Пустая Зона

Глава 6

Утро наступило не сразу.

Оно, как всё в этих краях, ползло медленно, темным серым светом, скорее намёк, чем настоящий рассвет.

У буржуйки ещё держался жар, и вокруг неё было тепло. Но в углах стоял холод, и по гвоздям на стене тянулись тонкие иглы льда. Пар от ночного дыхания висел в воздухе, оседая на перекосившихся досках липкими каплями.

За окном лежала тундра, ровная и бесконечная, под мутным зимним небом. А внутри, в тепле буржуйки,

еще спала команда, утомлённая дорогой, но готовая к новому дню.

Ирина поднялась одной из первых. Тело ныло от жёсткого пола, спина затекла, а нос замёрз, несмотря на спальник.

Она осторожно приподнялась, чтобы не разбудить соседей, и, упершись ладонями в колени, села. Некоторое время сидела неподвижно, прислушиваясь к треску углей и дыханию спящих.

В полумраке можно было разглядеть каждого. Дмитрий спал, закрыв лицо воротником, тихо посапывая. Виталий, свернувшись калачиком, прижимал к себе куртку, как одеяло. Артём раскинулся на спине, с закинутыми за голову руками.

Её взгляд задержался на Павле. Он спал, нахмурив брови, словно и во сне продолжал решать какую-то задачу. На висках залегли тени, губы подрагивали. Ирина задержала дыхание, рассматривая его, ей почему-то очень хотелось разгадать, о чём он сейчас думает или что видит в сновидении.

Все спали спокойно и по виду совсем не мерзли. Ирина же ёжилась от холода и растирала ладонью онемевший нос. Она знала, что будет холодно. Но реальность оказалась гораздо жестче, чем она ожидала. Мороз здесь был цепким, он просачивался под одежду, вползал в рукава и штанины. Она подтянула к груди колени, обхватила их руками, но даже так не могла согреться. Этот озноб вдруг вызвал в памяти яркую картинку из детства…

…Ей было лет десять, она ночевала у бабушки в Сургуте. Дом был двухэтажный, с водопроводом, с аккуратной кухней, где пахло сушёными яблоками.

По старой деревянной лестнице, которая скрипела под ногами, она залезла на чердак.

Маленькая Ира устроилась у крошечного окошка, завернувшись в шерстяное одеяло. Снаружи гремела гроза. Молнии били где-то за рекой, и каждый раз чердак озарялся резким белым светом, а потом снова погружался в тьму.

Она смотрела, не отрываясь, пока веки не начали слипаться. Тогда, под стук дождя по крыше, она заснула, зябко поджимая ноги, и проснулась уже утром. Закоченевшая, но абсолютно счастливая. Точно так же она чувствовала себя и сейчас.

За окном чужая тундра, утренний резкий холод, а в груди почему-то тихое, почти тёплое чувство.

Ирина молча натянула куртку, шапку, накинула балаклаву и вышла наружу.

Там, в сером холоде, она расставила метеоприборы. Анемометр ожил, стрелка барометра чуть дрогнула. Ветер северо-западный, слабый, температура минус сорок с хвостиком.

Её пальцы быстро замерзали, но она работала точно, отмеряя пульс этой суровой земли.

Ирина достала блокнот, внимательно изучила последние записи, свела данные. Цифры за последние трое суток не нравились ей. Барометр падал медленно, но уверенно. Влажность держалась выше нормы. Ветер сменил направление.

И было что-то в этих утренних порывах неуловимо чужое.

Она вглядывалась в ледяной горизонт, пока приборы мерцали цифрами.

Мозг автоматически считал разницу, сводил данные. Всё сходилось к одному: надвигается фронт. И не слабый.

Возможно, сильная метель. Та, что приходит не на день, а с долгим завыванием, со срывами связи и резким скачком давления.

Ирина глубоко вздохнула. Холодный воздух обжёг лёгкие. Она знала, что должна будет сказать Павлу, но пока оставила это при себе.

Ей нужно было ещё одно утро и немного данных, чтобы перепроверить всё заново.

Артём проснулся последний.

Виталий уже заваривал чай, наклонившись над буржуйкой и помешивая ложкой в чёрном закопчённом котелке. Из носика поднимался редкий пар.

Дмитрий, кутаясь в фуфайку, устроился рядом с буржуйкой и грел ладони, медленно разминая пальцы. Лицо у него было помятое, но глаза уже ясные.

