Северный крест

То есть можно, конечно, например, исключить описание природы и душевных волнений из своих писаний, но что тогда останется описывать. Всё дело в том, чтобы сделать природу и душу максимально насыщенными духом и описать, как дух их отрицает, уничтожает, побивает, разлагает. Но без их описания не будет акосмизма. Своим писанием надо сначала искусно изобразить всю красоту космоса, чтобы затем показать высшую красоту – смерть красоты и ее страдание, ее проницание и отрицание духом» (Поклонскiй. И. Изъ частныхъ бесѣдъ конца 2018-го).

Если у Ницше при минимумѣ жизни (въ личномъ судьбѣ, in praxi) была апологетика этой самой жизни, то у меня вовсе наоборотъ: при порою максимумѣ ея идутъ проклятія ей. Трудно представить себѣ картину: проклинающій міръ человѣкъ, дѣлающій сіе съ улыбкою, со смѣхомъ, держа въ рукахъ сигару и пр., и пр.

* * *

Обратимся къ исторіи гностицизма (въ томъ числѣ и для того, чтобы лучше понять это явленіе), но сперва скажемъ должное быть сказаннымъ.

Само слово gnosis означаетъ, какъ извѣстно, знаніе, но въ гностицизмѣ это знаніе особаго рода: знаніе и созерцаніе вѣчнаго; здѣсь очень важенъ мистическій и религіозный оттѣнокъ (вплоть до пониманія гносиса какъ экстатическаго знанія о божествѣ, полученнаго милостью мистическаго съ нимъ сліянія). Такимъ это понятіе предстаетъ у Платона и по наслѣдству переходитъ къ гностикамъ. Словомъ, знаніе здѣсь понимается на восточный ладъ; этимъ мы обязаны путешествіямъ Пифагора и Платона на востокъ. Къ сказанному добавляется связь гносиса съ аллегоризмомъ (аллегорическимъ толкованіемъ), мистеріей и магіей. Такимъ образомъ, гносисъ имѣетъ мало отношенія къ ratio: gnosis – скорѣе мудрость, рожденная милостью откровенія, рождающая знаніе какъ спасеніе. Гносисъ означаетъ для человѣка, его постигшаго, искупленіе и спасеніе; спасеніе немыслимо безъ гносиса. Уже исходя изъ сказаннаго, очевидно, что гностицизмъ есть религія, а не религіозная философія (какъ, напримѣръ, новоплатонизмъ).

