Арабелла. Музыка любви

К ней в гладильную забежал маленький Витторе: он очень соскучился по няне, которую за всей этой кутерьмой практически не видел. Паола отвлеклась на него, казалось бы, на минуту, но эта оплошность стоила ей слишком дорого. Ценой тому была огромная дыра на самом видном месте платья, которое она гладила.

Как на грех наряд этот принадлежал весьма зловредной гостье – герцогине ди Бердано. Когда та узнала о случившемся, дело не ограничилось криками и воплями. Герцогиня схватила утюг и прижгла им руку бедной девушки. Более того, она потребовала, чтобы «эту никчемную девчонку уволили немедленно без всякого содержания».

Оба брата стали случайными свидетелями этой некрасивой сцены, но только у пятилетнего малыша хватило сил противостоять этой вредной старухе.

– Вы злая Петтенедда[17], вот вы кто! – выкрикнул ей в лицо рассерженный малыш.

А когда родители, чтобы сгладить последствия инцидента, попытались выставить Паолу за дверь, Витторе во всеуслышание заявил, что не позволит сделать этого, потому что сейчас же женится на своей няне. И как только он это сделает, никто не посмеет ее обидеть, потому что она будет находиться под его защитой.

Тогда эта детская выходка вызвала улыбки на устах взрослых. Родители смогли спрятать Паолу с глаз долой на время празднества, после которого она вернулась к своим прямым обязанностям. Но уже тогда и родителям, и Альфредо стало ясно: в их семье подрастает ярый поборник справедливости, защитник тех, кто попал в беду.

С годами эти качества в Витторе немного сгладились, но он так и остался весьма чувствителен к бедам и несчастьям окружающих. В этом старший брат отчасти завидовал младшему. И вопреки тому, что всегда призывал Витторе быть более твердым, более жестким, не таким милосердным, в глубине души ценил младшего брата именно за эти качества.

Но теперь Витторе стал злоупотреблять милосердием. И хотя это свойство все считают добродетелью, очень часто оно является попустителем греха и безнравственности, ибо слишком много возникает желающих попользоваться им. В этом смысле совершенно прав Генри Филдинг[18], полагающий, что «ошибочное милосердие есть не только слабость», но оно еще и «весьма пагубно для общества, потому что поощряет порок».

Зачастую люди доброту и милосердие воспринимают как уязвимость человека и используют эти качества в своих целях. Поэтому сначала надо быть трезвомыслящим, а уж потом великодушным. Сначала нужно обзавестись мозгами и уж потом шляпой с перьями.

А в том, что эта самая особа по имени Анджелина воспользовалась великодушием и милосердием младшего брата, у Альфредо Северо Моразини не было никаких сомнений. Истинно благородная девушка ни в коей мере не стала бы принимать предложение руки и сердца, пока не вспомнила что-либо о своем происхождении. Она не позволила бы поставить под сомнение будущий брак. И не давала бы повода не верить ее намерениям.

Дверь кабинета вновь отворилась, и камердинер возвестил:

– Ваше сиятельство, ванна готова, цирюльник ждет.

– Уже иду, Паскуале, – ответил граф, откладывая письмо, которое перечитывал третий раз кряду.

* * *

Альфредо лежал в ванне и думал о том, что ему впервые за четыре года придется покинуть Кастелло-ди-Абиле. За время своего самоизгнания он буквально сроднился с суровыми стенами. Он сам стал как этот замок: мрачный, угрюмый, нелюдимый.

Массивный, но не лишенный магического очарования, замок-крепость вырос на отроге из красной яшмы в долине реки Селе, в двадцати с небольшим мильо[19] от Салерно, в том самом месте, где в Селе впадает ее малый приток – Калоре. Стратегически верное расположение на хорошо укрепленных скалистых берегах, мощь и сила оборонительных конструкций должны были наводить панику и ужас на потенциальных врагов, коих немало было за всю историю этого сооружения.

По своей структуре замок представлял собой обычную прямоугольную постройку, имевшую внутренний двор и квадратные башни по углам, усиленные массивной крепостной стеной и глубоким рвом со сторон, не защищенных естественным течением рек. Проход в замок был возможен только по узкой дороге через перекидные мостики, ведущие вдоль скалы и прикрытые несколькими уровнями обороны, включая мощные ворота и оборонительные башни.

