результат!

Братья весело рассмеялись и отправились в столовую, где их уже поджидал накрытый стол.

Глава 4

На следующее утро, проснувшись и на скорую руку позавтракав, Альфредо вознамерился совершить конную вылазку в Позитано. Он давно не был в этом городке и решил навестить его с утра пораньше, пока местная знать всё еще нежится в своих кроватях. Графу не слишком улыбалось встретить кого-либо из знакомых по аристократическим салонам Неаполя на здешних улочках. Пришлось бы долго объясняться, почему он пропал так надолго и где всё это время обретался.

Одевшись для верховой езды, он самостоятельно оседлал высокого, статного жеребца породы наполетано из конюшен Бизиньяно[70]. Этого мощного скакуна словно бы в насмешку назвали Пикколо[71]. Пока Моразини седлал красавца коня цвета жженого каштана с густой, черной, шелковистой гривой и таким же хвостом, тот недоверчиво косил на незнакомца глазом на тонкой, изящной морде, которая изгибалась к ноздрям, как клюв ястреба.

– Что, Малыш, думаешь, откуда я такой наглый выискался? Не помнишь меня совсем? – спросил Альфредо жеребца, ласково почесывая ему место, где шея встречалась с плечом. – А ведь я присутствовал при твоем рождении, помогал конюху Филиппе, когда жеребилась твоя мать, кобылка Фалькона. Жаль, что она так внезапно скончалась от колики. Славная была лошадка! Матушка очень любила ее.

Конь повернул голову, обнажив зубы, пытаясь ответной лаской пощипать руку, почесывающую его шерсть. Альфредо расценил гримасу жеребца как улыбку.

– Ну что, признал меня наконец? Тогда давай прокатимся.

Он вывел жеребца из стойла, проворно вскочил верхом на седло, встряхнул поводьями и поддал задниками сапог животному под брюхо.

– Ну, Малыш, вперед, покажи, на что ты способен!

Конь подпрыгнул и с места пустился в галоп. Моразини поводьями урезонил его прыть:

– Не так резво, дружок. Хочу успевать смотреть по сторонам.

Пи́кколо тряхнул головой, будто соглашаясь, и резвой рысцой выбежал за ворота виллы.

Дорога от Монтепертузо до верхней границы Позитано заняла чуть меньше чем полчаса. Всё это время граф Альфредо Северо Моразини наслаждался изумительными, воистину райскими пейзажами, открывающимися ему за каждым поворотом.

Попав в эти края, по-настоящему понимаешь, что должна представлять собой первозданная, никем не тронутая красота природы. Особенно сейчас, когда в ней всё оживает, всё бурлит, напитывается новыми, яркими красками, благоухает сводящими с ума, потрясающими ароматами.

Моразини любовался тем, как среди вечнозеленых разлапистых пиний и нестройных рядов пепельно-седых олив то здесь, то там вспыхивают ярко-желтые костры обильно цветущих форзиций.

Он восхищался садами, в которых уже распустилась алыча, меняющая тон своей окраски от нежно-розового до ярко-фиолетового. Отметил для себя, что уже вовсю цветут абрикосы и персики. Их цветки очень похожи, только у абрикосов нежный розовый цвет, а у персиков – насыщенный фуксиевый. Заприметил, что подернутый бело-розовой дымкой миндаль, напротив, уже отцветает.

Кое-где вдоль дороги ему встречались усыпанные сиреневым цветом жакаранды, похожие на воздушные красочные облака, и облепленные нежными розовыми цветками безлистные еще магнолии. Повсюду по краям дороги были видны островки живой изгороди колючей опунции, покрытой желтыми, красными и оранжевыми розетками.

Возле домов и заборов цвели лиловые, розовые, пурпурные бугенвиллии, прицветники которых напоминали мятый пергамент, и питтоспорум, усыпанный нежными сливочно-кремовыми цветками, источающими сладкий аромат с цитрусовыми нотками.

И повсеместно, куда ни брось взгляд, землю устилал зеленый ковер из молодой, сочной еще травы, в которой красавица-весна щедрой рукой рассыпала сиреневые барвинки, белые анемоны, розовые безвременники, голубые перелески и море других цветов, названий которых граф Моразини знать не знал и слыхом не слыхивал.

От всей этой красоты, от пьянящих ароматов, разлитых в воздухе, от резвой скачки коня у Альфредо помимо воли в душе пробудилось что-то новое, волнующее, окрыляющее, заставляющее кровь быстрее и радостнее струиться по венам. И даже вид старинного кладбища, окруженного печальными кипарисами и нависающего с отвесной скалы над Позитано, не смог пересилить этого живительного, целительного, бодрящего ощущения.

С таким настроением Альфредо подъехал к постоялому двору, расположенному рядом с Кьеза-Нуова[72]. Там он спешился, бросил монетку служке, приказав напоить коня и хорошенько присмотреть за ним, пока его хозяин прогуляется по городку, после чего прошел к террасе возле церкви, посвященной Мадонне-делле-Грацие[73].

Расположенная в верхней части города, она возвышалась не только над этим районом, красуясь своей формой, похожей на римский Пантеон, но и над всем поселением, которое спускалось уступами вниз к побережью.

Альфредо вышел на террасу возле церкви, откуда открывался, как декорация в театре, восхитительный вид на городок и море.

Воистину Позитано – подлинная жемчужина в короне Амальфитанского побережья, настоящий кусочек рая на земле.