– М-м… – протянул он, растягивая плечи. – Как будто и не спал. Кто-нибудь помнит, как мы сюда вообще доползли?

Артём, сидя на своём спальнике, сонно взъерошил волосы.

– Чего вы уже шумите? Ещё и не рассвело толком.

– Свет тут, парень, самому включать надо, – сказал Виталий, подливая кипятка. – Дровами.

– Супер, – проворчал Артём.

Дмитрий, взглянув в сторону окна, заметил:

– Кстати, Ирина уже снаружи, работает.

Виталий обернулся:

– Вот так. А мы тут сидим, как в баре. Ей бы хоть чай налить, когда вернётся.

Павел сидел на лавке у стены, уже в сапогах и куртке, возился с застёжками.

Пока Ирина сосредоточенно записывала метеозамеры в блокнот, Павел вышел на мороз, присел у стены и достал из внутреннего кармана зажигалку, старенькую, тяжёлую Zippo с выбитой на боку гравировкой: “С любовью, Марина”.

Подарок, который он когда-то получил на день рождения, когда они ещё верили, что смогут быть вместе.

Он всегда носил её с собой. Пламя у Zippo было надёжным, как память.

Он подумал о Марине. Как она сейчас? Спит ли?

Он очень хотел обнять её. Пообещать, что это последняя экспедиция. Что он вернётся и больше не уйдёт.

Ради неё.

Она этого заслуживает.

Его уже давно звал к себе Иван Николаевич, завкафедрой, с которым они вместе когда-то ходили на Камчатку.

Он говорил:

– Хватит бегать по лесам да болотам, Платов. Иди к нам в ВУЗ. Вести курс «инженерной геологии». Будет тебе и теплый кабинет и лекции.

В институте всё структурировано, от программ до методичек и отчётов. Работа до шести, потом домой. Зарплата стабильная и отпуск по графику.

Всё, как просила Марина.

Павел знал, что это правильно.

Но он знал и себя. Слишком хорошо.

Он не видел своей жизни без свободы быть самим собой, искать и находить ответы.

И Павел кивал, говорил: «Подумаю».

Но не думал. Не мог.

Он пытался представить себя у доски, перед студентами. И каждый раз в горле пересыхало.

Он знал материал.

Знал до мелочей, прожив каждую из них на собственной шкуре, но как его передать? Слова отказывались складываться в объяснения.

Он не верил, что сможет донести суть.

Да и в чем суть? Он сам не знал.

Он вообще часто сомневался в себе, в деле, которому посвятил жизнь.

Иногда ловил себя на мысли: «А правильно ли всё это? Геология. Разрезы. Скважины. А в это время где-то вырубают лес, исчезает птица, гибнет зверь.»

Он не чувствовал себя героем. Уже не чувствовал даже полезности.

Всё чаще замечал за собой отстранённость.

Новый мир жил по другим законам, где главенствовала коммуникация и скорость.

Павел вспоминал, как когда-то защищал диплом: как ладони потели так, что листки в руках размокали; как сбивался на каждом втором слове, глотал окончания; как голос подрагивал, а в голове стоял гул.

Он вспоминал, как давал интервью, смотря в объектив камеры, как в дуло ружья. И не знал, что говорить.

Он не любил людных мест.

Искренне не понимал, как можно проводить день в чатах, в бесконечных звонках и пересылках.

Он не знал, как быть в этом мире с его гладкими интерфейсами и обрывочными фразами.

Он оставался прежним. Замкнутым.

Он чувствовал: не вписывается. Не хочет и не может.

И потому он снова здесь.Здесь не нужно говорить много. Здесь всё понятно.

Но где та грань, где выбор становится бегством?

Павел зажмурился и перед глазами снова вспыхнуло пламя. То самое, из сна. Красное, живое, пляшущее.

Шаман молчал, но Павел слышал. Огонь шептал. Или это шептал Шаман.

Павел резко открыл глаза и, стараясь удержаться в реальности, вгляделся в серый рассвет, прислушался к треску инея под ботинками Ирины.

Мир был прежним. Мороз щекотал лицо и отрезвлял.

Шёпот огня ещё отдавался в груди.

Поднималась тревожность и неясность – к чему всё это.

Он открыл металлический корпус, вдохнул знакомый запах бензина и щёлкнул крышкой.

Пламя вспыхнуло уверенно, несмотря на мороз. Осталось немного топлива, и он тщательно долил из маленькой фляжки, стараясь не пролить ни капли. Потом ещё раз чиркнул, контрольный щелчок.

