скачать книгу бесплатно
Почему выбрано время 10.25?
Поговорить с Пинхасом.
Конфликт между Аль-Джабаром и Джумшудом. Взятки?
Действия Аль-Джабара как адвоката и правозащитника. Кто его враги?»
Штерн поймал себя на мысли, что проверяет версию, достаточно нелепую и чрезвычайно маловероятную. В иное время он и думать бы в этом направлении не стал, настолько все выглядело искусственно и совершенно не в арабском стиле. Но этой русской Галии каким-то образом удалось размягчить ему мозги. Демонстрация скорее всего была спонтанной хотя бы потому, что в ШАБАКе о ней не знали и пограничный патруль не был предупрежден.
Обычно палестинцы реагируют мгновенно – заехал, скажем, в лагерь еврейский поселенец в кипе, это для них как красная тряпка. Могут, конечно, и не обратить внимания и даже дорогу показать, но чаще случается иное – машину окружают, водителя осыпают сначала оскорблениями, а потом, если он отвечает тем же, забрасывают камнями. До стрельбы дело доходит редко, но толпа должна дать выход своей отрицательной энергии, и тогда подростки выбегают на шоссе и швыряют камни в автобусы, а взрослые жгут израильские флаги, которых в лагере, видимо, запасено огромное количество.
Иногда демонстрации планируются заранее – даже за несколько дней, если речь идет о традиционных палестинских «праздниках» – Дне земли, например. Практически всегда в таких случаях в службе безопасности знают и время демонстрации, и место, и даже приблизительное число участников. У ШАБАКа в Шуафате, конечно, есть осведомители, Штерн никого из них не знал, не его это было дело. Собственно говоря, если принять версию Галии, то он должен был бы сплавить дело в ШАБАК и успокоиться. Проблема в том и состояла, что дело Штерн хотел оставить за собой и, следовательно, разговаривая с Пинхасом, должен был исхитриться и получить информацию, представив случившееся бытовым происшествием, по которому полиция ведет рутинное расследование по требованию убитой горем вдовы. И ничего больше. А там видно будет…
С Пинхасом Оферманом, следователем ШАБАКа, Штерн знаком был лет тридцать. Он уже и не помнил, познакомились они до Шестидневной войны или после. Кажется, все-таки после, Оферман тогда уже чуть прихрамывал после ранения. Или это всего лишь выверт памяти? Неважно. Штерна и Офермана связывала общность судеб – оба были неплохими следователями и обладали умеренным честолюбием вкупе с неумением (или нежеланием?) занимать командные должности. Штерн давно мог стать руководителем следственного отдела, а Оферман так и вовсе чуть ли не начальником ШАБАКа, но оба чувствовали – это не по ним. Сотрудники думали (это Штерн знал точно), что два приятеля просто не хватают звезд с неба, добросовестны, но не более того, потому их и не продвигают по службе. Есть ведь такие служаки, что до пенсии сидят в одном и том же кресле. Не всем становиться начальниками – это ясно.
К счастью, Пинхас оказался в своем кабинете и был даже относительно свободен – во всяком случае, не вел допроса и не общался с коллегами.
– Если эта информация не для меня, скажи сразу, и я не обижусь, – предупредил Штерн.
– А когда было иначе? – удивился Оферман. – О чем речь идет?
– Вчерашние беспорядки в Шуафате, – сказал Штерн. – Было ли о демонстрации известно заранее? Если да, то за сколько времени? И почему, в таком случае, пограничники не были предупреждены?
– Ицхак, – сказал Оферман с сожалением, – ты сегодня не в порядке. Что-нибудь случилось?
– Нет, – удивился Штерн. – С чего ты взял?
– Но ведь ты сам себе противоречишь! Если пограничники не были предупреждены, значит, не было у нас такой информации. Не станешь же ты утверждать…
– Не стану, – поспешно вставил Штерн, хотя, вообще говоря, утверждать он стал бы: был случай, когда следователь ШАБАКа, получив вовремя информацию от осведомителя о назревавших беспорядках в Шхеме (дело было еще до Норвежских соглашений), забыл передать сведения пограничникам, поскольку спешил на свадьбу племянницы. В результате три солдата получили ранения, хотя инцидента можно было избежать. Так что говорить о безупречности ШАБАКа мог лишь тот, кто был знаком с деятельностью этой организации по бодрым газетным репортажам.
– По какому поводу все-таки бушевали? – спросил Штерн. – Я слышал, что из-за машины, сбившей ребенка.
– Правильно слышал.
– Но это было накануне вечером…
– Да, и потому народ явился на площадь утром в десять часов. Пока ползли слухи, да пока накалялись страсти…
– Ты уверен, что все получилось спонтанно?
– Уверен, что нет! Но между инцидентом и демонстрацией прошло слишком мало времени, ночь не в счет. Мой осведомитель просто не успел… Когда встречусь с ним, возможно, узнаю кое-какие делали.
– Машину нашли?
– С машиной проблема. Было темно, номеров никто не видел, да и цвет известен с точностью от белого до черного. Дорожная полиция выяснила только марку машины – «субару», модель настолько популярная, что искать бессмысленно.
– А что мальчик?
– Отделался испугом.