Поначалу внешний облик крепости не заботил устроителей. Всё, что от нее требовалось, – быть прочной и надежной. Однако владельцы замка XIII–XV веков попытались украсить это строение готическими башенками, стрельчатыми аркадами, контрфорсами, ажурными фризами и фиалами[20], что определенно придало строению шарма и магнетизма.

Согласно легенде, замок был обязан своим названием любимому слону эмира Ифрикии[21] из династии Аглабидов[22] Мухамеда I Абу-аль-Аббаса[23]. В 846 году эмир с войсками, завоевав Таранто и Бари в Апулии и Мессину на Сицилии, двинулся на Рим, попутно разграбив Неаполь и сумев захватить там несметное количество богатств.

Однако в этом завоевательном походе Мухаммед, многое обретя, потерял главное: любимца-слона по кличке Абиль. Красивое, умное и выносливое животное заболело и скончалось как раз в этом самом месте. Чтобы увековечить его память, эмир повелел возвести на месте захоронения слона мавзолей-крепость, который назвали именем умершего животного.

В 1128 году эти земли вместе с крепостью тридцать девятый по счёту и последний независимый герцог Неаполя Сергий VII[24] подарил своему сподвижнику и верному стороннику Фальконе Моразини, основателю нынешней династии. Он и воздвиг на руинах крепости-мавзолея замок Кастелло-ди-Абиле.

К середине XVI века Моразини стали не только знатной, престижной фамилией, но и по-настоящему влиятельной силой, и в 1555 году император Священной Римской империи Карл V[25] даровал им право чеканить собственные монеты. В течение двух последующих столетий представители семейства расширяли и совершенствовали замок, превращая древнюю крепость в роскошную графскую резиденцию с элегантными комнатами, фресками, библиотекой, садами и фонтанами.

Альфредо по-своему любил это семейное родовое гнездо, а вот младший брат его избегал. Отчасти из-за другой легенды, достойной трагедий Шекспира. Она связана с именем дочери кастеляна[26] замка Кьярой, которая была безумно влюблена в капитана замкового гарнизона Коррадо Монтисолли.

Храбрый воин отвечал девушке взаимностью. Однако Кьяра была обручена отцом с соседним феодалом в надежде расширить земельные владения и заключить прочный дипломатический союз. Молодая пара, благодаря помощи служанки Кьяры, встречалась в большой тайне. Но, как и в сонетах о куртуазной любви, тем паче в известных шекспировских трагедиях, на незаконных любовников обрушилось невезение.

Пришло время, когда Коррадо ушел с полком защищать границы замковых земель. Кьяра же, проводив возлюбленного рыцаря на сражение, каждый день забиралась на самую высокую башню замка, с нетерпением ожидая его возвращения. Она хотела первой своими глазами увидеть войско замкового гарнизона.

Однажды Кьяра заметила у слияния рек Селе и Калоре войско рыцарей, направлявшихся к замку со стягами, имеющими знаки отличия врагов. Увидев это, она подумала о худшем: о поражении и гибели возлюбленного и об осаде крепости, которую вскоре все они испытают. Понимая, что ждать дольше бессмысленно, она решила покончить с собой и бросилась на скалу с башни. Если бы она подождала всего несколько мгновений, то узнала бы дорогое ей лицо командира рыцарей: это был Коррадо, который приказал развесить изорванные вражеские стяги на свои пики в знак презрения к врагу и полной победы над ним.

Когда же группа рыцарей пересекла подъемный мост и услышала известие о самоубийстве дочери кастеляна, Коррадо Монтисолли понял, что приказ о презрительном отношении к вражеским знаменам убил его возлюбленную. И перед ним встал вопрос: как жить дальше без любимой Кьяры? Отважный воин, не знавший поражений в битвах, осознал, что проиграл главное сражение своей жизни – сражение с судьбой. Тогда без промедления он решил совершить такой же безумный поступок, как и милая сердцу юная дева.

Альфредо всегда считал эту историю всего лишь красивой легендой, а вот Витторе утверждал, что с детства в завывании печных труб замка слышит плач призрака Кьяры. Именно поэтому младший брат не любил родовой замок, считая, что все, кто здесь живет, просто обречены на несчастную любовь.

