Северный крест

Несмотря на большое число сходств и параллелей, целая пропасть разделяет «Прикованного Прометея» Эсхила и Прометея мифологической эпохи. Прометей по-особенному жив в мифологическом мышлении и в народном сказе: он то сближается с Гефестом, то отождествляется с Эпиметеем, то оказывается прародителем женщины, то влюбляется в Афину и терпит наказание, то берет в помощники Афину, похищая огонь у богов, то похищает огонь у Афины и Гефеста, и т. д.; деятельность Прометея оценивается по-разному, и нет единого представления о том, что же такого он сделал. Гораций, например, оценивает кражу огня Прометеем крайне отрицательно, как и сотворение человека (Carm. I.3.27–33). У Эсхила, напротив, мы находим, во-первых, хорошо очерченный литературный образ – что и сыграло решающую роль для последующих эпох, а во-вторых, особое трагическое понимание пред-усмотрительности Прометея в контексте всевластия необходимости. Трагический контекст пред-усмотрительности, равно как и исторический контекст пред-классической рациональности (у Гесиода профетизм Прометея вообще не рассматривается), в одинаковой степени далеки от собственно мифического содержания сказания о Прометее. В этом смысле мифический Прометей и Προμηθεύς как отзвук индоевропейского *men-комплекса еще во многом остаются загадкой.

Список использованной литературы

1) Эсхил. Трагедии. В переводе Вячеслава Иванова. (Дополнения. / Пер. А.И. Пиотровского. Фрагменты / Пер. М.Л. Гаспарова). М.: Наука, 1989.

2) Гесиод. Полное собрание текстов / Перевод фрагментов О. П. Цыбенко, вступ. ст. В. Н. Ярхо, комм. О. П. Цыбенко и В. Н. Ярхо. М.: Лабиринт, 2001

3) Властов Г. Теогония Гесиода и Прометей. СПб. 1897.

4) Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М.: Искусство. 1995.

5) Мифы народов мира. под ред. С.А.Токарева. Электронное издание. М. 2008.

6) Топоров В.Н. Исследования по этимологии и семантике. Том 2. Книга 1. Индоевропейские языки и индоевропеистика. М. 2006

7) Aeschylus. The Complete Greek Tragedies. Edited by David Grene and Richmond Lattimore. Chicago. 1953.

8) Beekes R. Etymological Dictionary of Greek. Leiden. 2010

9) Lexikon der indogermanischen Verben. Die Wurzeln und ihre Primarstammbildungen. / Ed. Rix H. et al. Wiesbaden, 2001

10) Watkins C. How to kill a Dragon. Oxford. 1995.

Москва, 2012 г.

Александра Никулина

Неоплатонический этюд о душе

Всем правит молния

Чистота души – это, прежде всего, её прозрачность. Душевно-психическое – всегда что-то текучее, журчащее, непостижимо-водное и стихийное, как огромный океан или тихое горное озеро, застывшее в неподвижном времени. Внутри этого озера, этого неподвижного времени, которое ещё греки назвали «веком», aion[128], застыл весь мир. Мир – лишь око души, отражающее прекрасный лик её неведомой тиши.

Однако, если верить неоплатоникам, мировая Душа сама – лишь отражение и выражение Ума, который всегда неуловимо и ясно присутствует в ней. Свет Ума – отражение света Единого, которое уже совершенно непостижимо, ибо Ум со всеми его изощрёнными методами лишь отражает то, познать чего он не может: «Основной закон этой иерархии, – подобие и отображенность низшего в отношении высшего; это – разные степени отображения одного и того же. Поэтому низшее не мешает высшему, но все слито в едино-раздельную вечность мировой жизни, и если низшее так или иначе подражает высшему (а без этого оно само не существует), то на всем индивидуальном, что есть, почиет энергия и смысл всеединой и бесконечной мировой жизни»[129].

Все эти космические материи живут в нас, впрочем, их гармония в человеке – лишь проект, лишь возможность, всегда наличная, но опасная и требовательная. Душа не находится изначально в гармонии с Умом, как мы видим это в диалектике эманации Единого, но всегда лишь может быть созвучна с ним в живом существе.

