скачать книгу бесплатно
Театр сопротивления. 6 пьес
Виталий Амутных
«Это, по слову Сергея Есина, можно назвать «эстетическим экстремизмом». Можно – эпатажем, что одно и то же. А можно – и отчаянным воплем высокого таланта, пытающегося вырваться из клетки условностей; воплем, до каждой ноты продуманным, поскольку эстетика трактует не только прекрасное, но и безобразное.Кто скажет, что нынешняя жизнь сплошь прекрасна? Солжет.Амутных не говорит этого – не хочет лгать, хотя это и не легко».«Московская правда».Ф. Саганов.
Театр сопротивления
6 пьес
Виталий Амутных
© Виталий Амутных, 2021
ISBN 978-5-0055-8879-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ВИТАЛИЙ АМУТНЫХ
Театр сопротивления
шесть пьес
ОГЛАВЛЕНИЕ
Театр сопротивления…
ВСЮ ЖИЗНЬ А ТРАВЕСТИ —
НЕ С КЕМ АРЕМЯ ПРОВЕСТИ……5
ИЛЛЮСТРИРОВАННЫЙ СПРАВОЧНИК АКВАРУМИСТА…
СУХИЕ СУЧЬЯ…
НАД ОВРАГОМ…
БЕЛАЯ ОРХИДЕЯ ДЕКАДАНСА……
Писать искренне нелегко при любом режиме, разумеется, если ты не скрепил своей дрожащей подписью некий договор с этим самым режимом – договор самый настоящий, на бумажном листке формата А-4 отпечатанный, или конвенцию, так сказать, умозрительную, но обеим сторонам изначально представляющуюся вполне недвусмысленной. И люди «умные» всегда успевают сориентироваться вовремя, тем самым обеспечивая себя возможностью оставаться наплаву. Вот пример: как справедливо замечал Василий Витальевич Шульгин, отымите-де у Ленина миллионы Шиффа, «и он потонул бы в волнах хаоса, как всякий другой». Если же кто-то из лениных, или приказных крючков, или кто из литераторов не сумеют или не пожелают воспользоваться мощью локомотива, где-то, может, слегка покривив душонкой, то рассчитывать им на заинтересованность общественного мнения не приходится. Ибо широкая аудитория, следуя естественному шудрянскому инстинкту, всегда выбирает победителя – то есть, на ее взгляд, правого
А правым, как демонстрирует история, при всяком новом ни то, чтобы повороте, но, скорее… встряхивании общества, становится недавний неправый. И вот – диво дивное – прямо на глазах все перевертывается: тот, кто давеча обличал насилие – сам насилует, кто критиковал цензуру – сам цензурирует, кто призывал к свободе – строит новые каменные мешки, заполнив уже прежде имевшиеся.
Но я не позволил бы себе беззастенчивости указать кому-либо правильный, на мой взгляд, единственно верный ответ на основополагающие вопросы – «кто виноват?» и «что делать?» Пусть каждый самостоятельно, доверившись собственному взору, посмотрит кому же сегодня, какому такому племени, чьему сознанию принадлежит власть, какому такому режиму. Разумеется, ваш проницательный взор не станет принимать за правителей местных управителей, надзирателей, комичных креатур, поставленных по провинциям, по сырьевым колониям собирать подати да отправлять собранную дань в центры перераспределения средств. Нет, речь о реальной власти, подтвержденной не пустыми цифрами в неких абстрактных денежных счетах, которые какому-нибудь там колониальному «президенту» даже перевести в золото не позволят, а выдают из них лишь ничтожную толику на всякие глупые игрушки. Нет, речь о всамделишных хозяевах финансовых и сырьевых потоков, тех, кто подлинно владеет сегодня промышленностью, природными богатствами, средствами пропаганды наконец. И если чьи-либо наблюдения достоверно (непременно – достоверно) покажут, что при нынешнем режиме хозяевами банков, владельцами заводов, газет, пароходов, учебных заведений и театров, оказывается, являются, допустим… монголы, я буду предельно благодарен такому человеку за проявленные наблюдательность и аналитическое осмысление предмета.
