Северный крест

"Въ русской стихіи есть вражда къ культурѣ. И вражда эта получила у насъ разныя формы идеологическихъ оправданій. Эти идеологическія оправданія часто бывали фальшивыми. Но одно вѣрно. Подлинно есть въ русскомъ духѣ устремленность къ крайнему и предѣльному. А путь культуры – средній путь. И для судьбы Россіи самый жизненный вопросъ – сумѣетъ ли она себя дисциплинировать для культуры, сохранивъ всё свое своеобразіе, всю независимость своего духа".

"Россія – страна культурно отсталая. Это фактъ неоспоримый. Въ Россіи много варварской тьмы, въ ней бурлитъ темная, хаотическая стихія Востока. Отсталость Россіи должна быть преодолена творческой активностью, культурнымъ развитіемъ".

"К. Леонтьевъ говоритъ, что русскій человѣкъ можетъ быть святымъ, но не можетъ быть честнымъ. Честность – западноевропейскій идеалъ. Русскій идеалъ – святость. Въ формулѣ К. Леонтьева есть нѣкоторое эстетическое преувеличеніе, но есть въ ней и несомнѣнная истина, въ ней ставится очень интересная проблема русской народной психологіи. У русскаго человѣка недостаточно сильно сознаніе того, что честность обязательна для каждаго человѣка, что она связана съ честью человѣка, что она формируетъ личность".

"Нравственная самодисциплина личности никогда у насъ не разсматривалась какъ самостоятельная и высшая задача. Въ нашей исторіи отсутствовало рыцарское начало, и это было неблагопріятно для развитія и для выработки личности. Русскій человѣкъ не ставилъ себѣ задачей выработать и дисциплинировать личность, онъ слишкомъ склоненъ былъ полагаться на то, что органическій коллективъ, къ которому онъ принадлежитъ, за него всё сдѣлаетъ для его нравственнаго здоровья".

"Многое въ складѣ нашей общественной и народной психологіи наводитъ на печальныя размышленія. И однимъ изъ самыхъ печальныхъ фактовъ нужно признать равнодушіе къ идеямъ и идейному творчеству, идейную отсталость широкихъ слоевъ русской интеллигенціи. Въ этомъ обнаруживается вялость и инертность мысли, нелюбовь къ мысли, невѣріе въ мысль".

Въ «Русской идеѣ» (и въ другихъ его трудахъ) у Бердяева есть и иныя по характеру идеи: «Нѣмцы давно уже построили теорію, что русскій народъ – народъ женственный и душевный въ противоположность мужественному и духовному нѣмецкому народу. Мужественный духъ нѣмецкаго народа долженъ овладѣть женственной душой русскаго народа. Съ этой теоріей связывалась и соотвѣтственная практика. Вся теорія построена для оправданія германскаго имперіализма и германской воли къ могуществу. Въ дѣйствительности русскій народъ всегда былъ способенъ къ проявленію большой мужественности, и онъ это докажетъ и доказалъ уже германскому народу. Въ нёмъ было богатырское начало. Русскія исканія носятъ не душевный, а духовный характеръ. Всякій народъ долженъ быть мужѣ-женственнымъ, въ нёмъ должно быть соединеніе двухъ началъ. Вѣрнѣе, что въ германскомъ народѣ есть преобладаніе мужественнаго начала, но это скорѣе уродство, чѣмъ качество, и это до добра не доводитъ. Эти сужденія имѣютъ, конечно, ограничительное значеніе. Въ эпоху нѣмецкаго романтизма проявилось и женственное начало. Но вѣрно, что германская и русская идеи – противоположны. Германская идея есть идея господства, преобладанія, могущества; русская же идея есть идея коммюнотарности и братства людей и народовъ. Въ Германіи всегда былъ рѣзкій дуализмъ между ея государствомъ и милитаристическимъ и завоевательнымъ духомъ и ея духовной культурой, огромной свободой ея мысли. Русскіе очень много получили отъ германской духовной культуры, особенно отъ ея великой философіи, но германское государство есть историческій врагъ Россіи. Въ самой германской мысли есть элементъ, намъ враждебный, особенно въ Гегелѣ, въ Ницше и, какъ это ни странно, въ Марксѣ. Мы должны желать братскихъ отношеній съ германскимъ народомъ, который сотворилъ много великаго, но при условіи его отказа отъ воли къ могуществу. Волѣ къ могуществу и господству должна быть противопоставлена мужественная сила защиты. У русскихъ моральное сознаніе очень отличается отъ моральнаго сознанія западныхъ людей, это сознаніе болѣе христіанское. Русскія моральныя оцѣнки опредѣляются по отношенію къ человѣку, а не къ отвлеченнымъ началамъ собственности, государства, не къ отвлеченному добру. У русскихъ иное отношеніе къ грѣху и преступленію, есть жалость къ падшимъ, униженнымъ, есть нелюбовь къ величію. Русскіе менѣе семейственны, чѣмъ западные люди, но безмѣрно болѣе коммюнотарны. Они ищутъ не столько организованнаго общества, сколько общности, общенія, и они малопедагогичны. Русскій парадоксъ заключается въ томъ, что русскій народъ гораздо менѣе соціализированъ, чѣмъ народы Запада, но и гораздо болѣе коммюнотаренъ, болѣе открытъ для общенія»[35]. Наиболѣе полно, быть можетъ, бердяевскій взглядъ выраженъ въ его книгѣ «Истоки и смыслъ русскаго коммунизма», къ коей и отсылаю читателя.

