Бурый. Истинная для медведя.

Алисия Небесная

Бурый. Истинная для медведя.

Глава 1

Частный самолёт мягко покачивается в воздушных потоках, становясь ареной для напряжённой работы. Я погружён в изучение досье, анализируя разрозненные отчёты, протоколы допросов и медицинские заключения. Эти документы напоминают фрагменты сложной головоломки, требующие тщательного анализа и систематизации. Моя цель – восстановить полную картину происходящего, выявить скрытые мотивы и связи, определяющие действия различных субъектов.

Особое внимание привлекают группировки, нарушающие закон. Среди них выделяются те, кто, осознавая свою противоправность, считает себя выше правосудия. Их стратегия основана на страхе и влиянии, но они забывают, что их противник не просто судебная система, а я, человек с глубокими знаниями и опытом.

В салоне самолёта тишина, нарушаемая только гулом двигателей и шелестом страниц. Стюардесса давно поняла, что ни кофе, ни вежливость не отвлекут меня от работы. Здесь я не судья и не устрашающая фигура – я профессионал, чья деятельность требует не только выносливости, но и психологической устойчивости.

Москва ждёт моего прибытия, и я готов к новым испытаниям на пути к справедливости и порядку.

На экране – последние строки отчёта:

«Установлено, что вещество провоцирует у оборотней неконтролируемые приступы агрессии. Подопытные впадают в состояние психоза. Итог: 12 погибших, 23 раненых, 5 пропавших без вести».

В груди скапливается тяжесть. Жалость? Нет. Я оставил её там, в другой жизни. Осталась работа. Закон. Ответственность.

Нажимаю кнопку вызова. Через секунду дверь в салон открывается. Дорохов. Мой помощник. Волк. Безупречный костюм, чисто выбрит, взгляд – острый, внимательный. За фасадом – хищник.

– Доложи.

– Пятеро задержаны, – отвечает он. – Ещё трое на свободе. Мы знаем, где искать. Осталось только дождаться команды.

Пальцы сжимаются на корпусе планшета.

– Никто не уйдёт, – говорю спокойно.

Он кивает и уходит.

А я снова смотрю в иллюминатор. Москва – далеко внизу. Я не был здесь пять, шесть лет.

Именно с этого мегаполиса началась моя профессиональная деятельность. В памяти всплывают запахи того дня: горелый металл, жженая резина, запёкшаяся кровь. Происшествие представляло собой хаотичную сцену: сирены, крики, мигающие огни аварийных служб. В центре этой драмы находились два автомобиля, подвергшиеся катастрофическому столкновению. Внедорожник, принадлежащий клану оборотней, на высокой скорости врезался в седан, превратив его в искорёженную груду металла. Даже опытные криминалисты не сразу смогли определить количество жертв.

Водитель погиб мгновенно. Супругу и сына вытаскивали из машины по частям.

Среди них выжила только дочь. Ей четырнадцать лет. Ее зовут Мираслава.

В отчётах сухо: «Политравмы. Внутреннее кровотечение. Прогноз – неблагоприятный».

Удар разорвал водителя джипа, оборотня. В салоне были три подростка – наследники влиятельных фамилий. Один из них – сын главы стаи пум, другие – дети влиятельных кланов. Все выжили, что сделало дело громким.

Когда я приехал, следователь шагнул ко мне с напряжением:

– Все пассажиры легковушки погибли, – коротко. – Девочка в реанимации, держится.

– Кто виноват?

– Водитель джипа. Гнали по трассе, как в охоте. Скорость – за пределами допустимого. Они думали, что бессмертны.

Я взглянул на выживших. Подростки. Стояли чуть поодаль. Растерянные, но не испуганные. Для них это была игра. Соревнование. И если бы не человеческие жертвы, они бы отделались штрафами.

– Один из них – сын главы стаи пум, – добавил следователь. – Его отец уже в ярости. Требует закрыть дело.

