Габриэла, гвоздика и корица

Однако многое напоминало ещё Ильеус прошлого. Не тот Ильеус времён сахарных заводов, жалких кофейных плантаций, благородных сеньоров и чёрных рабов, когда процветало семейство Áвила. О том далёком прошлом остались лишь смутные воспоминания, и только Доктор помнил о нём. Речь идёт о недавнем прошлом, о временах великих битв за землю. Когда отцы иезуиты привезли сюда первые саженцы какао, искатели фортуны бросились в леса и боролись, с ружьями и «парабеллумами» в руках, за каждую пядь земли. Когда Бадаро́, Оливейры, Браз Дамазиу, Теодору дас Бараунас и многие другие в битвах не на жизнь, а на смерть прокладывали дороги, прорубали просеки во главе отрядов жагунсу. Когда леса были вырублены, а деревья какао посажены в землю, политую кровью. Когда процветала коррупция, а правосудие служило интересам захватчиков, когда за каждым высоким деревом в засаде скрывался наёмный убийца, поджидавший свою жертву. Следы этого прошлого ещё присутствовали в жизни города и нравах людей. Прошлое уходило постепенно, уступая место новым порядкам и современному укладу. Но уходило оно сопротивляясь, особенно когда дело касалось обычаев, превратившихся со временем почти в законы.

Одним из тех, кто был привержен прошлому, с недоверием смотрел на ильеусские нововведения, почти всё время жил на фазенде и приезжал в город только по делам, для переговоров с экспортёрами, был полковник Мануэл Ягуар. В то раннее ясное утро, первое после долгих дождей, он шёл по пустынной улице и думал, что сегодня же уедет к себе на фазенду. Приближалась пора урожая, теперь солнце позолотит плоды какао и плантации станут особенно красивы. Вот это полковник действительно любил, не манил его город, несмотря на все свои соблазны: кинотеатры, бары, кабаре с красивыми женщинами, множество магазинов. Ему больше нравилась деревенская жизнь во всём её многообразии: охота, вид цветущих деревьев и созревающих плодов какао, беседы с батраками, по много раз слышанные истории о борьбе за землю, встречи со змеями, молоденькие деревенские девушки из бедных публичных домов в посёлках. Он приехал в Ильеус, чтобы встретиться с Мундинью Фалканом, продать ему будущий урожай и получить деньги для дальнейшего развития фазенды. Но экспортёр уехал в Рио, а полковник не хотел вести переговоры с управляющим и решил подождать, тем более что Мундинью возвращался ближайшим рейсом парохода «Ита».

И пока Мануэл Ягуар ждал возвращения экспортёра в этом весёлом, несмотря на дожди, городе, друзья водили его в кинотеатры (обычно он засыпал на середине фильма, у него уставали глаза), в бары и кабаре. Как пахнут эти женщины, боже мой! слишком много духов… И стоят дорого, требуют драгоценности, выпрашивают кольца… Этот Ильеус – сплошной разор…

И всё же, глядя на безоблачное небо, предвкушая хороший урожай, представляя, как на специальных настилах, источая медовый сок, сохнут семена какао, как вереницы ослов мешками увозят его в город, Мануэл чувствовал себя таким счастливым, что посчитал несправедливым оставлять семью на фазенде, лишать детей образования, держать жену на кухне, точно негритянку, без всяких развлечений. Живут же другие полковники в городе, строят удобные дома, одеваются как люди…

Но из всех городских развлечений, которым он предавался во время своих кратких поездок в Ильеус, больше всего полковник Мануэл Ягуар любил утренние беседы с друзьями в рыбных рядах. Сегодня он объявит им о своём решении построить дом в Ильеусе и перевезти семью. Он думал об этом, шагая по пустынной улице, когда у входа в порт столкнулся с русским Яковом, небритым, нечёсаным, но в прекрасном расположении духа. Едва заметив полковника, Яков широко раскинул руки и что-то ему прокричал, но был в таком возбуждении, что перешёл на родной язык, однако это не помешало неграмотному фазендейро понять его и ответить:

– Вот именно… Наконец-то… Дождь кончился, дружище.

Русский потирал руки.

– Теперь будем делать три рейса в день: в семь утра, в полдень и в четыре вечера. И закажем ещё пару автобусов.