Разместился этот уютный и компактный городок в буквальном смысле слова на скалах среди пиний, пальм, магнолий и лимонных деревьев внутри укромной бухточки с мелкогалечным берегом.

Еще с незапамятных времен это сказочное место, защищенное горами от холодных северных ветров, открыли для себя римские патриции, которые стали обустраивать здесь свои шикарные каменные виллы. И в этом нет ничего удивительного. Потрясающая природа, великолепный ландшафт, роскошный климат, ласковое море, как магнитом, тянули сюда высшую знать Римской империи.

Однако пик расцвета Позитано пришелся на те времена, когда это поселение вошло в состав Амальфитанского герцогства, которое в X и XI веках спорило с Генуей и Пизой за звание главной морской державы всего Средиземноморья. Именно тогда городок буквально расцвел: в нем велась активная торговля, строились новые корабли, чеканились собственные деньги, слышалась разноголосая речь заморских купцов.

В последующие два-три столетия в Позитано начался настоящий бум строительства: возводились великолепные палаццо и роскошные виллы, которые, за неимением свободного пространства, громоздились друг на друга, словно ласточкины гнезда.

Если взглянуть на этот город со стороны моря, может создаться впечатление, что дома напоминают пчелиные соты: так тесно и плотно они прижаты друг к другу.

Сейчас Альфредо смотрел на Позитано сверху, и вид крыш, перетекающих одна в другую, напоминал ему пестрое лоскутное одеяло, которое укрывало городок на берегу бескрайнего лазурного моря. Моразини решил спуститься к нему, влекущему и зовущему своей спокойной синью, в которой купалось такое же необъятное, безбрежное небо.

Гулять по Позитано довольно занятно. Дома в нем создали петляющий лабиринт улочек-лестниц с крутыми подъемами и спусками, бесконечными неожиданными поворотами, тупиками, проходными дворами, в которых можно запросто заблудиться. Однако путешественника чуть ли не за каждым поворотом поджидает заслуженная награда: потрясающий воображение, неправдоподобный морской пейзаж.

По лестнице с навесом из девичьего винограда, в котором сквозь молодую изумрудную листву то здесь, то там проглядывали иссиня-черные подсушенные прошлогодние гроздья, сквозь плотную городскую ткань, сотканную из множества пестрых домов, стоящих друг над другом, Альфредо стал спускаться вниз, к побережью.

Развлекая себя счетом ступенек, которые ему предстояло преодолеть в обратном направлении, он не заметил, как дошел до сердца Позитано – виа Монте, бурлящей жизнью и вечно занятой разнообразными важными делами.

Спускаясь дальше по узкой лестнице, заглянул в одну из старейших церквей городка – Кьеза-ди-Сан-Маттео[74]. Она настолько гармонично вписалась между домами семейств Кановаччоло с одной стороны и Кальдьеро с другой, что он чуть было не пропустил ее.

Небольшого размера, практически незаметная, она не изобиловала особым украшательством. Скромная симметрия пропорций, простота внешнего фасада, единственным убранством которого служило окно формы «бычий глаз», да маленькая звонница над тимпаном с одним-единственным колоколом – вот и все архитектурные элементы ее декора.

Заглянув внутрь, Альфредо убедился, что и тут всё по-старому. Стены украшены рельефной лепниной и пилястрами. На бочонкообразном своде, выкрашенном терракотовой краской, виднеется лепная роза ветров. Напротив входа – простой, совершенно необставленный алтарь, посвященный Непорочному зачатию. На единственном алтарном полотне изображены Дева Мария и святой Матфей в окружении ангелов.

Эту скромную церквушку любила матушка Альфредо. Она часто брала его сюда ребенком на мессу. Ей нравилась скромная, тихая обстановка, нравилась немноголюдность, возможность побыть практически наедине с Господом. А ему здесь всегда было скучно. Нечем было занять себя. Вот в главной церкви Позитано – Кьеза-Санта-Мария-Ассунта – другое дело! Там для глаз был настоящий рай! Сейчас же вести разговор с Богом граф Моразини предпочел бы именно в таком, простом, незатейливом, зато уютном месте. Однако присоединиться к мессе, которая шла здесь при немногочисленном скоплении народа, граф все-таки не захотел.

Выйдя из церкви, Альфредо стал спускаться дальше. Незаметно вышел к духовному центру Позитано – к Кьеза-Санта-Мария-Ассунта. Заходить в нее пока не стал, обогнул по периметру и спустился к побережью, решив проведать Торре Тразита[75].

Из всех сказочных мест Позитано трудно представить себе более впечатляющее, поражающее воображение, чем это. Круглая сторожевая башня 1567 года постройки будто балансировала на склоне скалистого утеса, господствуя над одним из самых завораживающих мест побережья, омываемого кристально-голубыми водами Тирренского моря.

Эта прочная заградительная башня, построенная в оборонительных целях, была возведена анжуйцами по приказу вице-короля Педро де Толедо[76] вместе с башнями Спонда и Форнилло[77], вид на которые открывался с вершины Тразиты.

Дикое и необычайно романтичное место на вершине суровых известняковых скал с отвесным обрывом к морю в былые времена очень будоражило детское воображение Альфредо. В своем сознании он рисовал картины, в которых воинственные толпы пиратов штурмуют эту башню, а стойкие позитанцы, ее защитники, храбро обороняются от кровожадных морских разбойников.