Много лѣтъ назадъ я писалъ: «Бердяевъ, полагаю, опираясь на геніевъ вродѣ Достоевскаго и прочій опытъ, лучше всѣхъ разгадалъ тайну русской души и русскаго самого по себѣ. Въ идеѣ той или иной націи скрыта сущность этой націи, какъ полагаетъ Бердяевъ. Русская нація ни на что не похожа, въ ней смѣшалась Европа съ Азіей, но всё же въ ней преобладаетъ азіатское, по Бердяеву. Однако никакой цѣльности русскіе не достигли. Менѣе всего можно понять русское само по себѣ съ помощью просвѣтительства и новоевропейского ratio. Болѣе того, ни западники, ни славянофилы не поняли русскую душу, полагаетъ авторъ «Философіи свободы». Нужно стоять въ сторонѣ отъ, внѣ двухъ противоположныхъ лагерей, надъ ними, и въ этомъ я вновь полностью согласенъ съ русскимъ мыслителемъ.

Бердяевъ не разъ въ разное время называлъ русскую душу болѣзненно и невѣрно женственной, противокультурной, стихійно-діонисійской, вмѣстѣ съ тѣмъ хрупкой, податливой, плохо знающей независимость, гордость, самодисциплину и прочія господскія качества. Русскіе плохо могутъ отличить таящееся, нѣчто съ двойнымъ дномъ, ихъ легко обмануть. Самодержавіе, мощный бюрократическій аппаратъ, вообще активная и жестко и даже жестоко дѣйствующая соціальная элита есть плодъ пассивной женственности русской души (т. е. души народа). И разгадалъ загадку русскаго онъ еще въ началѣ 20 вѣка, въ полной мѣрѣ сформулировавъ свои взгляды по данной проблемѣ въ «Духовныхъ основахъ русской революціи», взглядовъ, отъ которыхъ онъ уже никогда не уходилъ впослѣдствіи, лишь незначительно, на мой взглядъ, дополняя ихъ: «Въ мистической глубинѣ русскаго народа не произошло внутренняго брака, истиннаго соединенія мужественнаго и женственнаго начала въ народномъ характерѣ. Душа народа остается женственной, оторванной отъ начала мужественнаго, вѣчно ожидающей жениха и вѣчно не того принимающей за своего суженаго. На этой почвѣ развилась метафизическая истерія въ русскомъ народномъ характерѣ. Её раскрылъ Достоевскій. На этой почвѣ расцвѣтаетъ всякаго рода одержимость. Одержимость большевизмомъ есть новая форма исконнаго русскаго хлыстовства… И всё это будетъ явленіемъ пассивности, а не активности русской души, ея дурной и болѣзненной, истерической женственности[36]. «Мы объяты тьмой, и правятъ нами безсознательныя стихійныя движенія»[37].