Гностицизмъ отличается отъ ортодоксіи – поверхъ прочихъ отличій – адогматичностью: гностическія откровенія основаны на личномъ, незаемномъ опытѣ. Если любая ортодоксальная религія дѣлаетъ ставку на вѣру, чужую вѣру, становящуюся – не безъ ломки, слезъ и вивисекціи Я – какъ бы своею, то гностицизмъ – на знаніе, свое знаніе, и на личный опытъ. Отсюда толикое разнообразіе гностическихъ системъ: всё онѣ въ цѣломъ похожи другъ на друга, родственны другъ другу, но каждая изъ нихъ есть всё же неповторимая, своя, незаемная, личная система, рожденная своимъ опытомъ. Чужая вѣра закрѣпощаетъ, свое знаніе освобождаетъ. Если и есть мѣсто вѣрѣ въ гностицизмѣ, главенству вѣры, то лишь вѣры въ собственное знаніе; гностикъ не желаетъ вѣрить чужому откровенію. Потому гносисъ есть процессъ и становленіе. Въ этомъ смыслѣ каждый подлинный мистикъ въ той или иной степени гностикъ. Инымъ кореннымъ отличіемъ является осознаніе собственной независимости отъ грѣхопаденія, котораго и вовсе нѣтъ въ гностическомъ ученіи: гностикъ самостіенъ и чувствуетъ и сознаетъ не собственную грѣховность, ущербность, непреодолимую отдѣленность и удаленность отъ горнихъ сферъ, но, напротивъ, близость Бога; гностикъ отстоитъ отъ паденія и если и является частью чего-либо, то лишь довременной полноты, съ которой сознаетъ сердцемъ глубинное сродство. Ибо не человѣкъ виновенъ въ паденіи, но самъ міръ есть результатъ паденія и самое паденіе; не человѣкъ пороченъ по природѣ своей, но міръ изначально пороченъ и глубоко несовершененъ. Гностикъ борется не противъ грѣха, но противъ невѣжества и незнанія, которое единственно и порождаетъ грѣхъ и само есть грѣхъ; добродѣтель главнѣйшая – обрѣтеніе спасительнаго знанія – гносиса, пробужденіе ото сна именемъ жизнь. Послѣднимъ и главнѣйшимъ отличіемъ гностицизма является особый типъ сознанія, имъ формируемый: впервые индивидуальное, личностное ставится выше коллективнаго, общественнаго; абсолютной цѣнностью становится пневматикъ какъ человѣкъ въ высшей мѣрѣ, какъ личность, выпроставшаяся изъ безличныхъ толщъ. Въ этомъ смыслѣ гностицизмъ есть рожденіе Я. Впервые личность вырывается изъ всѣми религіями явленнаго «ты долженъ» и «ты виновенъ» по рожденію: въ ничѣмъ не ограниченную свободу. Подъ знакомъ свободы стоитъ гностицизмъ, подъ знакомъ «стокгольмскаго синдрома» стоятъ религіи, служащія богамъ-тиранамъ, а сами служащіе богамъ суть отъ вѣка виновныя жертвы, покорно влачащія ярмо и кладущія на алтарь душу свою, свое бытіе: молоху древнихъ боговъ. Конечно, ортодоксія и есть «опіумъ для народа», ибо есть, вѣроятнѣе всего, искаженіе подлиннаго благовѣстія: ортодоксія, но не христіанство подлинное[102]. Гностикъ – не опіоманъ, но судія, взвѣсившій порядокъ вещей и порядка вещей отвращающійся; гностикъ объявляетъ войну ему; теперь онъ бунтарь, возстающій противъ извѣчныхъ законовъ. И Христосъ гностическій, согласно первоисточникамъ (евангелію отъ Филиппа), ищетъ не сыновъ (читай «рабовъ»), но братьевъ. Болѣе того: полнота (плерома) не полна – пока въ нее не войдутъ всѣ пневматики: лишь тогда она обрѣтетъ окончательную цѣлостность. – Пневматикъ есть соработникъ Бога, а Богъ – соработникъ пневматика. Пока этого не случится – высшія сферы пребываютъ въ тоскѣ по частицамъ свѣта, затеряннымъ въ нижнихъ сферахъ, а нижнія сферы взыскиваютъ сферъ высшихъ.

