Точки притяжения

– Ну вот, – Макс разочарованно откинулся на спинку стула. – Ты не в настроении.

– А вот и нет, – Кира наклонилась вперёд. – Я не в обычном настроении, да. Я в очень хорошем настроении.

– А, да? – воодушевлённо переспросил он и тоже подался вперёд. – То есть ты сказала правду? Ты слушаешь Daft Punk?

– Не только их, но да – их в том числе. А что?

– Удостоверяюсь, – Макс смотрел на неё с сомнением, говорившим, что он ещё не до конца верил в то, что она наконец-то не соврала. – А что ты ещё слушаешь?

– Много чего.

– Например?

– Тебе список выслать?

– По почте?

– Бумажной? Хочешь по старинке?

– Большой список?

– Так выслать?

– Как хочешь.

– Четыре-три, – произнесла Кира и подалась вперёд настолько, что ей пришлось облокотиться руками о стол.

– Я не всегда улавливаю момент, когда мы начинаем играть, – ответил он и тоже подался вперёд, опёршись локтями о стол; пальцы их рук находились настолько близко, что почти что соприкасались.

Несколько мгновений они неотрывно смотрели друг на друга. Вдруг Макс откинулся на спинку стула:

– Мне уже пора идти. Правда, – последнее слово он добавил как будто бы специально для того, чтобы она не подумала, что он от неё убегал.

– Да без проблем. До встречи.

– Обязательно, – бодро ответил Макс, встал и торопливо ушёл.

Кира встала со стула, но вместо того, чтобы уйти, осталась стоять и смотреть ему вслед. Макс ушёл с крыши. Кира, прислонившись к стоящему позади неё столику, глядела в сторону выпустившей его двери. Переломный момент действительно настал. Она признается ему сегодня же. Это внутреннее заявление не было робким предположением, мысленной проверкой на смелость или красивой бравадой – это была непоколебимая решимость. Она уже придумала, как она это сделает: она найдёт, где он сидит, подойдёт к нему и сообщит, что хочет с ним поговорить. Они пойдут к тому месту у окна; там она скажет, что, скорее всего, по ней уже давно всё было заметно; дальше она признается: «Если по мне ничего не было заметно, я в любом случае сейчас всё скажу. Я думаю о тебе каждый день. Я счастлива в твоей компании. Я влюблена в тебя. Серьёзно». Она сомневалась насчёт последнего слова – «серьёзно»: она хотела добавить его для того, чтобы отделить свою влюблённость, которую она ощущала настолько глубокой, что не смогла бы избавиться от неё, не разорвав душу на несколько частей, от влюблённости обычной, рядовой, повсеместной. Наверняка же существовала влюблённость меньшего масштаба? Она была уверена, что существовала. Но слово «серьёзно» могло быть воспринято иначе – как «я не шучу» или «я не вру». И в том и другом случае это были желанные смыслы. Потом ей придётся слушать ответ. Но ничего – она была готова. Её сердце выпрыгивало из груди, но это не было неприятно; она беспокоилась, но это было волнительно. Ничего не должно было помешать её планам.

– Привет, – произнёс знакомый голос, пронзив вязкий туман её задумчивости.

– Привет, – спокойно отозвалась Кира, не поворачивая головы; она была слишком поглощена своими мыслями, чтобы реагировать на Таню.

«Пусть играет, во что хочет», – безразлично подумала она; ей было не до неё.

– Я смотрю, тебе нравится с ним общаться?

– Угу, – созналась Кира, не оборачиваясь на неё и глядя в сторону двери.

– Вы же только общаетесь, да?

– Пока да.

– М. Ясно. А я сплю с ним.

– Что?.. – Кира наконец-то посмотрела на неё. Она никак не могла понять смысл последней фразы: она услышала сами слова, но её сознание отказывалось принимать их значение.

– Я говорю, мы встречаемся, – пояснила Таня.

Кира глядела на неё, не моргая. Бледность её лица давала знать о себе покалыванием внутри щёк: словно то, что раньше наполняло их, исчезло, оставив после себя какую-то непонятную тянущую впалость. Она, не отрывая глаз от лица Тани, слегка кивнула. Таня кивнула в ответ и неспешно ушла.