Альфредо же любил эту старину, с которой связано столько легенд и преданий, столько захватывающих воспоминаний. В детстве он облазил здесь каждый уголок, каждый закуток, каждый чердак, и поэтому, когда после трагических событий четыре года назад встал вопрос, что делать дальше и куда податься, чтобы скрыться от любопытствующей толпы, выбора особо не было. Ехать в Кастелло-ди-Абиле! Здесь сами стены лечат, поддерживают дух, вселяют мысль, что ты есть продолжение славного рода, который воздвиг эти мощные стены и укрепления. Стены, которые являются твоей опорой, твоим родовым гнездом, и которые ты ни в коей мере не должен подвести. А потому обязан всё выдержать и выдюжить. Снести переживания достойно.

Он так и жил всё это время. Занимался реконструкцией и укреплением замка, разбирал местную библиотеку, уходил с головой в хозяйственные дела, писал мемуары, связанные с его дипломатической карьерой.

– Ну вот, ваше сиятельство, всё готово, – цирюльник, занятый бритьем, радостно просиял. – Хотите на себя взглянуть?

Альфредо, не разделяя радости брадобрея, молча кивнул, взял в руки протянутое зеркало. Из отражения на него взглянул довольно импозантный мужчина с заметными нитями серебристой проседи на висках. Признаться, узнать себя в этом моложавом синьоре было не так-то просто. Граф отвык видеть себя таким: молодым, безбородым. «Может быть, зря побрился? – подумалось ему. – Перед кем мне теперь красоваться? Ну да как есть».

Моразини вылез из ванны, надел халат и подошел к распахнутому окну. Дождь на улице прекратился, и из-за туч несмело начали проглядывать и продираться первые лучи солнца. И всё вокруг сразу повеселело, ожило, заискрилось. В саду радостно защебетали птицы.

– Да, с этим письмом брата в жизни определенно что-то изменится, – произнес мужчина и пошел одеваться.

Глава 2

Альфредо уже больше трех часов трясся в дормезе[27] по ухабистой дороге. Спина и шея от долгой езды и неудобного положения затекли и требовали размяться. Естественные надобности также вынуждали к немедленной остановке. Граф сделал знак кучеру и, когда карета остановилась, спрыгнул на землю, не дожидаясь помощи грума[28]. Распрямился, выгнул спину, разводя руки в стороны и растягивая затекшие мышцы. Огляделся вокруг, примечая место, где можно было бы уединиться.

Кусты и деревья были покрыты молодой листвой, которая не давала достаточной маскировки, поэтому мужчина направился к массивному дубу, одиноко стоявшему на небольшой полянке. Ствол кряжистого дерева был расколот пополам. По всей видимости, в него ударило молнией. Верхняя крона дерева сильно обгорела и сейчас была абсолютно голой.

Скорее всего, это печальное событие произошло прошлым летом. Однако дерево не погибло полностью. Весенние живительные силы сделали свое дело: нижние ветви стали покрываться молодой изумрудно-зеленой листвой, которая так резко выделялась на фоне обуглившихся ветвей и обгоревшего, разбитого надвое ствола.

Оправившись, Моразини погладил ладонью морщинистую кору дерева:

– Что, старик, досталось тебе? Представляю, сколько тебе пришлось пережить. Но ты молодец, не сдаешься! Крепишься из последних сил. Давай, держись и дальше. Еще не одну добрую сотню лет тебе простоять, дружище!

Граф похлопал ладонью по шероховатому стволу, ободряя дерево, как живое существо. Погладил пальцами молодые листочки на свисающей книзу ветке. Наклонился, поднял с земли блестящий светло-коричневый желудь с пупырчатой шляпкой. Потер его между пальцами и сунул в карман жюстокора[29], после чего направился обратно к дормезу.

Устроившись поудобнее на сиденье, еще раз выглянул в окошко, оценив увечья, которые причинила дубу попавшая в него молния. Они были серьезными, но, несмотря на них, дерево жило. Оно выстояло, переболело, превозмогло тот ущерб, который нанесла ему безжалостная стихия.

Граф хлопнул ладонью по дверце, давая знак кучеру, что можно двигаться дальше. Картинка с израненным дубом на весенней полянке еще долго не выходила у него из головы. Моразини ощутил себя таким же старым, растрескавшимся деревом, принявшим на себя болезненные удары судьбы. Но в отличие от дуба-великана, у него не хватило сил возродиться, вернуться к былым радостям и заботам, жить наполненной жизнью, возобновить дипломатическую карьеру.