Если говорить о происхожденіи гностицизма, то почти всѣ изслѣдователи единодушно признаютъ ближній Востокъ мѣстомъ возникновенія гностицизма[103]. Кингъ выводитъ гностицизмъ изъ дальняго Востока – Индіи; лишь Неандеръ, ученый первой половины XIX столѣтія, сперва считалъ гностическое ученіе дѣтищемъ филоновской философіи, а въ самомъ гностицизмѣ видѣлъ «реакцію аристократизма, ранѣе господствовавшаго въ жизни, имѣвшаго значеніе въ религіи и философіи, – аристократизма древняго міра противъ христіанскаго принципа, черезъ который онъ былъ низверженъ, – противъ признанія единой религіозной вѣры, черезъ что всѣ раздѣленія между людьми, основывавшіяся на отношеніи къ высшей жизни, уничтожились» («Всеобщая исторія христіанской религіи и церкви»). Позднѣе онъ увидалъ въ г. азіатскія вліянія, въ особенности парсизма. Гизелеръ тоже видѣлъ въ г. лишь дальнѣйшее движеніе и развитіе филоновскаго платонизма. Бауръ же «возвышается надъ своими современниками – онъ видитъ въ гностицизмѣ синкретическое явленіе»[104]. Не слишкомъ нынѣ извѣстный (ибо слишкомъ ужъ высокій уровень для современныхъ, современности онъ попросту не по зубамъ) проф. М.Э.Посновъ, православный дореволюціонный изслѣдователь гностицизма, считаетъ, что именно офиты – это начало гностицизма, зародившагося незадолго до рожденія Христа; офитское теченіе было «субстратомъ» и «основою» всего послѣдующаго гностицизма. Также субстратомъ былъ и Платонъ – любимѣйшій философъ гностиковъ; безусловны восточныя вліянія – отъ египетскихъ и персидско-вавилонскихъ вплоть до – возможно и вѣроятно – индійскихъ и буддистскихъ. Несомнѣнно вліяніе мандеевъ и ессеевъ, а также герметизма. Но гностицизмъ есть система, а не просто комбинація тѣхъ или иныхъ бывшихъ до него ученій, и къ суммѣ ея составныхъ частей она несводима: поскольку гностицизмъ явленіе живое, а не инертное и косное, у него есть душа – нѣкая движущая сила, которая есть и сущность его. Неандеръ, напримѣръ, видитъ её въ аристократической реакціи всеуравнивающему историческому христіанству, оппозицію аристократіи древняго міра новому ученію, что чуяла въ нёмъ смертельную опасность для себя. По Мелеру (словами проф. Поснова), гностицизмъ, его сущность – «гипертрофія самого христіанства, чрезмѣрное презрѣніе къ міру»[105]. Вышеназванные изслѣдователи вкупѣ съ Гильгенфельдомъ, Бауромъ и Липсіемъ смотрѣли на гностицизмъ какъ на «спекулятивное явленіе внутри христіанства, исторически и догматически связаннаго съ іудействомъ»[106]. Однако этотъ взглядъ былъ поколебленъ новыми открытіями въ концѣ XIX вѣка; съ тѣхъ поръ, гностицизмъ уже разсматривается не какъ мелкая ересь внутри христіанства, но какъ міровое явленіе. Сущность его теперь видится въ ученіи – теоріи и практикѣ – о спасеніи души, объ избавленіи чрезъ Христа изъ земного рабства, о восхожденіи души – домой, въ плерому. Теогонія и космогонія, по Поснову, вторична, она примыкаетъ къ ученію о спасеніи, она – «фонъ». Сущность гностицизма всецѣло религіозна; остальное (использованіе греческой философіи, восточныхъ мифологій и пр.) – одѣяніе и обертка. Послѣ обнаруженія свитковъ Мертваго моря и библіотеки Нагъ-Хаммади очевидно вліяніе ессеевъ на гностицизмъ. Итакъ, гностицизмъ – родомъ съ Ближняго Востока съ его дуализмомъ, апокалиптизмомъ, мистицизмомъ, аскетизмомъ и мессіанскими чаяніями; онъ – міровое явленіе, и явленіе это религіозно.

Офитское ученіе восходитъ къ вавилоно-персидской религіи и возникаетъ, по Поснову, на обломкахъ ассиро-вавилонскаго царства и послѣ слѣдуетъ на западъ. Добавимъ: «офиты» – названіе, видимо, III вѣка, объединяющее разрозненныя и неродственныя гностическія секты; сами себя они нарицали гностиками. Оно пріобрѣтаетъ популярность, ибо мало того что сильно въ своемъ синкретизмѣ и новизнѣ, но и отвѣчаетъ глубиннѣйшимъ запросамъ тогдашней души – оно затрагиваетъ проблему страданія, за которое отнынѣ виновна сама судьба; каждый находилъ въ нёмъ свое, оно влекло и необразованную массу (культами, магіей и пр.), и наиболѣе образованныхъ людей своего времени, и слабыхъ, и сильныхъ, и язычниковъ, и монотеистовъ.