Я медленно поднял взгляд.

Закрыть? Нет. Не в этот раз.

– Будет суд, – сказал я.

С этого всё началось.

Я не думал о девочке, лежавшей в больнице. Не представлял её страданий, боли, переломов, ужаса. Думал только об одном: наказание неизбежно. Даже если для этого придётся разрушить чью-то жизнь.

Пресса подняла шум. Громкие заголовки заполнили экраны телевизоров, страницы газет и соцсети:

«Смертельные гонки: оборотни убивают людей!»

«Сын главы стаи пум – убийца? Судья Буров против элиты»

«Справедливость или снова прогиб закона?»

Я знал, на что иду. Понимал, что будут угрозы. И не ошибся.

На второй день после обвинения мне прислали конверт с окровавленным когтем внутри.

На третий день меня попытались сбить. Чёрный внедорожник вылетел на перекрёсток, я успел увернуться, но удар приняла машина сопровождения. Водитель выжил, но всё стало ясно: меня предупредили, чтобы я остановился.

Кто-то явно не хотел, чтобы я продолжал своё дело. Но если они думали, что я отступлю, то сильно ошибались.

Оправдания, враньё, попытки выкрутиться. Они верили, что статус защитит их. Что фамилии сильнее закона.

Алексей Яровой, сын главы стаи, известный своей доминирующей позицией в иерархии оборотней, предстал передо мной с выражением, граничащим между расслабленностью и дерзостью. Его взгляд, направленный сверху вниз, излучал уверенность и высокомерие.

– Это было всего лишь развлечение, – произнёс он, словно оправдываясь. – Мы не предполагали, что наши действия могут привести к трагическим последствиям.

В глазах Ярового читалась смесь наглости и самоуверенности, что контрастировало с нервозностью Глеба Морозова, другого члена стаи.

– Виноват водитель! Он нас подставил! Мы всего лишь находились в автомобиле!

Поведение Морозова, проявляющееся в стремлении переложить ответственность на третьих лиц, свидетельствовало о его слабости и неспособности принять ответственность за свои действия.

Савелий Летунов, в отличие от своих товарищей, сохранял молчание, осознавая серьёзность сложившейся ситуации. Он единственный из присутствующих понимал, что этот судебный процесс выходит за рамки их личных интересов.

Однако никто из них не осознавал главного: данный судебный процесс имел более широкое значение. Он был не только о них, но и о законе, о пределах власти даже для таких могущественных существ, как оборотни, и о неизбежной цене ошибок.

Я знал, что моё дело не останется незамеченным. Пресса активно освещала события, а город был охвачен слухами и домыслами. Но самым неприятным аспектом были телефонные звонки, в которых мне угрожали.

– Ты разрушаешь жизни, Буров.

– Стая это не простит.

– Думаешь, ты сильнее нас?

Эти угрозы и давление подчёркивали деликатность моего положения и необходимость принятия тщательно взвешенных решений в условиях, когда даже наиболее влиятельные акторы не могут быть полностью защищены от последствий своих действий.

Однако, несмотря на внешние факторы, я сохранял хладнокровие. Они играли в игру, где победитель определяется количеством располагаемой власти.

Я же являлся их неизбежным следствием.

Наказанием.

Двое из них были отправлены в места лишения свободы.

Судьба третьего осталась неизвестной.

Согласно циркулирующим слухам, отец Ярового принял меры по устранению своего сына, чтобы избежать репутационных потерь.

А что касается девочки… Я знал, что она выжила, но никогда не имел возможности её увидеть.

И даже не предполагал, что когда-либо это случится.

Глава 2

Мы возвращались домой после отпуска.

Миша капризничал в автокресле, требуя у папы телефон. Как обычно, он делал это, когда уставал или скучал. Папа отмахивался, а мама с улыбкой листала турбуклеты, уже мечтая о следующей поездке.

А что я?

Мне просто хотелось домой.