Они вместе подошли к воротам гаража, и полковник уверенно заявил:

– В этот раз поеду домой на этой вашей машине. Я уже решил…

Русский засмеялся:

– По хорошей дороге поездка займёт чуть больше часа…

– Ну и ну! Подумать только! Тридцать пять километров за полтора часа… Раньше мы ехали двое суток верхом… Ну если Мундинью Фалкан приедет сегодня на «Ите», оставьте мне билет на завтрашнее утро…

– Ну уж нет, полковник. На завтра никак нельзя.

– Почему нельзя?

– Потому что завтра торжественный ужин и вы мой гость. Застолье будет что надо, приглашены полковник Бастус, два префекта, наш и итабунский, Мундинью Фалкан – всё высшее общество… Управляющий национального банка тоже придёт… Отличная получится вечеринка!

– Что мне делать, Яков, в этом высшем обществе? Я живу в глуши…

– И всё же я настаиваю на вашем присутствии. Приходите в «Везувий», бар Насиба.

– В таком случае я поеду послезавтра…

– А я оставлю для вас первое место.

Фазендейро стал прощаться:

– А это не опасно? Вдруг эта штука перевернётся. На такой-то скорости… Поверить не могу…

О выдающихся личностях из рыбных рядов

Все на мгновение смолкли, услышав пароходный гудок.

– Требуют лоцмана… – заметил Жуан Фулженсиу.

– Это «Ита» из Рио. На ней возвращается Мундинью Фалкан, – сообщил Капитан, который всегда был в курсе всех новостей.

Слово опять взял Доктор, подчёркивая важность своих слов поднятым вверх указательным пальцем:

– Точно вам говорю: совсем скоро, лет, может, через пять, Ильеус станет настоящей столицей – больше, чем Аракажу, Натал, Масейо… Сейчас на севере страны нет города, который развивался бы так стремительно. Всего несколько дней назад я прочёл в одной столичной газете… – Доктор неторопливо ронял слова, даже в дружеской беседе он говорил как трибун, и с его мнением всегда считались. Бывший государственный служащий, который пользовался репутацией человека высокой культуры и большого таланта, потому что публиковал в байянских газетах длинные и занудные исторические статьи, Пелопидас ди Ассунсан д’Авила, ильеусец в десятом колене, был в некотором роде гордостью города.

Окружающие согласно закивали, все были рады окончанию дождей, и несомненный прогресс зоны какао был для них всех – фазендейро, чиновников, предпринимателей, экспортёров – поводом для гордости. За исключением Пелопидаса, Капитана и Жуана Фулженсиу, никто из собравшихся в тот день в рыбных рядах не был уроженцем Ильеуса. Все они приехали сюда, чтобы заработать на какао, но чувствовали себя настоящими грапиунами[44], навеки связанными с этим краем.

Седовласый полковник Рибейринью вспоминал:

– Когда я сошёл здесь на берег в тысяча девятьсот втором году – в этом месяце будет двадцать три года, – это была жуткая дыра, край света в полном запустении. Городом тогда считался Оливенса…[45] – улыбнулся он. – Причала не было, улицы без мостовых, народу мало. В таком месте только смерти дожидаться. А сегодня, сами видите, каждый день – новая улица. Порт забит кораблями.

Он указал на гавань: грузовое судно корпорации Ллойда стоит у причала железной дороги, пароход компании «Байяна» – у пристани перед складами, от ближайшего дебаркадера отходит катер, освобождая место для «Иты». Многочисленные баржи, катера и лодки прибывали в порт и возвращались на фазенды по реке Кашуэйре.

Они беседовали у рыбных рядов, построенных на пустыре напротив улицы Уньян, где бродячие цирки обычно ставят свои палатки. Негритянки продавали здесь мингау и кускус, варёную кукурузу и кексы из тапиоки[46]. Фазендейро, привыкшие вставать с рассветом у себя на плантациях, и некоторые горожане – Доктор, Жуан Фулженсиу, Капитан, Ньё-Галу, иногда судья и Эзекиэл Праду (он почти всегда приходил прямо из ближайшего борделя) – собирались здесь ежедневно ещё до пробуждения города под тем предлогом, что здесь можно купить самую лучшую, свежайшую рыбу, которая билась, ещё живая, на прилавках. На самом деле они приходили сюда, чтобы обсудить последние события, поговорить о дожде, видах на урожай и ценах на какао. Некоторые, как и полковник Мануэл Ягуар, появлялись так рано, что могли наблюдать, как покидают кабаре «Батаклан» последние посетители и как на берег возвращаются рыбаки с полными корзинами сибаса и дорады, сверкающими в лучах восходящего солнца, как серебряные клинки. Полковник Рибейринью, владелец фазенды «Принсеза да Серра», человек богатый, но при этом простой и добродушный, почти всегда оказывался там, когда в пять часов утра Мария ди Сан-Жоржи, красивая негритянка, мастерица готовить мингау и кускус из маниоки, спускалась с холма с подносом на голове, одетая в цветастую ситцевую юбку и белую крахмальную блузку, в вырезе которой были видны её крепкие груди. Сколько раз полковник помогал ей опустить на землю миску с мингау и поставить поднос, не отрывая взгляда от её декольте.