Стихійность, коллективизмъ, хаотичность, противорѣчивость, антиномичность, безгосударственность, діонисизмъ, анархизмъ, пассивность, возвышенность и вмѣстѣ съ тѣмъ необъятная глубина и просторъ русскихъ степей, женственность и жертвенность, – вотъ тѣ слова, что лучше всего и въ полной мѣрѣ передаютъ природу русскаго самого по себѣ. Эти качества объясняются тѣмъ, что въ русскую душу легли два противоположныхъ начала – діонисійское и аскетически христіанское. Вмѣстѣ съ тѣмъ, Западъ уже нѣсколько столѣтій ослабленъ раціонализмомъ, высвѣтляющимъ аполлонизмомъ и утратой почвы. Но именно трагическій непреодоленный расколъ русской души и такъ и не состоявшееся сліяніе мужского и женскаго въ русской душѣ (съ сильнымъ преобладаніемъ женскаго) во многомъ и опредѣлили катастрофу 1917 года.

Слѣдуетъ замѣтить, что бердяевскій взглядъ на Россію и русское очень сильно повліялъ (и во многомъ опредѣлилъ) на взглядъ западныхъ интеллектуаловъ на данную проблему. Впрочемъ, не меньшее значеніе оказалъ и Достоевскій. Лучше всѣхъ изъ людей Запада понялъ старую Россію Германъ Гессе, хорошо знакомый съ творчествомъ Достоевскаго (рѣчь идетъ о его блестящемъ эссе «Братья Карамазовы, или закатъ Европы»).

Россія – христіанскій Востокъ, говоритъ Бердяевъ[38]; лучше и не скажешь; но русскій философъ (который среди лучше всего понявшихъ Россію) говоритъ о старой Россіи, и относить имъ сказанное къ Россіи новой – большое зло, чреватое преувеличеніемъ своеобразія Россіи и ея значенія, переоцѣнкой ея достоинствъ (которыхъ нынѣ толкомъ нѣтъ) и недооцѣнкой недостатковъ (которые, напротивъ, нынче расцвѣли). Бердяеву важнѣе не Востокъ или Западъ – Россія, но то, что она страна христіанская, всечеловѣчная, имѣющая свою правду. Если Виттфогель, едва ли не самый вмѣняемый философствующій историкъ, пріуменьшаетъ своеобразіе той или иной культуры или цивилизаціи (такъ какъ попросту не разсматриваетъ его), относя её либо къ полицентрическому Западу, либо моноцентрическому (гидравлическому) Востоку, то Бердяевъ (въ случаѣ съ Россіей) наоборотъ – преувеличиваетъ своеобразіе Россіи, не желая видѣть преобладаніе типически восточныхъ ея чертъ[39]. Такъ, напримѣръ, отнести (и доказать это на историческихъ фактахъ) ту или иную культуру къ Востоку (или къ Западу) не означаетъ понять всё въ этой культурѣ; даже если ограничиться темой свободы – восточныя системы какъ системы предполагаютъ свободу одного (и несвободу большинства), но это еще вовсе не означаетъ, что итоговый уровень свободы ея населенія низокъ съ необходимостью, ибо есть несоціальные, неэкономическіе и неполитическіе источники свободы (болѣе того, наиболѣе свободные возможны – въ наше время – именно не на Западѣ, но на Востокѣ). Кромѣ того, у Виттфогеля въ отличіе отъ Бердяева въ цѣломъ идетъ разговоръ о цивилизаціяхъ, а не о культурѣ, а на уровнѣ культуры шелъ съ одной стороны равный взаимообменъ, плодотворный и длительный, между Западомъ и Востокомъ; съ иной стороны только Западъ, единственно достигшій планетарнаго распространенія, изучалъ не-Западъ своими, западными методами и инструментаріемъ – такъ же, какъ онъ изучалъ растительный и животный міры, такъ же какъ микро- и макроміръ (упомянемъ, что Востокъ не создалъ внятнаго инструментарія и потому никогда не возвышался надъ бытіемъ, ибо выше пребыванія-въ – пребываніе-надъ, а именно послѣднимъ предстаетъ познающій).