Если же человеческая душа, несущая в себе частицу божественной субстанции мировой Души, не созвучна с Умом, то она перестает быть сама собой. Но надо мыслить так: не ум должен быть созвучен с душой, а именно душа созвучна с умом. А ум – в свою очередь, с Единым, для которого уже нет ни отдельных умов, ни душ, ни чего-либо ещё, кроме него самого – даже неисследимого зазора между бытием и сущим[130].

Добавим немного драматичности: находясь между Единым и Душой, Ум вечно мечется между ними, – о, эта тоска человеческого сознания по безграничной божественной холодной ясности, сменяющаяся жаждой окунуться в гущу мира, наполненного суетой и жизнью. Как жаждет сознание уловить в потоке вещей вечно-сущее, и как жаждет оно отрешиться от мира, дабы созерцать вечность.

Душа, это вечно-юная и светлая странница, тоже не может выбрать – то ли совсем отдаться этому грешному миру, растворившись в сутолоке дней, то ли прислушаться к Уму, к его чистой жестокой созерцательности.

Однако в сущности, все вещи возвращаются к своей причине, совершая круговое движение[131].

Причина эта – согласно неоплатоникам – извечное Единое и Благо, пребывающее в нем. Душа в своих метаниях находит себя как отражение Единого, и её гармония зиждется на тонкой красоте игры противоположностей. Игра противоположностей здесь – не подразумевает разодранности, разорванности, надрыва – нет, душа смеется словами Заратустры: «Горе имейте сердца ваши, братья мои, выше, выше. Но не забудьте и про ноги. Горе имейте и ноги ваши, добрые плясуны, а еще лучше: станьте-ка также и на голову»[132].

И хотя Душа всегда танцует на грани, её танец безгранично легок и свободен, ибо она есть само творчество, не ограниченное ничем – только возможностями Ума, которому она дарит истинную жизнь. В человеке душа является именно в легкости бытия, в его стремительно-свежей, юной, манящей и ничем неограниченной прозрачности. В такой душевной чистоте и прозрачности ясно блистает Ум и то угасает, то вновь сияет Единое.

Неоплатоническое миросозерцание, несмотря на чрезвычайную одухотворенную строгость, может показаться парадоксальным квази-христианскому европейскому сознанию, проникнутому дихотомичностью и с трудом улавливающему диалектичность.

Несмотря на строгую иеарархию уровней бытия (Единое, безусловно, выше Ума, а Ум – Души, Душа – материи), все эти категории, в сущности, проистекают из одного источника, а потому являются сущностно взаимосвязанными и взаимопронизывающими.

Таким образом, хотя мы и мыслим Ум отдельным от Души, в сущности, это лишь два момента одного непрерывного диалектического процесса становления. И этот процесс, в конце концов, приводит нас на самый низший уровень – уровень материальных тел. Дихотомически настроенному человеку (мыслящему Душу безусловно отделенной от Ума) эти категории представляются двумя совершенно раздельными силами, создающими дуалистическую неснимаемую напряженность. А не снимается она именно из-за непоследовательности мысли: как Ум, так и Душа выводятся из Единого, являются его эманациями. Душа является лишь моментом становления, жизни внутри Ума. Однако появляясь на более низком уровне Иного (в материальном теле), человек продвигается в обратную сторону – к Душе и Уму. И продвигается тем же способом, каким была совершена эманация: не посредством отрицания и исключения низшего, а посредством включения и охватывания (так, Единое производит Ум, само входя в него).

Однако парадоксальность остается, даже когда мы последовательно проводим диалектику. Ведь если мы прослеживаем нисходящую линию (от Единого к Душе), то получается, что Душа и тем более материальный мир, её творение – лишь моменты в Едином. Когда же идем от обратного – от материального мира, то выходит, что Единое – внутренний, сокровенный момент материальной вещи.

Стоит попытаться устранить или хотя бы посягнуть на одно звено этой цепи – и вся цепь рухнет. В этом красота античного взгляда на мир: все в Космосе на своем месте и ничего лишнего не существует. Впрочем, подобные представления характерны для любой традиции, в которой просвечивает вечная мудрость.

