Пустая Зона

Павел знал, что мог бы доверить Виталию свою жизнь. Не просто знал, он проверил это и не один раз.

Они познакомились шестнадцать лет назад, на зимней трассе под Норильском. Тогда на них обрушилась лавина и именно Виталий, с обмороженными пальцами, вышел один за помощью, оставив Павла с пострадавшими. Вернулся через сутки. Без него бы не выбрались.

С тех пор были Колыма, Тайга, Верхоянский хребет, несколько маршрутов по хребтам Станового нагорья. Разные группы, разные задачи, но всегда вместе.

Виталий заметил взгляд Павла.

– Тебя что-то тревожит? Марина?

– Кажется все. Уже окончательно.– Павел поставил кружку на стол и отвёл взгляд.

Виталий кивнул, не сразу отвечая. Потянулся за термосом, плеснул себе чаю, медленно размешал ложкой.

– Ты знал, что к этому идёт, – сказал он спокойно.

– Я тянул. – пальцы Павла сжались чуть сильнее.– Думал вдруг ещё можно спасти. Сам незнаю. Я люблю ее. Но только здесь я чувствую, что живу.

Виталий покачал головой, но не спорил.

– Главное, чтобы не затянуло тебя в эту “жизнь” с головой, Паш.

– Поздно, – усмехнулся Павел. – Уже утонул.

– Мы и не из такого болота выбирались, брат, – сказал Виталий, положив руку ему на плечо.

– Ты уверен, что тебе это сейчас надо? – спросил Виталий после паузы. – Такая нагрузка и ответственность. Ты выжат, Паш. Я это вижу.

– Тундра, тайга… Они живые, знаешь? Смотрят молча, но не равнодушно. Ты идёшь и они решают: принять тебя или нет. И если примут, то что-то внутри становится ясным. Мне нужна ясность, старик. Я задыхаюсь в городе.

– Звучит как диагноз, Паша.

Павел искренне рассмеялся.

– Упрямый ты. Всегда был. – Виталий хмыкнул. – Но я с тобой. Ты это тоже знаешь.

Виталий смотрел на Павла, на старого друга, которого давно знал, но всё равно не до конца понимал. В нём всегда было что-то труднопроницаемое, будто внутри у Павла отдельная тундра, со своей погодой и рельефом. Будто он искал в этих походах не месторождения, а себя.

Когда-то и Виталий верил, что делает важное дело. Работал на нефтепромыслах, буровые, смены по месяцам. Казалось, что он винтик в огромной, нужной системе. Пока однажды всё не пошло не так. Когда взорвался узел на скважине, а начальство потом списало всё на “человеческий фактор”. Чей именно фактор не уточнили. Один парень тогда погиб, другого Виталий вытащил. Потом были допросы, комиссии. Винят не винных, оправдывают халтуру.

И тогда он ушёл. Просто встал и ушёл, не взяв последнюю вахтовую премию.

Продал машину, купил снаряжение, устроился техником в геологоразведку. И встретил Павла. Уже на первой экспедиции понял, этот человек не просто ходит по маршрутам. Он в них живёт. И тянет за собой других.

С тех пор прошли вместе десятки маршрутов. Молчали, смеялись, вытаскивали друг друга из трещин и пурги. Вместе, без лишних слов, делали своё дело.

Но теперь… Виталий чувствовал, как внутри у него скапливается усталость. Хватит. Он больше не хотел бегать, решать, вытаскивать всех и вся из бед. Хотел тишины.

Мечта была простая, почти наивная. Дом. Небольшой, но свой, с крыльцом, где можно сесть утром с чашкой чая. Он купил его под Колычёво, в стороне от трассы, недалеко от старой, почти вымершей деревни, где когда-то родилась его бабушка.

Дом достался старый, но с крепким каркасом. За одно лето Виталий полностью перекрыл крышу, обновил проводку, утеплил стены и перестелил полы. Заменил окна, обшил веранду, а рядом с домом достроил просторную деревянную беседку, с навесом от дождя, скамейками и большим столом. Во дворе разбил грядки: помидоры, огурцы, кабачки, клубника по забору. Сперва ругался, что не умеет, потом увлёкся.

Жена сначала отнеслась скептически. «Ты, и сидеть на месте?» – улыбалась. Но прошло лето, потом зима, и он не сбежал. Удивительно, но ему и правда стало хорошо. Земля была тяжёлая, местами глинистая, прилипала к лопате, требовала терпения. Но стоило пройтись по утренним грядкам, когда всё блестит от росы, как в груди появлялось лёгкое умиротворение, которое не спешило уходить.