Пламя горело ровно, с лёгким треском.

– Греет, как надо, – пробормотал Павел, закуривая сигарету.

Закрыл зажигалку, медленно провёл пальцем по надписи и устремил взгляд в белую даль.

Снежная равнина уходила в горизонт, еле заметно колыхаясь под ветром. Ни деревьев, ни звуков, только белизна, холод и безмолвие.

Ирина подошла ближе, убирая в чехол приборы и прижимая к груди блокнот.

– Завораживает, – тихо сказала она, став рядом.

– Затягивает, – отозвался Павел, не оборачиваясь. – Особенно зимой. Как будто тут время другое. Все замирает и молчит.

– Как тут вообще люди живут? – спросила она через паузу. – Зима кругом, снег, ветер…

Павел кивнул чуть в сторону.

– Люди живут. Саамы, ненцы. Держат оленей, кочуют. Пока кочевать ещё есть куда.

Ирина молчала, слушала.

Павел продолжил:

– У кочующих семей всё с собой: чум, буржуйка, посуда, бензин, олени. Иногда спутниковая тарелка висит прямо на чуме. Дети учатся по интернету, если повезёт.Только ты представляешь, каждый день нужно обогреть жилище, напоить стадо, следить за волками и буранами.

Он посмотрел в пустоту.

– Один ненец мне рассказывал: у него жена рожала прямо в чуме. Вьюки не разгружали, чтобы не терять времени, стоянка была временная. Сама справилась. А через два дня они уже были в пути. Новорождённого завернули в мех и посадили в нарты, рядом с котелком. Там, где мягко.

Ирина удивлённо посмотрела на него.

– И ребёнок выжил?

– Выжил, – кивнул Павел. – Ничего удивительного. В тундре иначе нельзя. Тут слабое не выживает. Или становится сильным.

– Мы для них чужие.

Павел кивнул:

– И всегда будем— Павел стряхнул пепел в снег. – Мы землю у них забираем. Родовых стоянок становится меньше.Территории отводятся под промышленное освоение, создаются особо охраняемые природные зоны, где традиционные хозяйства уже не разрешены. Проводят дороги, трубопроводы, нарушающие миграционные пути оленей.

– Но ведь это нужно, – тихо сказала Ирина, посмотрев в упор на Павла. – Страна развивается. Эта не просто стройка. Это электричество, тепло, свет. Это школы, больницы, связь. Без энергии не выжить. Ни им, ни нам.

– Всё так— добавил Павел уже тише. – Просто цена у этого разная. Для нас – цифры. Для них – жизнь.

Впервые Ирина засомневалась. Она была аналитиком. Всё должно было сходиться в отчётах и диаграммах.

А если не сходилось, значит ошибка в исходных данных.

Но сейчас, глядя на пустую, чужую землю, где ветер не знает ни цифр, ни логики, слова Павла Платова будто дали сбой в ее системе координат.

– Для них – жизнь… – повторила она вполголоса, примеряя на себя эти слова.

Зайдя в избу и сбросив куртку Павел склонился над картой, растянутой на табуретке.

Дмитрий и Виталий пошли проверять технику, «Бураны» гудели на прогреве.

До основной точки оставалось два дня, половину пути они пройдут на снегоходах, пока местность позволяет. Дальше придётся идти пешком: начнутся бугры, промёрзлые канавы, каменные осыпи, где техника не пройдёт.

Ирина вошла следом за Павлом направляясь прямиком к буржуйке отогревать заледенелые на морозе пальцы.

От варежек поднялся лёгкий пар, шерсть преломляла оранжевый свет печки. Ирина, не снимая шапки, медленно согнула и разогнула пальцы, пока кровь не вернулась.

Артем с печеньем во рту подал Ирине кружку горячего чая:

– как спалось? Ты рано встала.– пробормотал он

– Спасибо. За чай и за коврик спасибо. Без него было бы гораздо хуже. – ответила Ирина, беря кружку в руки и благодарно улыбаясь.

– Да ладно, – отмахнулся Артём, вытаскивая печенье изо рта. – Может, он тут с восьмидесятых валяется. Но я рад, что сработал.

– Сработал. Почти как матрас из гостиницы “три звезды на севере”.

– Только без тапочек и завтрака в номер.