Некоторые приходили прямо в шлёпанцах, пижамных куртках и старых брюках. Но только не Доктор. Он выглядел так, словно и на ночь не снимал чёрный костюм, ботинки, рубашку с крахмальным воротничком и строгий галстук. Каждое утро друзья следовали одному и тому же плану: сначала миска мингау в рыбных рядах, потом оживлённая беседа, обмен новостями, шутки и громкий смех. Потом они шли к главному причалу порта, задерживались там ненадолго и расходились почти всегда у гаража Моасира Эстрелы, где их ждало новое развлечение – отправление утреннего автобуса на Итабуну…

Пароход снова загудел, длинно и весело, словно он хотел разбудить весь город.

– Прибыл лоцман. Теперь войдут в гавань.

– Да, наш Ильеус – гигант. Ни у какого другого региона нет такого будущего.

– Если цена на какао в этом году поднимется хотя бы до пятисот рейсов, то при нынешнем урожае денег у всех будет тьма-тьмущая… – заключил полковник Рибейринью с алчным блеском в глазах.

– Я даже хочу купить хороший дом для своей семьи. Купить или построить… – объявил полковник Мануэл Ягуар.

– Отлично! Давно пора! – одобрил Капитан и похлопал фазендейро по плечу.

– Наконец-то, Мануэл… – усмехнулся Рибейринью.

– Младшим мальчикам пора идти в школу, не хочу, чтобы они оставались необразованными, как старшие и как их отец. Хочу, чтобы хоть один стал доктором с кольцом[47] и дипломом.

– Кроме того, – заявил Доктор, – богатые люди вроде вас обязаны содействовать прогрессу города, возводя виллы, бунгало, особняки. Посмотрите, какой дворец построил себе Мундинью Фалкан на набережной, а ведь он прибыл сюда всего пару лет назад, к тому же он холост. В конце концов, какой смысл копить деньги, если живёшь на плантации без всякого комфорта?

– А я собираюсь купить дом в Баии. И отправить туда семью, – сказал полковник Амансиу Леал, у которого был один глаз и увечная левая рука – память о временах борьбы за землю.

– Я считаю, что это непатриотично, – возмутился Доктор. – Где вы нажили свои капиталы – в Баии или здесь? Зачем же тратить в Баии деньги, которые вы заработали в Ильеусе?

– Успокойтесь, Доктор, не надо так волноваться. Ильеус – прекрасный город, и всё такое прочее, но вы же понимаете, что Баия – столица, там есть всё, в том числе хорошая школа для мальчиков.

Но Доктор не мог успокоиться:

– В Баии есть всё, потому что вы приезжаете без гроша за душой, здесь отъедаетесь, набиваете мошну, а потом отправляетесь тратить деньги в Баию.

– Но…

– Думаю, кум Амансиу, – обратился Жуан Фулженсиу к фазендейро, – что наш Доктор прав. Если мы не позаботимся об Ильеусе, то кто это сделает?

– Я же не против… – пошёл на попятную Амансиу. Он был человеком спокойным и не любил ссориться. Никто из тех, кто был свидетелем такой его уступчивости, и представить не мог, что перед ним знаменитый главарь жагунсу, один из тех, кто пролил немало крови во время борьбы за леса Сикейру Гранди. – Лично для меня нет места лучше Ильеуса. Но всё же в Баии больше комфорта, хорошие школы. Кто станет это отрицать? Мои младшие мальчики учатся там в колледже иезуитов, и жена не хочет больше жить вдали от них. Она и так умирает от тоски по сыну, который живёт в Сан-Паулу. Что я могу поделать? Сам я отсюда не уеду…

Тут в разговор вмешался Капитан:

– Не стоит уезжать из-за школы, Амансиу. После открытия колледжа доктора Энока об этом даже говорить смешно. В Баии нет колледжа лучше нашего… – Капитан сам (потому что хотел помочь, а не ради заработка) преподавал мировую историю в колледже, основанном безработным адвокатом Эноком Лирой, который ввёл современные методы обучения и отменил телесные наказания.

