скачать книгу бесплатно
– В принципе возможно, но практически невероятно, верно?
– Доктор Гамов умер от потери крови, – сообщил детектив. – Если бы его нашли через несколько минут или даже через час, его можно было спасти.
– Вы хотите сказать…
– Я все думаю над вашими словами, доктор. О функции этой. О том, как управлять вероятностями. Доктор Гамов хотел спасти любимую женщину. Вы уверены, что он не понимал, чем это грозит именно ему? Вы сказали, что самоубийцей он не был, и даже ради любимой…
– Мне так кажется. Насколько я его знал. То есть, он понимал, что вероятность выжить (чрезвычайно малая!) миссис Джефферсон связана с вероятностью (еще меньшей!) ему умереть, ведь оба они участвовали в этой игре вероятностей, они были близки… Но одно дело – рассчитать изменение формы кривой и изменение вероятности одного события, и совсем другое – двух и больше. Он понадеялся на… вы понимаете…
– И обоим дико, невероятно повезло, – мрачно закончил детектив. – Ей повезло жить, ему – умереть.
«Достойная эпитафия», – подумал Бернс и взялся, наконец, за ручку двери.
– Берегите себя, доктор, – сказал ему в спину детектив. – Жизнь, вы знаете, скоро станет совсем непредсказуемой.
* * *
Сильверберг и Розенфельд сидели в баре и пили пиво. Долго уже сидели, молчали, отдыхали, думали, обменивались взглядами, усмехались, качали головами – вели немой разговор, прекрасно понимая друг друга.
– Да, – вспомнил эксперт, – ты разобрался с уборщицей? Ну, которая…
– Конечно! – Детектив допил очередную кружку и промокнул салфеткой усы. – Она приходила к Гамову убирать по вторникам и пятницам. Утром в пятницу у нее случился приступ радикулита, не могла разогнуться. К вечеру все прошло. Врач, к которому женщина обратилась в понедельник, сказал, что никакого радикулита у нее нет в помине, а приступ… ну, мало ли, всякое случается…
– Иными словами, если бы не этот неожиданный, необъяснимый, чрезвычайно маловероятный приступ…
– Миссис Роджерс, как обычно, постучала бы в шестнадцать часов в дверь Гамова, не услышала бы ответа, открыла бы дверь ключом, который у нее был, прошла бы на кухню за шваброй и тряпкой, как делала всегда…
– Ужас, – прокомментировал Розенфельд. – И ничего не докажешь.
– Ничего, – согласился Сильверберг.
– Еще одна косвенная улика, – продолжал Розенфельд. – Я, конечно, не спец в квантовой физике и всех этих вероятностях, но… В общем, могу утверждать, что Бернс куда более талантливый математик, чем Гамов. У них несколько совместных работ, я их просмотрел. Посмотрел работы, написанные каждым в отдельности. Готов свидетельствовать под присягой: Гамов великолепный физик, идеи – блеск, но математик посредственный. Бернс – наоборот. И никто не убедит меня в том, что пресловутую функцию перераспределения вероятностей Гамов рассчитал сам.
– Но, черт возьми, Арик, за каким дьяволом нужно было Бернсу убивать Гамова?
– Закажи еще по паре кружек, и я отвечу.
– Ответь, потом закажу.
– О господи, будто ты сам не понимаешь!
– Типа – зачем ему конкурент? Теперь он, вообще-то, единственный, кто умеет играть вероятностями, а собственной судьбой уж точно.
– И если завтра тебе на голову свалится кирпич…
– Ты серьезно? Это ему зачем?
– Слишком много знаешь, – хмыкнул Розенфельд.
– Так он же воображает, что я чайник! Я видел его глаза. Полицейские для него – копы, низшая раса, ржавые чайники, да. Он уверен, что я ничего не понял, иначе не стал бы передо мной распинаться.
Розенфельд кивал.
– Конечно. Он знал, что разговор не записывался, но все равно потом спросил – на всякий случай. Верно? И он знает, что память у тебя прекрасная. Чайник, да. Но…
– Закажу еще пива.
Детектив поднялся и направился к стойке, неуверенно переставляя ноги.
– Гамов был посредственный математик, – пробормотал Розенфельд, покачивая рукой пустую пивную кружку. – Бернс прекрасный математик. Но есть математики и получше, верно?
Он отвернулся к окну и принялся разглядывать собственное отражение в темном стекле, за которым тускло светили уличные фонари.