– Ну не скажи. Горячий чай в руки, чем не «всё включено».– прищурившись с улыбкой сказала Ирина

– Слушай, серьёзно. Если, что знай. Ночью, днём, хоть посреди пурги. Я рядом.– Артем внимательно смотрел в ее серо-голубые глаза.– Мы все рядом.– добавил он чуть смутившись

– Я знаю.– Ирина искренне улыбнулась и подошла к Павлу.

Дмитрий склонился над своим рюкзаком, вытаскивая ремни и проверяя карабины. Металл звякнул о пол и звук глухо отразился от стен.

Павел поднял голову, проверил часы и что-то мысленно отметил.

– Сегодня двигаемся до старой зимовки у курумника, – сказал он, когда все собрались. – Там ночуем. Снегоходы оставим завтра у перевала. Дальше только на ногах.

Ирина протянула Павлу блокнот, раскрытый на свежей странице с аккуратными пометками.

– Сегодня погода стабильная, фронт движется восточнее. У нас есть окно на три дня, потом возможен шквал. Я еще проверяю.

Он молча кивнул. Всё складывалось правильно, но он знал, тундра наблюдает и ждет. Она словно затаилась, прислушиваясь к каждому их шагу. Он ещё раз взглянул на часы.

Виталий подошёл и присел рядом с Павлом, склонившись над картой.

– Ты маршрут держи, а остальное на нас, – сказал он тихо, почти шёпотом. – Не гони себя. Мы рядом.

Павел задержал на нём взгляд. Виталий умел говорить основательно, будто он ставил в снег вбитый намертво колышек.

– Знаю, – ответил Павел, убирая карту в чехол.

Виталий коротко хлопнул его по плечу, как подтверждение сказанного.

Павел знал, что Виталий видел больше, чем он хотел показывать. Тревога сидела где-то под рёбрами, не давая покоя, и Виталий, похоже, считал её с него так же легко, как музыкант берёт знакомую мелодию по первым трём нотам.

Дмитрий тем временем обошёл избу, проверяя всё по привычке: канистры, запасной ремень, аптечку, пакеты с едой. Каждую вещь он клал на лавку, а потом аккуратно упаковывал обратно в мешки.

– Если что-то забыть – оно обязательно понадобится, – буркнул он, засовывая в рюкзак запасную пару перчаток.

– Ну, тогда точно всё понадобится, – поддел Виталий.

– Вот что я скажу, – произнёс Дмитрий, застёгивая куртку. – В походе есть три вещи, которые нельзя терять: маршрут, терпение и печенье.

Артём из-за буржуйки поднял палец:

– Печенье у меня под контролем.

– Ну тогда всё, идём по плану, – усмехнулся Волков.

Они выехали, оставив за спиной избушку и тонкую струйку дыма. Бураны ревели, поднимая снежную пыль, следы быстро засыпало порывами ветра. Холод пробирал до костей, даже сквозь термобельё и мембрану.

Пейзаж не менялся часами: белая равнина, редкие камни, обледенелые кусты.

Только тундра и небо – два безмолвных пространства словно вытянутых в вечность.

Глава 7

На третий день лежания в постели, Марина чувствовала себя окончательно разбитой.

Тело было тяжёлым, голова ватной. Мир за окном существовал как бы отдельно, а внутри всё сжималось от тишины, одиночества и слишком громких мыслей.

Он опять уехал.

Просто собрался и исчез в очередную точку на краю земли. Он всегда выбирал не ее, для него были важнее маршруты, горы, вечная гонка за чем-то, что понимал, казалось, только он. Экспедиции вытягивали его из жизни, а она…

Она оставалась на обочине, верно ждала и верила, что однажды он выберет её.

Не выбрал.

И, казалось, пора бы уже смириться.

Он никогда и не был по-настоящему с ней. Просто держал рядом, как красивую вещь на полке, к которой не прикасаются, но которую не хотят терять.

Но Марина не винила его.

Павел таким был всегда, он её не обманывал, не притворялся. Это она слепо вцепилась в иллюзии, которые вырастила сама. Нельзя требовать от человека того, на что он не способен.

Никто не обязан оправдывать чужие ожидания, особенно если они идут вразрез с его природой.

Но как же больно это понимать.

Больно отпускать то, что так долго держала. Тринадцать лет вместе. Целая жизнь.

Тринадцать лет, в которых она старалась. Ждала, подстраивалась, верила, что всё ещё возможно.

Но он опять уехал, и даже не знает.

Он всегда исчезал, когда становилось по-настоящему важно.

Телефон звонил постоянно. Она сбрасывала вызовы, даже не глядя, кто звонит.

