скачать книгу бесплатно
Конечно, Штерн помнил Марка Киссельмана, задержанного трое суток назад, когда он собирался с помощью детского пистолета заставить служащую банка «Дисконт» в Рамат-Эшколь выдать деньги, лежавшие у нее в кассе. Пистолет был совсем как настоящий, и девушка смертельно перепугалась, тем более, что работала она в банке всего второй месяц и чувствовала себя не очень уверенно. У нее тряслись руки, когда она открывала ящики, Киссельман решил, что она тянет время, и начал кричать, что сейчас выстрелит. Это его и сгубило – он отвлекся, и вошедший в банк мужчина мгновенно сгреб горе-налетчика, отнял «пушку» и продемонстрировал изумленной служащей, что в этой «пукалке» нет даже затвора.
– А что, – спросил Штерн, – его не отпустили под залог? Он же дурачок…
– Сегодня судья решит. Позавчера арест продлили на двое суток, чтобы спокойно допросить свидетелей.
– Ясно, – протянул Штерн. – Желаю успеха.
Он направился в свой кабинет, где уборщица из «русских» только что закончила протирать пыль и, усевшись за стол, вспомнил, что собирался позвонить вдове Аль-Джабара, чтобы выразить ей соболезнование. Он уже протянул руку к телефонной трубке, когда аппарат неожиданно зазвонил.
– Следователь Штерн у телефона, – заученно произнес Ицхак, продолжая подбирать арабские слова для выражения соболезнования.
– Зайди ко мне на минуту, – это был голос Рафи Хазана, руководителя следственного отдела. Хазан был хорошим человеком, Штерн любил с ним поговорить о политике, у обоих были одинаковые взгляды, и они с удовольствием поддакивали друг другу, осуждая левых. Но разговаривать с начальником Штерн предпочитал вне службы. На работе словоохотливость Хазана только мешала – зайти к нему «на минуту» означало потерять не меньше часа, причем чаще всего по совершенно пустячному поводу, о котором можно было поговорить и по телефону.
– Иду, – буркнул Штерн.
В кабинете Хазана оказалось душно – кондиционер был выключен, а окна закрыты, дышать здесь можно было только через респиратор, Штерн знал эту особенность своего начальника – при малейших признаках простуды тот перекрывал все доступы чистого воздуха и обливался потом, посколько его семейный врач, судя по всему, полный дурак, утверждал, что только таким образом и можно избавиться от зловредного вируса.
– Господи, Рафи, – взмолился Штерн, рубашка которого мгновенно стала мокрой, – как ты здесь выдерживаешь? Если сюда сейчас привести серийного убийцу…
– Знаю, он тут же сознается во всех преступлениях, – отозвался полковник. – Сколько можно? Этой так называемой шутке уже сто лет! Садись.
Штерн нехотя примостился на кончике стула, готовый в любое мгновение вскочить и покинуть помещение.
– Ты слышал, что вчера умер адвокат Аль-Джабар? – задал Хазан неожиданный вопрос.
– Конечно, – кивнул Штерн. – Когда ты меня вызвал, я как раз собирался звонить его вдове и выражать соболезнование. Мы ведь были с ним знакомы…
– У тебя будет возможность выразить ей соболезнование лично, – продолжал полковник, разглядывая лежавший перед ним на столе лист бумаги. – Она подала в полицию жалобу на действия службы «Маген Давид адом», оставившей ее мужа без медицинской помощи во время вчерашнего приступа. Когда адвокату стало плохо, она вызвала «скорую», но машина пришла только через два с половиной часа, когда все было кончено. Случай, конечно, возмутительный, нужно разобраться.
– Ты уже звонил на станцию? – спросил Штерн, зная, что первые следственные действия Хазан предпочитал производить сам и только потом передавал дело подчиненным.
– Нет, – отрезал полковник. – У меня и без того забот вот так…
Он показал ладонью уровень своих забот, и Штерн заметил про себя, что уровень этот значительно поднялся со вчерашнего дня, когда Хазан проводил ладонью по грудной клетке.