Не об этом ли забыло позднеевропейское сознание, столь жадно попирающее и пожирающее свои истоки в нигилизме и постструктуралистических оргиях, обожествляющих бессмыслие? Однако уже у Деррида, этого прекраснодушного певца вездесущего слова, мы снова слышим Голос. Мы замечаем, что само движение европейской мысли, выросшей из античной, сохраняет привычную грекам форму мышления: мы, как и всякое бытие, вернулись к своим истокам, к своей причине, завершив ещё один круг.

Века разорванности, истерзанности, пустоты и фаустовского томления по Единому и Душе завершились оглушительной пустотой и величием двадцатого века. Европейский Ум познал сам себя и теперь пожирает свой змеевидный хвост, рассыпаясь в тысячах тончайших оттенков смыслов, синкретизме и интегральности, множественности логик и мета-парадигмальности. И хотя он познал ещё лишь маленький осколок Бытия, он познал сам себя в должной мере. Он познал то, как он видит Душу и то, как он видит Единое, в конце концов, уничтожив и заглушив Бога и вечную гармоничность душевной стихии гулкой дробью различия и различания.

Теперь зазвучали другие ноты, ноты Иного Уму – ноты Души. Какая-то полузабытая еврейская мелодия веры как доверия, эмуны[133] – безграничного доверия к Единому Богу в противовес европейской вере-достоверности, pistis, основанной на вере в истинность некого факта – скажем, воскресения Христа. Душа живет в этой безграничности веры в Единое, в безграничном доверии миру, себе, другому. Она жаждет смешать все в себе, как в алхимическом сосуде – и даже если что-то взорвется, она не будет тосковать – ибо как вечная жизнь может бояться физической смерти? Для Души весь мир – лишь прекрасное отражение Единого и Ума, где созидание и разрушение в вечном природном ритме сменяют друг друга, ничего не уничтожая, ибо уничтожено может быть только рождённое, а Душа в своей мудрости знает, что вечная жизнь – это просветлённая Единым материя.

Душа примиряет и углубляет: несмотря на её видимую подвижность, она глубока, проста и совершенно ясна, как безоблачное небо. Она повсюду и не чурается ничего: смеется дурным шуткам Ума, бросается в сомнительные авантюры, раскаивается и верит, доверяет всему одним растерянным жестом, преображая то, что Ум, сообразуясь с Единым, называет «трагическим» в наполненную жизнью возможность смысла.

Душа радуется ветрам и бурям, её восхищает любое движение, любой ветер, более быстрый, чем она сама: ибо в движении Ума и самого Единого кроется ее вечность. И пускай кого-то удивляет радость во время бури, но в этом парадоксальная суть Души – она не ведает формальной этики, ей ведома только жажда творческого движения, к которому побуждает её Ум, сплетенная с жаждой гармонии и пламенной любовью к бытию.

Голос, едва слышно начинающий звучать ныне – голос Души в её собственной сути, Души не расчлененной Умом, но и не раздробленной миром форм. Вырвавшись из-под строгого надзора Ума, пронизанного своим собственным логосом и переносящим этот логос на все Иное, Душа слегка опьянена вновь обретенной свободой, опошляясь и растрачиваясь в гедонистическом восторге перед формой.

Юно-мудрый голос Души пока ещё звучит совсем тихо, ибо Душа в человеке ещё не знает сама себя. Её знал и лелеял Ум, а до того – Непостижимый Бог. Лишь они знают, какой ей стать. Иногда просыпаются отголоски вечной птицы-странницы и в человеческих ограниченных душах, и в них Руах[134] обнаруживает свою неразрушимую сущность, свивающую все логосы мира и логики мира в единую песню:

Я как весна. Цвету из самой смерти.Из-за беспечных глаз не увидатьДавно когда-то прожитых столетий,Сплетений вновь задуманных миров…Я ухожу и снова возвращаюсь,Твореньем наполняю пустоту.И каждый день меняю свою старостьНа жизни обновленную листву.Но ветер листья рвет – приходит осень.И музыка стихает в темноте.Я голос сохраню для тех, кто носитСтолетья безвозвратности в себе.Все возвратимо. Сердце жизни знает.О всех потерях, бесконечных дняхОтчаяния. Есть то, что не сгорает —Когда слова застынут на устах.Мы как цветы. Взмываем из безмирья —Чудесным жестом и игривым сном,Мы странники, мы Боги, наши крылья —Небытие свивают в вечный Дом.