Что происходитъ далѣе? Есть двѣ позиціи – ортодоксальная и сочувствующая гностицизму; послѣдняя въ наукѣ всё болѣе и болѣе набираетъ обороты; суть ея въ томъ, что ортодоксія исказила гностицизмъ, оклеветала, дискредитировала его и въ итогѣ уничтожила какъ широкое явленіе; того болѣе, есть люди науки, которые гностицизмъ разумѣли подлиннымъ ученіемъ Христа (проф. И.Евлампіевъ). Позиція ортодоксовъ выражена, напримѣръ, у проф. Поснова: гносисъ I вѣка, родомъ изъ Самаріи, еще нехристіанскій (Симонъ Магъ и Менандръ) въ своемъ движеніи на западъ встрѣчается съ христіанствомъ; язычество вторгается въ христіанство, перенимая у него христіанскія черты, изначально гностицизму несвойственныя; во второмъ вѣкѣ пружина распрямляется, и гностицизмъ дѣйствуетъ теперь открыто, могучимъ (и якобы единымъ) движеніемъ. Далѣе обѣ позиціи сходятся: рождается трагедія; и впрямь, ортодоксія, увидѣвшая въ гностицизмѣ опаснѣйшаго изъ соперниковъ, желавшаго стать на мѣсто христіанства, вмѣняя гностикамъ въ вину передѣлываніе христіанскаго ученія (помимо этого боясь лишиться своего положенія, которое гностицизмъ хотѣлъ обрѣсть), всѣми правдами и неправдами выходитъ изъ этого столкновенія побѣдителемъ; гностицизмъ какъ широкое явленіе перестаетъ существовать, а ортодоксія заковываетъ себя въ непрошибаемую броню догматовъ. – «Какъ сказалъ Г. Блуменбергъ: «Гностическая травма первыхъ столѣтій послѣ Христа оказалась даже глубже, чѣмъ отъ кровавыхъ гоненій…». Можно сказать даже, что гнозисъ слѣдовалъ за христіанствомъ какъ тѣнь; церковь никогда не могла преодолѣть его, его вліяніе зашло слишкомъ глубоко. Изъ-за общей исторіи они остаются двумя – хотя и враждебными – сестрами» (К.Рудольфъ).