– Но колледж Энока не лицензирован.

– Теперь уже наверняка лицензирован. Энок получил телеграмму от Мундинью Фалкана, в которой говорится, что министр юстиции обещал сделать это через несколько дней.

– И что дальше?

– Ну и ловок же этот Мундинью Фалкан…

– Как вы думаете, какого дьявола ему нужно? – спросил полковник Мануэл Ягуар, но его вопрос остался без ответа, поскольку между Рибейринью, Доктором и Жуаном Фулженсиу разгорелась дискуссия о методах воспитания.

– Уж как вы хотите, но, по-моему, для обучения грамоте никого нет лучше доны Гильермины. Она держит детей в ежовых рукавицах. У неё мой сын учится читать и считать. Разве научишь без линейки…

– Что за отсталые взгляды, полковник, – усмехнулся Жуан Фулженсиу. – Прошли те времена. Современная педагогика…

– Что современная педагогика?

– Нет, как хотите, а линейка нужна…

– Вы отстали на целый век. В Соединённых Штатах…

– Девочек я отдам в монастырскую школу, решено. Но мальчишки будут учиться у доны Гильермины…

– Современная педагогика не признаёт линейки и телесные наказания, – пояснил Жуан Фулженсиу.

– Не знаю, о ком ты говоришь, Жуан Фулженсиу, но уверяю тебя, это очень плохо. Если бы я умел читать и писать…

Так, споря о методике доктора Энока и знаменитой доны Гильермины, о строгости которой ходили легенды, друзья шли к пристани. К ним, стекаясь с разных улиц, присоединялись новые люди – они тоже хотели встретить пароход. Несмотря на ранний час, в порту уже кипела работа. Грузчики таскали мешки какао со складов на пароход «Байяны». Барка с поднятыми парусами, похожая на большую белую птицу, готовилась отойти от причала. Громкий гудок, от которого завибрировал воздух, возвестил о скором отплытии.

Полковник Мануэл Ягуар всё никак не мог успокоиться:

– Интересно, чего этому Мундинью Фалкану всё неймётся? В него дьявол вселился. Ему что, своих дел мало, везде встревает.

– Ну это понятно. Хочет стать префектом на следующих выборах.

– Не думаю… Для него это слишком мелко, – сказал Жуан Фулженсиу.

– Да, он человек амбициозный.

– Он стал бы хорошим префектом. Деловой человек.

– Мы его не знаем. Он здесь всего ничего.

Доктор, сторонник Мундинью, оборвал говорившего:

– Нам нужны такие люди, как Мундинью Фалкан: прогрессивные, смелые, энергичные…

– Ну, Доктор, уж смелости-то нашим землякам не занимать…

– Всадить в человека пулю – это другое. Я говорю о более сложных вещах…

– Как это?

– Мундинью Фалкан в Ильеусе «всего ничего», как сказал Амансиу. А посмотрите, сколько он уже сделал. Проложил проспект вдоль берега, в успех никто не верил, а дело оказалось выгодным, а как город украсился. Привёз первые грузовики, без него не было бы ни «Диариу ди Ильеус», ни клуба «Прогресс».

– Говорят, он дал взаймы русскому Якову и Моасиру на открытие автобусной линии…

– Я согласен с Доктором, – сказал Капитан, до этого молчавший. – Именно в таких людях мы и нуждаемся… Способных понять, что такое прогресс, и содействовать ему.

Они дошли до причала, где встретили Ньё-Галу, служащего таможни, неисправимого повесу, неизменного участника всех вечеринок и закоренелого вольнодумца.

– Привет честной компании… – Он стал пожимать всем руки и тут же сообщил гнусавым голосом: – Умираю – хочу спать, всю ночь бодрствовал. Сначала пошли в «Батаклан» с арабом Насибом, а потом отправились в заведение Марии Машадан, еда, женщины… И всё же я не мог пропустить возвращение Мундинью…

Около гаража Моасира Эстрелы собирались пассажиры на первый автобус. Взошло солнце, предвещая великолепный день.

– Богатый будет урожай.

– Завтра праздничный ужин, банкет в честь открытия автобусной линии …

– Действительно. Русский Яков пригласил меня.

Беседу прервали повторяющиеся короткие и тревожные гудки парохода. На пристани заволновались. Даже грузчики бросили работу и стали прислушиваться.

– Сел на мель!

– Чёртова гавань!

– Если так будет продолжаться, то даже корабль «Байяны» не сможет войти в порт.