Отмѣтимъ, что мы раздѣляемъ и даже противопоставляемъ Россію какъ цивилизацію, какъ государство Россіи какъ культурѣ. Русская культура была свѣтомъ: въ восточной тьмѣ. Ибо не имѣла, а была, не бытовала, а бытійствовала: выражала не дольнюю, а своего рода горнюю іерархію. Но глядѣла на міръ она христіанскими глазами. Однако и она служила одной великой цѣли: созданію имперій внутренній – тѣхъ, что живутъ по особымъ законамъ и не умираютъ, какъ имперіи внѣшнія, имѣющія срокомъ жизни – 1000 лѣтъ и сдѣлавшія, по мѣткому слову Ницше, «изъ средства къ жизни <…> масштабъ жизни»; и какъ иные благородные напитки, имперіи внутреннія съ возрастомъ лишь начинаютъ раскрываться (на современномъ буржуазномъ языкѣ: лишь начинаютъ расти въ цѣнѣ, не имѣя верхней границы).

* * *

– Вы знаете Россію? – спросилъ я у него.

– Нѣтъ, сударь, но я знаю русскихъ; они часто проѣзжаютъ черезъ Любекъ, и я сужу о странѣ по лицамъ ея жителей.

– Что же такое страшное прочли вы на ихъ лицахъ, разъ уговариваете меня не ѣздить къ нимъ?

– Сударь, у нихъ два выраженія лица; я говорю не о слугахъ – у слугъ лица всегда одинаковыя, – но о господахъ: когда они ѣдутъ въ Европу, видъ у нихъ веселый, свободный, довольный; они похожи на вырвавшихся изъ загона лошадей, на птичекъ, которымъ отворили клѣтку; всѣ – мужчины, женщины, молодые, старые – выглядятъ счастливыми, какъ школьники на каникулахъ; на обратномъ пути тѣ же люди пріѣзжаютъ въ Любекъ съ вытянутыми, мрачными, мученическими лицами; они говорятъ мало, бросаютъ отрывистыя фразы; видъ у нихъ озабоченный. Я пришелъ къ выводу, что страна, которую ея жители покидаютъ съ такой радостью и въ которую возвращаются съ такой неохотой, – дурная страна.

А. де Кюстинъ. «Россія въ 1839 году»

Имѣя дѣло съ этимъ азіатскимъ народомъ, никогда не упускайте изъ виду, что онъ не испыталъ на себѣ вліянія рыцарскаго и католическаго; болѣе того, онъ яростно противостоялъ этому вліянію.

А. де Кюстинъ. «Россія въ 1839 году»