Мир Души ближе к вещам, а потому она обращается к ним непосредственно, раскрывая тот «жизненный мир», который в прошлом веке открыл для мира Э. Гуссерль. Она сразу же видит их живыми, наполненными смыслом, символично-разомкнутыми. Однако живет в ней и иное – вечный огонь, влекущий её ввысь – в те сферы, где её обнимает Ум в своем вечно-покоящемся стремительном движении.

Поэтому душа человека так ярко горит, будучи влажной по природе. Две противоположных стихии смешиваются, рождая новую цельную сущность; горит Гераклитов огонь, сгорают ветхие стены стройных концепций, загораются океаны и моря одряхлевших с веками переживаний Души, закрепощённой скрепами логосов, – океаны превращаются в пар, легчайший воздух смыслов, и вот уже слышится едва-едва различимый отзвук иных чувств – иных исканий Души. У Души есть свой логос, и хотя, как говорят некоторые, он ещё «темен» в самом становлении она узнает себя и озарится светом свыше.

Евг. Анучин

Размышления над «Неоплатоническим этюдом» А.Никулиной

Когда мне было двадцать с небольшим лет, Небеса властно продиктовали мне тему о Душе:

Душа моя, друг верный,Шепни мне что-нибудь,Умчи тоску безмерную,Наполни негой грудь.Тебя почти телесноСейчас я ощутил,Ты пронеслась как песня,Как мир таинства Сил.Порой полно значенья —В тиши стоять ночнойИ ощущать с волненьемТоржественный покой.Сойдёт успокоеньеС угасшею зарей,Исчезнут все сомненья,Всех дум умчится рой.В гармонии ЕдинойСольешься с миром ты —И станут постижимыЗаконы Красоты.

Откуда эта гармония умиротворения, когда всё видимое погружается во мрак темноты? Зато обостряются восприятия звуков, запахов, осязание, т. е. то, что не требует тирании Ума – Душа осознает: вот эта независимость от Ума, от сознания и есть её обитель в Едином.

Такое понимание Души чуждо неоплатонизму, чуждо даже гуманитарной мысли. Ведь Гуссерль говорит о жизненном мире вещей, я же говорю только о себе. Что меня всё же смущало в таком мироощущении? Женственность во мне, мужчине. Почему не смущает сегодня? Тема Вечной Женственности не умаляет мужчину. Это божественный Символ, идущий от немецких романтиков и поэтики Серебряного века, убедил меня в моём понимании роли Души как берегини – в погибели от косности материального мира. Почти полвека я никому не показывал этот мой стих о Душе. Но всё это время он грел мою душу, укрепляя её в сокровении идеального.

Несколько позднее Небеса воскликнули во мне:

Возвеличься Душа, вознесись,Испытай одержимость паренья,К Высшим Истинам ты прикоснись —И узнаешь восторг вдохновенья.Разодень в изумруды, обыдьИ оставь суету за порогом —Лишь тогда ты сумеешь открыть,Кто является подлинным Богом.А когда очаруют тебяБездны света, несчётные краски,То, все зримое вновь возлюбя,Ты на Землю вернёшься из сказки.И пускай вопрошают – где был?Почему не оставил записки?Кто в небесном себя отразил,Проживёт на Земле без прописки.

Таким образом, тема Души многогранна, успевай только поднимать перья от этой Жар-птицы.