– Займись немедленно, – потребовал полковник. – Заодно и соболезнование выразишь. Можешь и от моего имени, я тоже знал Аль-Джабара.
Штерн постоял в коридоре, привыкая к прохладе и кондиционированному воздуху. Мокрая рубашка прилипла к телу, так действительно можно было схватить пневмонию. Бумага, которую вручил следователю Хазан, содержала всего лишь информацию о поступившей жалобе и указание о проведении расследования.
Вернувшись к себе, Штерн подумал, что не стоит сейчас звонить вдове Аль-Джабара. Соболезнование, конечно, нужно будет выразить, но сейчас Галия наверняка набросится на него с упреками, которых уж он-то не заслужил ни в коей мере. Для нее все равно – Штерн был евреем и следовательно лично отвечал за все, что творили евреи в их государстве. В том числе и за опоздание парамедиков.
В принципе, Штерн представлял себе, почему опоздала на вызов машина «скорой». Если бы дело происходило в любом другом районе Иерусалима, медикам понадобилось бы максимум четверть часа, чтобы добраться до места. Но в Шуафате были свои порядки, установленные военной полицией и пограничной службой. Машина скорой помощи не имела права въезжать на территорию деревни без сопровождения армейского джипа с солдатами-пограничниками. Поэтому, получив вызов к больному из Шуафата, диспетчер подстанции «Маген Давид адом» немедленно связывался с дежурным патруля на въезде в деревню и сообщал о том, что машина выехала. Врачей должен был встретить джип и сопроводить к дому больного, а потом обратно. Часто случалось, однако, что у пограничников не было ни одной свободной машины, и тогда «скорая» ждала на городском шоссе, пересекавшем Шуафат, пока появятся сопровождающие. Бывало, что ждать приходилось и по полчаса. Больному это, конечно, не прибавляло здоровья, но тут уж что поделаешь – сами палестинцы были виноваты в таком положении вещей. Если бы в деревне израильтян не поджидали неспровоцированные неприятности, разве было бы введено такое жесткое правило? Лет двенадцать назад, до начала интифады, такого не было, но однажды, когда машина въехала на узкую улицу, дорогу перекрыла группа бесчинствовавших парней-палестинцев, водителя выволокли и избили, врачей пожалели, бить не стали, но измывались долго, ругая последними словами, а всю аппаратуру разбили. После того инцидента и было принято решение запретить машинам скорой помощи въезжать на территорию Шуафата без армейского сопровождения.
Штерн набрал номер начальника подстанции «Маген Давид адом», расположенной в районе Французской горки и обслуживавшей северо-восточную часть Иерусалима вплоть до района Писгат-Зеэв.
– Меир, – сказал следователь после взаимных приветствий, – что произошло вчера в Шуафате? Почему машина опоздала на два с половиной часа?
– А что, – проскрипел Меир Бен-Шломо, – кто-то уже нажаловался?
– Вдова Аль-Джабара. Утверждает, что если бы машина прибыла вовремя…
– Ясное дело. Она права.
– Так почему?
– Господи, Ицхак, – раздраженно сказал Бен-Шломо, – ты что, сам не знаешь? Ребята ждали на шоссе, пока подъедет патруль. А те заявились черт знает когда. Они, видишь ли, занимались демонстрантами. У них там вчера кто-то бузил на центральной площади. Кстати, чтоб ты знал, дом, откуда поступил вызов, как раз на этой площади и находится. Могли ребята ехать?
– Вот оно что… – протянул Штерн. – Это меняет дело. Знаешь что? Напиши мне подробный отчет – когда поступил вызов, когда выехала машина, когда прибыла на шоссе, где ее должен был ждать патруль… В общем, полный хронометраж, хорошо?