Марина встала с постели и поплелась на кухню, кутаясь в тёплый халат.

«Надо что-то поесть,» – подумала она рассеянно, открывая холодильник. Достав пачку сосисок, она машинально взяла одну и откусила кусок холодного полуфабриката.

Взгляд скользнул по часам. Девять вечера. Она даже не заметила, как пролетел день. Обычно в это время она позволяла себе только стакан воды. Никакой еды после семи, фигуру она держала под контролем.

Но теперь…

Теперь всё это потеряло всякий

смысл.

Она присела на табурет, локтями опираясь об стол. Сосиска так и осталась в руке. Неаппетитная и липкая. Она поморщилась, подошла к раковине и бросила её в ведро.

Есть совершенно не хотелось.

Села обратно и уставилась в одну точку, будто перед ней мог возникнуть ответ.

Мысли то затихали, то наваливались шквалом.

Что будет дальше? Как всё сказать?

Сказать ли вообще?

Внутри нее росло нечто большее, чем просто новая жизнь.

Ответственность.

Страх.

Одиночество.

С того трагичного случая они больше ни разу не возвращались к теме о детях. Марине иногда казалось, что Павла пугает само слово беременность, словно оно способно разорвать хрупкую оболочку, в которую он себя закрыл. Нет, он не ссорился и не говорил “давай не будем об этом”.

Он просто замолкал. Молчание в нём было как стена. Он мог обнять её и через секунду отстраниться, будто вспомнил что-то важное, что-то, что всегда стояло между ними.

И если по телевизору или среди знакомых неожиданно всплывала тема беременности или детей, он вставал и молча уходил в другую комнату.

Без слов и раздражения, просто исчезал из ситуации, как делал это всегда.

В нём чувствовался какой-то тяжёлый, неразрешённый груз. Но он не умел говорить о своих чувствах.

Марина не настаивала. Она вообще всегда старалась быть удобной.

Наверное, это шло ещё из детства: отец был строгим, сдержанным человеком, не терпел капризов и лишних слов. И она с малых лет привыкла подстраиваться: угадывать настроение, заранее знать, когда лучше промолчать. Она боялась расстроить, боялась быть неудобной.

А потом просто перестала задаваться вопросом, чего хочет сама.

Марина потянулась к цветку на подоконнике, тот вял, листья поникли, а земля давно высохла. Она и не помнила, когда в последний раз его поливала. Наверное, дня три назад. А может, и неделю.

Ей вдруг стало ужасно жалко себя.

В глазах защипало. Слёзы подступили к самому краю, тёплой и беспомощной волной. Но она не дала им упасть.

Слишком много боли накопилось в этой тишине.

Она как этот цветок. Стоит на сквозняке, без света и воды.

Живая, но вянущая.

Она хотела чувствовать себя нужной и любимой. Чтобы её обняли, чтобы услышали то, что она не может сказать вслух. Чтобы почувствовали её боль и остались рядом. Не ушли. Не отвернулись. Не сбежали в экспедицию на другой конец света.

Марина провела пальцем по сухому краю листа. Цветок рассыпался пылью.

– Прости, – прошептала она. То ли цветку, то ли себе.

А может, тому, кто должен был быть рядом, но снова исчез.

Марина почти машинально поднесла руку к животу.

Что, если он к ней не вернётся?

Что, если вернётся и всё станет ещё хуже?

Как всё объяснить? Как жить дальше?

И как не сломаться, если она снова останется одна.

Слеза предательски скатилась по щеке.

В дверь тихо постучали.

Марина вздрогнула.

Она не сразу поняла, откуда звук, будто вынырнула из вязкого, мутного сна. Она сидела за столом и ждала, когда стук стихнет.

Но стучали снова – чуть громче, чуть настойчивее.

Кто-то не собирался уходить.

Нехотя она встала и пошла к двери. Тело сопротивлялось каждому движению. Она остановилась на секунду словно надеясь, что человек за дверью передумает и уйдёт. Но за ней снова раздался стук, короткий, но уверенный.

Марина медленно повернула замок и распахнула дверь.

– Привет! Господи, ты совсем плоха! – воскликнул Аркадий, быстро окинув её взглядом.

Не дожидаясь приглашения, он шагнул внутрь, ловко задвинул дверь за собой и, скинув куртку, протянул ей пакет.

– Вот, тут и апельсины, и йогурт, и какая-то волшебная микстура, которую мне впарила аптекарша.—Он улыбнулся, но в глазах была тревога.