Анастасия Занегина

«Подобный пламени, углями вычерченный…»

Подобный пламени, углями вычерченный,Пылающий месяцеострым презрением,Выше ничтожного неба высеченный,Лезвие мысли, гордыни рождение.Непрощенно порочный, всеохватно смотрящий,Выбивающий строки протяжноголосые,Источающий страстность, ничего не просящий,Холод мысли смывающий теплыми росами.Высвобождающий, росчерк Глагола,Испивающий время, идеей горящий,Безбуквия нити сплетающий в Слово, —То – Образ, извечно надмирно парящий.

Viola odorata[135]

Мировых иллюзий расцвело воплощение.

На том лугу взошла ты, где оставлено было полжизни,

На диком поле Пана цвела ты в знак возвращения

Вечного, где творились дымно-туманные тризны.

У двойных ворот в мир сновидений,

Где одни – для лживых, другие – для истин открыты,

Являлась ты людям под покрывалом воплощений,

Снотворящим маком спадала сквозь небесное сито.

Тисовым нектаром офиолечивала пьяные вздохи,

На средневековых праздниках пели тебе песни искупления,

Бессмертья прося. Но плющом прорастала в изъяны

Порока, через агат подделывала тайны прощения.

Как в Ведах искали в тебе солнцетворного Духа,

В дурмане тонули, когда смыкала руки Кали.

Тьма песней спускалась не для земного слуха,

И там, где нет дорог, фиалки расти стали.

А.С

Соломон и Далила

От века хитроумная ДалилаПреследует Самсона по пятам,А где посмотрит исподлобья – тамСудьба Самсону смерть определила…К нам нить от тех, кто жил во время оно.Хотя, конечно, сказочка стара,Ведь современник так и ждет Самсона,А Соломона гонит со двора.Но если до высоких дел дойдет,Друзья-Самсоны, вас на то не хватит.Гиппархии открыл путь знанья КратетИ тем нащупал выход из ворот.С тех пор наш буйный разум пристыженУмом цветочным, в меру приземленным.Ведь мудрость в чем? Родившись Соломоном,Признать, что не во всем ты Соломон.* * *…. И отправился царевич за тридевять земель искать то-не-знаю-что…За тридевять земель – за тридевять приветствий —За тридевять друзей – к друзьям, что до конца, —Вот путь – безумного, но все же мудреца.Не эха ищет он, а строгих соответствий.Ах, то-не-знаю-что – чужой души секрет!Нашел причину, друг, – так не избегнешь следствий.Сердитые друзья страшней стихийных бедствий,Ведь дружба так светла до тридевяти лет!Пусть кто-то по нему стрелять затеет влет,А кто-то, может быть, не так его поймет,Веселые глаза сощуря незнакомо;Но все же мой Орфей, мой непутевый ЛельЗатем отправился за тридевять земель,Что в тридесятой быть рассчитывает дома.

Монадология

Да, из веков учтиво-всевельможныхДошел до нас нестройный хор-трактат.Доныне с уваженьем говорятОб авторе тех строк единобожных.Сей мир, – учил он, – словно вешний сад,Есть лучший между всех миров возможных.Для всех явлений, вплоть до самых сложных,Причина – аппетиции монад.Повсюду жизнь, – различны проявленья.Лишь духи поднялись до постиженьяВеликих истин Царства и Царя.Он различил, о Царстве говоря,От истин мысли истины явленья.С ним разума забрезжила заря.

Позывной души

Только б вольно он всегда

Да сказал на да…

К.Б.

Ohne unsern wahren Platz zu kennen,

Handeln wir aus wirklichem Bezug.

Die Antennen fühlen die Antennen,

Und die leere Ferne trug…

RilkeПоймай волну и расскажи себя.Поймай волну – пусть ясен не вполне ты,Но, множась, возбезумствуют секреты.Симсим, откройся – чтоб не жить скорбя.И вправду, друг, на свете нет приметы,Что светлых не избегнет черный кот.Надейся лишь: до ближних звезд дойдетЧуть слышный позывной твоей планеты.Пусть кажешься бессмысленно звучащим, —В лесах души пройди по дальним чащам,Но быть излишне громким не спешиИ принимай, – спасеньем от бесчестья, —Вселенские последние известьяЧувствительным приемником души.