По выходным собирались за большим деревянным столом в беседке. Приезжала дочь с мужем, иногда друзья, соседи. Жарили шашлыки, пили чай с вареньем, которое сам варил из клубники.

Вот она, настоящая тишина. Добрая. Живая. А не эта, ледяная, смотрящая в спину.

Он взглянул на Павла. Тот сидел спокойно и молча смотрел в окно.

– Паш, это мой последний маршрут. Я ухожу, – сказал Виталий и выжидающе посмотрел на Павла.

– Давно решил? – спросил он, не отрывая взгляда от окна.

– Давно. Просто ждал момента. Хотел завершить без недомолвок, без спешки. Как полагается.

Павел кивнул.

– Как дом купил под Москвой, – продолжил Виталий, – тишина, огород, печка. Лена счастлива. А я… я тоже. Впервые за много лет просыпаюсь без тревоги. Хочу сохранить это.

– Сохрани, – тихо сказал Павел. – Ты заслужил.

– А ты?

Виталий внимательно посмотрел на него. Павел молчал.

– Только не растворяйся, Паш. Это ведь не жизнь. Это бег какой-то.

Павел поднял взгляд и чуть кивнул. Они оба знали, что это правда.

– А помнишь, как ты в тайге сапог потерял, и весь день шёл с пакетом на ноге?– вдруг сказал Виталий, усмехнувшись.

– Помню, как не помнить.—Павел хмыкнул.– Там мост смыло и мы с тобой сутки вдоль реки топали, пока не нашли брод.

– И мешки были мокрые и комары размером с вертолёт, – добавил улыбающийся Виталий.—А потом ночью костёр не горел, всё было сырое, и ты сказал: «Да не переживай, и без костра ни один медведь к нам не подойдёт. Им тут самим страшно».

– Ну, не подошёл же, – развёл руками Павел.

– Мы тогда вымотались до предела. А утром такой туман встал – как молоко.

– А потом вышли и солнце, и поляна с черникой.—мечтательно произнес Павел

– Сколько лет назад это было? – спросил Виталий.

– Восемь? Девять? – пожал плечами Павел. – Всё равно как вчера.

Они ещё немного посидели вспоминая все прошлые маршруты, ночёвки в снегу и туман над перевалами, в который уходили, не зная, что там впереди. Они были удивительным тандемом: Виталий, душа компании, неисправимый весельчак, обожающий рассказывать байки и старые анекдоты, и сдержанный Павел – замкнутый, старавшийся при любой возможности уединиться, уйти в работу или просто в себя. Их характеры были разными, почти противоположными, но именно это и делало их связку такой крепкой: они не мешали друг другу, не спорили, просто каждый занимал своё место, интуитивно подстраиваясь под другого.

Группа разошлась по своим комнатам. Они разместились в одном из модульных общежитий. Невысокое, но тёплое здание, недавно отремонтированное. Здесь всё было просто, но аккуратно: стандартные койки, чистое постельное бельё, рабочее отопление, горячая вода —вторая роскошь после кофе по меркам Севера.

Виталий, Артем и Волков заняли трёхместную комнату с двумя окнами и столом у батареи. Виталий уже развалился на своей койке, листал на планшете техпаспорт приборов.

Волков медленно наливал в термокружку крепкий чай, с терпким привкусом хвои и лёгкой табачной горечью.

А молодой техник, которого Волков «взял под крыло», пытался разобраться с рацией. Он сидел на своей койке, окружённый проводами и инструкциями, и с сосредоточенным видом настраивал оборудование.

Павел устроился в маленькой соседней комнате. Кинув рюкзак на пол, он накинул куртку и вышел на улицу.

Снаружи мороз окреп.

Свет ламп над входом рассеивал тьму только на несколько шагов. За домами темнота, бескрайняя равнина, ангар и далекие огоньки над посадочной площадкой.

Он достал сигарету и закурил. Мороз обжигал лицо, но в этом был особый, знакомый комфорт.

Он стоял молча, всматриваясь в темноту.

Москва осталась далеко, такая давящая, громоздкая и чужая.

Павел не любил этот город: слишком тесно, слишком много людей и слишком мало неба.

Хотя и другие города он тоже не любил, возможно он просто не мог жить среди стен. Ему нужно было пространство.