«А… Всё-таки у него есть девушка… – неторопливо и как бы боясь осознать услышанное, подумала Кира. – Она же вроде говорила, что встречается с кем-то не отсюда. И что? Кто она – мать Тереза? Не могла соврать? Чтобы наблюдать за мной и дальше? Я же и так не исключала того, что у него могла быть девушка. Не она, конечно, а так, кто-то не с офиса… Одно дело – нехотя подозревать, другое – узнать точно. Совсем другое дело. Совсем».

У неё немного закружилась голова и онемели ноги: из костей, мышц и крови они превратились во что-то инородное, рыхлое и ненадёжное. Медленно оторвавшись от стола, к которому она прислонялась, Кира побрела к двери. Спустившись по лестнице в коридор, она остановилась и осмотрелась. Чуть дальше, справа, была какая-то дверь; она дошла до неё: да, это была уборная. Это было хорошо: ей нужно было уединение. Она включила свет, зашла внутрь, закрылась и оперлась спиной о стену. Она ни о чём не думала: что-то защищало её – что-то возвело плотину, чтобы не убить её наводнением. Это было ненадолго. Ноги отказались её держать: она съехала по стене на пол. Плотина не выдержала – её захлестнуло.

Всё произошло одномоментно, как взрыв. Она прижала ладонь ко рту, чтобы не закричать. Она очень часто задышала, но воздуха всё равно не хватало – ей казалось, что она могла задохнуться. Её внутренности скрутило от безжалостного чувства безысходности; от ужаса. Одновременно на неё набросились панический страх, воющее отчаяние, удушающая ревность и ненависть. Её затошнило настолько сильно, что могло стошнить; её сердце колотилось так быстро, как оно, кажется, физически не могло биться.

Минут десять Кира сидела, парализованная внутренним взрывом. Заставив себя опереться руками об пол, она немного подалась вперёд и принудила себя медленно и глубоко дышать. Это нужно было пережить – хотя бы для того, чтобы тщательно всё обдумать. Она попыталась отрешиться от эмоций и последовательно поразмышлять о своей ситуации, но у неё не получилось: ворвавшись в голову, её мысли сгрудились в тучу уничтожающего стыда. На что она надеялась? У Макса всё это время была девушка. Она думала, что между ними как будто бы что-то проскальзывало? Глупая фантазия: у него всё это время была девушка. Ей казалось, что ему хорошо с ней? Разговаривать – да. «Ты надеялась, на что-то ещё? Напрасно. Хотела признаться ему в любви? Представь, каким посмешищем ты бы себя выставила».

Вдруг в её голову ворвалась спасительная мысль: наличие девушки не могло однозначно заявлять о том, что ему не была способна понравиться другая девушка; это, в конце концов, не запирало его сердце на засов и не давало ему иммунитет от других симпатий. Наличие девушки не делало его пожизненно недоступным, как это могла сделать помолвка в девятнадцатом веке. Вслед за этой мыслью в голову ворвалось воспоминание о диалоге с Тиной: она рассказывала о том, что Таня работала здесь всего лишь пару месяцев. Когда был этот разговор? Тогда, когда Кира только начала здесь работать – то есть месяца полтора или два назад. Вряд ли Таня начала встречаться с Максом сразу же, как пришла на новое место; наверняка они сошлись через неделю или две после её приёма, а может быть даже через три или четыре; с другой стороны, даже если бы она и начала встречаться с ним в свой первый день на новом месте работы, их отношения всё равно можно было бы считать свежими. Эта яркая новизна как раз-таки могла дать ему иммунитет от других симпатий – и, скорее всего, дала. Мысль, как выяснилось, оказалась не такой уж и спасительной. Кире стало ещё хуже. Она чувствовала себя опозоренной своим же поведением.

Такое неперевариваемое количество стыда не могло навалиться без последствий: включилась защита – гнев по отношению к тому, что его вызвало. Точнее, кто его вызвал. Как он посмел её истязать? Она была живым человеком с несогнутой гордостью – как он посмел унижать её? На секунду она его возненавидела. Гордость говорила ей, что он не должен был знать про её страдания. Ей будет тяжело скрыть последствия этого удара, но если Макс спросит, что заставило её так измениться, она что-нибудь сочинит. Он и так причинил ей столько мучений, сколько ей никто и никогда не причинял – про эту почётную роль он точно не узнает. «Слишком много чести для тебя», – разозлённо подумала Кира и встала. Прошло уже больше получаса. Нужно было приводить себя в порядок и возвращаться на рабочее место.