– Ты лучше надави на пограничников, чтобы они держали там не две машины, а хотя бы четыре, – попросил Бен-Шломо. – У нас же как? Пока что-то не случится, никто не думает. Раньше такого совпадения не было, вот и… Так пусть хотя бы теперь меры примут, а то завтра…
Бен-Шломо начал глотать окончания предложений, и Штерн понял, что Меир не на шутку разволновался.
– Да, конечно, – сказал он. – Когда мне ждать твоего отчета?
– К вечеру, – буркнул Бен-Шломо. – Прислать по факсу?
– Лучше с посыльным, – сказал Штерн. – Мне понадобится оригинал.
Закончив с Бен-Шломо, Штерн позвонил пограничникам. Он хорошо знал майора Авиезера Кахану, который был начальником участка еще несколько недель назад. Кахана работал на этой должности много лет, Штерн не раз сталкивался с ним по службе, когда нужно было получить чьи-нибудь показания, отношения у них сложились доверительные, хотя дистанцию оба соблюдали, для видимости блюдя честь мундира. Но Кахана ушел со службы весной, и зная причину, Штерн жалел старого знакомого: у Каханы обнаружили рак, и все говорили, что он не доживет до осени. С новым руководителем пограничной службы района Штерн еще не имел никаких дел, и начинать знакомство с обвинений не хотелось.
– Полковник Симхони в настоящее время отсутствует, – отрапортовал, будто комара пришлепнул, жесткий баритон – трубку, видимо, поднял адъютант, также Штерну не известный; естественно, новый начальник и обслугу приводит свою. Интересно, куда он дел Наву Бармин, работавшую в приемной много лет – столько, сколько сам Штерн помнил себя на своем посту?
Спрашивать, где полковник в настоящее время присутствует, Штерн не стал – адъютант новый, наверняка неправильно поймет, – и потому попросил:
– Передайте полковнику, что звонил следователь Штерн из управления полиции. Срочное дело. Пусть свяжется со мной, когда вернется. Мой телефон…
Положив трубку, Штерн задумался. Когда позвонит Симхони – неизвестно. Объясняться с вдовой Аль-Джабара, не имея информации от пограничной службы, тоже смысла не было. Женщина, конечно, убита горем, но все-таки достаточно владеет собой, если уже успела подать жалобу на медиков. Значит, разговор явно коснется не только того, каким хорошим человеком был покойный адвокат.
Кстати, что означало это слово – «хороший» – применительно к палестинскому патриоту, мечтавшему дожить до дня, когда на всей территории нынешнего Израиля будет развеваться флаг государства Фаластын? Аль-Джабар был врагом, таким он и воспринимался Штерном в первые месяцы после их знакомства. Столкнулись они, когда Штерн вел дело некоего Саиба Даватше, в доме которого в том же Шуафате был обнаружен целый арсенал – по нынешним временам ничего особенного, но дело было в самом начале интифады, когда пистолет в доме палестинца воспринимался как событие, из ряда вон выходившее. Даватше держал под матрацем три пистолета – две «беретты» и «кольт», – а в сумке его при обыске нашли три коробки патронов, причем хозяин дома даже не успел придумать сколько-нибудь убедительную версию наличия оружия, на которое у него не было и не могло быть разрешения.
Навел Штерна на Даватше личный осведомитель следователя, с которым он время от времени встречался в Старом городе, куда житель Шуафата возил на рынок свои керамические поделки. Адвокат Аль-Джабар, взявшийся вести дело Даватше, пытался сначала тонкими наводящими вопросами выпытать у следователя источник его информации, но с этой проблемой Штерн справился достаточно быстро, сказав:
– Послушайте, адвокат, мы гораздо быстрее найдем общий язык, если не будем пытаться лезть в профессиональные тайны друг друга.
