скачать книгу бесплатно
В два часа дня мать похищенной Ревекки Коэн достала чековую книжку и, прокляв всех домовладельцев и полицейских на свете, подписала чек на сумму пятьдесят тысяч австралийских долларов. Она смогла это сделать лишь после того, как позвонила в Мельбурн и Нью-Йорк и выпросила у дальних родственников взаймы тридцать пять тысяч. Платить за беднягу Форбиндера не пожелал никто – он был сиротой.
В два ноль пять каменщики нанесли по стене первый удар.
В городе в это время начались гражданские панихиды. Хоронили, впрочем, далеко не всех погибших. Среди жертв оказались восемнадцать туристов. Их тела после процедуры опознания и оформления документов надлежало отправить домой. За многими должны были прибыть безутешные родственники, которые никак не могли взять в толк, каким образом в благополучной и мирной Австралии могла случиться такая трагедия. Десять тел жителей города и полицейских все еще лежали в городском морге. Пятеро погибших оказались евреями, их-то, по еврейскому обычаю немедленно хоронить покойников, и предавали земле в тот час, когда Мак-Дуфф, весь осыпанный пылью, стоял за спинами каменщиков и следил, как ломают стены в его доме. Он и доллара не поставил бы на то, что подземный ход удастся обнаружить. Все это чушь. Просто полиция расписывалась в собственном бессилии.
Ход обнаружили в четырнадцать сорок восемь с третьей попытки.
* * *
Это была узкая щель, в которую с трудом мог протиснуться один не очень толстый человек, но зато – в полный рост, если, конечно, этот рост не превышал шести футов. Ход начинался в большом кабинете на втором этаже, проходил вниз в несущей стене – до уровня подвала, потом завивался в спираль и на глубине около трех метров шел куда-то в сторону новой дороги. Сержант Каллингс, задыхаясь от спертого воздуха, лично проследовал по ходу, светя фонариком и вслух отсчитывая расстояние. Фонарик он держал в левой руке, а в правой сжимал пистолет.
Оружие, однако, не понадобилось. Когда ход, выпрямившись, достиг, по расчету Каллингса, границы поляны, пришлось остановиться перед завалом. Пэнфилд был, возможно, психом, но дураком явно не был и о преследователях позаботился.
Вызвали саперов. По составленному наспех плану, с учетом всех спусков и поворотов, завал должен был располагаться под большим дубом, стоявшим на краю поляны со стороны новой дороги – в двадцати трех метрах от дома. Здесь и начали копать, подогнав экскаватор. По мнению префекта, ничем, впрочем не обоснованному, ход не мог тянуться на километры, и потому в кустарнике вблизи от дороги несколько десятков полицейских принялись искать выход и следы бежавших.
Мать Ревекки ходила по поляне, призывала на головы полиции все громы небесные и готова была уплатить миллион (которого у нее не было), только бы этот негодяй, которого она всегда терпеть не могла, вернул дочь живой и невредимой.
В другое время и в другом месте кто-нибудь, возможно (и даже наверняка), обратил бы внимание на странные выкрики, но никого из полицейских поблизости не было, а строительные рабочие, трудившиеся в поте лица, не обращали на обезумевшую от горя женщину никакого внимания.
В шестнадцать тридцать на поляне появился сержант Каллингс, чтобы лично убедиться: предполагаемое место завала не имеет к подземному ходу никакого отношения. Яма, выкопанная экскаватором, достигла уже пяти метров в глубину, обнажив лишь несколько слоев почвы. Сплюнув и приказав копать западнее и ближе к дороге, Каллингс все-таки обратил внимание на возгласы Эдит Коэн, матери Ревекки. Женщина бродила вокруг дома, заглядывая в окна, и продолжала утверждать во всеуслышание, что всегда терпеть не могла этого идиота.
– О ком вы говорите, госпожа Коэн? – требовательно поинтересовался сержант Каллингс.
– О Пэнфилде, об этом негодяе, о ком еще?
– Вы хотите сказать, что знали этого человека раньше?!
– Человека? Вы назвали Пэнфилда человеком? Отродье дьявола – вот он кто!
– Но вы его знали? – продолжал гнуть свое сержант Каллингс.
– Конечно! Они же дружили с детства!
– Черт возьми! – возмутился сержант.– Почему вы не сказали об этом раньше?
