скачать книгу бесплатно
Дева проведёт к лунному парку – чтоб послушать многозвучия секстета струнного, от рук белоснежных. Дым выбирается из сигареты – меж струн – обволакивает и согревает пальцы и дрожит с Музыкой. Дева заслушается – опьянённая сигаретственностью, ночью и спонтанностью что вьётся дымом на кончиках пальцев.
Время проходит – мимо привыкших засекать его. Дева предложит провести – и сожаление, грусть вселенская, – сожаление всесущее на полутоне со страхом, что всё вышло именно так и нисколь не иначе, что шахматная доска случайности расставила нас на удалении в бесконечность и, держись мы за руки или кричи в агонии, – нам не миновать движения по воле Космического Ветра. Дева выскользнет из объятий – и завьётся в Воздухе, птицей осенней – крупицей воспоминания.
Глава Шестая
Сэнсей – «Одного ли пола кастрированный кот и стерилизованная кошка?» – загонял в тупик по тоннелю баловства и, по мере моего исцеления, потешался и просил разделять пир отдушины, более и более. Истории собирались в стопку, с которой кот-априкот Акира взирал в окно – в бесконечность. Молчание и созидательность научили меня одному: стать умнее, глубже или многозначнее, невозможно, – но познать глубже и многозначнее глупость свою, поверхностность и беззначность.
Воздух смеялся с нами: будил, приносил листья клёна и забрасывал теми аквариум, утаскивал фрагменты рукописей в комнату Сэнсея, будил и сообщал о часе трапез – безустанно – чтоб разбросать кудри по лицу моему (Сэнсей распускал волосы – те спадали ниже подбородка, – и просил уподабливаться) и погасить свечи: Сэнсей ориентировался в темноте, во тьме и во мраке, и казалось – они с Ветром за одно, но не за меня. Присутствие свилось с привычным – прежде отличалось от сейчас бесконечность незамеченного: звоном в ушах, пульсацией в теле, расплывчатостью судьбы некоторых предметов, натяжением сухожилий и преходящестью напряжений, – так река остаётся на эскизе, без блика солнца во закате, без отражения арки небесной, без камешков-путешественников на дне или шумом уходящего воспоминания. Правды свились в танце порочном – бессильные над нами.
Сэнсей ушёл на “охоту” – вернулся с пятью свёртками плюща и грибов: подмешал те в чай и пообещал расслабление первого глотка, воодушевление третьего и уход пятого, – если меня хватит на больше чем сейчас. Вечер покрывал нас. Обратился к окну ночи той – и не смог рассмотреть леса, горы и облака, единственные и призрачные, – после глотка первого, – так и мы являемся кому-то реальному, мазками акварели по полотну воздушному, полотну миража.
~
Познавший более дозволенного – изгой: система щепетильна со вкусившими сок лимонный, себя истинной. Помню налёт презрения к себе-ребёнку – и многое, исходило от звавших себя взрослыми, что ребёнку знать и слышать незачем, – помню веяние простолюдинства – отсознательного – к себе: агрессии из недоумения – от антипримера, худшего – чем может стать человек, – вовсе не бездомным, вовсе не сколовшимся, вовсе не спившимся, – но пустым – опустошающим невежеством, пафосом и мелочностью, детей – одного за одним, – и рассмотревшим во мне, недостижимое.
~
Глава Седьмая
Город-Призрак принял меня обезличенным, честным и слепым, – чтоб перевернуть карты Пасьянса Судьбы, под арпеджио аккомпаниатора ночи. Осень сыпала слёзы Реки Небесной. Неопределённость расцвела – за которой странствуем.
Сидела на граните – во витиении пледа – собралась нерожденной, окунула лицо в ладонь, а другую обратила к прохожим, – подобно каждому из нас – в надежде на милость одобрения, от встреченных, встречающих и незнакомых… Прохожие оставляли монетки – но не медь в панировке микробов звучала в молении: слеза высекалась искрой и очищала медь в руках шершавых, иссушенных Ветром, хладом и одиночеством, – без намёка на уединённость: одиночество – окружение толпами толп; одиночество – звучание имени мертвеца; одиночество – окружение безличным; одиночество – идти сквозь пустыню жизни ни разу не обернувшись на тень и не сознав – чем являешься.