Умывшись холодной водой и поправив волосы и одежду, Кира вышла в коридор. Реальность отдалилась: она как будто бы перестала соприкасаться с кожей и идти невидимыми нитями сквозь её тело, а плыла где-то по сторонам и над головой; она была где-то там, на расстоянии вытянутой руки. Звуки стали глуше; цвета побледнели. «Представляю, как жалко я выгляжу», – безразлично подумала Кира, дошла до лифта и спустилась на свой этаж. Добредя до своего места, она резким безучастным движением, демонстрировавшим презрение к настоящему моменту и кричащим «мне плевать, что получилось шумно и что я могла промахнуться и упасть на пол» – села на офисное кресло. К ней тут же подошла Тина:

– У тебя всё нормально? – обеспокоенно спросила она.

– М? – переспросила Кира так, будто только что её заметила. – Да. Нет. Да, нет. Съела что-то не то.

– Тебе дать что-нибудь? Или домой, может, пойдёшь? Извини, но ты ужасно выглядишь.

– Спасибо, – Кира растянулась в странной улыбке; она даже не знала, за что сказала «спасибо»: за проявленное беспокойство или за фразу «ужасно выглядишь»; слова выходили из неё, как из отходящего от наркоза пациента. – Нет, всё нормально. Я доработаю. Мне уже нормально. Правда нормально. Попью только.

Она медленно встала с офисного кресла и пошла к месту отдыха. Там, слава богу, никого не было. Она налила себе холодной воды, села на диван и, ни о чём не думая, не торопясь осушила пластиковый стаканчик, смотря перед собой отрешённым взглядом. Закончив, она выкинула стакан и, дивясь отступившей реальности, побрела на своё место. Выйдя за перегородку, она увидела, как мимо неё прошёл Макс; точнее, он не успел пройти мимо, так как, заметив её, тут же остановился и обернулся к ней.

– О. Какие люди, – не удержалась она.

– У тебя всё нормально? – удивлённо спросил он.

– М, – выдала она, как бы регистрируя его реакцию на свой вид. – А почему ты спрашиваешь?

– Выглядишь как-то… измождённо.

– А. Съела что-то не то. Уже всё хорошо.

– Уверена?

«Нет, – захотелось отрезать ей. – Я на сорок минут закрылась в толчке. Серьёзный случай отравления. Я не могу так быстро восстановиться». Эта нервная шутка закончилась правдивым выводом: она действительно не сможет быстро восстановиться; этот вывод разозлил её.

– Да, – холодно и звонко произнесла она и так жгуче на него посмотрела, что он немного отпрянул.

Она вернулась на рабочее место.

***

Она не помнила, как работала в оставшееся время. Как-то, видимо, ей это удалось. Доработав и выйдя из лифта в холл первого этажа, она решила не надевать наушники: в её состоянии музыка была схожа с пыткой и так измученной души. На одной из лавок сидел Макс и внимательно вглядывался в толпу выходящих людей. Кира, остановившись, на секунду разозлённо зажмурилась и подошла к нему:

– Ждёшь кого-то? – спросила она, стараясь не звучать ни раздражённо, ни вызывающе.

Мантра «чем меньше я знаю, тем лучше», выжженая в её сознании светящимися неоновыми буквами, потухла, издав дребезжащий электрический звук.

– Тебя.

– М. И?

Она всё ещё стояла напротив него – она не собиралась садиться.

– Беспокоюсь за тебя. У тебя правда всё хорошо?

– Хочешь узнать про моё отравление? Я не хочу про это распространяться, – сухо проговорила она.

«Почему ты такой потерянный? – хотелось завопить ей. – Тебя настолько задевают мои интонации? Не с кем будет играть?»

– Сейчас у тебя всё хорошо?

– Сейчас у меня всё хорошо, – холодно ответила она. – Я могу идти?

– Конечно…

Кое-как дойдя до квартиры, она упала на диван. Пару раз в своей жизни она смеялась так неистово, что ей казалось, будто она могла умереть: живот сводило так безжалостно, что он болел; дыхание перехватывало так туго, что невозможно было вдохнуть; оставалось только согнуться и ждать, пока отпустит. Плакать, как оказалось, тоже можно было настолько сильно, что казалось, будто сейчас умрёшь.