– Какое, черт побери, это имеет значение? И, к тому же, вы не спрашивали!
* * *
Через десять минут Эдит Коэн сидела в кабинете префекта и подвергалась допросу с пристрастием. Новая информация заставляла совершенно иначе смотреть на происходившие события. Сколько времени упущено! Конечно, это был прокол полиции, но, с другой стороны, захват Пэнфилдом именно этих заложников выглядел событием настолько случайным, что никому и в голову не приходило заподозрить какую-то былую связь между Джоном и Ревеккой.
– Вы и Пэнфилды жили в разных концах Порт-Артура, – допытывался префект, – откуда дети знали друг друга?
– Несколько месяцев они учились в одном классе, так получилось случайно. Потом этот негодяй перешел в другую школу, но они продолжали встречаться.
– У них была общая компания? – допытывался префект. Если кто-то видел Ревекку и Пэнфилда вместе и не сообщил полиции… Уж он, префект, добьется, чтобы у этого человека были серьезные неприятности!
– Нет, – покачала головой Эдит Коэн.– Я сразу сказала дочери: этот парень не для тебя. Он всегда был каким-то дерганным. И он даже не еврей!
– Врачи говорят, что Пэнфилд не имел отклонений по части психики.
– Мало ли что говорят врачи! Я мать, я вижу в сто раз больше.
– Ну хорошо, – быстро согласился префект.– Значит, они встречались. Долго это продолжалось?
– Пока она его, наконец, не отшила. Не могу сказать точно, со мной Ревекка не делилась… А потом – это было четыре года назад – я вышла замуж, мой второй муж живет в Мельбурне, и я переехала к нему. А Ревекка уже работала, ей нравилось, и вообще… она не хотела в Мельбурн.
– Не нравился город? – с пониманием сказал префект.
– Исак ей не нравился, вот что! Если честно, она его почему-то невзлюбила сразу и наотрез отказалась жить вместе.
– Бывает, – согласился префект.– Значит, вы переехали, а дочь осталась в Порт-Артуре. Но с Пэнфилдом больше не встречалась.
– Нет, она мне сама писала и говорила: с Джоном покончено, он просто псих, с ним невозможно. А я ей это и раньше говорила. То, что Пэнфилд не пара моей Ревекки, было ясно с первого…
– Хорошо, хорошо, – прервал префект.– Это очень важная информация. Очень.
– Верните мне дочь! – вскричала Эдит Коэн и начала заламывать руки.
* * *
Разумеется, розыскные мероприятия вовсе не ограничивались исследованием подземного хода и поиском выхода из него. Были закрыты все порты, включая порт Сиднея, который, по словам его начальника, не закрывался никогда за всю историю освоения Австралии. Патрули стояли на всех дорогах, ведущих от Порт-Артура, и проверяли все машины, в каком бы направлении они ни следовали. На пешеходов тоже смотрели косо и сличали внешность со словесным портретом Пэнфилда.
Бригада психиатров, обсудив все детали происшедшего и приняв во внимание информацию, сообщенную Ревеккой Коэн, пришла к единодушному выводу о том, что, во-первых, Пэнфилд, безусловно, невменяем, и во-вторых, что с ним ни в коем случае не нужно вступать в переговоры, поскольку это может вызвать неадекватную реакцию и привести к гибели заложников. Если заложники еще живы, то единственной возможностью их освобождения является физическое уничтожение безумного преступника.
Полиция была с этим согласна.
Экскаватор, между тем, успел превратить поляну между домом и дорогой в котлован для будущего фундамента. Мак-Дуфф увеличил свои первоначальные требования о компенсации до девяноста тысяч долларов. Продолжение подземного хода обнаружили севернее того места, с которого начали поиски. Поскольку завал был ликвидирован вместе с большим участком тоннеля, сержант Каллингс беспрепятственно проследовал дальше, не надеясь уже, конечно, обнаружить ни преступника, ни его жертву. Прошло больше тридцати часов после захвата. Возможно, Пэнфилд давно увез Ревекку в какое-нибудь забытое Богом место и там свершил самосуд над бывшей возлюбленной. Вот только – что он сделал с беднягой Форбиндером?
И еще – почему этот негодяй устроил стрельбу на набережной? В той толпе туристов в помине не было никакой Ревекки!