– А тем более пароходы «Костейры» и «Ллойда».

– «Костейра» уже угрожала, что закроет линию.

Вход в гавань Ильеуса, трудный и опасный, был ограничен с одной стороны городским холмом Уньян, а с другой – холмом Пернамбуку на острове рядом с Понталом[48]. Фарватер был узкий и мелкий, а песок на дне постоянно двигался под воздействием приливов и отливов. Корабли здесь часто садились на мель, иногда целый день уходил на их освобождение. Большие сухогрузы вообще не рисковали заходить в гавань, несмотря на прекрасный ильеусский пирс.

Пароход гудел всё тревожнее и тревожнее. Люди, пришедшие его встречать, потянулись на холм Уньян, чтобы рассмотреть, что происходит в гавани.

– Пойдём туда?

– Это безобразие! – заявил Доктор, когда приятели шли по немощёной улице, огибающей холм. – Ильеус производит большую часть потребляемого в мире какао, здесь есть первоклассный порт, однако доход от экспорта получает Баия. И всё из-за этой проклятой мели.

Теперь, когда дожди прекратились, самой животрепещущей для ильеусцев темой стала проблема гавани. О входе в гавань и о необходимости сделать его безопасным для больших кораблей спорили каждый день везде и всюду. Предлагали различные меры, критиковали правительство, обвиняли префектуру в инертности. Но пока решение не было принято, власти только обещали во всём разобраться, и порт Баии по-прежнему собирал экспортные пошлины.

Когда спор разгорелся в очередной раз, Капитан поотстал, взял под руку Ньё-Галу, с которым он распростился накануне около часа ночи у дверей заведения Марии Машадан.

– Ну и как тебе та штучка?

– Высший класс… – прогнусавил Ньё-Галу. А потом добавил: – Не представляешь, сколько ты потерял. Видел бы ты, как Насиб объяснялся в любви этой новенькой с косыми глазами, что пошла с ним. Уписаться можно со смеху…

Пароходные гудки раздавались всё громче и тревожнее, приятели ускорили шаг, народ прибывал со всех сторон.

О том, как Доктор едва не обрёл королевскую кровь

Доктор не был доктором, Капитан не был капитаном. Так же, как большинство полковников не были полковниками. Лишь немногие фазендейро в первые годы Республики[49], когда начали возделывать какао, приобрели патент полковника Национальной гвардии. С тех пор повелось так: хозяина плантации какао урожайностью более тысячи арроб[50] стали называть полковником. В Баии это звание не имело никакого отношения к армии, а лишь свидетельствовало о богатстве фазендейро. Жуан Фулженсиу, любивший высмеивать местные нравы, называл их «полковниками жагунсу», поскольку многие принимали активное участие в борьбе за землю.

Кое-кто из молодёжи даже не знал этого звучного и благородного имени – Пелопидас ди Ассунсан д’Авила – настолько они привыкли называть его уважительно Доктором.

Что же до Мигела Батисты ди Оливейры, сына покойного Казузиньи, который занимал пост префекта в начале борьбы за землю и сколотил состояние, но умер в нищете (о его добросердечии до сих пор вспоминают старые кумушки), то его прозвали Капитаном ещё в детстве, когда он, неугомонный и дерзкий, командовал своими ровесниками. Оба они были городскими знаменитостями и давними друзьями. Все жители города разделились на два лагеря и постоянно спорили, но так и не могли решить, кто из них двоих лучше владеет ораторским искусством. При этом не забывали и адвоката Эзекиэла Праду, непобедимого в судебных спорах.

В национальные праздники – 7 сентября, 15 ноября и 13 мая[51], во время празднования Рождества и Нового года c рейзаду[52], презепиу[53] и бумба-меу-бой[54], на церемониях по случаю приезда в Ильеус писателей из столицы штата – жители города наслаждались речами Доктора и Капитана и в очередной раз спорили, кто из них лучший.

В этом давнем, многолетнем споре никогда не удавалось достичь единодушия. Одни предпочитали цветистые монологи Капитана, в которых сочные эпитеты следовали друг за другом стремительным галопом, а модуляции его хрипловатого голоса вызывали исступлённые рукоплескания; другим больше нравились длинные витиеватые сентенции Доктора, его эрудиция, о которой свидетельствовало огромное количество цитируемых авторов, и обилие сложных предложений, где, как жемчужные зёрна, блистали такие редкие книжные слова, что лишь немногие знали их истинное значение.