Альфредо сунул руку в карман и достал оттуда желудь. Рассматривая его на ладони, он думал: «Несмотря ни на что, дуб смог обзавестись потомством. У него есть будущее. Рядом с ним вырастет молодая здоровая поросль. Он оставит после себя долгий след. А вот мне, Альфредо Северо Моразини, сделать этого не суждено».

Мироощущение графа резко диссонировало с тем обновлением, которое переживала сейчас природа. В ней буйство красок, буйство жизни, буйство весенней радости. А у него на душе извечная, непроходящая тоска. Ведь у памяти нет срока давности. Время лишь приглушает душевную боль, но оно не способно искоренить воспоминания о печальных событиях, ее породивших. А эти воспоминания лезут в голову с той же назойливостью, что и нищенки у церкви в воскресный день, тянущие руки за щедрым подаянием.

Альфредо понимал, что не стоит так часто входить в эти мутные воды, но ничего с этим поделать не мог. Изо дня в день он насиловал свое сознание мыслями о прошлом, пытаясь по кирпичикам разобрать замки воспоминаний, пытаясь проанализировать, где и когда он допустил ошибку, которая разрушила всю его жизнь. Ведь, как говорится, признанная ошибка ведет к истине[30].

Вот и сейчас его мысли от расколотого молнией дуба перекочевали к трагедии, произошедшей четыре года назад. К тому поворотному моменту, который навсегда изменил и его жизнь, и жизнь всей семьи. А может, истоки этой драмы надо искать намного раньше? Ведь до встречи с Анжеликой Беатрис Сартори у него всё было более чем благополучно.

Да, начиналось как нельзя лучше. В их дружной, сплоченной семье всегда царили любовь, мир и согласие. Для них с Витторе мать и отец были кумирами, а их союз – образцом для подражания.

Получив по совету отца блестящее образование в области права в Неаполитанском университете, Альфредо смог построить великолепную карьеру на ниве дипломатического служения. Ему прочили выдающиеся достижения в этой области. Он действительно был увлечен своим делом, посвящал ему всего себя без остатка и получал от своего труда настоящее удовольствие. Он был амбициозен, но не тщеславен, успешен, но не самодоволен. Был деятелен, инициативен и стремился во всем к совершенству.

Став личным посланником по особым поручениям маркиза Тануччи[31], он побывал в Новом Свете, а также при королевских дворах Испании, Франции, Великобритании и в империи Великих Моголов[32].

Во время встречи с французским генеральным контролером финансов Жаном-Батистом де Машо д’Арнувилем[33] Альфредо добился снижения пошлины с неаполитанских кораблей с пяти до трех ливров[34] с тонны.

Там же, во Франции, ему удалось сблизиться с едва ли не самым крупным европейским дипломатом Венцеславом Кауницом[35] и через него узнать о планах заключения союзного договора между Австрией и Францией о взаимных гарантиях.

Благодаря протекции главы французской дипломатии Этьена-Франсуа де Шуазеля[36], с которым у молодого перспективного дипломата установились вполне дружеские отношения, Моразини смог наладить экономическое сотрудничество Неаполя с местными владетелями Индии, которых Шуазель поддерживал назло Англии.

В самой Великобритании Альфредо Северо сблизился с государственным секретарем Южного департамента английского правительства Уильямом Питтом, первым графом Чатемом, отвечавшим за отношения с католическими и мусульманскими государствами Европы. Через него Моразини узнал о готовящемся союзном договоре между Англией и Пруссией, обещавшем серьезную перегруппировку политических сил в Европе накануне большой войны, которая длилась и по сей день.

Когда бездетный испанский король Фердинанд VI потерял свою любимую супругу, он впал в глубокую меланхолию и заболел психически. Все поговаривали, что дни его на троне сочтены и испанскую корону после него унаследует родной брат, король Неаполя и Сицилии, Карл VII, двоюродный брат французского короля Людовика XV.

Карл Неаполитанский положил глаз на перспективного молодого дипломата. В коридорах Государственного совета шептались, что его величество планирует забрать виконта Моразини с собой в Испанию. Неслучайно Альфредо не раз давались особые поручения по личному распоряжению самого короля, связанные с поездками в Испанское государство. Именно поэтому его во всем поддерживал и оказывал ему свое покровительство глава неаполитанской дипломатии Бернардо Тануччи.