* * *
В двадцать один тридцать в кабинете префекта собрали очередное оперативное совещание. Докладывал сержант Каллингс:
– Выход из подземного хода обнаружен в четырехстах метрах от дома и ста пятидесяти метрах за новым шоссе. Здесь густой кустарник, никому бы и в голову не пришло… Следы Пэнфилда и заложников тоже обнаружены. Они прошли к шоссе по полю. Здесь, скорее всего, сели в машину. Во всяком случае, розыскная собака след потеряла.
– Полный провал, – мрачно констатировал приехавший из Мельбурна полицейский чин.– Пэнфилд может объявиться в любую минуту в любой части страны и устроить еще одно побоище. И никто не знает – где именно. Каждый полицейский получил приказ стрелять на поражение, но это ведь будет ответная мера, а сколько людей успеет положить этот негодяй…
– Мне кажется… – подал голос эксперт-криминалист Джон Виккерс.– Мне кажется…
– Да, Джон, – раздраженно повернулся к подчиненному префект, – что вам кажется? Только коротко.
Виккерс слыл недотепой, в полиции его держали потому, что в криминальном отделе постоянно нехватало сотрудников.
– Я все думал, – сказал Виккерс, опасливо поглядывая на свое начальство, – почему он выбрал именно дом Мак-Дуффа… Если он рехнулся совсем и начал дикую пальбу, то почему он так логично…
– Короче, Виккерс! – не выдержал префект.
– Да… В общем, я исходил из того, что Ревекка Коэн и Арнольд Форбиндер – не случайные жертвы, которые просто оказались в тот момент…
– Ревекка Коэн – вовсе не случайная жертва, – прервал префект. Разговор с матерью похищенной девушки полиция предпочла пока сохранять в тайне, о деталях были осведомлены лишь несколько сотрудников, которым было поручено расследование – поиск бывших знакомых Ревекки, разговоры с ее подругами и с друзьями Пэнфилда, если таковые существовали в природе.
– Ага, значит, вам известно! – обрадованно воскликнул Виккерс.– Я поспрашивал школьных друзей Пэнфилда… Видите ли, они были знакомы раньше. Пэнфилд, похоже, был влюблен в Ревекку, а она… Не знаю, но, скорее всего, она его отвергла. Возможно, это произошло недавно, вот почему он взбеленился именно сейчас. А в доме Мак-Дуффа они бывали, и не раз. Вы же понимаете: ребята, приключения… И неплохое место для тайных свидания, кстати. Дом уже столько лет стоит пустой… В общем, я думаю, то ли Пэнфилд, то ли Ревекка, то ли все вместе они обнаружили этот ход и… Ну, понимаете.
– Так, – сказал префект.– Любопытная информация. Но ничего не дает.
– Как же, – возразил Виккерс.– Это объясняет, почему Пэнфилд открыл стрельбу, почему увел Ревекку и этого… второго… именно в дом Мак-Дуффа… и как они потом бежали.
– Сначала этот негодяй расстрелял туристов на набережной, – напомнил префект, – и лишь потом, и совсем в другом месте города, захватил Ревекку Коэн и Форбиндера.
– Да… Я думал об этом. Там, среди туристов, была такая… Моника Патанэ… Из Франции. Она улетела дневным рейсом – такой стресс, не захотела ни минуты оставаться… Я видел фотографию. Очень похожа на Ревекку. Очень. Скорее всего, Пэнфилд в первый раз просто ошибся. Пострелял, подскочил к этой француженке, увидел, что это не Ревекка, и… А потом…
– Проверьте, – бросил префект сержанту Каллингсу. Тот направился к телефону. Да, это была хорошая идея, это объясняло стрельбу на набережной. Нужно было додуматься раньше. К сожалению, когда все мысли направлены на то, чтобы немедленно спасти ни в чем не виноватых людей, не всегда удается продуктивно думать. Думать и действовать – две вещи несовместимые.
– Эта информация не позволяет, к сожалению, найти Пэнфилда, – сказал мэр.
– Почему же? – возразил Виккерс.– Я говорил с людьми… Видите ли, многие слышали – это было, правда, лет семь-восемь назад, они учились тогда в последних классах… В общем, Пэнфилд много раз звал Ревекку поехать с ним на Санди-Кейп, а она не соглашалась…
Санди-Кейп был пустынным мысом, вдававшимся в море в двадцати милях к югу от Порт-Артура. Здесь были неплохие пляжи, но удаленность от жилья так и не сделала Санди-Кейп посещаемым местом.