Аль-Джабар перевел разговор и больше к этой теме не возвращался. Было много других тем, достойных обсуждения. Дело Даватше и для Аль-Джабара было совершенно ясным, он не пытался, как это сделал бы другой, менее опытный юрист, обвинить израильтян в том, что оружие в дом его клиента подбросили при обыске. Нет, он упирал на святое право каждого человека обеспечивать собственную безопасность, особенно сейчас, когда на оккупированных Израилем территориях вспыхнуло справедливое народное восстание, которое не могло не отозваться и на жизни в лагерях беженцев, таких, как Шуафат, где стало опасно появляться на улицах – восстание восстанием, но под этой маркой подняли голову и криминальные элементы. Даватше всегда был законопослушным гражданином, но его дважды ограбили по дороге на рынок, что ему оставалось делать? Не идти же на самом деле в израильскую полицию и просить разрешения на хранение оружия? Да его бы и на порог не пустили, верно?
Штерн вынужден был согласиться, что так оно и было бы. Конечно, аргументы Аль-Джабара были логичны, но шиты все же белыми нитками, судья Шохар все это видел, но время тогда было более либеральное, а о том, к чему приведет интифада в ближайшие годы, догадывались немногие. Даватше получил три года плюс два года условно, и после оглашения приговора Штерн неожиданно для себя подошел к Аль-Джабару и сказал:
– Послушайте, адвокат, почему бы нам не пообедать у Ахмеда? У меня к вам есть несколько вопросов.
Ахмедом звали хозяина небольшого ресторанчика, расположенного на въезде в Шуафат, в трех минутах езды от городского суда.
– Почему бы нет? – с некоторым удивлением переспросил Аль-Джабар и сказал после недолгого размышления: – Согласен, тем более, что и мне есть что сказать следователю полиции.
Полчаса спустя немногочисленные посетители ресторана с интересом слушали громкую перепалку между двумя интеллигентного вида мужчинами, обсуждавшими причины и следствия арабо-израильского конфликта. Недели через две, когда Штерн впервые приехал к Аль-Джабару домой (причина была вполне официальной, правда, сейчас следователь уже не помнил, в чем было дело), адвокат сказал ему:
– А вы смелый человек, господин Штерн. Вы так кричали у Ахмеда, что я боялся – вас растерзают на месте. Все-таки, публика там, знаете…
– Ах, знаю, – махнул рукой Штерн. – Был я там сто раз, и моя точка зрения всем постоянным посетителям известна.
– Вот как? – только и сказал адвокат, проникшись, должно быть, к следователю еще большим уважением.
Оба были согласны с тем, что двум народам на одной земле никогда не удастся жить в мире и дружбе. Не было еще такого в истории и никогда не будет. Пример Советского Союза ни Штерна, ни Аль-Джабара не вдохновлял, оба считали, что межнациональная рознь есть и там, не может не быть, наверняка и стычки происходят, а может, и что-то более серьезное, просто коммунисты никогда не допустят, чтобы эти сведения стали известны всему миру. И в свое время именно межнациональные войны развалят империю окончательно. Когда начались события в Карабахе и в Абхазии, а Прибалтика задумала отделяться, Аль-Джабар и Штерн почувствовали себя пророками, что, впрочем, никак не отразилось на их дискуссиях, ставших уже привычными…
Когда зазвонил телефон, Штерн с трудом отогнал нахлынувшие вдруг воспоминания и поднял трубку. Слышимость была довольно плохой, что-то посвистывало, собеседник говорил, видимо, с сотового телефона.
– Полковник Симхони, – услышал Штерн. – Вы меня искали, господин Штерн?
– Да, – сказал следователь. – Давно хотел познакомиться, а тут случай представился. Я имею в виду вчерашние события в Шуафате…
– Не понимаю, – с раздражением отозвался Симхони, – почему следственный отдел полиции интересуется нашими действиями по наведению порядка. Все было в рамках закона. Солдаты использовали резиновые пули только в одном эпизоде, двое раненых, и это все.