Гностики претендовали на тайное откровеніе, полученное отъ Христа нѣкоторыми апостолами послѣ его воскресенія, также тайное сокровенное знаніе было ввѣрено гностикамъ, по ихъ словамъ, ап. Павломъ при его восхищеніи до 3-го неба. Гностики считали, что они обладаютъ особымъ эсотерическимъ знаніемъ, для немногихъ, въ отличіе отъ христіанъ, обладающимъ знаніемъ лишь экзотерическимъ. Также гностики признавали богодухновеннымъ словомъ рѣченія своихъ пророковъ. Помимо сего толковали т. н. «священное писаніе». Въ первые II вѣка отъ Р.Х. гностицизмъ былъ популярнѣе – всякъ въ нёмъ находилъ свое, не нужно было порывать съ прошлымъ (какъ въ случаѣ съ ортодоксальнымъ христіанствомъ); кромѣ того, гностическіе учителя были наиболѣе образованными людьми своего времени (чего не скажешь о преемникахъ апостоловъ – о т. н. «апостольскихъ мужахъ») и гностики имѣли упорядоченную, сложную благоустроенную организацію своихъ церквей и структуру своего ученія (христіанство ортодоксальное тогда еще не было вывѣренной системою – таковою оно станетъ въ борьбѣ съ гностицизмомъ; ибо ему предстояло или погибнуть подъ натискомъ гностицизма, или переродиться; натискъ тотъ былъ премного опаснѣе для бытія ортодоксіи, чѣмъ, скажемъ, гоненія на христіанъ, напротивъ, сплачивавшія христіанъ). Появляются ересеологи – ученые христіанскіе мужи, борющіеся съ гностицизмомъ какъ опаснѣйшимъ явленіемъ для ортодоксіи; у гностицизма былъ перевѣсъ помимо уже упоминавшагося также и въ томъ, что они использовали всю накопленную эллинизмомъ мудрость – отъ греческой мудрости, философіи до восточной магіи, теургіи, астрологіи и пр. Для сторонняго наблюдателя не было еще четкой границы между нарождающейся ортодоксіей и болѣе зрѣлымъ гностицизмомъ. Цѣлостной и зрѣлою ортодоксія, закалившись, становится въ борьбѣ съ гностицизмомъ къ половинѣ III столѣтія, но этимъ она обязана великому борцу съ гностицизмомъ Иринею, фигурѣ болѣе важной въ этомъ дѣлѣ, чѣмъ послѣдующіе ересеологи. Его имя означаетъ «миръ», и онъ дѣйствительно водворялъ миръ въ мірѣ, но, какъ мастерски отмѣчаетъ Посновъ, si vis pacem, para bellum, а потому всё бытіе свое Ириней подчиняетъ военнымъ дѣйствіямъ съ гностицизмомъ: водворенію мира въ мірѣ христіанскомъ. Онъ «проходитъ иногда не замѣчая мимо нѣкоторыхъ гностическихъ глубинъ»[107], – отмѣчаетъ православный Посновъ, который и слова не говоритъ о хуленіи въ адресъ гностицизма, цѣликомъ и полностью довѣряясь Иринееву «обнаруженію» онаго теченія. Посновъ не считаетъ, что отцы церкви хотя бы и въ чёмъ-либо исказили гностицизмъ, но здѣсь онъ неубѣдителенъ; тѣмъ паче не говоритъ онъ о возможномъ замалчиваніи (умышленномъ или нѣтъ) тѣхъ или иныхъ сторонъ гностицизма; самъ же онъ вполнѣ цѣленаправленно замалчиваетъ эсотерическій характеръ гностицизма, какъ правило, лелѣющій свою потаенность, дѣлая акцентъ на его опасностяхъ для нарождающейся ортодоксіи и на мнимой идеологической агрессивности гностицизма. Ириней поставляетъ въ вину гностикамъ искаженіе христіанства, использованіе христіанства для своего, чуждаго ему ученія, выдаваемаго, однако, за подлинное христіанство; гностическія откровенія Ириней считаетъ измышленіями, попросту придумками – и опаснѣйшими (совсѣмъ какъ фамусовское общество «думаетъ» о Чацкомъ!), предваряя много болѣе поздніе ортодоксальные эпитеты гностицизма (напримѣръ, устойчивое словосочетаніе «гностическія бредни»). Придумками и ложью, по Иринею, оказывается и тайное преданіе гностиковъ, полученное отъ Христа. Навѣрное, только правда могла вызвать толикій гнѣвъ. Также у Иринея есть критика самого гностическаго ученія; ересеологъ используетъ ratio (какъ часто водится въ богословіи) тамъ, гдѣ ему входъ воспрещенъ; онъ неубѣдителенъ въ своей критикѣ (лично для меня), и полемическій пылъ застилаетъ ему глаза, дѣлая его – и безъ того полуслѣпого, ибо онъ послѣдователь одного слѣпца, – безокимъ. Посновъ, изслѣдуя Иринея и слѣдуя за нимъ, – вовсе не на высотѣ въ иныхъ случаяхъ: «Это преданіе <…> заключаетъ въ себѣ истину и всё необходимое для спасенія съ такою очевидностью, что всякій, преданный истинѣ, признаетъ его истинность, сравнивъ его съ ересью. Еретическое преданіе не имѣетъ признака истинности уже потому, что оно извѣстно только не многимъ»[108]; или – еще отчетливѣе: «согласіе, единодушіе въ чёмъ-либо (большинства) вѣрующихъ есть первый признакъ вѣрности преданія»[109]. Отмѣтимъ, что гностицизмъ основанъ на личномъ откровеніи, здѣсь куда важнѣе не система взглядовъ и не догма (въ гностицизмѣ нѣтъ догмъ), но практика, милостью коей на гностика нисходитъ откровеніе.

Итакъ, съ офитовъ начинается гностицизмъ – хотя бы уже потому, что они первые (по свидѣтельству Ипполита) назвали себя «гностиками»; нелишнимъ здѣсь будетъ напомнить, что самое названіе «офиты» восходитъ къ греческому ophis – «змѣя», и змѣй здѣсь есть символъ высшей мудрости, высшаго знанія (gnosis), ибо змѣемъ облеклась Премудрость, дабы сообщить людямъ gnosis. Средь многоразличныхъ офитскихъ сектъ выдѣляются каиниты, особо почитавшіе Каина, сына Змѣя и Евы, и Іуду; Каинъ, носитель высшаго знанія, исторгаетъ душу Авелю, потомка низшей, матеріальной, дольней силы, а Іуда исполняетъ тайную волю Христа, которую никто болѣе не вѣдалъ.