Выпечка отдаёт тепло и плоть – принявшей: круассан не умещается в ладони – но слеза понимания (когда Ветер понимает – взамен тысячам отвергших) [прости, Чтец, – уже, наделил Незнакомку чертами баллонки заблудшей, – не услышав и голоса той] проскальзывает по носику прямому, к леннонкам с отломленным дужком, – «Благодарю» – беззвучное проносится в головах телепатирующих. Уйдём? – уйдём: на окраину Космического Леса – выкопаем себе могилы и уснём на дне фантазии. Сошла с гранита, высыпала монеты аккомпаниатору ночи и осталась со мной в росчерках минувших ночи и вечера, – во единении объятия.
Незнакомка вывела на крышу тысячеэтажки: можно дотронуться неба – лишь рискни, и отщипни от облака кусочек. Отыскали местечко на двоих – расстелили плед и распрощались с прошлым, что обязывало говорить. Провела язычком по газетке – сорвала ту, наполнила травой из кармана и попросила огня, у рождённого декабрьской ночью.
Воспоминания расщепляют меня – достаточно ли их, чтоб разобраться во всём, себе и каждом, – и запутаться. Что-то мелькнуло в слезе Незнакомки – отразило искомое, заветное близкое, – и распалось о лепеста цветка гранитного. Дымок выбрался из самокрутки и обвился галстуком-шарфом.
Курили – и смотрели в даль, бессильные разъяснить себе, различие тьмы со светом, вершины и низины, леса и пустыни. Выдыхали дымок – и присутствие очерчивало контуры небеззнакомца. Смотрели в глаза – а рассматривали бесконечность.
~~~
Глава Восьмая – Опережая Метроном
Он курил на кухне, отпивал из хрусталя бокала и прислушивался к тремоло ученика, – хотел бы прислушаться, хотел бы, – на пороге путешествия в тысячи миль, встреч и прощаний. «Жаль покидать учеников» – звучало прежде: семеро лишались техничнейшего знатока музопостроений, – и вечер сей – прощальный: формальный и тёплый – когда не столь опережаешь метроном, сколь эмпатируешь к незнакомому, – откуда знать, про странствия, где переданное вечером прощальным – спасало от гибели духовной и бездомия. Ученик проводит мелодию к разрешению; разрешение – завершение.
Учитель оставил окурок в пепельнице, чай недопитым в полутоне от донышка – оставил нить пакетика обёрнутой о полусердие той. Ученик почувствовал – так чувствуют проводники пред замкновением цепи: оставил гитару на столе и направился к шкафчику воспоминаний. Учитель взял инструмент, подстроил, прислушался к себе и озарил вечер прощания заглавным произведением Барокко, начинающегося затактом с основного трезвучия: ре-фа-ля…
Ученик шёл по коридору – с шарфом в руке – шарфом цвета морской волны и ночи. Ноты передавали произведение – но не необъяснимое, дышавшее за барбекю нотоносца. Ученик смолк – и пассажи вели маэстро исполнителя, разделившего отчуждение скорби с маэстро композитором.
Ученик не понял бесценность подарка – и пройдут годы, прежде чем согласится отдать руки, чтоб вернуться к вечеру прощания и внимать языку нюансировки баховских форте-пиано-пианиссимо и ларго-престиссимо. Шарф передался Учителю – с историей о Ловившей Тени Грядущего, на побенежьи реки времени, и вовлекшей в лассо памятного. Человек наделён психомагнетическим действием созвездий лунного, солнечного, меркуристого, юпитерного, сатурнического, венерианского и остальных.
Ученик рассказал и попросил – «Вы держите путь по лучам Звезд-Путевода, – подарите той шарф, когда лучи той будут теплее солнечных» – исполнить мечту. Шарф обвил покидающего – и расставаться стало не так холодно, – так чувствовала и Ловившая Тени Грядущего, понял Ученик и усомнился в чистоте слов той. Учитель поднёс урок – что будет раскрываться и цвести в сознании Ученика, – до поры – когда можно поговорить с воспоминанием.
Каждый по-своему Учитель – по-своему Ученик, – нисколь иначе. Печаль сквозила в жестах – бесконечная и прекрасная… Ученик проводил Учителя, – чтоб приникнуть – чрез годы – к произведениям фармацевтического искусства.
~~~
Глава Девятая – Скажи Гедонизму Да
Тела грудились в порывах экзальтации и прочего из словаря снобов – бессильные пресытиться вожделением, пленники ненасытности, застыли в масле, выставленные на мольберте в уголке комнаты теней. Тень сидел на подоконнике, – разливал растворитель из бутылька – по одеяниям своим, платку носовому и нашейному, – дивился таинству соития собратьев картинных и проскользил во вне – сквозь стёкла, пером во ветру. Иные резали торт грибной – шпателем – и раскладывали на палитры, по кусочку.