День 58, неделя 9, вторник

Первая минута после пробуждения была самой счастливой минутой этого дня. Потом ей всё вспомнилось. Лавина воспоминаний настолько сильно придавила Киру к кровати, что она даже не смогла пошевелиться и минут пять лежала, направив остекленевший взгляд в потолок. Это внезапное воспоминание стало для неё такой же неожиданностью, какой мог быть мужчина в военной форме, который, увидев, что она наконец-то проснулась, резко приставил бы дуло автомата к её грудной клетке и низким голосом сурово бы спросил: «Теперь помнишь?».

Кира вышла на улицу и решила, что пора было заняться упорядочиванием вразнобой носящихся мыслей: для этого очень хорошо помогал диалог, пусть и сама с собой.

– Я хочу поговорить.

– Рационально?

– Конечно.

– Давай попробуем.

– Мне очень плохо.

– Но?

– Что «но»?

– Всегда есть «но». Без него ты бы не хотела поговорить.

– Да… «Но». Но что-то меня удерживает от полного оцепенения.

– Что?

– Желание продолжать с ним общаться. Возможность продолжать с ним общаться. Это единственное, что держит меня на плаву.

– Ну так иди. Общайся.

– После вчерашнего?

– По-твоему, ты разговаривала слишком агрессивно? Или взгляд был слишком недобрым?

– Да. Мне кажется, он больше не подойдёт ко мне. И не заговорит – это точно. Я чувствую себя виноватой. Мало мне того, что я испытала вчера, так теперь я ещё начала чувствовать себя виноватой!

– За что? За манеру разговора?

– За что ещё? Конечно. В конце концов, это не его вина.

– Так теперь? Ты же вчера вечером так себя раздраконила, что стала уверена, что он играл твоими чувствами.

– Я теперь и в этом не уверена, если честно. Откуда я знаю, что там на самом деле? Это было просто предположение. Такое же глупое, как и все мои предположения за последнее время.

– Если тебе нужен совет, то веди себя как обычно. Вряд ли он сильно злится. Он сам говорил, что у него бывают перепады. Может, сможет понять. Мало ли, что тебя расстроило.

– Я не смогу вести себя как обычно… Постараюсь быть приемлемой. Мне кажется, что вчера ему могло показаться, что…

– Что? – перебила она себя. – Что? Что твоя башка уехала в отпуск? Вряд ли. Сделай так: сегодня ничего не делай, и если сам не подойдёт, то подойди завтра сама.

– Хороший план, кстати…

Кира кое-как доплелась до рабочего места и кое-как начала работать. Работать, как оказалось, можно было и в медленном темпе; чтобы всё успеть, приходилось игнорировать перерывы (кроме большого, конечно), но это тем не менее было осуществимо. Она периодически поднимала взгляд на проходивших мимо людей; Макс, к её удивлению, появился достаточно быстро; он не повернул к её столу, но замедлился и посмотрел в её сторону. Такого приглашения было достаточно: она торопливо встала из-за своего места и подошла к нему.

– Поговорим? – без приветствия начала она.

– Давай.

Кира заметно изменилась: у неё не получалось улыбаться, а та растопка, которая раньше так легко зажигала огонь в её глазах, отсырела и потускнела; голос стал плоским. Они пошли к удобному завороту за лифтами.

Они остановились. Несмотря на желание поговорить с ним и, избегая правды, объяснить своё вчерашнее поведение, Кира не знала, с чего начать диалог: в её распоряжении не было заранее подготовленных реплик и формулировок – она ничего не репетировала.

– Я была вчера в ужасном настроении, – слегка виновато выговорила она, надеясь, что этой фразы будет достаточно и для оправдания, и для извинения.

– Я понял, – спокойно ответил Макс. Его интонация, по крайней мере, была легко считываемой: в ней слышались мягкость и подбадривание. – Ничего страшного. У меня тоже бывает.

«В кого ты такой нормальный?» – возмущённо подумала Кира; она не знала, почему она возмутилась. Может, она хотела ругаться и выплеснуть себя? Чтобы быстро отойти от этого опасного желания, она тут же ответила себе на свой же вопрос про нормальность: если бы она росла в эмоционально здоровой семье, то, наверное, была бы такой же нераздражительной, как и он.