Въ Сиріи и Самаріи гностическое ученіе нашло наиболѣе благопріятныя для себя почвы; также оно вторгалось, по Поснову, въ христіанство и чрезъ іудейство. Современные изслѣдователи связываютъ происхожденіе гностицизма съ мандеями (назореями), существующими и понынѣ. Посновъ самое «вторженіе» въ христіанство связываетъ съ дѣятельностью «лжеучителя» Саторнила, ученика Менандра, который въ свою очередь былъ ученикомъ Симона Мага, который считается самымъ первымъ гностическимъ учителемъ (было распространено мнѣніе, что Симонъ Магъ въ свою очередь – ученикъ Іоанна Крестителя), что былъ родомъ изъ Самаріи – мѣста издавна «еретическаго»[110]. О Симонѣ мы вынуждены судить лишь по хулящимъ его сообщеніямъ отцовъ церкви, называющимъ его «отцомъ всѣхъ ересей». Ему мы обязаны зачиномъ темы Софіи (хотя этого имени у него нѣтъ) и – шире – большинства иныхъ гностическихъ тѣмъ (вѣроятно, уже у Симона есть ученіе о зломъ деміургѣ и благомъ мудромъ змѣѣ), а его ученику Менандру – болѣе развитой концепціей двухъ боговъ и идеей о спасеніи милостью знанія, а не вѣры. По Поснову, оба послѣдніе, Симонъ и Менандръ, внѣ христіанства, ибо не учили, какъ то дѣлалъ «христіанскій еретикъ» Саторнилъ, о пришествіи Спасителя, а сами выдавали себя за боговъ. Дѣятельность та себя явила во времена правленія Адріана или нѣсколько позднѣе (начало II вѣка).

Саторнилъ былъ, несомнѣнно, реформаторомъ гностицизма, вывесть ученіе его изъ ученій предыдущихъ не представляется возможнымъ, хотя изъ нихъ оно ближе къ ученію офитовъ (радикальный дуализмъ), ибо онъ, по всей видимости, вышелъ изъ офитовъ, но оно очищено у него отъ языческаго прошлаго и іудейскихъ напластованій; почва его ученія есть уже христіанская почва. Посновъ вслѣдъ за Амелино считаетъ его ученіе «началомъ гностицизма», ибо при нёмъ и при его посредствѣ стало оно широкимъ явленіемъ.

Слѣдующей фигурою былъ ученикъ Саторнила Василидъ, также творившій на христіанской почвѣ, но – среди прочихъ отличій отъ ортодоксіи – отрицавшій Ветхій Завѣтъ и особенно цѣнившій ап. Павла; особенное значеніе придавалось имъ Христу, понимаемому по-своему: отрицались крестныя его страданія, а вмѣсто него страдалъ Симонъ Киринейскій; кто позналъ сіе – спасенъ, въ противномъ случаѣ человѣкъ прозябаетъ въ слѣпотѣ и влачитъ ярмо раба; Василиду приписывался либертинизмъ и внушеніе своимъ послѣдователямъ дерзости, презрѣнія ко всему сущему и гордыни; относительно Отца Василидъ говоритъ апофатически. Дѣятельность Василида относится къ нач. II вѣка. Объ ученіи его говорить трудно хотя бы потому, что Ириней и Ипполитъ – скудно, неполно и скомкано – описываютъ двѣ разныхъ системы Василида, и ихъ взглядъ пристрастенъ; имѣющіеся отрывки самого Василида слишкомъ отрывочны, ученіе его пронизано глубокимъ пессимизмомъ. Ему приписываютъ строки: «Ты знай всѣхъ, а тебя пусть никто не знаетъ!».