Вечерние блуждания

Я не знаю много песен, знаю песенку одну…

Ф.Сологуб.Вечерний час. Квартал так странно тих.Мне с улицы смешно и непонятно,Что в этот вечер может быть занятноТам, в комнатах, для светлых, для живых.Снег, фонари, и звезды – сколько их!И не спешу я в скучный дом обратно.И что-то уж бормочется невнятноИ, неприкаян, бродит первый стих.И вот поется песенка, пространна.Что ж! Если вдруг придет волна обмана:Солжет фонарь, что будто он луна,И снег весной быть светлым перестанет,И человек подчас меня обманет,Лишь не обманет песенка одна.

Газель о чудесном

Что ж, пусть нету чудес на земле, на луне… Но чудуДоверять, проверяя, пускай не вполне, я буду.Философского камня, по-твоему, нет? Так что же?И песчинкой премудрости счастлив вполне я буду.Если встречу я черта в какой-то стране недоброй —Коль друзей не найду, побратим сатане я буду.Доверять чудесам – пусть и жить будет мне труднее,Пусть и белой вороной в родной стороне я буду.Пусть в пустыне живу я и вижу вокруг лишь камни —Строить сказочный замок из этих камней я буду.

Госала

Будь как птица, пой, тебе дана судьба…

К.Б.

Бесполезно идти – ведь тебя поведут все равно.

Бесполезны усилья – ведь в мире всем правит судьба.

Так иди, как идется, – взлетишь ли, падешь ли на дно, -

Все судьба разрешит. Наша воля безмерно слаба.

Что нам думать, Одно ли спасет, или сорок одно, -

То, что делаешь, делай: душа ведь твоя не груба.

Не спасают ни Веды, ни сома, ни просто вино,

Ни аскеза, ни тантра: в потоке зачем и борьба?

Нам природу и необходимость нельзя обмануть.

Так прощай, ученик… Ты спросил: где спасения путь?

Что ж, узнай: его нет. Ни один из путей не пригоден.

Ты заплакал? Пустое! Для грусти в том повода нет.

Путь к спасенью есть Дело. Ведь знает бродячий поэт:

Только вину настрой, заиграй и запой – и свободен.

Демокрит

Безвестный абдерит, я говорил с Сократом —Он не узнал меня. Не жалуюсь, мой друг.Я знаю: пусть богат мир видимый вокруг,Но в сущности он весь – в пустом летящий атом.Ушел я на восход. Вернулся я к закатам.Я мудрости ищу. Но я же и анатом,Астроном, геометр. Земли восток и югИзмерил в поисках основы всех наук,Пока я не открыл последнего звена там.Ах, как же ты смешон, пустых стремлений мир!Необходимость – царь, и разум – мой кумир.Мир очень многолик, но истина одна там.И мера всем – мудрец, ступивший на порог.Да, если хоть в одном Эфесский прав пророкИ истина в морях, то я достал до дна там.

Гераклит

Кто в мире без границ способен видеть строгость?Мне думается, тот, кто внятно сознает:Везде, – во всем и всех, – один Огонь поет,У мира и души един владыка – Логос.Едино зло с добром – к гармонии придет.Путь вверх, путь вниз – холма единая пологость.Я знаю Логос, он вещает: все течет.Два крайние звена не разделяет пропасть.Единым было все и царственным Огнем,И все к нему придет. Глупцы о том не знают,Не ищут Логоса. Вы – помните ж о нем!Оставь людей, мудрец! Невелика их честь.Мне Логос говорит: все, что на свете есть —Размеренный Огонь: горит, но не сгорает.