Участь Россіи новой (которая и слышать не желаетъ о культурѣ, ибо элитарное было за 30 сребрениковъ промѣняно на элитное, приличное на неприличное, а идеалы – на интересы, и элитное выступаетъ и первымъ, и послѣднимъ желаніемъ послѣднихъ людей какъ прямое слѣдствіе ариманическаго грѣхопаденія[40]) – «примазываться» (примѣняя ей свойственное словцо) единовременно и къ С.С.С.Р., и къ Россіи, тщась создать видимость преемственности обоимъ[41]. – Три Россіи соотвѣтствуютъ тріадѣ духъ – душа – тѣло: дореволюціонная Россія – духъ, совѣтская – душа, Россія новая – плоть. Три Россіи: и каждая послѣдующая, растущая не столько на обломкахъ Россіи предыдущей, сколько изъ обломковъ, съ крѣпнущимъ постоянствомъ губитъ культуру, что доходитъ до фарса или пародіи: С.С.С.Р. былъ смѣшонъ человѣку дореволюціонному, а Россія новая – смѣшна человѣку совѣтскому; С.С.С.Р. и впрямь выглядитъ чѣмъ-то едва ли не болѣе элитарнымъ(!), вмѣняемымъ и приличнымъ въ сравненіи съ Россіею новою, что стоитъ подъ знакомъ тотальнаго огрубленія души, низверженія изъ сферы души въ сферу плоти: ожившія джунгли, проросшія чрезъ урбанизированный ландшафтъ, варварски-живой, примативный югъ – въ странѣ вѣчныхъ льдовъ, гдѣ первые стали послѣдними, а послѣдніе – первыми (совсѣмъ какъ при крушеніи монархіи и воспоследовавшей за нею кровавой баней, обагрившей Россію и её погубившей); лишь слѣпецъ могъ бы не увидать, что между С.С.С.Р. и монархіей – бытійно и сущностно въ аспектѣ культуры, а не политически, – ощутимо менѣе отличій, чѣмъ между Союзомъ и Россіей новою. – Достаточно посмотрѣть кинофильмы Р.Ф. и С.С.С.Р.[42]. Но и того не нужно: взгляните на фотографіи тѣхъ лѣтъ и лѣтъ нынѣшнихъ! Вслушайтесь въ устную рѣчь совѣтскую и досовѣтскую – не отличить; совѣтскій дикторъ и совѣтскій актеръ говоритъ неотличимо, скажемъ, отъ Керенскаго; старомосковское произношеніе какъ…совѣтская норма! Лишь слѣпцу то могло бы показаться поразительнымъ; и лишь слѣпецъ, то есть типическій представитель рода человѣческаго не видитъ и не сознаетъ, что самая еще добродѣтельная въ современномъ мірѣ ниже, примитивнѣе и примативнѣе, скажемъ, Настасьи Филипповны Барашковой, содержанки, умудряющейся быть не только и не столько аристократической, но и матріархально-эгоцентрически-высокой, – невозможное сочетаніе само по себѣ для любыхъ временъ, что ужъ говорить о современномъ мірѣ и тѣмъ паче о Россіи новой, гдѣ не только красивая дама, но и некрасивый мужчина, бросающій деньги (и прочія выгоды) въ огонь ради достоинства, ради человѣческаго своего первородства – не просто сумасшедшій и даже не сумасшедшій среди сумасшедшихъ, но нѣчто, во что не повѣрится и во снѣ; въ Россіи новой на сіе неспособно не только населеніе ея, неспособны не только исключенія, но и исключенія исключеній; тотъ же Ганя и тотъ невозможенъ нынѣ – нынѣшній полѣзъ бы – и не только въ огонь, а куда угодно и насколько угодно, полѣзли бы и всѣ прочіе, другъ друга давя, да вотъ Рогожинъ былъ бы при нонешнемъ раскладѣ куда болѣе современно-мудръ – не сталъ бы тратиться большою суммою; въ существованіе чего-то сроднаго кн. Мышкину не повѣрится тѣмъ паче (что ужъ говорить объ иныхъ типахъ высшихъ людей, а они вѣдь безмѣрно разные, но не въ глазахъ ариманцевъ, для коихъ они одно: сумасшедшіе); случись нынѣ увидать, впрочемъ, сіе сродное (Единственнаго), въ него не только и не столько не вѣрятъ, но попросту низводятъ до нижайшаго: съ механическою заданностью инстинкта, импульсивно, первымъ дѣломъ и какъ долгъ, совершенно не стыдясь идти на него не то что скопомъ на одного, а милліонами на одного, въ самое не подходящее для него время, скажемъ, на спящаго и уставшаго, тьмочисленными своими ударами ниже пояса и пребегая и къ прочимъ недозволеннымъ средствамъ: въ томъ и различіе Россіи новой и Россіи старой, что старая кн. Мышкина приняла поначалу (что значитъ: каждый именно что сперва, внѣ зависимости ни отъ своего статуса, мѣста расположенія въ романѣ, ни даже отъ пола и пр., но только исходя изъ степени личнаго съ нимъ знакомства) – какъ и новая приняла бы – вполнѣ по одежкѣ, далѣе всё менѣе и менѣе по одежкѣ, проводила же и вовсе иначе – приняла плотяно, ариманически, по-восточному, въ соотвѣтствіи съ іалдаваофьими традиціями (многочисленные «идіотъ», вынесенные въ названіе романа и – среди великаго множества подобнаго – «Что жъ, и хорошъ, и дуренъ; а коли хочешь мое мнѣніе знать, то больше дуренъ. Сама видишь, какой человѣкъ, больной человѣкъ!», ибо не бываетъ вполнѣ здороваго генія, а если и бываетъ, то то неважно ни для генія, ни для толпы, ни для исторіи), а проводила психически-пневматически, въ соотвѣтствіи съ инымъ, а Россія новая и встрѣчаетъ по одежкѣ, и по ней же и провожаетъ – безразлично, кто передъ ней: важенъ лишь статусъ и даже въ меньшей мѣрѣ кошелекъ. – Долгъ современнаго міра предъ создавшимъ: низводить – руками низшихъ и послѣднихъ – высшаго и перваго до нижайшаго. Но и глядя вглубь исторіи Россіи, можно смѣло сказать: въ той или иной степени на Руси такъ было искони: люциферовскій духъ, и его вѣянія, и олицетвореніе его въ конкретномъ человѣкѣ для русскихъ – зло абсолютное; либо же, ежели не зло абсолютное, то нѣчто недолжное и малоцѣнное. Русь искони любила у-богихъ, и у-богіе любили Русь; подлинно благородное всегда здѣсь было распинаемо (вспомнимъ объ отношеніи въ Россіи, скажемъ, къ де Местру, который въ сравненіи съ русскимъ попросту существо высшее, а до того къ кн. Курбскому). Я изгоняется русскими, Я – нѣчто недолжное, вѣдь Мы старше Я. Что и говорить о Я, ежели оно пишется съ маленькой буквы, которая при томъ послѣдняя въ алфавитѣ.