2014
ДЕЛО ОБ АНЕВРИЗМЕ
Пробный пуск коллайдера состоялся в ночь на четверг, 15 марта. Почему ночью? Потому что проверка всех систем закончилась в девять вечера, и никто – даже Вольфганг Хенце по прозвищу Ленивец Вольф – не хотел ждать до утра. Запустили, прогнали по кольцу пару десятков раз встречные потоки ядер свинца на не очень большой для начала энергии, зафиксировали результаты столкновений, возникшие ливни, все работало штатно, и сотрудники отправились по домам с осознанием хорошо проделанной работы и предчувствием будущих интересных событий.
Событие действительно произошло, но не сразу и даже не вскоре – через два с половиной месяца. С пуском коллайдера никто это событие не связал, да и с какой стати?
* * *
В половине второго пополудни 29 мая в кафе «Быстрый протон», что на углу улиц Эйнштейна и Ферми, напротив входа в Институт высоких энергий при Стэнфордском университете, вошли двое мужчин (время зафиксировано камерами наблюдения). Оба были физиками и работали в Институте: один (доктор Лоренс Кольбер) был высок, худощав, носил короткую шкиперскую бородку, говорил быстро; казалось, не успевал угнаться за собственными мыслями. Второй (доктор Джакомо или, как его называли коллеги, Джек Пранделли), сверстник и давний коллега Кольбера – среднего роста, среднего телосложения и обладавший множеством других среднестатистических характеристик, был тем не менее выдающимся специалистом по квантовой космологии. Физики заняли свободный столик у окна, Кольбер заказал свиную отбивную, салат, кружку пива и чашку крепкого кофе, а Пранделли удовлетворился омлетом и тем же кофе, только послабее. Обсуждали коллеги не физику, а недавнее выступление в кампусе знаменитого скрипача Рональда Розуэлла, сыгравшего с университетским студенческим оркестром Скрипичный концерт Бетховена и на бис – три каприса Паганини. Во всяком случае, так сказал впоследствии доктор Пранделли, а подтвердить или опровергнуть слова коллеги доктор Кольбер не мог, потому что минуты через три после того, как официант (Бен Шервуд) поставил на столик еду, Кольбер закусил губу, закатил глаза, судорожно прижал обе руки к груди, застонал и сполз на пол, где и остался лежать, не отвечая на призывы коллеги и не подавая признаков жизни.
Естественно, вызвали «скорую», причем дважды: Пранделли с мобильника и Тимоти Дорн, хозяин заведения, – по телефону из своего кабинета. Парамедики прибыли через две с половиной минуты, провели на месте необходимые реанимационные мероприятия, убедились, что доктор Кольбер мертв, и увезли тело в университетский госпиталь, где с помощью самых современных методов врачи попытались Кольбера «оживить», но успеха не достигли. Пранделли, разумеется, поехал в больницу следом за «скорой» и оказался первым, кому врачи сообщили печальную новость.
В кафе во время описанного трагического происшествия находилось восемнадцать посетителей плюс двое официантов, плюс бармен, плюс две камеры наблюдения, одна из которых была направлена в сторону, где сидели за столиком Пранделли и Кольбер. Записи камеры в точности соответствовали рассказу Пранделли и двух других посетителей, которых недели две спустя после похорон нашел и расспросил полицейский детектив Сильверберг в присутствии эксперта-криминалиста Розенфельда.
Вечером того же дня Сильверберг с Розенфельдом пили пиво в «Быстром протоне» за столиком, за которым не так давно сидели двое физиков. Сильверберг был недоволен и настроен скептически, Розенфельд – задумчив.
– Зря время потеряли, – бурчал Сильверберг, заедая пиво рыбным салатом. – Во всем тебе мерещится криминал. Здесь-то что? Кольбер умер от разрыва аневризмы аорты и сосудов, Том утверждает это определенно. Что тебя смущает, ты так и не объяснил. Сомневаешься в компетентности патологоанатома?
– Нет, – коротко ответил Розенфельд, разрезая на части большой кусок отбивной.
– Тогда какого…
– Стоп! – поднял вилку Розенфельд. – Том, между прочим, в том же эпикризе утверждает, что аневризма… цитирую по памяти… «имеющая сложный характер, затрагивающий не только аорту, но прилегающие к ней сосуды. Разрыв произошел в пяти местах…»
– Ну и что? Том говорит, это случается, хотя и редко.
– Кольбер проходил обследование в прошлом году, – напомнил Розенфельд. – Никаких проблем с сердцем или с сосудами.