Да, дипломатическая карьера Моразини была на взлете. Он мог добиться очень многого. Если бы не та злополучная встреча на балу у герцогини ди Но́воли. Это было минутой слабости, за которую Альфредо не раз корил себя потом.

Он только что вернулся из Испании, очень устал от поездки и не собирался идти на этот бал. Но в последний момент передумал, решив, что ему не помешает развеяться. Будто сам черт подтолкнул его к этому шагу.

На балу он пробыл недолго. Пропустив бурре, паспье, ригодон и гавот[37], граф отдал должное менуэту[38] в компании очаровательной кузины по матери Камиллы Сильваны ди Витале. Затем переговорил с друзьями и знакомыми и хотел было уже уходить, как в небольшом зале, предваряющем выход на главную лестницу, его остановил заливистый женский смех. Этот смех был таким веселым, живым, заразительным, что на него невозможно было не среагировать.

Обернувшись, Альфредо увидел юную красавицу в окружении группы молодых щеголей. Они что-то наперебой рассказывали девушке, а та задорно смеялась, обмахиваясь веером. Моразини замер, зачарованный красотой юной прелестницы. Во всем ее облике было столько жизни, столько яркой, привлекательной энергии, что он просто не смог отвести от нее взгляд.

Неожиданно их глаза встретились. Красавица наполовину прикрыла лицо веером, набросив на себя маску пленительной томности. В другой ситуации Альфредо наверняка не придал бы этому значения, но тогда у него отчего-то по спине пробежала волна щекочущих мурашек. Это был тот самый случай, про который англичане с иронией говорят: «Occasionally looks breed love. Порой взгляды порождают любовь».

Ему захотелось во что бы то ни стало узнать имя этой милой обольстительницы. И тут очень кстати подвернулась хозяйка бала Аделина Мирелла. От нее Моразини и узнал имя своей будущей жены – графини Анжелики Беатрис Сартори.

В тот же вечер он был представлен молодой особе, танцевал с ней форлану[39] и контрданс[40] и уже не спешил покидать бал, условившись, что завтра же нанесет визит в дом ее отца. С той поры не было и дня, чтобы они не виделись. Минуло чуть менее трех недель, как виконт сделал Анжелике предложение, которое та сразу же приняла.

Его отец, граф Рикардо Альдо Моразини, был категорически против столь скоропалительного брака. Мать, Кьяра София, была куда более сдержанна в оценках. Но оба родителя были не в восторге от выбора первенца. Однако Альфредо никого не слушал. Он попал под колдовскую силу глаз Анжелики цвета спелых маслин, магию голоса, журчащего, как перекатистый ручеек, очарование улыбки, которая всегда рождала подобную улыбку в ответ. Эта молодая женщина буквально излучала ауру природной жизнерадостности, наполняющей бодростью и оптимизмом всех, кто попадал в круг ее общения.

Лишь время спустя Моразини понял, что всё это было обычными женскими уловками, которыми искусительница владела в высшей степени мастерски. Лишь время спустя он стал различать в счастливом смехе фальшивые нотки, в улыбке – показное, ненатуральное веселье, в томных взглядах – неискренность и притворство. Настоящим в этой женщине было желание вызывать повсеместный восторг, поклонение, восхищение. Только это лелеяло ее тщеславную душу.

Альфредо отлично помнил причину их первой серьезной ссоры. Анжелика тогда совершенно бесхитростно проговорилась о том, что очень сожалеет, что бездетный дядюшка мужа – герцог Кариньяно – слишком задержался на этом свете. Свекор, по ее словам, оказался куда понятливее: убрался в мир иной сразу после женитьбы сына, оставив ему свой графский титул. А вот дядюшка до сих пор коптит небо и ни в какую не хочет делиться герцогским титулом со старшим племянником. А ей бы очень хотелось щегольнуть им перед своими приятельницами.

Да, Анжелика хотела быть лучшей во всем, превосходить всех, затмевать собою остальных. Яркая, красивая, подвижная, словно ртуть, женщина с душой капризного, избалованного ребенка. Эгоистка до мозга костей, притягательная и отталкивающая одновременно. Если охарактеризовать ее несколькими словами, то самыми верными были бы – непомерное самомнение и врожденное лицемерие. Это про таких, как она, в народе говорят: «Снаружи краса, а в душе печаль».[41]

Из-за раздутого себялюбия Анжелика отказывалась иметь ребенка, прикрывая свое нежелание лицемерной заботой о муже. И поначалу Альфредо поддавался на россказни супруги о том, что ребенок будет вредить его дипломатической карьере. Дескать, он станет отвлекать, мешать, раздражать.