– Простите, – перебил Штерн, поняв, что они с Симхони говорят о разных вещах. Как говорится, у кого что болит, тот о том и говорит. – Простите, я неточно сформулировал вопрос. Ни в малейшей степени не ставлю под сомнение профессионализм пограничников. Я говорю о смерти адвоката Аль-Джабара. Его вдова обратилась в полицию с жалобой на действия…
– Ах, это, – облегченно вздохнул Симхони. – Я могу ее понять. Но, господин Штерн, это просто совпадение. У меня в Шуафате четыре патрульных джипа…
– Вот-вот, – сказал Штерн, – я как раз и хотел бы знать, где и когда ваши машины находились, мне ведь придется на жалобу отвечать, и потому, хочешь не хочешь, придется хронометрировать…
– Ну, – Штерн так и видел, как полковник пожал плечами, прижимая к правому плечу трубку сотового телефона, – я не могу вам сказать сходу, нужно посмотреть в журнале дежурства.
– Я и не прошу вас об этом! Когда я смогу получить бумагу с хронометражем?
В трубке послышались чьи-то голоса, Симхони задал кому-то вопрос и, выслушав ответ, сказал Штерну:
– К вечеру вас устроит?
– М-м… – помялся следователь. – Видите ли, полковник, я собираюсь навестить вдову, выразить соболезнование, мы с Аль-Джабаром были знакомы… Так я бы хотел…
– А, понимаю, – сказал Симхони. – Слышал о том, как вы распалялись у Ахмеда. Правда, не понимаю… Ну, это неважно.
– Многие не понимают, – улыбнулся Штерн. – Я сторонник трансфера и всегда таким был, а Аль-Джабар никогда не скрывал своих антиизраильских взглядов… Видите ли, мы оба называем себя интеллигентами. Впрочем, это долго объяснять…
– Когда вы собираетесь посетить вдову адвоката? – спросил Симхони.
– Как только получу вашу бумагу. Я могу заехать к вам, а от вас – в Шуафат.
– Это было бы лучше всего, – согласился полковник. – Я сейчас отдам распоряжение. Давайте через полтора часа, хорошо?
Штерн посмотрел на часы. Полтора часа, да плюс час на нерасторопность адъютанта Симхони, четверть часа от пограничников до Шуафата…
– Хорошо, – сказал он.
«Бумаги, – подумал он, положив трубку. – Что за нелепая ситуация! Ехать к вдове старого знакомого и вместо слов утешения везти ей какие-то бумаги и объяснять, что израильские врачи не виноваты в смерти ее мужа. И пограничники не виноваты тоже. По большому счету даже толпа, собравшаяся на площади, не виновата: толпа не обладает разумом, и винить ее в непродуманных действиях просто бессмысленно. Может, виноват тот, кто эту толпу собрал и зарядил антиеврейским возмущением? Нет, это тоже будет неверным ответом – кто бы ни был зачинщиком акции, ему наверняка в голову не приходило, что тем самым он мог подписать смертный приговор кому-то из своих же соплеменников, которому могло стать плохо во время демонстрации и к которому не смогут проехать врачи скорой помощи. Правильный ответ: так уж получилось, но этот единственно верный ответ не удовлетворит Галию, которой было сейчас наверняка плевать на все сложности арабо-израильских отношений. Она знала одно: если бы врачи прибыли вовремя, ее мужа удалось бы спасти. Может быть, удалось бы. Впрочем, даже «может быть» для Галии сейчас равнозначно твердому убеждению.
Кряхтя и проклиная и былое знакомство с Абу-Джабаром, и собственную службу, Штерн выбрался из-за стола. Он чувствовал себя разбитым – сейчас хорошо бы какое-нибудь убийство, желательно в еврейской части города и не на националистической почве, тогда он встряхнулся бы и принялся за работу с обычным для него усердием, о котором коллеги говорили: «Штерн пошел по следу, значит, нужно готовить камеру».