Города забирали это. Стены давили. Разговоры казались не о том. В Москве он всегда чувствовал себя не на своём месте, будто играет чужую роль.

Но там осталась Марина. Сердце ныло от этой мысли. И даже не потому, что он скучал, нет. Скорее потому, что всё чаще ловил себя на ощущении вины.

Он уезжает снова. Снова сбегает.

А она…

Она любит Москву. Это её стихия: шум города, уют квартиры, вечерние кафе. И, конечно, её работа в редакции.

Всю жизнь Марина относилась к природе с холодком. Нет, она ее не презирала, но не понимала, зачем палатка, если есть тёплая постель. Ему нравилась в ней её ирония, её городская лёгкость.

А теперь, кажется, что они из разных миров. Но где его мир? Мир Павла? Он не знал. Он потерялся в этом вопросе, как в тумане.

Он часто думал, может, он и правда не для семейной жизни.

Не для нормальности.

Виталий смог найти своё: построил дом, пустил корни, полюбил землю.

Он сделал уверенный, спокойный выбор. И Павел уважал его за это. Даже немного завидовал той внутренней ясности, с которой Виталий всё принял.

А Павел всё ещё на тропе.

Но он не был уверен, что делает то, что правильно. Он говорил себе, что без этого нельзя. Что кто-то должен. Прогресс не стоит на месте, жизнь меняется, города растут, леса уходят в сторону. Но это съедало его изнутри.

Он втянул морозный воздух. Здесь, в этом сухом, звенящем просторе, ему было легче дышать. Но эта лёгкость не делала всё понятнее, скорее наоборот.

Павел знал: после этой экспедиции всё изменится. В нём, в Марине, в их жизни, он не знал, что именно, но чувствовал, как всё внутри уже сдвигается с места.

Он так и стоял, глядя на чернильное небо, когда заметил движение у склада. Чей-то фонарик мягко светил красным пятном на снегу. Фигура в пуховике, капюшон сбит. Ирина. На шее у нее висел планшет,а в руках портативный метеоприбор.

Павел подошёл ближе.

– Ты чего тут, метеооружие? – негромко спросил он. – Скоро полночь.

– Проверяю сенсоры, – ответила она, не сразу отрываясь от экрана. – Датчик влажности плавает, хотела убедиться, что всё в порядке. И… – она чуть помедлила – …не могу уснуть. Нервы, видимо.

Павел кивнул, затянулся.

– Обычно в первый раз так и бывает. Новая группа, незнакомое место. Мозг думает, будто тебя завтра бросят в снег и забудут.

– А бросят? – спросила она с лёгкой улыбкой, но без легкомыслия.

– Если будешь тормозить не бросим, но материться будем долго.

Она тихо рассмеялась.

– Я думала, будет страшнее.

– Будет. – Он глубоко вдохнул мороз.– Когда пойдёшь первой по насту и будешь чувствовать, как он подламывается. И когда рация замолчит, и ты не поймёшь, это батарея села или ты один в радиусе ста километров.

Ирина помолчала.

– Мне правда немного тревожно, – сказала она наконец. – Не паника. Просто странное чувство, как будто всё в жизни до этого было подготовкой. А теперь настоящее.

Павел выдохнул дым, глядя в даль.

– Умная тревога, она не враг. Она держит тебя в тонусе. Главное, не дать ей забрать дыхание. Если ты встал утром, проверил снаряжение и пошел, значит, справишься. Не сразу, но справишься.

– А если нет?

– Тогда рядом буду я. И ещё трое.

Она посмотрела на него. На фоне фонарного света его лицо было сосредоточенным и серьёзным. Жёсткая линия подбородка, прямой нос, в уголках глаз лёгкие морщины, не от смеха, а от постоянного прищура на ветру. Лицо не грубое, но сдержанное, закрытое, такое, на котором трудно прочитать эмоции. Он был как сама северная тайга: немногословен, строг, и в нём угадывалась какая-то устойчивая внутренняя сила, которую невозможно подделать.

Павел Платов для нее был загадкой. Геофизик, ходит в полевые с начала двухтысячных, из тех, кто берёт на себя самые сложные участки.

Про него ходили противоречивые истории. Что однажды вытаскивал напарника из трещины на верёвке, другой раз шёл трое суток один до станции, когда вертолёт не мог их найти в глухой тайге.

И когда выпал шанс попасть именно в его группу, она не колебалась.