– И я подумал, а что, если… – продолжал гнуть свое Виккерс, но его уже не слушали; префект отдавал быстрые распоряжения, сержант Каллингс что-то кричал в телефон, а специалисты изучали карту побережья, соображая, как побыстрее добраться до злосчастного мыса.
Потом, когда все уже было кончено, префект, конечно, снял стружку со своих сотрудников. Почему, черт возьми, верную информацию раздобыл какой-то тихоня и недотепа Виккерс, а не «вся полицейская рать» Порт-Артура?
– Так ведь Виккерс задавал вопросы тихим голосом, – оправдывался сержант Каллингс, – и смотрел в глаза. А когда к дому с сиреной подъезжает машина, из нее вываливается распаренный полицейский в форме и при оружии и начинает громким голосом спрашивать разные глупости… Представьте себя на месте этих молодых людей, которым наверняка не приходилось прежде иметь дело с полицией…
* * *
Пэнфилд и не думал сопротивляться. Как потом оказалось, у него оставалась еще одна обойма в карабине, а пистолет был разряжен. Когда вертолет полиции завис над тихим пляжем и сержант Каллингс потребовал через усилитель сложить оружие, Пэнфилд вылез из кустов и начал что-то кричать, сложив ладони трубочкой. Его пристрелили на месте.
Заложников обнаружили в естественной пещерке ярдах в пятидесяти от берега. Ревекка забилась в темный угол и кричала «Не подходи!», а бедняга Форбиндер лежал у входа связанный и ругался длинно и очень витиевато.
Когда все погрузились в вертолет, подняв и тело Пэнфилда, полил дождь. Осень вступила в свои права.
1999
ОПОЗДАВШИЕ К СМЕРТИ
Началось с того, что Штерн не нашел свои тапочки. Проснувшись в шесть, он по привычке сделал, лежа в постели, несколько дыхательных упражнений (толка от них не было, но врач настоятельно советовал), а потом, скинув простыню, опустил ноги на пол и…
Тапочек на месте не оказалось, и у Штерна сразу испортилось настроение. Он очень не любил, когда последовательность утренних действий нарушалась каким бы то ни было образом. Все должно идти, как заведено – упражнение-тапочки-ванная-кухня-кофе-газета-звонок на работу. Если из этой цепочки выпадал какой-то элемент, Штерн чувствовал себя так, будто его незаслуженно лишили ежегодной премии, которую все сотрудники следственного отдела получали перед праздником Рош Ашана.
Он заглянул под кровать – тапочек не оказалось и там. Штерн босыми ногами прошлепал в салон, нашел тапочки на ковре и понял, что их ночью, видимо, по ошибке надевала Сара. Небольшое и не такое уж редкое происшествие, но привычный распорядок оказался нарушен, и Штерн сел на кухне пить кофе с ощущением того, что весь день пойдет наперекосяк. К тому же, и в газете, которую он читал, новости были не из лучших. В Южном Ливане погибли два солдата. В палестинском лагере беженцев Шуафат произошли волнения, полиция разогнала демонстрантов. Американцы требуют незамедлительного выполнения условий соглашения Уай. Требуют, естественно, от Израиля, будто палестинцы свою часть договоренностей уже выполнили. То, что это не так, Штерн знал не из газет – по долгу службы он имел дело с печатной продукцией автономии, часто разговаривал с палестинцами, иногда – с довольно высокопоставленными господами, общение бывало приятным, временами даже полезным, полицейское начальство требовало сотрудничества, дело же обычно ограничивалось обменом информацией, да и эту информацию приходилось перепроверять по нескольким каналам, поскольку доверия к собеседникам у Штерна не было никакого.