Не то, чтобы нынешний режим был отличен неведомой миру свирепостью. Что тут вообще может случиться нового? Но авангард этого теперь процветшего сообщества осмысленно отринул себя от попираемого большинства. Прямо скажем, тоже не новаторство. Однако признаемся, такой выпад не может внушить «чувства глубокого удовлетворения». Хотя есть в нем и своя положительная сторона. А состоит она в том, что данное вполне типическое системное свинство предоставляет как бы карт-бланш для противодействия ему людей доброй воли. Всеобъемлющее свинство – отпор всеми известными способами. Что ж, как замечал один еврейский драматург, для того, чтобы победить дракона, необходимо иметь своего собственного. Здесь, безусловно, кто-нибудь из пацифистски настроенных личностей вправе был бы заговорить о порочном круге. Только круг этот ничуть не более порочен, чем весь здешний миропорядок со всеми его причинно-следственными связями, всеми извечными космическими закономерностями. Вот так, смелым Бог владеет, пьяным черт качает!
Всеконечно, нынешний режим имеет свою обслугу, своих поклонников. Но есть у него и, ох, как немало противников. А эти противники прекрасно знают, что нет ничего незыблемого в нашем мире. И уж нерушимых режимов-то точно не бывало. Придет конец и этому. Полетят клочки по заулочкам, как то уж случалось с его прототипами многажды. Опять – визготня о несправедливости, о коварстве, об ущемлении и жестокосердии… Вот тогда-то избыточно нежным, особенно чувствительным и патологически простодушным очень-но желательно было бы, коль скоро нет возможности положиться на верность собственной нервной системы, весьма полезно было бы тогда воспользоваться средством, рекомендованным Одиссеем против подлых голосов немилосердных сирен – покрепче заткнуть уши воском.
Однако, лень не кормит, а только пучит. Не разгрызешь ореха, так не съешь и ядра. И еще: в лес не съездим, так и на полатях замерзнем. Значит, опрометчиво терять время. Неразумно отодвигать день собственного освобождения.
Конечно, при каком угодно режиме не много найдется желающих писать что-либо против него. Историческая память подкидывает такие имена, как Александр Николаевич Радищев, Серран де Кресто, Даниель Дефо, Александр Александрович Бестужев… Но теперь нет надобности в Index Librorum Prohibitorum; теперь ежели и найдутся смельчаки литераторы, сознающие, что нет ничего опаснее для оккупационного режима, чем личная инициатива гуманистически настроенных умов, вряд ли найдутся охотники печатать их произведения. А и найдись герой среди издателей, с таким ли уж одушевлением воспримет его труд публика, добрых полтора столетия развращаемая гипнозом глупых принципов и химерических теорий. Какие такие потаенные намеки жизни, глубинные сути способен разглядеть человек, коль скоро его удалось убедить, будто основой, первоэлементом, его существования, символом веры являются комфорт и веселье? Ну а в случае вероятных в народе проблесков сознания – у режима всегда остается возможность ослабить общественный ум критикой. Благо, вся машина пропаганды, со всем штатом механиков, ремонтников, водителей и декораторов, всецело в его руках. Не удивительно, что у наблюдающего таковскую картину социальных настроений смельчака-литератора просто обязаны в безнадежном бессилии опуститься руки. Собственно на это и был сделан расчет кураторами системы, не так ли?
Однако… Однако, помните, замечал Джордж Оруэлл: «Во времена тотальной лжи, повторение элементарных истин становится революционным действием». Что ж говорить о стремлении служения им! И еще вспомним такие слова из книжки достаточно популярного компилятора: «Так как они сеяли ветер, то и пожнут бурю». Ведь режим этот не новость какая. Десятки и сотни раз являлся он в те страны и к тем народам, которые по каким-либо причинам упадали в духовную немочь. Ибо только тиранией жесточайшей хвори можно объяснить то, что принципы и мнения, еще недавно признававшиеся данным народом позорными или преступными, вдруг неким недобрым волшебством преобразовывались бы в явления естественные и даже – похвальные, становились новым законом. Всякий раз ревнители этого режима «работали» прежде всего с представителями низших каст. Обещали невозможное, развращали призраками неограниченной свободы и неутихающих наслаждений, в этом мире или потустороннем – не важно, делая ставку на алчность и ненасытность толпы, ее вечный поиск примитивных выгод. А цвет нации тем часом мало-помалу уничтожался… физически. Но чем всякий раз завершался этот шабаш? Тем же, чем завершится он и в этот раз. Вильгельм Марр, например, пишет так: «Только после того, как эта диктатура достигнет своей высшей точки, „неизвестный бог“, возможно, придет нам на помощь…» Конечно, вовсе не исключено, что «жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе»…
Время от времени они приходят в нашу жизнь, как фермент, как окислитель, разъедая и разрушая все состарившееся, отжившее, обессилевшее, разложившееся, извечно строя свои расчеты на слабостях избранных ими жертв – на жадности и страхе, тех пороках, которые с легкостью отдают человека в распоряжение покупателя его деятельности. Те же, кто не хотят растворяться в желудке всегда нового, но на самом деле такого старого порядка, всечасно имеют шанс побороться за свою собственную свободу. Возможно, данное мероприятие затребует немалую цену и множества хлопот. Но в любом случае это приемлемей, и точно – приличней, нежели безропотно покориться нависшим над нами пепсино-липазным устроителям нового старого земного блаженства.