Живописец токует с живописцем – «Будь средств достаточно, – не брался бы за Музыку – но содержал лесбийский оркестр лучших из лучших, – когда действо главное – за занавесом» – и домогается палитры того. Коллега присмотрелся вслед упорхнувшему товарищу – «Видится – рынок живописи отчистился от конкуренции» – и смекнул, что можно бы оставлять номер карты (без пароля и трёх цифр обратных) на обороте холста. Натурщик храпел – голый, пьяный, под картиной, в обнимку с ситаром – полным самокруток, – и телескопом в шишкин лес.
Живописец поддел шпателем паркетину и обнажил святую святых –владельцы тысячи названий, – проводи соседи снизу ремонт и попади в нужное отверстие – сорвали бы джек-пот, – но нет: вещества нужны для смещения осей восприятия – наука ради Искусства – и обнажения нервов и вскрытия вен в выражении невыразимого, – и подкупа натурщика. Коллега подполз к Натурщику и вызволил телескоп; бросили монетку – сегодня вкушаем дары природы, – процедура прежняя: раскуриваем подругу никотиновую, крепим подругу наверху, помещаем в простреленный бок бутылки, наполняем ту парами озарения, вручаем сотоварищу, – и пусть высосет её подобно бывшей. Натурщик дождался очереди – что ни говори, к дарам Леса не привыкаешь – но отказываться не стоит, – «Приятель рассказывал – приучили котёнка: собирались барабанным кругом и пригласили котёнка, – котёнок пыхнул – а затем приходил и мяукал к своей очереди, а затем постоянно, – стащил весь товар и продавал им-же втридорога, – впрочем, не верю что не сошлись на двойной цене…», – пыхнул и, забыл про котёнка, – «А давайте – Мокрого разведём?», – недогрек.
Мокрый – романтика вентиляции лёгких: переходит из легенды в легенду и обесчещивает школьниц одну за одной, – пользуйтесь, ребятки, – моих нововведений нет – оттого будто свечу фонариком на нашедшихся в шкафу, – но всё-же: лишаем бутылку объемистую дна, наполняем ведро водою, проводим манипуляции с плюхой и, под финал, – подаём в рот. Делов-то. Пробуйте, детки, – пробуйте, пока взрослые заняты тем-же.
~~~
Глава Десятая
Плед пеленал его – подобно любимой, неспособной на большее. Жар подступает к голове – «Смерть?» – и глаза размокнулись: звёзды сыплются серебром, сыплются из глаз и усыпают мир. Холод-приятель не позволяет забыться, пламя-согревайка-дрожь (капля тепла собственная – генератор тепла) могла бы сойти втридорога юным африканцам; холод-приятель не позволяет забыть, что привело сюда и что отступать некуда.
Он умирал – спал под звёздами, на крыше тысячеэтажки, в лоскуте шёлковом – изящном и беспомощном, – умирал – и искры просветления мерцали в приближении. Она приходила однажды, – стоит рассказать про других – станет злодейкой, – а упомянуть жертвенность той – святейшей, – нисколько: ни злодейка – ни святая, – приносила угольки в костёр гаснущий, – и не знать наверняка – добра тем, иль злодейственна. Что сказать про оставившую в ночи и на просьбу остаться в объятии на несколько минут, ответившую – «Ничем не могу помочь» – и унёсшуюся по вожделенцам, – кто приходит раз в сутки-двое, чтоб убедиться – но уйти в огорчении: ещё не умер.
Лицо иссохло папирусом с историей печали – не печальнее свиньи подопытной, чья кожа отходит корочкой в испытании очередного убивателя, – лучшее на что годится человек – просто умереть. Некто готов к смерти – та запаздывает: навещает вожделенцев покинувшей. Волдырь вырос меж бровей и лопнул несмываемой кровоточащей точкой, – цена прозрения измеряется в страдании: кого-то дрессируют в детстве, кого-то сжигают с собратьями, а кто-то умирает – дольше, чем многие живут.
Кашель заполнял лёгкие – громче и громче, – а времени всё меньше и меньше. Удушение. Казалось – одна деталь исправит картину мира: стоит лишь улечься по-иному или кашлять тише или попросить солнце о капельке медовой, добра.