– Мариш… ты как?

Она держалась до последней секунды. Её лицо дрогнуло и в следующий миг всё обрушилось. Марина облокотилась о стену, скатилась по ней вниз, обхватила руками ноги и громко зарыдала, как плачут, когда больше нет сил сдерживаться.

Аркадий опустился рядом, не говоря ни слова, обнял ее всем телом и крепко сжал.

Они так просидели долго.

Слишком долго.

Аркадию казалось вечность, его сердце щемило от боли, каждая ее слеза как острый осколок вонзалась прямо в грудь.

Он чувствовал, как её плечи вздрагивают от рыданий, и ничего не мог сделать, только держать и быть рядом.

Аркадий Гельман был высокий, широкоплечий мужчина с ямочкой на подбородке и искрой в глазах, которая не исчезала даже в самые напряжённые моменты.

Вечно на ходу, с телефоном в одной руке и кофе в другой, он умел одновременно шутить, приказывать и разруливать три конфликта сразу. Весёлый, уверенный в себе, шёл напролом, когда считал, что прав.

И почти всегда оказывался прав.

В директорское кресло он попал не по протекции, а потому что издание без него бы развалилось.

Начинал он как репортёр. Шумный, въедливый, всегда с диктофоном в кармане и парой дерзких вопросов в запасе. Потом – редактор, потом зам.

И вот однажды, когда прежний директор внезапно ушёл, собственники просто позвонили и сказали: «Ты тянешь всё на себе, так и руководи официально!».

Он усмехнулся, бросил: «Ладно, только не мешайте», и стал руководить.

Марина пришла к нему в контору семь лет назад.

Она тогда ушла из научного издания, хлопнув дверью после громкой ссоры с начальником, каким-то заносчивым самодуром. Гельман услышал об этом через общих знакомых, позвонил сам:

– У тебя остался мозг, глаза и стиль? – спросил он тогда, не давая ни минуты на драму. – Тогда приезжай. Будет работа. Нормальная. Без идиотов.

Она пришла, бледная, уставшая, с глазами, полными обиды и разочарования, но уже через месяц писала лучшие тексты отдела.

Он не лез в душу, не спрашивал, не жалел. Просто дал ей место, где можно было дышать и делать своё дело.

Марина уткнулась лицом ему в плечо, и сквозь слёзы, всхлипы и бессилие наконец сказала:

– Я… я не справляюсь…

Аркадий провёл ладонью по её волосам, он очень любил эту женщину.

Давно и безнадежно.

Она никогда ему не принадлежала. Но он и не ждал. Не требовал. Просто тихо был рядом.

Он аккуратно поднял её на руки, будто держал самый ценный и хрупкий груз. Марина не сопротивлялась, в её теле больше не осталось сил для борьбы.

Он уложил её на кровать, поправил выбившуюся прядь, накрыл пледом и на мгновение задержался рядом, глядя на её лицо. Слёзы ещё блестели в уголках глаз, но дыхание стало ровным. Она уснула почти сразу. Вымотанная, опустошённая, но уже не одна.

Аркадий сел у изголовья и включил ночник.

В комнате стало чуть теплее, мягче. Он просто сидел, слушал её дыхание и молчал, будто охраняя хрупкий покой, которого ей так давно не хватало.

Открыв глаза Марина пыталась вспомнить, что произошло. Чувствовала она себя гораздо лучше, хотя проспала не больше пары часов.

Сон был легкий, глубокий, без привычных рывков от тревожных мыслей и внезапных пробуждений. Такое с ней не случалось уже много лет.

Она попыталась вспомнить, когда в последний раз открывала глаза и чувствовала себя заново собранной из целых кусочков.

Пожалуй, и не вспомнить. Со сном у неё были проблемы с самого детства, и к бесконечным бессонницам Марина давно уже привыкла.

В школьные годы она читала под одеялом до рассвета, в студенческие сидела за компьютером, печатая тексты и изучая разный материал.

Позже ночи заполнялись изматывающими ожиданиями, быстрыми разговорами по телефону, сообщениями, на которые так и не приходил ответ.

В комнате было тихо. Свет от ночника мягко рассеивался по стенам. Она ощущала странное спокойствие.

Марина повернула голову.

Рядом, склонившись набок, ровно и тихо посапывал Аркадий.

Вид у него был уставший, но спокойный.

Марина приподнялась на локтях, внимательно посмотрела на него, и впервые за долгое время она почувствовала себя не одинокой.