Но с течением времени желание иметь ребенка в Моразини начало крепнуть. Тогда супруга, чтобы нечаянно не забеременеть, стала прибегать к различным уловкам. Она всё чаще разыгрывала с мужем в постели позу имперского орла[42], изображенного на гербе покинувших неаполитанский трон Габсбургов. Того самого, у которого головы повернуты в разные стороны. Ссылаясь на головную боль, покидала их общую спальню. А то вдруг отправлялась на несколько дней погостить к отцу, делая вид, что озабочена плохим самочувствием родителя. При этом ее визиты в отчий дом подозрительно часто совпадали с его возвращениями из длительных поездок.

Казалось бы, в эти дни сам Бог велел супругам радоваться воссоединению, однако Моразини приходилось коротать ночи в одиночестве в стылой супружеской постели. Самым неприятным для Альфредо было то обстоятельство, что супруга без зазрения совести пользовалась его доверием. Поглощенный служебными заботами, он, как последний болван, верил всем высказанным причинам, всем отговоркам.

Иногда в разговорах со свекровью Анжелика проговаривалась, что не хочет портить беременностью фигуру. Мать такие разговоры очень огорчали, но она с присущей ей деликатностью эту проблему замалчивала, стараясь не вмешиваться в жизнь сына. Лишь после гибели невестки, когда вся правда всплыла наружу, мать упомянула об этих словах Анжелики.

Возможно, не будь графиня излишне тактична, всё могло бы обернуться иначе. Возможно, тогда жена не завела бы любовника, избрав на эту роль его ближайшего приятеля, виконта Адольфо Каллисто ди Бароцци. Возможно, они не наставляли бы ему рога почти целый год, развлекая адюльтером[43] всё светское общество Неаполя. И, возможно, Анжелика не погибла бы под колесами конного экипажа, выбежав из шляпной мастерской, по всей видимости, в надежде увидеться с любовником, который незадолго до этого решил с ней расстаться.

А теперь вместе с ней он похоронил и мечту заиметь сына, ибо жена, как сказал на судебном разбирательстве ее доктор, во время гибели находилась в деликатном положении.

Моразини, правда, до сих пор мучил вопрос, был ли этот ребенок его собственным. Ди Бароцци, с которым они однажды случайно пересеклись, заверил, что не имеет никакого отношения к беременности Анжелики. Но можно ли принимать на веру слова человека, так подло предавшего твое доверие? С другой стороны, и лгать Адольфо тоже не было никакого резона. Хотя, впрочем, к чему теперь выяснение истины. Ребенка нет. И надежда на отцовство похоронена вместе с ним.

А еще графу Моразини пришлось похоронить обоих родителей. Женитьба на Анжелике явилась катализатором сердечной болезни отца, от которой тот скоропостижно скончался. Смерть матери – прямое следствие того скандала, который пришлось пережить их семейству после произошедшей трагедии. Как говорится, позор никогда не приходит один[44]. Нервная система матери не выдержала толков и пересудов в свете, которые после гибели Анжелики не поддерживал лишь ленивый. У графини во время судебных слушаний случился апоплексический удар, от которого она так и не смогла оправиться.

Да, никому не дано предугадать, что именно и когда именно разобьет сердце. Альфредо до сих пор в красках помнит тот день, когда по пути в Испанию заехал в дом своего приятеля, виконта ди Бароцци и его молодой жены, младшей сестры Анжелики, Бьянколеллы Маргариты. Он хотел пригласить молодоженов на день ангела, который планировал отметить по возвращении из поездки.

Накануне Альфредо виделся с этой парой на музыкальном суаре[45] у герцогини ди Новоли. Он провел прекрасное время в общении со свояченицей. Впрочем, графу Моразини всегда нравилось беседовать с младшей сестрой своей жены. Ему нравилась она сама. Нравилась с первой встречи. И чем дальше, тем больше. Особенно на контрасте с Анжеликой. Тонкая, нежная, безыскусная, великолепно образованная, Бьянка была прямой противоположностью старшей сестре. Возможно, так сказалось ее монастырское воспитание, а может быть, она от природы была иной, ведь матери у сестер разные.