Прощайте – встреченные, любимые и невстреченные, – был бы нежнее – знав что встречи последние, напрощание. Здорово – встречать кого-то раз в год-два, а других – однажды: устраиваете привал на берегу Реки Времени и оглядываетесь на бесконечность, вне баловства озарений и прочего, – подносите другому всё, чем были, – и зуд в душе, рассыпается листьями клёна. Его ли – тело испещрённое, будто взятое у прошедшего тысячи тысяч миль, – мы не знаем.
Глотать больно. Дышать невозможно. Прощайте.
~
Свет. Добро сочилось в капельнице – в руку, от которой кожа отставала чешуйками. Он посчитал, что свершилось, – и наконец, смог вздремнуть.
~
***
Круасовы с Грибами
Холотроп имеет спасительное свойство – прочищать организм (горло – непосредственно). Рог поднесли ко рту Некто – угощение угощений – после месяцев лишений. Кашель разрывал лёгкие – отяжелевшие – но не вширь: поток выводил недуг из горла.
Некто задыхался освобождением – высвобождение захватывало и воздух покидал: лёгкие, кровь, мир. Некто умолк. Оставим его.
Девушка отстранила рог от гостя и выключила свет, – если умер, достоин отдыха. Перенеслась в кухонную – тесто слоёное разморозилось, духовка разогрелась, а гость проснётся изголодавшимся. Есть ли кто там, – обратилась к голове и перенеслась в готовку.
Руки хладны, душа зудит – или мечта сбывается? – Пеки круассаны: круасовы – круассаны в форме сов или совы в форме круассанов. Нектар или мука, – равны.
Усыпает тесто мукой, пропускает грибы чрез тёрку и отвлекается на незнакомку в зеркале: рассматривает витки лица миндального, касается пальчиком щёчек впалых, ведёт до губ узких – будто у матери с портрета, – овлажняет пальчик и скользит по кудрям шоколадным, до подбородка, – обхватывает шею – мечту инквизитора – и приставляет ладошку к чаечкам-ключицам – что ведут к бугоркам плоти… Роняет слезу и сводит ладони на лице новорожденной. Ночь вьётся занавесом – быть ли акту следующему, не известно даже автору.
Новорожденная удобрила круасов грибами, усовила ножом из набора для карвинга и отправила дюжину собратьев испекаться. Гирлянды осветят путь твой, и различить звезду-путевод среди толпы астеройдов станет чуточку возможнее, – в ночи, обязавшейся унести одну душу – и принёсшую миру другую. Новорожденная укрылась рукосплетением и погрузилась в плед ожидания – иссушающий одних, питающий иных и умертвляющий третьих.
***
Боль разбудила его: будто кости выламывало – его сминало в выкидыш. Кровать мягчайшая – не сойти, – но пот остывает. Звёзды иллюминируют потолок: Созвездие Мечты, Плеяды Воспоминаний и Солнце Прощания.
Присутствие. Пространство скомкивалось от него к не-нему: нити всеприсутствия обходили покинувшего загон рассудка. Он отправился – бесцельно и с надеждой, подобно многим: зацепиться за знакомое из неисчислимого и упорхнуть об руку с книгой вопросов.
Коридор искрится воспоминаниями, – он одолевает плющ сожалений, траву напасти и стену существа своего – и пробирается в комнатку у монитора, комнатку на одного зрителя. Монитор искрился помехами: неопределённость ввеялась в очертания: слова собирались из обрывков фильмов, новостных показов и хроник лет убиейний человека человеком; звукоряд сводится мыслеформулами: «Поздравляем. Мир распадается –мечты исполняются, обещания остаются, мечты оживают а умершие идут – бесцельно и отверженно – куда бы ни вела звезда-путевод. Ты особенный – каждый особенный, не каждый понимает, – согласись вернуться – чтоб украсить мир безмятежностью; – многое, не успело открыться – и грусть Вселенной, угасать: познай Таинство Вселенной – соприкоснись с Ветром Края Обетованного и разнеси по миру, пыль серебристую – что сквозит волокна занавеса, – пока бесконечность распростёрта к тебе во всеблагодати…», – щёлк: редкость ли – вечность остаётся воспоминанием.
Глаза открылись. Он парит – в стороне от кровати, на высоте той, – кто-то переносил без умысла тревожить. Тело не поддаётся – затекло в нематерию, невытекающее.
Свет. Дверь скрипнула – Новорожденная прошла с подносом какаокруассанным. Кто способен разъяснить – что творится в этом мире.