Он отложил газету, прочитав на пятой странице о внезапной смерти от сердечного приступа известного палестинского правозащитника, адвоката Мухаммеда Аль-Джабара. Это сообщение окончательно испортило Штерну настроение. Аль-Джабара он хорошо знал, несколько месяцев назад адвокат даже приглашал Штерна на свое пятидесятипятилетие. Штерн собрался было пойти – почему нет? – но запретил полковник Хазан, руководитель следственного отдела. «Я понимаю, что у вас отношения, – сказал он, – но лучше пока не создавать прецедента. Следователь израильской полиции на вечеринке у палестинского адвоката… Пойдут разговоры. Вам это надо? К тому же, при ваших-то взглядах…»
Взглядов своих Штерн никогда не скрывал, и хотя он не состоял членом ни одной политической партии, но все знали, что ближе всего ему правое крыло Ликуда. Крайне правое, если говорить точно. Что не мешало следователю полиции дружески общаться со многими палестинцами, иметь среди них осведомителей и даже приглашать некоторых на чай к себе домой, благо жил Штерн в иерусалимском квартале Писгат-Зеев, недалеко от того самого лагеря Шуафат, где, как написано в «Маарив», вчера произошли очередные беспорядки.
Штерн вымыл чашку и стал собираться на работу – не торопился, все равно до восьми часов на четвертой дороге сплошная пробка.
Одеваясь, он подумал о том, что нужно будет позвонить домой к Аль-Джабару, выразить соболезнование. С адвокатом они встречались не очень часто, но – редкий случай – симпатизировали друг другу, абсолютно не разделяя взглядов. Аль-Джабар, будучи израильским гражданином, утверждал, что пока не будет создано государство Фаластын со столицей в Иерусалиме, мир на Ближнем Востоке не настанет. Штерн же был уверен в том, что мир настанет лишь тогда, когда палестинцы поймут, что в еврейском государстве им делать нечего и действительно создадут свое – но, ясное дело, не там, где когда-то иудейские и израильские цари защищали свою землю от греков и римлян, а за Иорданом, где уже живут их единокровные братья.
– Вы, евреи, идеалисты, – сказал однажды Аль-Джабар, когда во время очередной встречи опять зашел разговор о праве евреев на ближневосточную землю. – Идеалисты и ваши правые, и ваши левые. Идея ваших правых – Великий Израиль на арабских землях. А идея левых – братание народов на земле, которая, опять же, принадлежит арабам. И то, и другое недостижимо.
– Время покажет, – пожал плечами Штерн, у которого не было тогда настроения спорить.
– Время уже показало, – поднял палец Аль-Джабар. – Вы отобрали у палестинцев землю до Иордана и подавились ею, как собака костью, теперь приходится понемногу выплевывать. Сделать это сразу вам амбиции не позволяют – как же, лучшая в мире армия, лучшая в мире разведка, лучшие в мире мозги… Все у вас лучшее в мире, а одного вы понять не можете: если народ хочет иметь независимость, он ее будет иметь. И землю тоже, и столицу – какое же государство без столицы? Двадцатый век кончается, а вы держитесь за идеи, которые давно мертвы…
Конечно, у Штерна было что ответить – да и отвечал он уже не раз на постоянные выпады Аль-Джабара, – но времени тогда не было, и он распрощался с адвокатом, как теперь оказалось, навсегда.
В Управлении, как обычно в утренние часы, царила нормальная рабочая суматоха. Штерн опоздал всего на четверть часа и даже успел на быстрое совещание у майора Горенфельда, руководителя оперативного отдела. Ничего особенного за ночь не произошло, и майор скучным голосом перечислял мелкие события, потребовавшие вмешательства патрульных:
– На улице Эстер Амалка двое подростков пристали к девушке, она применила газовый баллончик, все трое уже выписаны из больницы.
– Почему трое? – спросил сидевший в углу Меир Охана.
– А потому, – повернулся к нему майор, – что нужно учить девиц обращению с этим видом оружия. Она, понимаешь, такую струю пустила, что сама пострадала больше, чем парни…
– Ага, – сказал Охана и замолчал – Штерн был уверен, что молчать он будет до конца рабочего дня, потому что больше трех слов за день никто еще от сержанта не слышал.
– В ресторане «Оргиль» подрались два посетителя, оба задержаны, отобраны ножи… В Шуафате вечером пришлось разогнать еще одну демонстрацию. Послабее, чем днем, человек пятьдесят протестовали против применения резиновых пуль. Там днем пятерых ранило, один в довольно тяжелом состоянии…
– А днем почему скандалили? – задал вопрос Штерн. – Прошу прощения, я не в курсе, допоздна вчера возился с делом об угонщиках.