Крушеніе С.С.С.Р. – «ариманическое грѣхопаденіе», паденіе въ звѣриное, изъ духа и въ первую очередь души – въ плоть, а рожденіе Россіи новой – ожившія джунгли въ шестую часть суши, безконечный аулъ, конецъ безъ конца, край безъ края. Впрочемъ, всѣ три Россіи всегда стояли и стоятъ и подъ иными знаками: стокгольмскаго синдрома и догматизма (сюда: косность, мертвенность, неподвижность, сплошное «не положено» и «чьихъ будешь?», а также стремленіе къ елико возможно большей авторитарности)[43].

Итакъ, каковы историческіе корни русскаго рабства? Татарское иго и перенятая отъ татаръ политическая культура (въ самомъ широкомъ смыслѣ), вошедшая въ плоть и кровь русскаго быта и бытованія, являющая себя и понынѣ: «На прошлой неделе в Калуге открыт памятник Ивану III, называемому Великим. К его заслугам, указанным на памятнике, отнесено: объединение русских земель вокруг Москвы, окончательное освобождение от власти ордынских ханов, единый свод законов – «Судебник», и строительство московского Кремля. Но памятник ни слова не скажет о том, как Иван III «воевал» Новгородскую республику. Здесь столкнулись два принципиально разных уклада жизни: самоуправляемое торгово-аристократическое Новгородское государство и военизированное авторитарное Московское княжество. Альтернатива предельно отчетлива. Великий Новгород – процветающее, богатое, самоуправляемое общество. Широкая грамотность, Ганзейский город Новгород больше Парижа. 460 лет демократии на уровне лучших мировых образцов. Новгородское вече нанимало князя и его дружину, между прочим.

А вот как характеризовал правление Ивана III крупнейший русский историк Николай Костомаров: «Сила его власти переходила в азиатский деспотизм, превращающий всех подданных в боязливых и безвластных рабов. Его варварские казни развивали в народе жестокость и грубость. Его безмерная алчность способствовала не обогащению, а обнищанию русского края… Поступки государя распространяли в нравах подданных пороки хищничества, обмана и насилия над слабейшим… При таких порядках мог господствовать бессмысленный страх перед силою, а не сознательное уважение к законной власти». Противостояние ордынской Москвы и самоуправляемого Новгорода – это критическая точка выбора пути России. Кто объединит Россию, и какой она будет? Такой же вопрос решала Германия: Австрия или Пруссия? Железом и кровью Бисмарк обеспечил победу Пруссии, эта дорога привела к двум мировым войнам. 14-го июля 1471-го года новгородцы проиграли принципиальное сражение на реке Шелони. А уже 15-го февраля 1478-го года Новгород окончательно сдался, снят и отправлен в Москву вечевой колокол – наш колокол свободы. В нашей гражданской войне Севера и Юга победил Юг.

А дальнейшее нам все до боли знакомо. Начинается подавление свободомыслия и самостоятельных людей. Десятилетие Иван III ведет постоянную высылку бояр и лучших купцов. Выслали почти 10 тысяч человек при населении Новгорода около 30 тысяч. Окончательный финал наступает при Иване IV Грозном. В 1569-ом году он осуществляет карательную операцию, на уровне геноцида. Идут массовые показательные изуверские казни горожан, женщин и детей – по полторы тысячи человек в день. Новгород потерял от 15 % до 50 % населения, его звезда закатилась. Россия сделала свой исторический выбор» (Цыпляевъ С. Иванъ Великій противъ Великаго Новгорода).