Сейчас он казался почти скульптурой. Не из камня, а словно вылепленной из чистой воли.

Ветер трепал его капюшон, снежинки таяли на лице, но он не замечал этого. Просто стоял и смотрел в темноту, откуда завтра начнётся путь.

Ирина вдруг ощутила странное: с одной стороны лёгкую тревогу, а с другой неожиданное спокойствие. С такими, как он, неуютно, но надёжно.

– Спасибо.—сказала она не громко, почти шепотом.

– Спокойной ночи, – ответил Павел, бросив окурок в снег.

Она вернулась к зданию, держа в руках планшет и сложенные приборы. Шла уверенно, со спокойным достоинством, будто это место принадлежало ей по праву.

Павел ещё немного постоял, слушая, как за ангаром стонет ветер, потом повернулся и пошёл обратно в общежитие.

Глава 4

Облокотившись двумя руками о стиральную машинку, Марина не моргая смотрела на небольшой продолговатый белый предмет.

Тест показывал две полоски.

Слёзы текли по щекам, смывая лёгкий макияж, чёткие линии туши расплывались, как и вся её уверенность в завтрашнем дне.

Марина села на край ванны, всё ещё не осознавая. Ком в горле не давал дышать.

Она со вчерашнего дня взяла отгул на работе – в местном новостном издании.

Начальник Аркадий Гельман, ее однокурсник и давний друг, относился к ней по отечески бережно и последний месяц ее жалел, выглядела она не важно.

Месяц и правда выдался тяжелым и еще это странное, тянущее усталое состояние, из-за которого она по утрам едва могла встать с постели. Тогда она списывала всё на стресс, недосып и нервотрёпку.

А теперь всё стало на свои места. Ответ лежал прямо перед ней, в виде двух чётких полосок.

Марина провела рукой по лицу, размазывая тушь, но не обращая внимания. Пол под ногами холодил босые ступни и не давал забыться.

Она глубоко вдохнула и уставилась в белую стену напротив.

В глаза бросился едва заметный тонкий шов между плитками.

Раньше она его не замечала.

Как и многое другое: потрескавшийся угол кафеля, ржавый ободок вокруг крана, пыль под полочкой с косметикой, которой давно не пользовалась. Всё это прежде терялось в привычном фоне, а теперь каждый из этих мелких изъянов будто выдвинулся на первый план, цепляя взгляд.

Она потянулась было включить воду, просто чтобы услышать звук, любой звук, который заглушит тишину, но передумала.

Замерла, так и не дотянувшись до крана.

Марина не понимала, как быть дальше. С Павлом они давно стали как чужие.

Это не случилось внезапно. Нет.

Это было как медленный отлив: сначала вода обнимает ноги, потом касается только лодыжек, и наконец уходит за горизонт, не оставляя следов.

Разговоры сводились к минимуму, взгляды скользили мимо, как будто избегали встречи.

Но океан Павла, пожалуй, никогда и не накрывал её с головой. Она просто долго делала вид, что в нём можно плавать.

Он не был нежным и романтичным, не любил лишних прикосновений, объятий без повода, не целовал в волосы, как это делают в кино.

Она долго пыталась убедить себя, что у каждого свой язык любви.

Павел заботился по-своему: приносил кофе, когда она подолгу работала за ноутбуком, чинил ей розетку, укрывал пледом, если она задремала на диване.

Но чем дальше, тем реже всё это происходило.

Словно он начал уходить внутрь себя, слой за слоем, становясь всё менее доступным.

Иногда она ловила себя на том, что говорит в пустоту.

Рассказывала ему о своих сомнениях, о тревоге, о том, как вдруг почувствовала себя уставшей, словно перегорела внутри.

А он только кивал, не задавая ни одного вопроса. Глаза у него в такие моменты были отстранённые, уставшие. Он точно ждал, когда это всё закончится.

«Ты слышишь меня вообще?» – однажды спросила она.

Он поднял глаза и растерянно ответил:

– В смысле? Конечно. Я просто задумался.

Он никогда не интересовался её работой, даже скорее сторонился, боясь прикоснуться к той части её мира, где не было места для него.

Марина же всегда его понимала, знала, что он не терпит шумихи, внимания и людных мест.

А она была репортёром. И любила свою работу.

Её жизнь состояла из голосов, новостей, встреч, вокруг нее всегда было много лиц и чужих эмоций.