– Днем? – переспросил майор, подняв на следователя тяжелый взгляд. – Да от злости, надо полагать. То, что называется спонтанной демонстрацией. Побузить захотелось.
– Не совсем так, – подал голос Гиль Ваксман, сотрудник следственного отдела, сидевший неподалеку от Штерна. – Позавчера вечером там неизвестная машина сбила мальчишку. У машины был желтый номер, вот они и…
– Знаю я эту версию, – перебил следователя майор. – Полная чепуха. Кто видел машину? Почему к мальчику не вызвали скорую? И почему драку устроили на следующий день? Белыми нитками шито. Это чья, собственно, идея? С подачи палестинцев?
Майор, похоже, рассердился не на шутку, и Штерн был с ним согласен. Демонстрации в Шуафате устраивали, бывало, вообще без всякого повода со стороны израильтян. Выскакивает вдруг на дорогу какой-нибудь чумной подросток и швыряет камень в автобус двадцать пятого маршрута, едущий из центра Иерусалима в Неве-Яаков. Армейский патруль, как водится, бросается вдогонку за парнем, зная наперед, что на узких улицах нет никаких шансов догнать провокатора. Навстречу попадаются люди – бывает, что солдаты на ходу и женщину с ног сбивают. Ну, дальше все по стандарту: на центральной площади собирается толпа, скандируют антиизраильские лозунги, идут в сторону иерусалимского шоссе… Обычная история. Майор прав: между провокацией, кем бы она ни была вызвана, и началом беспорядков всегда проходил час, не больше. И если неизвестная машина вечером сбила подростка, то к утру все бы давно об этом забыли…
– Закончили, – хлопнул ладонью по столу майор Горенфельд, и сотрудники начали с шумом подниматься со стульев.
– Гиль, – позвал Штерн пробиравшегося к двери Ваксмана, – о той машине действительно никаких сведений? У жителей Шуафата машины тоже имеют желтые номера, это ведь не арабы с территорий. И если там уверены, что за рулем сидел еврей, они должны были его видеть. А если еврей действительно заблудился и заехал в центр Шуафата поздно вечером, то эту машину должны были увидеть солдаты пограничного патруля на въезде со стороны Французской горки…
– Длинно рассуждаешь, – пробормотал Ваксман, пропуская Штерна вперед. Приятели вышли в коридор и остановились у большого окна, откуда были хорошо видны пальмы у Шхемских ворот Старого города. – По-моему, вся эта история – плод воображения Джубари. Не сумел разогнать демонстрантов, пока их там было несколько человек, вот теперь и придумывает оправдания, причины и поводы…
Анвар Джубари был начальником полицейского пункта в Шуафате, редкий случай, когда на такую должность назначили палестинца, в свое время Штерн поддержал это назначение, впрочем, его об этом не спрашивали, но в узком кругу он говорил, что само существование израильского полицейского пункта в центре палестинской деревни становится источником напряженности.
– Может быть, – пробормотал Штерн. – Довольно искусственное оправдание, должен сказать.
– А когда Джубари придумывал естественное оправдание? – хохотнул Ваксман. – Он и вообще-то не Бен-Гурион, а когда сидишь на двух стульях…
Ваксман был прав – положению Джубари вряд ли можно было позавидовать. Полицейский участок в Шуафате подчинялся, конечно же, начальнику иерусалимского округа, но, с другой стороны, в дела шуафатской полиции постоянно вмешивался кто-нибудь из высокопоставленных деятелей автономии. Вмешательство это было неофициальным и более того, тщательно скрываемым, поскольку являлось незаконным и могло повлечь осложнения в отношениях с палестинской службой безопасности. Но и Штерн, и Ваксман, и все, кто работал с палестинцами, прекрасно знали, что Раджуб чуть ли не каждую ночь звонит из Рамаллы Анвару Джубари, выслушивает его отчет и дает свои рекомендации, а иногда и прямые приказы, и потом бедняга Джубари ломает свою далеко не гениальную голову над тем, как представить дело так, чтобы израильтяне не догадались, что за спиной начальника шуафатской полиции стоит мрачная и насупленная тень генерала Раджуба.
– Извини, – сказал Ваксман, – я тороплюсь. В десять нужно быть в суде, дело Киссельмана, помнишь?