– Том говорит, что и это возможно.
– Да что ты со своим Томом! – рассердился Розенфельд и отодвинул тарелку. – Я не разбираюсь в медицине, но не тебе спорить со мной, когда речь идет о математике. В данном случае – о теории вероятностей.
– Я и не спорю, – благодушно отозвался Сильверберг, приканчивая салат и жестом показывая Бену принести еще пива. – Видишь, поддался на твою провокацию и порасспрашивал кое-кого из свидетелей. Даже запись камеры наблюдения проверил, на что не имел официального разрешения, поскольку никаких…
– Да-да, – нетерпеливо перебил Розенфельд. – Теперь ты будешь по гроб жизни меня укорять.
– Не буду, – примирительно сказал Сильверберг, принимая из рук Бена две большие кружки. – Расскажи лучше про теорию вероятностей. Это из-за нее умер Кольбер?
– Можно и так сказать. Смотри. Тот вид аневризмы, из-за которой он умер, – явление очень редкое, так? Один шанс на пятьдесят тысяч. Обычно аневризму легко обнаруживают при стандартных обследованиях. У Кольбера не нашли ничего, а если ты скажешь, что врачи проявили халатность, я не поверю.
– Не скажу.
– Значит, аневризма возникла не ранее, чем несколько месяцев назад.
– Это невозможно?
– Возможно. Но такая сложная – маловероятно. Это медицинская сторона. Перейдем к психологической.
– А с ней-то что не так?
– В институте говорят, что Кольбер и Пранделли были непримиримыми противниками.
– Послушай, – рассердился Сильверберг. – На что ты намекаешь? Пранделли довел коллегу до того, что…
– Ни на что я не намекаю, – перебил Розенфельд и сделал знак Бену принести кофе. – Но, с точки зрения теории вероятности, естественная смерть Кольбера именно в это время и в этом месте настолько маловероятна, что невольно приходит мысль о чьих-то намеренных действиях.
– Работа в полиции, – заметил Сильверберг, – заставляет тебя даже в перемене погоды видеть чьи-то преступные намерения. Кстати, посмотри, какая туча. Может пойти дождь, хотя синоптики предсказывали солнечный день. Явно кто-то специально…
– Ладно, – Розенфельд допил кофе и поднялся. – Я тебя не убедил, ты меня не переубедил. Если бы это дело кто-нибудь направил мне на экспертизу…
– Медицинскую? – ехидно спросил Сильверберг.
– …я написал бы, что вижу в смерти Кольбера преступный умысел.
– Ты начитался детективов. – Сильверберг тоже поднялся и кивнул Бену, чтобы тот принес счет.
– А тебе просто не хочется разбираться, – буркнул Розенфельд.
Друзья вышли на улицу. Дождь уже начал накрапывать, и они поспешили по машинам. Выезжая со стоянки, Розенфельд опустил стекло и крикнул:
– Поспрашивай Тома о сердечных ядах!
Что ответил Сильверберг и ответил ли вообще, Розенфельд так и не узнал.
* * *
Сильверберг не собирался заниматься глупостями; фантазии Розенфельда, по его мнению, только мешали работе. Однако, встретив пару дней спустя Шелдона в коридоре полицейского участка, Сильверберг неожиданно для себя спросил:
– Том, как, по-твоему, мог Кольбер умереть от сердечного яда?
Патологоанатом думал в это время о чем-то другом и не сразу сосредоточился на заданном вопросе.
– Э-э… – протянул он, отходя с Сильвербергом к окну, чтобы не мешать сотрудникам. – Какой, прости, Кольбер? А! Вспомнил. Яд? Кольбер умер от разрыва аневризм.
– Я знаю. Поставлю вопрос иначе: мог ли разрыв аневризм быть вызван действием химического вещества?
– С чего это ты… – Шелдон нахмурился. – А! Ты получил информацию…
– Нет, – отрезал Сильверберг. Хотел добавить, что это фантазия Розенфельда, основанная на странном использовании теории вероятностей, но все-таки промолчал: патологоанатом терпеть не мог беспочвенных фантазий.
– Тогда не понимаю… А! Ладно. Теоретически возможно, но вероятность в данном случае очень мала.
– Почему?
– Сердечные и сосудистые препараты действуют быстро или не действуют вообще. Кольбер должен был принять лошадиную дозу прямо в кафе, на глазах у Пранделли. Или Пранделли должен был там же, за столиком, заставить коллегу проглотить десяток таблеток и запить водой. Не говорю о том, что в крови эти препараты легко обнаружить. Надеюсь, ты не считаешь, что я халатно отношусь к своим обязанностям?