Василидъ былъ старшимъ современникомъ иного гностическаго учителя II вѣка – Маркіона, ошибочно считающагося ученикомъ нѣкоего Кердона (они познакомились послѣ отпаденія Маркіона отъ ортодоксіи, когда основныя положенія ученія его уже сложились; кромѣ того, ни въ какомъ отношеніи Кердонъ не былъ равенъ Василиду, уступая ему едва ли не во всёмъ). Маркіонъ еще болѣе порвалъ съ языческими и іудейскими напластованіями и тщился реформировать христіанство на гностическій ладъ; этому должны были способствовать проводники гностической религіи, понимаемой имъ какъ нѣчто единственно истинное и долженствовавшее стать универсальнымъ, – основанныя имъ церкви, распространенныя въ Римѣ въ серединѣ II столѣтія, которыя должны были собою замѣнить и вытѣснить историческое христіанство. Въ отличіе отъ предыдущихъ учителей онъ много написалъ (прежде всего извѣстны его евангеліе на греческомъ языкѣ и его «Антитезы»), хотя до насъ ничего не дошло изъ имъ написаннаго, – несмотря на то что былъ онъ скорѣе апостоломъ гносиса, проповѣдникомъ, реформаторомъ, чѣмъ новаторомъ, созидателемъ новаго теченія внутри гностицизма. Активно и искренно боролся противъ іудейскихъ напластованій въ христіанствѣ; растождествлялъ и противополагалъ Ветхій и Новый Завѣтъ, законъ и евангеліе; считалъ ветхозавѣтное, духъ Яхве, противоположностью новозавѣтному, духу Христа; выдѣлялъ ап. Павла какъ учителя неискаженнаго іудействомъ чистаго христіанства и разумѣлъ себя его послѣдователемъ; Христосъ, понимаемый сообразно докетическимъ представленіямъ, былъ для него тѣмъ, кто освободилъ міръ отъ власти деміурга – Яхве; въ нравственно-практической жизни призывалъ къ аскетизму какъ къ единственному помощнику въ борьбѣ съ узами матеріи; дозволялъ женщинамъ крестить. Именно Маркіонъ бросилъ великій вызовъ ортодоксіи, вынудившій послѣднюю создать свое ученіе, заковать себя въ броню догматовъ и изначально нехристіанскаго – древнегреческаго – типа мышленія. Маркіонъ много думалъ о Христѣ; въ его ученіи очень мало миѳологіи и аллегоріи; онъ свободенъ отъ присущаго гносису синкретизма. Иныя его отличія отъ иныхъ гностиковъ: особое пониманіе Христа и особое къ нему отношеніе (спасеніе черезъ Христа), приматъ вѣры надъ знаніемъ, и подробная разработка антитезы Бога подлиннаго, «новаго», «потаеннаго», невѣдомаго и благого par excellence и «справедливаго» Іалдаваофа, «правителя этого эона»; если Первый – Богъ Евангелія, то второй, ветхозавѣтный, – богъ закона. Маркіонъ и маркіониты бросали вызовъ творцу: аскетизмомъ. Аскезою досаждали создавшему: такъ вѣрили они; аскеза здѣсь исходитъ вовсе не отъ этики, а отъ презрѣнія къ создавшему и міру его, отъ неприкрытой съ нимъ борьбы. Аскеза здѣсь бунтъ и мятежъ. Широко извѣстна полемика вокругъ ученія его. Не менѣе широкой была и его популярность (его знали по меньшей мѣрѣ въ предѣлахъ Римской имперіи). Онъ былъ первымъ гностикомъ, апеллировавшимъ къ широкимъ массамъ, а не только къ избраннымъ, что связано съ его желаніемъ упразднить историческое христіанство, преобразовавъ его въ гностицизмъ.

Извѣстнымъ ученикомъ Маркіона былъ Апеллесъ, вопреки своему учителю считавшій, что Христосъ имѣлъ плоть человѣческую, соткавъ её при своемъ нисхожденіи на землю изъ звѣздъ и эѳира, при восшествіи же плоть его терялась въ пространствахъ, и остался въ вышнихъ сферахъ лишь духъ его. Также вопреки своему учителю въ основаніи системы своей имѣлъ не дуализмъ, а нѣкое единое начало. Какъ и Маркіонъ, извѣстенъ онъ крайне отрицательнымъ отношеньемъ къ Ветхому Завѣту. Извѣстенъ онъ и тѣмъ, что чѣмъ далѣе, тѣмъ болѣе отходилъ отъ гносиса къ пистисъ – отъ знанія къ вѣрѣ.