Павел знал, что это важно для неё, но держался подальше. И Марина уважала его выбор. Не звала его с собой, не зачитывала тексты над которыми трудилась и не обременяла лишними подробностями.

Её много раз просили:

«Марина, ну поговори с ним, пусть даст интервью, это же интересно, таких геологов единицы!»

Она только улыбалась и отвечала:

«Он не публичный человек. Да и некогда ему».

Она берегла Павла. Старалась не трогать его там, где ему было неуютно.

Слишком часто ставила его покой выше своей открытости.

И сама не заметила, как начала жить на два разных голоса: громкий внешний и тихий домашний, где слова становились всё короче и беззвучней.

Так, почти незаметно, они и отдалились, шаг за шагом отошли каждый в свою сторону

Но около двух месяцев назад она дала слабину. Он был рядом, такой родной и теплый, а она так устала… Воспоминания нахлынули с новой силой.

Его рука коснулась её плеча, будто случайно, и этого хватило.

Она тонула в этом прикосновении, как в спасательном круге. И когда он поцеловал её, она не отстранилась.

Всё было как раньше, до обид, до раздражения, до взаимного равнодушия. Ночь пролетела как в полусне.

Собрав последние силы, Марина направилась в спальню и рухнула на кровать. Потолок расплывался перед глазами, словно над ней нависло нечто тяжёлое и бесформенное.

Она лежала, не двигаясь, вжимаясь всем телом в мягкий плед. Ткань тянулась за кожей и слегка покалывала.

Стук сердца отдавался в ушах, а в голове снова и снова всплывали его руки, его голос, тепло его тела.

Всё то, что она так старалась забыть.

Она так и лежала, прислушиваясь к ритму своего пульса, и с пугающей ясностью осознавала, что настоящей близости между ними никогда и не было.

В ней жила эта догадка уже давно, но она боялась её до конца сформулировать, понимая, что признание в этом окончательно лишит их даже того, что ещё можно спасти.

Когда они только познакомились, он казался ей человеком с каким-то внутренним светом.

Он рассказывал о тайге, о дальних походах, о природе, как о чем-то сакральном.

И она влюбилась.

В его голос. В то, как он смотрел вдаль, будто видел больше, чем другие.

Она думала, что за его молчанием скрывается глубина, которую можно понять, если быть терпеливой.

Но молчание не открывалось. Он не пускал её туда.

Ни после экспедиций, ни после трагедии. Даже когда она потеряла ребёнка. Даже тогда.

– Ты всё носишь в себе, – как-то сказала она ему. – Ты мог бы хоть раз рассказать, что с тобой. Что внутри.

– Это ничего не изменит.—Коротко ответил Павел.

Тогда и она замолчала.

Начала уносить всё в себя: обиду, одиночество, тревоги. Они стали жить рядом, как два невидимых человека, каждый в своём мире.

Резкий звонок телефона вернул ее в реальность и заставил приподнять свинцовое тело.

– Да.– еле слышно выдавила она, кашлянула и сказала чуть громче – Слушаю.

В трубке прозвучал хорошо знакомый, нарочито веселый голос:

– Мариш, если ты надумала отоспаться, я не против, но знай тут все без тебя разваливается, а я без тебя совсем пропаду!

– Аркаш, я приболела, прости. Я возьму отгул на неделю. – Ей безумно хотелось поскорее отключить телефон.

– Что-то серьезное? Может что-то привезти? Лекарства, перекусить? – С явной тревогой проговорил Аркадий.

– Нет, нет, ничего не надо, Аркаш. Мне просто надо отлежаться.

Марина отключила телефон и долго смотрела на тёмный экран.

Аркадий был хорошим и добрым, они дружили с самого первого курса. Она и не помнила уже себя, без его присутствия в своей жизни. Иногда казалось, что он всегда был рядом тихим фоном.

На первом курсе он пытался за ней ухаживать, но Марине была важна учеба. Институт она закончила с красным дипломом, а Аркадий был веселым и не достаточно серьезным, как считала тогда Марина. Потом появился Павел.

В комнате стояла тишина, только на кухне негромко капала вода.

Он так и не починил кран.

Обещал ещё летом.

Тогда это казалось мелочью. Сейчас же, раздражало до дрожи. Как и всё, что осталось недосказанным и незавершённым.

Кап.

Марина зажмурилась. Хотелось покоя, но именно этот звук пробирался под кожу, в самую середину.