Даже сёстры Дус Рейс, отличавшиеся удивительным единодушием, в данном вопросе разделились. Хрупкая и нервная Флорзинья восторгалась взрывным характером Капитана, его фразами вроде «блистательная заря свободы», она наслаждалась вибрациями его голоса в конце каждого предложения. Кинкина, дородная и весёлая Кинкина, предпочитала эрудицию Доктора, его архаичный лексикон, его велеречивость, когда он, потрясая воздетым перстом, восклицал: «Народ, о мой народ!» Они спорили между собой, вернувшись с приёмов в префектуре или с праздников на городской площади, как спорил весь город и не мог прийти к единому мнению.

– Я ничего не поняла, но это так красиво… – заявляла Кинкина, поклонница Доктора.

– Меня аж озноб бьёт, когда он говорит, – вступалась Флорзинья за Капитана.

Все помнили те дни, когда на площади перед церковью Сан-Жоржи на украшенной цветами трибуне выступали по очереди Капитан и Доктор – первый как официальный оратор поэтического кружка имени 13 Мая, второй – от городского объединения любителей шарад и литературы имени Руя Барбозы. Все прочие ораторы куда-то подевались (даже учитель Жозуэ, чьё лирическое словоблудие пользовалось успехом у девочек из монастырской школы), и в торжественной тишине на трибуну поднимался то смуглый импозантный Капитан, в безупречном белоснежном костюме, с цветком в петлице и рубиновой булавкой в галстуке, похожий своим горбоносым профилем на хищную птицу, то худенький, почти совсем седой Доктор, маленький и нервный, как юркая птичка-щебетунья, в неизменном чёрном костюме, рубашке с отложным воротником, крахмальной манишкой и в пенсне, прикреплённом к пиджаку ленточкой.

– Сегодня выступление Капитана было фонтаном красноречия, – раздавались замечания. – Какой великолепный язык!

– Только смысла мало. Зато в речах Доктора всегда есть суть. Он просто ходячая энциклопедия!

Только доктор Эзекиэл Праду мог составить им конкуренцию в тех редких случаях, когда он, почти всегда в дымину пьяный, поднимался на трибуну не в зале суда. У него также были бесспорные достоинства. Что же касается судебных прений, то тут публика была единодушна: с ним никто не мог сравниться.

Пелопидас ди Ассунсан д’Авила происходил из семейства Авила, португальских идальго, обосновавшихся в этих краях ещё во времена капитаний. Так, по крайней мере, утверждал Доктор, основываясь на семейных архивах. Авторитетное мнение историка, с ним не поспоришь.

Потомок знаменитых Авила, чей особняк, превратившийся в чёрные руины, окружённые кокосовыми пальмами, возвышался на берегу океана между Ильеусом и Оливенсой, Доктор с другой стороны происходил от неких Ассунсанов, лавочников и плебеев. К его чести нужно сказать, что он одинаково ревностно хранил память о тех и других. Конечно, Доктор мало что мог рассказать о своих предках по линии Ассунсанов, в то время как летопись семьи Авила была богата историческими событиями. Скромный государственный служащий на пенсии, Доктор жил в воображаемом мире триумфа и величия – в воспоминаниях о прошлой славе семейства Авила и размышлениях о славном настоящем Ильеуса. О семействе Авила, их подвигах, их родословной он уже много лет писал обширный подробнейший труд. Что до прогресса Ильеуса, то Доктор был пылким его пропагандистом и бескорыстным подвижником.

Отец Пелопидаса был разорившимся потомком Авила по боковой линии. От благородного семейства он унаследовал лишь имя и аристократическую склонность к праздности. Женился он (по любви, а совсем не из вульгарного расчёта, как в своё время болтали злые языки) на плебейке Ассунсан, дочери хозяина процветающего галантерейного магазина. При жизни старого Ассунсана магазин давал такой доход, что его внук Пелопидас был отправлен учиться на юридический факультет в Рио-де-Жанейро. Но старый Ассунсан умер, так и не простив до конца дочь за её безрассудный брак с аристократом, а идальго, приобретя такие простонародные привычки, как игра в нарды и петушиные бои, проел мало-помалу весь магазин: метр за метром ткани, дюжину за дюжиной шпилек и моток за мотком разноцветной тесьмы. Так пришёл конец достатку Ассунсанов, как в своё время – величию рода Авила, и Пелопидас, который учился тогда на третьем курсе, остался в Рио без средств для продолжения учёбы. Правда, в Ильеусе, когда он приезжал домой на каникулы, его уже называли доктором – сначала дед, потом служанки и соседи.