Голоса девочек из чата звенели в голове: «Скорее приезжай!», «Сегодня гуляем до ночи!»

Я представляла, как выбегаю из подъезда, обнимаю их, смеюсь, делясь впечатлениями. Как ночной воздух обнимет меня после долгой дороги.

Сумерки сгущались за окном. Машины на трассе включали фары, и свет тянулся длинными полосами по мокрому асфальту. Дорога блестела от недавнего дождя, отражая свет фонарей.

В салоне пахло морем.

Солоноватый воздух смешивался с ванилью – вата с заправки всё ещё хранила аромат. Мы с Мишаней ели её вместе, смеялись, облизывая липкие пальцы. Сахар прилипал к одежде и щекам, и это казалось таким обыденным, таким настоящим…

Тогда я думал, что это просто день. Один из многих. А потом… Резкий сигнал. Долгий, пронзительный. Толчок. Машину бросает в сторону. Ремень впивается в грудь.

Глухой удар. Металл рвётся. Визг тормозов, шипение шин. Стекло разбивается. Я не успеваю закричать. Мир рушится. Грохот, крики, чья-то рука – или крик? Мама теряется в шуме.

Кто-то кричит. Я? Кто-то другой? Не знаю. Боль приходит не сразу, но когда накрывает – словно цунами. Тьма обрушивается, и мир исчезает. Я прихожу в себя в тишине.

Как будто выныриваю из пустоты, но тело чужое. Оно не слушается. Каждый вдох – через усилие.

Открываю глаза – с трудом.

Потолок – белый. Слепящий. Стерильный. Свет режет глаза, словно нож.

В воздухе ощущается резкий запах медикаментов, медицинского спирта и химических реагентов.

Попытка вдохнуть заканчивается кашлем – горло пересохло, как будто я глотнула песка. Боль вспыхивает, пронизывает изнутри. Хочется застонать, но даже этого не выходит.

Чей-то голос рядом. Женский. Медсестра?

Она говорит что-то, но слова – как сквозь воду. Размытые, далёкие. Мир плывёт.

– Вы меня слышите? – интонация голоса становится более четкой и различимой.

Чьи-то пальцы осторожно касаются моего запястья, ищут пульс.

– Всё хорошо. Вы в больнице.

В больнице…

Попытка восстановить хронологию событий затруднена из-за интенсивной боли.

Что-то случилось. Что-то непоправимое.

Фрагментарные образы воспоминаний всплывают в сознании: свет автомобильных фар, Мишаня, обращающийся к отцу с просьбой о телефоне, смех матери, просматривающей туристические буклеты в предвкушении следующего отпуска, дорожное движение, внезапно переходящее в темноту, звуковой сигнал, сопровождающийся ощутимым толчком.

Крик. Мой?

Страх накрывает мгновенно – острый, давящий, вырывающий воздух из груди.

Открываю рот, пытаюсь сказать хоть что-то, но вместо слов – лишь хриплый сдавленный звук.

Медсестра замечает. Подходит быстро, но спокойно.

– Тише. Не напрягайтесь. Вам пока нельзя говорить. Я сейчас позову врача.

Она исчезает. Дверь мягко хлопает, оставляя меня в одиночестве.

И тут вспоминаю. Удар. Как машину подбросило. Как ремень врезался в тело, будто хотел разорвать меня пополам. Как скрежетал металл, как трещали кости.

А потом – тишина. Глухая, безмолвная, как могила. Она окутывает меня со всех сторон, проникает в каждую клеточку тела. Попыталась пошевелиться, но каждый мускул отзывается резкой болью, словно внутри меня натянуты тысячи невидимых струн, которые рвутся при малейшем движении.

Любое прикосновение – это пытка. Я с трудом поворачиваю голову, и шея отзывается мучительной болью.

Боковым зрением замечаю капельницу, мигающие приборы и экран, на котором мелькают какие-то цифры. Что со мной произошло? Где мои родители? Где Мишаня?