Тело обмякло – его отключило. Кровать тёплая и мягкая – будто облако в микроволновке. Новорожденная уместила угощения, зажгла гирлянды и оставила себя с Некто – томиться на огне мгновения.
Он рассказывал привёдшее к краху. Она слушала. Круасовы пили какао.
Новорожденная снабжала веществами весь город – благодаря друзьям-крыскам: Вассе и Абдулу, – кому честь – сеять О.С.В.О.Б.О.Ж.Д.Е.Н.И.Е. Некто рассказал про странствия – про вечера в переходах и дни на полутоне минувшего с грядущим.
Некто умолчал вершившееся позади глаз, – то желало места тенного. Луна заглядывала в окна – и оставила слова Новорожденной, двоим. Тени под глазами Некто разглаживались – но плоти и душе, не статься прежними.
Новорожденная – «Сколько наигрывал?» – смотрела кротко, любопытная.
Некто – «Столько-то…» – оставил суеверия в объятии девушки-тельца
Новорожденная – «Ну неплохо…» – радовалась гостю и про себя, согласилась оставить того, – без просеб, обязательств и обещаний.
***
Мы исчезаем
В исполнении мечт.
Странница, Странник,
Мир вам – и Вечность.
Глава Одиннадцатая
Хворь вернулась. Сэнсей потешался над моей смертностью и поделился – «Боль – видеть рукопись незавершённой», – на что – «Умру – но допишу прежде» – глубинное отозвалось. Общее – в каждом – ведёт к недосказанному; преходящее видно в движении, но непреходящее – обратно.
Жар поднимается по ногам, забирается в голову и иссушает. Не жесток ли, выбор жизни, скользящей по умиранию к смерти? Мне подарили место – желанно вернуться, из поля заснеженного, из уголка предсердия, – и важно ли – что дальше – когда смерть моя, меня не опечалит.
Смерть моя
меня
не опечалит.
~
Воспоминания играют арпеджио на арфе чувства. Помню, не начинал знакомства – пока ко мне не обратятся, – видел себя уродливым, и не было причин обременять кого-либо собою (скромность природная – многим недостижимая) – но музицировать на пороге виртуозности и собирать объятия очарованных – заслуженнее смелости словообращения.
Печатать становилось сложнее: пальцы легчали а клавиши тяжелели – и помог бы мне мыслестенограф, прикреплённый к мозгу меня-подмены. Многое исполнить проще – если исполнит кто другой, руководимый тобою. Пальцы стирались о клавиши – а симфония не звучала, – собирались в послание себе прошлому, ставшее мне прежнему – посланьем из грядущего.
Здравствуй, каждое сейчас меня минувшего.
Кто бы и что бы ни лгали о «написанном на роду», правилах мира и истинах, – послушать совета значит приблизиться к слиянию с советчиком – а каждый отдаёт другим то, в чём больше всего нуждается… Занимайся – собственным: музицируй, созерцай и создавай, – и отвергай бессогласных, кто откажет в уединении, – но отвергай и бесследных, – отвергни каждого/каждую, в час свой. Молодость – ценность бесконечное: молодость – венок лавра на голове каждого образа и воспоминания, – обращаться к плодам молодости трепетно об бесценности каждого сейчас.
…
Уходи – прежде, чем иссякнешь. Выработай язык собственный – и почти вниманием смогших понять его. Даже птица в полёте над заснеженным полем значит что-то.
Ты умрёшь – и каждый советчик, – советы не отгоняют смерть, чем бы та не предстала, – и незачем, идти по земле – на пути к Звезде-Путеводу.
P.s.Сколько лет ни пройди – оставайся верным истинному себе: мечтателю, гению, безумцу, художнику мыслеобраза.
P.s.s. Воспоминание – наибольшее, что кто-либо и что-либо способно оставить тебе, – так и с тобою.
Мрак сгущается – перечитываю послание от себя себе, – по-честному, никто – даже Вселенная – даже мы – не знаем сути собственной, до общения с необъяснимым и возвращения.
Что же происходит с этим миром – и что у нас общего, кроме присутствия?
Дождь приминает дом к земле и краска сходит со стен – безвозвратная.
~ ~ ~
У каждого и у каждой найдётся слабость в сладости – к кому-то иль чему-то. Помню, влюбился в преподавателя литературы, – первый удар порога формальности к межличностному, – но нужно ли доводить до крайности общение со встретившей и прочувствовавшей пары неопределённости. Мне исполнилось шестнадцать – а ощущал себя крафтовым деревом, размотанным по миру.