– Послушай… Я сейчас выскажу мысль, которая покажется тебе идиотской, но ты ее все-таки обдумай и ответь, хорошо?
– Странная преамбула, – буркнул Оферман.
– А что, если машины не было вообще? Что, если кому-то очень нужно было устроить базар на городской площади именно в это время?
– Кому и зачем?
– Это я тебя спрашиваю.
– Я понимаю, что ты спрашиваешь меня, а я тогда спрошу тебя: почему ты заинтересовался вчерашним инцидентом? Не из любопытства ведь?
«Насторожилась старая лиса, – подумал Штерн, – надо быть осторожнее».
– Именно из любопытства, – сказал он. – Я веду дело о смерти адвоката Аль-Джабара.
– А! – сказал Оферман. – Бедняга. Я слышал, что врачи к нему не успели.
– Верно. И вдова подала жалобу. Должен же я как-то отписаться. А у нее идефикс: она считает, что демонстрацию устроили специально, чтобы помешать врачам добраться до больного.
– Ну-ну… Богатое воображение.
– Тебе смешно, а мне писать объяснение… – картинно вздохнул Штерн. – Так ты говоришь, машины могло не быть?
– Я тебе это точно скажу через два часа. Устроит?
На это Штерн даже не рассчитывал. Он сделал вид, что задумался, а потом сказал в трубку не очень довольным голосом:
– Устроит. Я как раз пообедаю, с утра ничего не ел, вдова только чаем угощала.
Перекусил Штерн в кафе, где обычно брал курицу с жареной картошкой. Сегодня он торопился и ограничился булкой с тунцом.
– А цыпленка? – спросила Хана, работавшая в кафе управления с незапамятных времен. – Я его уже разогрела.
– Извини, в следующий раз, – рассеянно сказал Штерн и, на ходу дожевывая булку, спустился в подвальный этаж, где располагался архив.
Компьютеры всегда приводили Штерна в состояние мозговой расслабленности. Сам он пользовался одной-единственной программой, составляя тексты и отчеты; все, что было больше простого набора букв на клавиатуре, представлялось ему чудом, не имевшим объяснений. В свое время, когда архив состоял из тетрадок, гроссбухов и прочей понятной бумажной массы, Штерн чувствовал себя здесь куда более уверенно. Во всяком случае, не нужно было обращаться за помощью к девчонке, единственным преимуществом которой, кроме возраста, было умение извлекать из компьютеров нужную информацию.
– Адвокат Мухаммед Аль-Джабар, – повторила она названное следователем имя. – Ближайшее окружение или полный анализ?
– Начнем с ближайшего, – решил Штерн, – а там видно будет.
– Номер его удостоверения личности?
Штерн назвал номер по памяти, специально выучил, отправляясь в архив, чтобы не таскать с собой папку с делом.
Через минуту (к скорости обработки информации Штерн тоже не мог привыкнуть) из принтера посыпались один из другим листы лазерной распечатки, и вскоре следователь, сидя в своем кресле, читал об Аль-Джабаре вещи, о многих из которых знал, но о некоторых узнавал впервые.
Оказывается, противостояние Аль-Джабара и Джумшуда продолжалось уже четвертый год. Во всяком случае, именно тогда сведения попали в полицейский компьютер. Штерн об этом не подозревал, в их с адвокатом разговорах фамилия Джумшуда ни разу не всплывала. После заключения Норвежских соглашений в Шуафате начали появляться представители Арафата – неофициально, конечно. Приезжали они как гости к своим родственникам, но в службе безопасности знали, что речь идет о налаживании связей. К полиции это отношения не имело, поскольку о нарушении общественного порядка речь не шла. В марте девяносто шестого некий Ибрагим Парсан, журналист, живший в Шуафате и писавший для газеты «Аль-Хайят», арабского издания, выходившего в Лондоне, опубликовал статью о том, как разбазаривается помощь ООН, предоставляемая жителям лагеря беженцев, и сколько денег находится на счетах в израильских банках у руководства палестинской автономии. Формально журналист не связывал эти явления, но читавшему, если он не был клиническим идиотом, было понятно, на что намекал Парсан. Через месяц журналист отправился к родственникам в Раздан, арабскую деревню неподалеку от Шхема. Назад он не вернулся. Его арестовала служба безопасности автономии под каким-то надуманным предлогом, и Парсан оказался в тюрьме.
Судя по материалам, имевшимся в распоряжении израильской полиции, жена Парсана боялась предпринимать какие-то действия – все знали, как обходятся с арестованными в палестинской тюрьме. Начнешь жаловаться, и мужа вообще убьют! Скажут, что погиб при попытке к бегству.
Аль-Джабар предложил Джамиле Парсан свои услуги, поскольку интересовался всеми случаями нарушения прав человека на территории автономии. С известным адвокатом, гражданином Израиля, трудно было обойтись так же, как с журналистом. Аль-Джабар ездил в Рамаллу, беседовал с самим Раджубом, руководителем службы безопасности автономии. Содержание беседы осталось неизвестным, но в аналитическом отделе предполагали, что адвокат пригрозил передать известные ему факты самоуправства людей Раджуба в международные организации, а это нанесет имиджу Арафата значительный ущерб. В общем, речь шла о своеобразном шантаже.