– Хм. Твой папа про тебя так же сказал, – она тускло, но искренне улыбнулась.

– Когда? – удивился он.

– Помнишь, когда мы сидели на диване и он внезапно пришёл? Ты ещё убежал, как ужаленный.

– Я убежал как ужаленный? – недовольно переспросил Макс.

– Скажешь нет?

– Я просто ушёл. Не при нём же разговаривать.

– А почему нет? Я бы вам обоим рассказала про свой самый счастливый момент. Ты же это хотел узнать? – холодно напомнила она.

Макс внимательно посмотрел на неё.

– У тебя что-то случилось, да? – спросил он. – У тебя определённо что-то случилось.

– Даже если случилось, я не скажу – что. Ты ушёл от ответа, кстати.

– Тогда я тоже не отвечу, – заупрямился он.

– Отлично поговорили, – сухо подытожила Кира и ушла.

Её снова захлестнула злость. «Не мог раньше сказать, что у тебя есть девушка? – кипела она внутри себя. – И не доводить меня до…».

– Мне вообще-то туда же, – недовольно заметил Макс, появившись из-за её плеча и перебив поток её мыслей.

Кира вздрогнула и остановилась.

– Слушай, – внезапно сказала она; под напором злости она была готова спросить его про Таню – убедиться в том, что он действительно с ней встречался. – А ты… – начала спрашивать она, но остановилась: она слишком сильно боялась ответа на этот вопрос.

– Что?

– Ничего, – бесцветно кинула она, не отводя взгляд от его лица.

– Может, завтра продолжим? Может, завтра с тобой будет проще? – холодно спросил он.

Кира пришла в такое негодование, что к её лицу прилила краска: она возмущённо округлила глаза и приоткрыла рот, чтобы возразить, но он, закончив реплику, тут же ушёл. Она кипела настолько яростно, что ей захотелось что-нибудь пнуть. Глубоко и напряжённо вздохнув, она пошла к своему столу.

– Вы опять, я смотрю, – заметила Тина, когда Кира проходила мимо её стола: только что развернувшаяся сцена произошла уже внутри офиса – несмотря на то, что они разговаривали не очень громко, Тина услышала их последние реплики.

– Не смешно! – резко огрызнулась Кира и пошла дальше; поняв, что брызги её кипения задели того, кого она не хотела задевать, она тут же обернулась к Тине и умоляющим голосом проговорила: – Извини. Извини, пожалуйста. Я сегодня… не в духе.

– Да ничего страшного, бывает… – медленно произнесла Тина, дивясь её неожиданной реакции. – Ты и правда выглядишь хмурой.

Кира ещё раз бросила на неё кающийся взгляд и поплелась на своё место. День получался скверным.

День 59, неделя 9, среда

Сегодня Кира проснулась на один час раньше. Она, конечно же, не собиралась просыпаться на один час раньше: она проснулась из-за тревожного сна, который забылся сразу же после пробуждения, оставив от себя липкий шлейф иррациональной боязни всего окружающего мира; собираясь заснуть опять, она начала думать про то, про что ей не стоило думать, планируя скорое засыпание – про свою текущую любовную ситуацию; если, конечно, ситуацию, в которой один человек был безнадёжно влюблён, а другой не имел про это ни малейшего понятия, можно было назвать любовной. В голову набежало яростное стадо тяжеловесных мыслей, которое топало настолько громко и подняло столько пыли, что уже через минуту Кира решила, что перестанет пытаться погрузиться обратно в сон и полностью отдастся своим внутренним рассуждениям.

Она терзалась мыслями настолько противоположными, что им приходилось постоянно бороться друг с другом; они, попеременно сталкивались и колотя друг друга, расходились в разные углы ринга только затем, чтобы сойтись снова; тем не менее, никто из них не мог выиграть. Вот, какие это были мысли: ей казалось, что она – жертва обстоятельств и что в этом были виноваты все вокруг; одновременно ей казалось, что во всём была виновата она сама – она, и никто другой. В зависимости от того, кто одерживал победу в текущем раунде, она придумывала и утверждала план сегодняшних действий. После того, как план поменялся в десятый раз, она, раздражённо вздохнув, решила подумать о том, можно ли было как-то это прекратить.