Конечно, это было преувеличением. Штерн прекрасно знал статистику раскрываемости преступлений, особенно когда речь шла о нем самом: восемьдесят три процента – пять из шести. Прекрасная раскрываемость, как говорил прокурор Вакнин, всем бы такую. Но ведь и преступления… Муж убил жену в пылу ссоры, облил себя бензином и собрался поджечь, соседи вовремя позвонили в полицию. Или вот – два парня-наркомана влезли в магазин радиоаппаратуры, сработала сигнализация, обоих взяли на месте, причем один из них просто не соображал, что делает. Не так уж часто приходилось вести долгие следственные действия и вычислять преступника, а потом идти по следу и присутствовать при задержании под немые возгласы патрульных: «Ай да Штерн, ай да молодец!» Последний случай был полтора месяца назад – он действительно тогда поработал не хуже Холмса или этого американца, как его – Перри Мейсона. Убили художника и на месте преступления практически не было улик. И по знакомствам работать смысла не было – художник жил уединенно, терпеть не мог компаний, друзей не имел, врагов, по-видимому, тоже. И убийство с целью ограбления все это не напоминало. Штерн тогда часами сидел в огромной прокуренной мастерской, где полотна и мольберты были навалены как папки с делами в кабинете самого следователя. Сидел, не обращал внимания на недоуменные взгляды коллег и, в конце концов, вычислил убийцу. И доказательство вычислил – убийца даже слова не смог сказать в свое оправдание.
Но такие дела, где действительно нужны были мозги и опыт, случались не часто. Точнее, слишком редко, чтобы Штерн получал удовлетворение от собственной работы.
Следователь медленно спустился в холл, механически отвечая на приветствия, и спросил у дежурного офицера, есть ли свободная машина. Обычно все машины были в разъездах, и Штерну приходилось ехать на своей, чего он очень не любил в рабочее время – особенно если приходилось углубляться в арабские кварталы. Не то чтобы боялся нападения, но и испытывать хотя бы мимолетное чувство незащищенности тоже не очень хотелось.
К счастью, в гараж только что вернулся Моти, он даже не успел выключить мотор и потому к появлению Штерна отнесся с неудовольствием, хотя и уважал следователя, причем не только за ум, но и за способность рассказывать о преступлениях так, что заурядное убийство из ревности становилось конечным звеном цепи необратимых и страшных действий.
– Куда едем? – спросил Моти, когда Штерн тяжело уселся рядом и пристегнулся.
– Сначала в кафе по твоему выбору, – сказал Штерн, – я с утра не ел и неизвестно когда получится… Потом к пограничникам, а оттуда в Шуафат.
Программа показалась Моти вполне приемлемой, особенно в первой части, и минут через десять мужчины сидели в уютном ресторанчике Марка Толедано в одном из многочисленных переулочков, отходивших от шумной центральной улицы имени давно почившего и мало кому известного английского короля Георга Пятого.
Штерн с удовольствием «оттянулся», как говорили в таких случаях молодые коллеги, а потом заметно повеселевший Моти с ветерком доставил следователя в расположение участка, где держал свою канцелярию полковник Симхони.
Новый начальник пограничной службы иерусалимского округа оказался, в отличие от ожиданий Штерна, мужчиной далеко не богатырского сложения. Он был скорее тщедушен и напоминал итальянского комика, фамилию которого Штерн, естественно, давно запамятовал.
– Мы успели даже раньше, чем было обещано, – энергично сказал Симхони, пожимая руку Штерна. Рукопожатие оказалось крепким, будто ладонь следователя на мгновение охватили столярные тиски. Штерн даже отдернул руку, отчего Симхони пришел в еще более хорошее настроение. – Вот смотрите, господин Штерн…
– Ицхак, если вам удобнее, – пробормотал Штерн, заранее зная, что Симхони немедленно перейдет на иной уровень отношений.
– Смотри, Ицхак, вот полная распечатка. С десяти утра до полудня. Дальше я не требовал. Когда умер Аль-Джабар?