Ср. съ: «Новгородская республика просуществовала три с половиной века с 1136 по 1478 год, затем попала под сапог Москвы, принудительно влившись в централизованное государство.

Сегодня Господин Великий Новгород переживает худшие времена своей истории. Я был в Новгороде в августе 2019 года и поразился его гнетущей заброшенности и убожеству, даже по сравнению с советским периодом. Экскурсии только частные, великолепные в былые времена старинные церковные постройки вдоль знаменитой некогда Ильиной улицы обветшали и находятся в жалком состоянии. Короче, после Пскова появился очередной депрессивный район, лучше сказать зона отчуждения от нормальной жизни. Особенно обидно это на фоне переживающей небывалый расцвет столице Казанского ханства – Казани. Все, кто там бывал в последнее время в восторге от увиденного. Вот и задумаешься – кто в сегодняшней России-Московии действительно является "государствообразующим народом" – русские или татары?» (Анучинъ Евг. Изъ частныхъ бесѣдъ).

С.С.С.Р. – лукъ съ натянутою тетивою, съ середины вѣка всё менѣе и менѣе, впрочемъ, натянутою. Онъ выше Россіи нынѣшней настолько, насколько душа выше плоти. Евг. Анучинъ какъ-то сказалъ на это въ личной бесѣдѣ: «Да, несомненно. В СССР в определенной дозе душевность допускалась для "простого советского человека". Начало было положено любимым кинофильмом вождя "Волга-Волга". Расцвел жанр оперетты, особенно венской, так и новой, советской. Власти дозировали проявление душевности. Был разнос кинофильма "Разные судьбы", простенькая, но душевная песенка "Мишка, Мишка, где твоя улыбка" была названа пошлостью. Сейчас плоть действительно вытеснила душевность. В наше время нет ничего, что сакрально, поэтому оставим в покое наше время». – Промѣнявъ элитарное на элитное, идеалы – на интересы, душу – на плоть, «всѣ точно въ баню сходили и окатились новой водой» (Розановъ о событіяхъ столѣтней давности); правда, баня оказалася для многихъ и для самой Россіи кровавой баней – вслѣдъ за кровавымъ энурезомъ длиною въ человѣческую жизнь; послѣ – расправила крылія пластмассовая омерта. Сказанное подтверждаетъ не только любой личный опытъ, но и сравненіе совѣтскаго и россійскаго кино: слѣпецъ и тотъ узритъ вѣрность сказаннаго.

Отличіе Россіи новой въ томъ, что она, будучи деспотіей, не идеократія: идея здѣсь – ширма, размѣнная монета, болтовня, маска; и нѣтъ здѣсь контроля надъ идеями общественными (онѣ попросту ничего не стоятъ). – Управленцамъ проще контролировать общество, низведя послѣднее до уровня «ниже пояса», сдѣлавши ихъ гиликами, плотяными созданіями, искалѣченными и духовно оскопленными; такова свойственная восточнымъ обществамъ кастрація: если ранѣе евнухи плоти – собачьей преданностью – содѣйствовали стабильности режима, то нынѣ таковой служатъ евнухи духа, которымъ не только дозволено активно пріапически себя являть, но именно что приказано быть въ объятьяхъ Діониса, въ слѣпотѣ и тьмѣ, и не высовываться къ аполлоническому бытію, къ свѣту, прозрѣніямъ и просто зрѣнію. Въ этомъ смыслѣ современный россійскій «либерализмъ» – прямое порожденіе Діониса, коего римляне называли Liber.

Если Россія и С.С.С.Р. (въ меньшей мѣрѣ) – душа, то Россія новая – плоть, ибо совлеклась души и остатковъ духа – подобно змѣѣ, сбрасывающей кожу; духъ и душа въ Россіи послѣдней – лишнее, балластъ, мѣшающій главному: куплѣ-продажѣ, плотянымъ удовольствіямъ (днемъ – трудъ, ночью – отдохновенія отъ трудовъ). Она – родина ressentiment: чего въ мірѣ нѣтъ, такъ это мѣста, гдѣ его, ресентимента, больше, чѣмъ въ ней, воплощенномъ убожествѣ, скопищѣ нищихъ духомъ (но не только духомъ).