«Есть один способ, – думала она. – Есть способ всё прекратить. Нужно признаться и выслушать ответ». Она настолько отчаянно желала выбраться из своей мучительной неопределённости, что почти что решилась действительно признаться сегодня. Она даже представила, каким образом она это сделает: перехватит его где-нибудь, попросит поговорить; они уйдут в уже осточертевший ей заворот у окна, где она начнёт свою речь с того, что он спрашивал, что с ней случилось. Она скажет, что узнала, что у него, оказывается, есть девушка; а расстроилась она потому, что на самом деле… «Это тяжело даже мысленно, – заключила Кира. – Хорошо, представлю, что призналась хоть какими-то словами». После того, как она какими-то словами скажет о том, что любит его, он сначала посмотрит на неё либо недоумённо, либо так, как будто произошло то, чего он больше всего боялся; дальше – она была в этом уверена – он ответит, что она ему, конечно, очень нравится, но не более чем собеседник, и ему, конечно, очень жаль ранить её чувства, но у него действительно есть девушка, так что… Она не придумала его дальнейших реплик; но это было неважно. Этого было достаточно.

Зато то, о чём она подумала дальше, имело настолько сильный эффект, что она мало того, что вскочила с кровати, так ещё и тут же отказалась от этого пагубного плана. Она всего лишь представила, что будет с ней после отказа: она пойдёт к Тине, заявит, что не сможет сегодня работать, и уйдёт домой; придя домой, она тут же ляжет на диван и, сбивчиво дыша, будет ощущать, как будто кто-то пытается содрать с неё кожу; иногда она будет выходить из своего смятённого транса и удивляться тому, насколько ей было плохо; и тому, почему люди не умирали от разбитого сердца. Она будет лежать часами – сегодня, завтра, послезавтра. Она перестанет есть и будет постоянно плакать. На выходных приедет Алиса и, конечно же, заметит её; Кира скажет, что заболела, и переляжет в спальню. Как она могла признаться хоть кому-либо в таком стыде и позоре?

Она резко встала с кровати. Мысль не хотела сдаваться – она спрашивала: что делали те люди, которым было так же плохо, как и ей, но которые жили не одни? Как они скрывали это? Ответ пришёл быстро: никак, скорее всего. Не во всех семьях открыто разговаривали о проблемах других; в таких семьях тебя просто-напросто оставляли наедине с собой или демонстративно не замечали твоё изменившееся состояние, капризно думая о том, что все мы время от времени расстраиваемся, но не все из кожи вон лезем, чтобы прокричать об этом всему миру. Кира вспомнила, как её мама пыталась помочь ей, когда она сильно огорчалась: терпеливо выслушивала причину и мягко пыталась объяснить, почему эта причина на самом деле не могла быть поводом для расстройства; потом она добавляла, что плакать – вредно: от плача болит голова и от него сложно уснуть. Она, конечно, делала это из лучших побуждений. «Но, по сути, она запихивала мои чувства обратно мне в глотку», – разозлённо подумала Кира, нетерпеливо вытерев слёзы. Ещё в подростковом возрасте она научилась не рассказывать маме о серьёзных проблемах (для мелких проблем мама была незаменима – её житейская мудрость помогала найти выход из множества затруднений). «Кому вообще были когда-либо нужно мои чувства?» – внезапно прокричала она внутри себя; в груди что-то настолько сильно заболело, что казалось, будто сердце было порвано и кровоточило. Но сейчас ей не нужно было зацикливаться на своей неудовлетворённости; сейчас ей нужно было собираться на работу.

– Мне надо поговорить, – сказала себе Кира, выйдя из дома.

– Что, ты всё-таки решила, что неопределённость предпочтительнее уничтожающей однозначности?

– Не про это. Я хотела поговорить про… – она не смогла закончить мысль; она разучилась произносить её имя даже внутри своей головы.

– Что, сложно назвать по имени?

– Почти невозможно.

– И что ты хочешь обсудить? Думаешь, что она могла тебе соврать?

– Что?.. Нет. Нет, не думаю. Мне кажется, что это правда.

– И какие у тебя доказательства? То, что она, к примеру, заказала ему список косметики перед отпуском?

– Да, и что во второй день, когда он показывал мне крышу, он, судя по всему, вернулся обратно к ней. Может, они общаются только в курилке.

– Кстати, насчёт общения в офисе: и он, и она сидят в других помещениях. Может, они целыми днями там воркуют. Ты просто не видишь.