– Незадолго до полудня…
– Ну вот. Смотри: в десять на центральной площади еще было пусто, три джипа с моими ребятами стояли на контрольных точках – вот, вот и вот, а четвертый совершал патрульный объезд от западного въезда в Шуафат через улицу Сулеймана и центральную площадь к северному въезду. В десять двадцать пять на площади начала собираться толпа, и джип, дежуривший у перекрестка Алламеда, переместился вот сюда. Еще через четверть часа на площади было уже не протолкнуться, пришлось снять все машины, которые встали вот здесь и здесь. В десять пятьдесят было вызвано подкрепление, потому что часть митинговавших – человек сто, может, чуть больше – начала двигаться по улице Мардана к городскому шоссе. Их нужно было остановить обязательно, в половине двенадцатого я отдал приказ использовать резиновые пули. Обычно, если есть оперативный простор, толпа рассеивается не сразу, но вчера все происходило на довольно узких улицах, дистанция поражения маленькая, действие пуль близко к убойному… Поэтому столько раненых, есть и тяжелые. Но и эффект был практически мгновенный. В двенадцать на улицах все было спокойно, а на площади – в половине первого.
– Как видишь, Ицхак, – закончил Симхони, – у моих ребят просто физической возможности не было сопровождать врачей. Даже если бы я снял одну машину, как я мог разрешить амбулансу приблизиться к центральной площади? Врачей закидали бы камнями, разве толпа в эти моменты думает о том, что кому-то может быть плохо?
– Понятно, – вздохнул Штерн, забирая у Симхони папку. – Как всегда, виновато общее состояние арабо-израильских отношений. А по большому счету, в смерти Аль-Джабара виноват Аллах, который не позволяет мусульманам дать евреям то, что им было завещано.
– Да ты философ, – со смешком сказал Симхони и еще раз пожал следователю руку, едва не раздавив фаланги пальцев.
Шевеля пальцами, чтобы разогнать кровь, Штерн спустился к машине, бросил папку со схемой на заднее сидение и сказал Моти, читавшему «Маарив»:
– В Шуафат.
– Это вы по вчерашней демонстрации дело ведете? – проявил осведомленность Моти, выведя машину на шоссе Бен-Цви и включив мигалку. Штерн взял газету в руки: на первой полосе была помещена фотография палестинца, замахнувшегося камнем. Заголовок гласил: «Опять беспорядки в Шуафате».
– Нет, – сказал Штерн. – Поедем к дому адвоката Аль-Джабара, это на центральной площади, второй дом от…
– Знаю, – заявил Моти, увеличивая скорость до девяноста в час. – Та еще птичка. Дай таким волю, нас бы тут давно всех перерезали.
– Не уверен, – сухо сказал Штерн и отвернулся к окну. Он и сам, если по большому счету, считал Аль-Джабара врагом Израиля, но все-таки ему почему-то было обидно за покойного приятеля, который наверняка сделал бы все, чтобы не допустить резни, если даже предположить невозможное и представить, что арабы взяли-таки власть в Иерусалиме. Закон и право были для Аль-Джабара превыше всего – кстати, именно израильский закон адвокат знал прекрасно и пользовался всеми лазейками, но не для того, чтобы закон обойти, а для того, чтобы правильно (в интересах своего клиента) им воспользоваться. Аль-Джабар и в палестинских кругах слыл человеком противоречивым: готов был бороться с евреями до их полного изгнания, но требовал от своих соплеменников, чтобы для этого использовались только законные способы. Война, кстати, по мнению Аль-Джабара была способом вполне законным в отличие от террора.
На въезде в Шуафат, за большим мостом, который нависал над дорогой и вел в еврейский район Писгат-Зеэв, стоял джип пограничников, уже предупрежденных о визите следователя полиции. Задерживаться Штерн не стал, помахал сержанту, тот сделал рукой жест, который при желании можно было счесть и за неприличный. Моти, свернув влево, повел машину по узкой улице Ибрагима, где движение было почему-то двусторонним, хотя разминуться со встречным транспортом было абсолютно невозможно.
– Не мог поехать по Мардана? – буркнул Штерн. – А если сейчас из-за угла кто-нибудь выскочит?
– Здесь короче, – отозвался Моти, всем видом показывая, что каждый должен заниматься своим делом и не вмешиваться в функции другого.