Волосы кроткие – высоковероятно, Скорпион, – и голос, вьётся меж ушей по-прежнему: «Ребёнок – почему это с Тобой происходит?!» – на поток откровения, звучавший к ней, в неопределённости. Скорпион лучилась решимостью и силой оспаривать истины, озвучивала то – о чём большинство боялось думать, – и мы встретились позже: помню, музицировал в переходе и прочувствовал знакомое, – Скорпион изрекла пропитанное укором, – так наставники и разбивают сердца, – и провести черту формальности и межличного, не удастся – ни глупцам-деканам, ни прочим, – ибо формальность – обёртка неправды. Встретимся – прежде чем нарцисс молодости развеется прахом над Рекою Времени…
Вспоминать – возвращаться по Реке Времени и замечать каждый проблеск, оставленный в тебе кем-либо и оставленный тобою в благодать кому-то. Вспоминать – возвращаться и собирать себя, рассыпанного в неумелости жить. Но счастье ли – возвращаться, перепроживать, порхать в воодушевлении и утопать в сожалении, – приносящее свет – вне нужно/не_нужно.
Жизнь готовит каждому сюрприз – мне, верю, ещё один, – за благодарность до последнего. Каждый, каждая, поделились невыразимым словами – проскальзывающим сквозь воспоминание: многое не чувствуется когда мы – лица действующие, – но созерцание переносит в кресло на одного зрителя, – и просветление соприкасает с негласным. Мы могли бы делиться собой из здесь в сейчас – но желание оборачивается в самонеприятие, – и стоит перестроить мир, чтоб понять и действо, и метафору того.
~
Глава Двенадцатая – Ограбление
Некто вошёл в магазин – скользкий для дверей и прозрачный для камер. Продавец оглянулся – и попрощался с тенью старушки-кошатницы. День сщуривает глаза – и прохожие, незнакомки и незнакомцы, осыпают мир презрением.
Некто зацепил тележку-корзинку и пошёл по ряду продуктовому: консервы, тесто слоёное, печенье, крупы, сыр плеснёвый, чай – бергамот с дикой египетской розой (из отсека особого), сахар в россыпи тростниковой, струны (странно), женщина (24 года – компактная, шате), платок нашейный шёлковый и зубные паста-щётка. Продавец рассматривал пространство – точку из неисчислимых, – что-то привлекало и отталкивало, – так нужно, так нужно. Ветерок просочился в дверь – свился нимфой рыжекудрой: расчёсывалась на подоконнике, рассыпчатая на созвездия воспоминаний, в потоке денном.
Некто дошёл до кассы. Продавец смотрит на нимфу, безучастный к игровым энергетическим моделям сущего. Некто открыл кассу, взял купюры и приместил к продуктам, – продавцы не противились, – в праве ли мы порицать, – никто не в праве.
Нимфа сплетала кудри – вечерело. Тени проскальзывали и выскальзывали – но Продавец оставался безучастным: Нимфа – весточка покинувшей, – стеклянная комнатка мира рассыпается – зовом Космического Ветра, – и зло ли – во встрече Мечтателя с Мечтою, через века: забывшийся вернулся в дни – где дышал глубоко и страстно, напитывал пустоту межатомную мечтою, а себя наставлял следовать Мечте, – пусть оставляем мечты, Мечта нас – нет. Некто протащил тележку по ступенькам и покатил по плитам набережной, невидимый камерам, прохожим и продавцам.
Нимфа вела Продавца на самое высокое здание – вела шлейфом лаванды, завитающимся блеском изумрудов кудрей, – вела к обители воспоминания, чтоб оставить наедине с Мечтою – и распасться линиями эскизов той. Магазин уступил Пустоте – и никто не вспомнит, про что-то у набережной, кроме дыры в пространстве, – и чудеса привыкаются. Некто шёл дальше, дальше и дальше, – так нужно, так нужно, так нужно.
День уходит – всегда прежний, – приходит Ночь – всегда одна: Таинство поднимает подол-занавес, – и можно рискнуть собой – чтоб подсмотреть мерцания нематерий, что связуют Мечтателя с Мечтою. Некто дотрагивался звёзд – и вёз ношу спасения. Звёзды перешёптывались – тем интересно, идти в след, собирать ночь из осколков и задавать таинству значение.
Сова ухнула с балкона. Звезда столкнулась со звездой. Дождь мерцал.