Если Тебя, уважаемый читатель, привлекло в названии данной книги слово «театр», если Ты пытаешься посредством сценического действия постигать мир, а, может быть, и предлагать ему плоды своих напряженных раздумий, – возможно, в этом сборнике пьес Ты найдешь что-нибудь для себя. Ведь искусство, прямо скажем, хоть и не самый результативный метод отстаивания своего духовного пространства, все же и оно в общем деле может сгодиться. Уж во всяком случае, все лучше таким способом защищать «элементарные истины», чем трескать водку, лежа на диване, не правда ли? Говорят, что – судьба! Слишком уж немногое от нас зависит… А многого и не надо. Не позволить отучить нас от размышлений, вызывающих отпор насильничанью. Не позволить и толкование наших суждений по их отработанному образчику. Не позволить подменить природный для нас принцип духовности арифметическими расчетами и бесконечным поиском плотских выгод. Вот, собственно, та скромная цель, ради которой и была написана эта книга. Я сделал что мог и теперь передаю ее как эстафетный предмет в Твои, Читатель, руки. Теперь уже все зависит от Тебя.
ВиталийАмутных.
Смешить без разума – дар подлыя души.
Александр Петрович Сумароков
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ТЕТЯ КАТЯ – уборщица. Пожилая женщина, крупная и крепкая.
БОГДАН НЕТУДЫХАТКА – артист 2-й категории. Холерик с очень подвижной психикой.
КИРИЛЛ СТОЖАРОВ – залетный режиссер. Столичная штучка; в общении прост, но никогда не допускает амикошонства.
ТАБАКИ – артист высшей категории, премьер театра. Круглый красный нос, обширная плешь, длинные седоватые прядки по краю ее.
ВАЛЕНТИНА БУКЕТОВА – артистка 1-й категории. Женщина видная, обладает чувством юмора.
КРИСТИНА ДРЫГА – молодая артистка. Носит очень высокие каблуки, походку имеет странную.
НАТАН КЛЮВГАНТ – директор театра. Страдает диабетом, гипертонией, атеросклерозом, подагрой, микседемой, псориазом, гемофилией, тетанией, почечуем, а в данный момент на его лице заметны еще и симптомы острого гепатита; тем не мене весьма энергичен, а подчас и агрессивен.
ДЖАЛИЛЬ ШАЙХЕЛЬИСЛАМОВ – заслуженный деятель искусств Республики Татарстан. Спортивный веселый человек.
АНДРЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ КАРАТЫГИН – ветеран сцены. Не чужд пафоса, моментально обращает на себя внимание крайне редко встречающимся превосходным произношением и отточенной дикцией.
ДИЗАЙНЕР – одет элегантно, подвижен, говорит очень быстро, просыпая в единицу времени в два или в три раза больше слов, чем любой человек.
ДАМА В БАЛЬНОМ ПЛАТЬЕ – владелица салона по прокату свадебных нарядов.
ГОСПОДИН В ЧЕРНОЙ ПАРЕ – владелец похоронного бюро.
РАБОТНИКИ ТЕАТРА
Сцена небольшого театра. Горит «служебный свет». Еще включена пара случайных софитов. Задник приподнят, за ним из сумрака выступает свалка фрагментов декорационных конструкций и откровенно театральной мебели.
Посреди сцены уборщица в синем линялом сатиновом халате швабрит подмостки. Чавкает тряпка, шлепает, брошенная на дощаной пол. Другие звуки сюда не долетают. Вероятно, время приближается к полудню, то есть для здешних обитателей это – утро.
Журчит струя воды, падающая в ведро из выжимаемой тряпки. Чав… Шмяк… Откуда-то из сердца тишины возникает звук шагов. За вечно временным складом декораций появляется бредущий силуэт. Раздается негромкий чих.
ТЕТЯ КАТЯ (ни на секунду не отрываясь от своего занятия, не оборачиваясь на звук). Будь здоров, будь здоров, Богдаша. Что это в такую рань принесло?..
БОГДАН (сначала откуда-то из темноты, затем, зло пиная подворачивающийся под ноги хлам, выбирается на свет, держа в руках стул). Та чё… Уже одиннадцатый час. (Смотрит, где бы пристроить стул). Да это… Натан Фридманович собирает. Перед генеральной хочет чего-то сказать. Здрасьте, теть Кать.