Она встала, накинула тёплый кардиган, прошла на кухню и налила себе полстакана воды. Сделала глоток, но не почувствовала вкуса.

Пресно. Пусто. Так же, как и их семейная жизнь.

Марина открыла балкон и в лицо дохнул прохладный, влажный воздух.

Где-то за домами шумела дорога, но здесь, на седьмом этаже, всё казалось очень далёким.

Марина облокотилась о перила и закрыла глаза. Она стояла так несколько минут, не думая ни о чём, просто дыша, позволяя себе ничего не чувствовать, но память оживала, медленно заполняя каждый уголок души.

Павел появился в ее жизни, когда она уже закончила институт и только начинала работать в редакции научно-популярного журнала.

Ей поручили взять интервью у молодого, но подающего надежды геолога, только что вернувшегося с труднодоступного маршрута. Павел Платов – о нём в отделе говорили с уважением, хотя сам он редко появлялся в прессе.

Он пришёл в редакцию чуть позже назначенного времени, в вязаном свитере и с небрежно закинутым через плечо рюкзаком. Сел напротив, поставив на стол термос и предложил чаю, прежде чем она успела задать хоть один вопрос.

– Извините, город после полевых, это всегда отдельная экспедиция, – с лёгкой улыбкой сказал он.

Марина включила диктофон, но почти сразу поняла: стандартные вопросы про породы и изотопы здесь не подойдут. Павел говорил не о цифрах, а о земле, как о живом существе. Про трещины в скальной породе, как про раны, про слоистость, как про память, а про маршруты, как про судьбу.

Она слушала, забыв про шпаргалку с вопросами. Он был не просто увлечён, он жил этим. И в какой-то момент она поймала себя на том, что хочет услышать не ответы, а просто его голос.

После интервью он проводил её до остановки. Был поздний вечер, фонари светили тускло, и Марине казалось, что город стал чуть менее реальным, чем разговор за тем столом.

Павел немного неловко спросил, читает ли она что-то, кроме научных статей, а потом вдруг попросил ее номер.

Марина стояла на балконе, прижавшись к холодным перилам, и не замечала, как ветер пронизывает её насквозь. Очнувшись, она вздрогнула, обхватила себя руками и поспешно вернулась в квартиру. Дверь балкона захлопнулась с глухим щелчком.

Марина плотнее закуталась в кардиган, прижав полы к животу, словно пытаясь защитить от холода. Она прошла в комнату, легла на край кровати и натянула на себя плед, но тепло никак не приходило. Холод упорно цеплялся за кожу, не желая отпускать.

Будущее туманилось, а в сердце таилась неуверенность, нужно ли ему всё это, или, наоборот, такой шаг лишь ускорит их разрыв.

Но в одном она была уверенна: он не изменится.

Она закрыла глаза, глубоко вздохнула и наконец дала себе право расслабиться. Тело медленно согрелось, напряжение спало, и усталость накрыла её мягкой волной.

В этой неопределённости вдруг возникла крохотная, почти неощутимая точка покоя.

Она уже ощущала такое, сидя на берегу, уткнувшись в его плечо, глядя, как закат окрашивает воду в медные тона.

Это были их самые счастливые дни.

Или только её.

Теперь она не была уверена, делили ли они это чувство вдвоём.

Они тогда смеялись много и легко, держались за руки, забыв обо всём, что было в Москве.

Тёплый ветер гулял по пляжу, развевая ее тёмно-коричневые, слегка волнистые волосы. Они прилипали к лицу, щекотали шею, и она каждый раз смеялась, удерживая на голове широкополую шляпку, которая всё равно норовила улететь.

Павел дразнил её, ловил шляпу на лету, прижимал к груди и не спеша возвращал, легонько касаясь её руки, задерживаясь на пальцах.

Эти прикосновения были мимолётными и почти случайными. Но она ловила каждое. Хранила их, как знаки чего-то большего.

Солнце пекло, солёные брызги играли на коже, оставляя липкую прохладу. Море было бирюзовым, бескрайним, звенящим от криков чаек и ритмичного шороха волн. Они шли по мокрому песку босиком, оставляя за собой цепочку следов, которую моментально смывало, как будто море не хотело, чтобы о них кто-то знал.

Именно тогда, под шорох волн и запах нагретого солнцем тела, она впервые заговорила о ребёнке. Не было ни страха, ни сомнений.

Просто хотела быть настоящей, полной семьёй. Он не возражал. Улыбнулся, сказал: «Почему бы и нет».