Пифагор

Я мудрец италийский, ты скажешь. Но, может быть, ширеДля меня ты названье в наречьи найдешь сицилийском?Я – философ. Другим говорю о далеком и близкомИ пытаюсь найти я начала всему в этом мире.Сердце мира – Число. Будь то Восемь, иль Два, иль Четыре,Эти Числа – цари над земным и над солнечным диском,Над загадочным миром, где грохот рифмуется с писком,Миром, песня которого невыразима на лире.Этот песенный мир я прошел через многие смерти.Я рождался не раз. Умирал, чтобы снова рождаться,Чтобы песнею сфер в облаченьях других наслаждаться.Семь таинственных сфер, издавая семь звуков различных,Семизвучно поют. Это слышно душе гармоничной,Нужно только прислушаться… Мудрые, верьте мне, верьте!* * *Мы говорим: душа – как чистый лист.Глубокой этой мысли есть граница:Когда душа есть чистая страница,Как мы мудреем, если всякий – чист?Да, понимать способна птичий свистИ детская душа. С природой слитьсяОна не хуже взрослой ухитрится,Как ни противодействуй «реалист».С душою чистой только ль их ватаги?Ей славны также пифии и маги,Иначе же зачем им колдовать?Неси им не амброзии, а браги:Карандашу свободно на бумаге,Он только не умеет рисовать.

Гаутама Будда

Я – Сиддхартха, принц шакьев. И мне позапрошлое летоВ храме буйвологлавцев загадало четыре загадки.На четыре загадки нашел я четыре ответа,И с тех пор я брожу по лимонным дорогам Магадхи.Жизнь – пустая затея. Ах, прочно усвоил я это!Жизнь бессмысленна, даже если все в ней мгновения сладки.Но страданием полны все стороны этого света,Если есть мир иной, то и там все не в большем порядке.Но мудрец, размышляя, неизбежно придет к заключенью:Жизнь бессмысленна – лишь для того, кто идет за брахманом,Мудрецу же она не бесцельна, как средство к спасенью.Так иду. И со мной – мои Пять; мир мне – с ними – не скучен;Людям я говорю о Пути – он им кажется странным.Что же в том? Кто не видит, тот зренью не будет обучен!Но все меньше селений в Магадхе храпят под туманом.Один гуру свалился в пропасть как-то раз.Ты скажешь: как, гуру? Ужель он не предвидел?Увы, гуру был слеп и пропасти не видел:У этого гуру был только третий глаз.

Лилит

Что сухие слова? Содержание книги – полнее.Снова я повторю: что же могут сухие слова.Мне легендой библейской так близки теперь иудеи,А легенда не словом, но образом только жива.Больше сотни столетий с тех пор пролетело, наверно…Жил Адам на земле – землепашец, познавший добро,И жена его Ева – красива, но слишком манерна,И росли сыновья. Уж прищурился Каин хитро.Но однажды Адам, в настроеньи гуляя прескверном,Услыхал чей-то голос – как будто скала говорит:«Хорошо ли, Адам? Все не то и не так и неверно,Если чуждую Еву предпочел ты Сестрице Лилит!»Был ответ его тих: «Я исправлюсь, увидишь – исправлюсь.Так вернись. Мир забыт, если с Братом Сестра говорит…»«Я вернусь, и не раз, и не раз тебе снова понравлюсь,Не теперь. Но потом. Суждено!» – отвечала Лилит.Ах, Адам! Кто же Ева, и Ева ль она? ИеговаБыл творцом ее также, но воля и знанье – цена…Не начать все сначала… Но в мире родишься ты снова,И Сестра тебя встретит, и будет судьбою она.Сто промчалось веков. Беспредельно умножилось знанье.Но опять и опять, в облаченьях цариц и актрис,В мир приходит Лилит – длиннокудрое напоминанье:«Эй, Адам, ты забыл, кем ты был, с кем ты был! Оглянись!* * *На похоронах светила.Живи, твори и вдохновляйМирского ради ничесожеСок нашей умной молодежи,Веди в свой самодельный рай.Паси свой первородный грехНеразрешимости вопросов.Знай: лучше всех – и хуже всехТебя поймет, кто не философ.Но будь готов к своей судьбе,Творя и думая отважно:К тому, что вот венок бумажныйПри жизни смастерят тебе.И верь, о, верь! Взойдет она,Звезда твоей научной славы:Тебе поставят крестик ржавыйНа гроб глазетовый без дна…Как этих терний избежать?Как примириться с смертью званской?Прожить в манере партизанской.