ТЕТЯ КАТЯ. Так это ж когда. В двенадцать! А сейчас еще-то…
БОГДАН. Ну… Подожду. (Усаживается на стул. Достает из карманов какую-то мелочь, начинает ее пересчитывать). Все равно… Денег – вон… Так бы хоть можно было… Не знаю… Да если бы деньги, так можно было бы хоть и на море смотнуться. Покататься вдоль вечнозеленого берега на белом кораблике с поэтическим именем «Белая акация»…или «Актиния»…
ТЕТЯ КАТЯ. Передавали, что раньше мегаяхтой называли яхту, ежели пятьдесят метров была. А теперь не то, теперь, если хочешь мегаяхту купить, то должна быть семьдесят метров. А лучше – так и сто.
БОГДАН. Теть Кать, вы меня пугаете.
ТЕТЯ КАТЯ. Больно ты пугливый. Вот и фамилия у тебя такая – Нетудыхатка. Жениться тебе надо, вот что.
Мелочь высыпается из руки Богдана и с отчаянным
звоном, умноженным пустотой пространства, скачет
по полу сцены.
БОГДАН. Теть Кать, что я вам плохого сделал?!
ТЕТЯ КАТЯ. А что ты сделал? Ничего не сделал.
БОГДАН. Так за что вы мне такого желаете? Я уже имел удовольствие. Было очень интересно. Больше не хочется.
ТЕТЯ КАТЯ. Ой, а мне-то нравилось, как вы вместе в спектаклях представлялись. Я всегда смотрела. Ой, хорошо представлялись! Хотя Анжелка твоя, конечно, девушкой была злобчивой…
БОГДАН. Злобчивой… Само зло! Олицетворенное.
ТЕТЯ КАТЯ. А может, и того… не распробовал.
БОГДАН. Да нет, теть Кать, очень даже распробовал. (Собирает с пола мелочь). Вот уже который год, домой приходишь, да как вспомнишь, что и там ее нет, и тут ее нет, так… так просто чувствуешь, что счастьем дышишь.
ТЕТЯ КАТЯ. Чтобы вы всегда были уверены в свежести дыхания везде и всюду, – ополаскиватель «Колгейт-плакс». Двенадцать часов защиты от бактерий и свежее дыхание надолго. Рекомендация стоматологов.
Богдан с изумлением смотрит на свою визави. А та
ничтоже сумняшеся продолжает работу. Чавкает,
шлепает мокрая трепка. Издали доносится
мявканье голодной кошки… Тетя Катя
выпрямляется, кричит куда-то вверх.
ТЕТЯ КАТЯ. Аю, Петрович, здеся ты?!
Тихим невнятным ворчанием отвечает ей темнота,
– и становится понятно, что помимо этих двоих
сумеречное пространство приючает еще какие-то
существования.
ТЕТЯ КАТЯ, Петрович, ты того, сюда фонарь включи! А тот выключи! Выключи тот! Правильно, я ж и говорю тоже, что экономика… Экономия… Туда выключи! А сюда включи. Да, а то ж не вижу ничего.
Слова уборщицы сопровождаются почти
мистическим миганием фонарей, пока один из них,
наконец, не высвечивает интересующую Тетю Катю
часть сцены.
ТЕТЯ КАТЯ. Во-от, это теперь хорошо!
Журчит вода… Чмокает тряпка… Мяучит кошка.
Вдруг откуда-то из глубины сцены доносится
велегласный грохот, а вослед за ним пролетает
несколько ругательств.
ТЕТЯ КАТЯ. Что за лось у нас в лесу?!
В ответ опять грохот, правда, не столь
значительный, и вновь -пара табуированных слов, но
уже высказанных не столь экспансивно.
ТЕТЯ КАТЯ. Сразу видать, не наш. Здешних троп не знает.
Появляется Кирилл. Он идет, смахивая с себя
какую-то труху, поругиваясь тишком, теперь уже
как-то умиротворенно.
БОГДАН (все еще с мелочью в руках). О! Кирилл! Наше почтение светочу режиссерской мысли. Хорошо тебе…
КИРИЛЛ. Добрый день. Отчего бы это мне было так хорошо?
БОГДАН. Ты птица вольная. К одному театру не привязан. Ставишь, где хочешь…
КИРИЛЛ. Или, где удается…
БОГДАН. Да хоть бы и так. А я вот сижу, – копейки считаю. И так считаю, и так перекладываю, а их почему-то больше не становится. Вот.