– Ну что ты!
– В общем, умерь фантазию.
– Непременно. Подожди, не убегай! В смерти Кольбера есть, в принципе, что-нибудь странное?
– От разрыва аневризмы ежедневно умирают тысячи людей. Ничего странного. Разве что…
– Да?
– Обычно аневризма возникает в одном месте: например, в аорте в результате инфаркта, в каком-нибудь сосуде. Есть брюшная аневризма, мозговая… Необычность в том, что у Кольбера за считанные недели – вряд ли срок был меньшим – возникло несколько аневризм в сосудах в сердечной области. Я обнаружил пять – об этом написано в отчете, и, если ты внимательно читал, должен был увидеть. Разрыв произошел практически одновременно, но гораздо необычнее очень быстрое развитие нескольких аневризм. В моей практике такого не случалось, и в медицинских журналах я о таких случаях не читал. Но даже маловероятные события когда-нибудь происходят, согласен?
– Наверно, – задумчиво протянул Сильверберг.
– Будь я клиническим врачом, непременно написал бы статью в медицинский журнал. Извини, мне действительно некогда.
– Спасибо за информацию, Том! – крикнул Сильверберг в спину быстро удалявшегося по коридору патологоанатома.
– Вот дьявол, – мрачно продолжил он, обращаясь к окну, за которым начали расходиться тучи, и проявилась короткая радуга. – Умеет же этот поганец внушать сомнения…
* * *
– Единственный случай в истории медицины? – восхитился Розенфельд. – Стив, ты можешь назначить научную экспертизу этого случая? Иначе я не смогу задавать вопросы нужным людям и изымать информацию.
– Арик, что с тобой? – рассердился Сильверберг. – Расследования нет, смерть Кольбера зафиксирована как естественная.
– Ты хочешь оставить без последствий умышленное убийство?
Прежде чем ответить, Сильверберг долго изучал висевший на стене постер: репродукцию с картины Дали «Мягкие часы». Разговор происходил в закутке, который Розенфельд называл своим кабинетом. Отдельная комната ему не полагалась, сидеть в общем помещении с девятью сотрудниками, пусть даже их разделяли высокие перегородки, Розенфельд не мог физически: от присутствия чужих людей, мешавших думать, у него поднималось давление. В первое время, когда Розенфельд начал работать в экспертном отделе после окончания Йеля, он сбегал в дальний конец коридора, куда никто не заглядывал и где стояла старая скамья на трех ножках. Четвертую заменял металлический штырь, то и дело падавший, поэтому сидеть на скамье нужно было неподвижно, что не нравилось никому, но вполне устраивало Розенфельда. Не заставая сотрудника на рабочем месте, начальство сердилось и грозилось увольнением. Однако Хантер, руководивший экспертным отделом, прекрасно понимал, что лучшего аналитика, способного перемолоть в голове любую информацию, ему не найти, и несколько месяцев спустя Розенфельд получил в свое распоряжение пустовавшую кухоньку, где когда-то стояли бойлер и кофейник. После того, как на первом этаже открылся кафетерий, кухонька пустовала – просто потому, что туда не вмещались одновременно стол, стул и полагавшийся по инструкции сейфовый шкаф для хранения исследуемых артефактов. Розенфельду Хантер, однако, пошел навстречу, и тот получил кабинет, оставив сейф в общей комнате. В закуток удалось втиснуть второй стул, на котором сейчас сидел Сильверберг, не имея возможности вытянуть ноги, потому что они упирались или в стену, или в колени Розенфельда.
– Почему, – задал наконец Сильверберг встречный вопрос, – ты застрял на идее, что Кольбера убили? Только не говори о теории вероятностей, иначе я расскажу о моем кузене Карле, выигравшем в прошлом году полтора миллиона в лотерею, хотя шанс…
– Ты уже рассказывал, – перебил Розенфельд. – Карл спустил свои полтора миллиона за месяц, занявшись рискованными биржевыми операциями и не слушая ничьих советов. В том числе – моего. Если бы послушал, у него сейчас было бы семь миллионов, и он не работал бы младшим менеджером у Скотта.
– Не переводи разговор. Я спросил тебя…
– Это ты перевел разговор на Карла! – возмутился Розенфельд. – Хорошо. Объясняю без теории вероятностей. Ничтожная вероятность – один из факторов. Есть и другие.