Вардесанъ былъ однимъ изъ послѣднихъ великихъ гностическихъ учителей, дѣятельность его относится къ концу II – нач. III столѣтія. Его творенія также не сохранились, и мы если и имѣемъ подлинные его тексты, то изъ вторыхъ рукъ и лишь малую часть. Въ нёмъ явственно чувствуется офитскій духъ (и офиты, и ученіе Вардесана имѣютъ восточное происхожденіе). Именно онъ былъ тѣмъ средокрестіемъ, милостью котораго на Западъ проникалъ Востокъ; ему поставляется въ заслугу то, что онъ былъ первымъ христіанскимъ историкомъ и авторомъ множества (болѣе 150-ти) христіанскихъ гимновъ.

Если говорить о западныхъ гностикахъ, то прежде всего слѣдуетъ выдѣлить Карпократа; онъ принадлежитъ къ западной, александрійской вѣтви гностицизма. Синкретизмъ его ученія выраженъ очень ярко и доходитъ до своего предѣла, зримо и вліяніе платонизма; отъ платонизма своего рода соціалистическія идеи – въ томъ, что касается нравственно-общественной сферы. Снова мы принуждены судить о томъ или иномъ гностическомъ учителѣ не по собственнымъ (недошедшимъ до насъ) ихъ твореніямъ, а по твореніямъ «св. отцовъ», кои пользовались первоисточниками. Здѣсь мы видимъ типическія гностическія построенія: нерожденный предвѣчный Отецъ, злой деміургъ и злые его законы, черезъ противленіе коимъ только и можно спастись, Іисусъ какъ человѣкъ со смертнымъ тѣломъ, посланникъ боговъ, указавшій людямъ путь, наконецъ, тѣло какъ темница души и антіиудейскій характеръ ученія; однако карпократіане учили о метемпсихозѣ, и это было новшествомъ, новшествомъ былъ и своего рода коммунистическія идеи, идущія отъ Платона, какъ и – если вѣрить христіанскимъ авторамъ – крайній либертинизмъ (по теоретическимъ убѣжденіямъ, а не въ практической плоскости). Сынъ Карпократа Епифаній прожилъ недолго и умеръ 17-ти лѣтъ. Ученіе его тождественно ученію своего отца.

Валентинъ, ученикъ Василида, дѣятель II столѣтія, также принадлежалъ къ западной вѣтви гностицизма и былъ самымъ яркимъ его представителемъ (и, быть можетъ, гностицизма какъ явленія; такъ, проф. Посновъ называетъ его въ своей книгѣ «главнѣйшимъ гностикомъ»). Извѣстенъ тѣмъ, что разрозненное гностическое ученіе собралъ въ единую систему; ему мы обязаны детальной проработкой сюжета паденія Софіи и дальнѣйшей космогоніи. Софія, желая познать величіе Отца, выпала за предѣлы плеромы и стала матерью всего сущаго, произведя на свѣтъ и Христа, и Деміурга (праваго архонта), и Діавола (архонта лѣваго); въ ученіи Валентина Христосъ отдѣлялся отъ Іисуса. Валентинъ имѣлъ великое множество послѣдователей, оставаясь, однако, загадкою для большинства, внемля приводившемуся рѣченію одного изъ учителей своихъ Василида. Если вѣрить церковнымъ авторамъ первыхъ вѣковъ, Валентинъ, какъ и нѣкоторые иные великіе гностическіе учители, изначально былъ ортодоксальнымъ христіаниномъ (того болѣе – былъ священнослужителемъ, желавшимъ занять римскую каѳедру) и лишь позднѣе ушелъ съ головою въ «ересь». Послѣдователи его – валентиніане – едва ли что общее между собою имѣли. Отъ многочисленныхъ произведеній Валентина дошли лишь фрагменты, но въ нихъ явственно зримо платоническое и пифагорейское измѣреніе.