Мелкая дрожь начинает сотрясать тело. Нет, это просто сон. Сейчас я проснусь. Наступит утро. Мама будет ворчать из-за разбросанных вещей. Мишаня хлопнет дверцей холодильника. Папа сварит свой фирменный кофе, который пахнет так, что у меня сразу улучшается настроение.

Но свет слишком яркий. Боль слишком настоящая. Тишина слишком невыносимая. Я понимаю, что это не сон. Это реальность. И она гораздо страшнее любого кошмара.

В абсолютной тишине, нарушаемой лишь жужжанием аппаратуры, осознаю: я одна. Меня знобит, но не от холода. В груди разрастается тугой, обжигающий комок. Что-то внутри сжимается, пытаясь вытеснить мысль, которая не хочет облекаться в слова.

Нет, этого не может быть. Я хочу снова погрузиться в забытье, спрятаться, исчезнуть в темноте. Лишь бы не чувствовать этот липкий, удушающий страх.

Но шаги за дверью заставляют меня вздрогнуть. Щелчок замка, скрип, тихий. Я поворачиваю голову и вижу её.

Тётя Арина стоит на пороге. Её лицо кажется чужим, постаревшим. В глазах краснота, под ними – темные круги, волосы собраны небрежно, как будто она не спала несколько дней.

Она стоит, смотрит на меня, и я понимаю: она не знает, с чего начать. Не знает, как подобрать слова.

Но мне не нужны слова. Я знала это с первого мгновения, как открыла глаза здесь, в этой палате. Но увидеть её в таком состоянии – это окончательное подтверждение.

– Мира… – её голос срывается. Она делает шаг вперёд, но я отворачиваюсь. Если она дотронется до меня, я не выдержу.

– Мне жаль… – шепчет она почти неслышно.

.

Я закрываю глаза, и мир рассыпается на тысячи осколков.

Мама больше не будет ругать меня за разбросанные вещи. Папа не спросит с усмешкой: «Ну что, шкода, опять дурачишься?» Мишаня не попросит телефон, не уткнётся в папино плечо, не закричит от восторга, увидев машину с мороженым. Их больше нет. Боль разрывает меня изнутри, но я не плачу. Смотрю в потолок – белый, стерильный, пустой. В голове звучит лишь одно: что теперь?

Тётя Арина садится рядом, но я избегаю её взгляда. Не могу. Если встречусь с ним – придётся признать реальность, а я ещё не готова. Но тишина не длится вечно.

– Почему? – голос звучит сипло, почти безжизненно, но она слышит.

– Мираслава… – её тяжёлый вздох, как удар в сердце. Она садится рядом, её лицо – усталое, осунувшееся, глаза красные от слёз. Она плакала. Много. – Почему я жива, а они нет?

Тётя закрывает глаза, её плечи дрожат.

– Это была авария. Гонки. Оборотни неслись по трассе, как безумные. Ваша машина оказалась у них на пути.

Меня охватывает трепет, будто ледяные руки касаются моего сердца. Я не могу поверить в это. Не могу смириться с реальностью. Но истина обрушивается на меня, как удар молота. Они больше не придут. Никогда.

– Они выжили? – Мой голос звучит чуждо. Он дрожит, но в нём нет слёз – только холодная, беспросветная ярость.

Тётя молчит, и это молчание страшнее любых слов. Я вижу, как её пальцы нервно сплетаются, как она смотрит куда-то вдаль, избегая моего взгляда.

– Да, – наконец выдавливает она, и её голос звучит так, словно она говорит через силу.

Мир вокруг меня рушится. Я цепляюсь за простыню, словно это может удержать меня от падения в бездну. Пальцы сжимаются так сильно, что костяшки белеют, а ногти впиваются в кожу.

– Суд… – Она сглатывает, и её горло судорожно дёргается. – Суд ещё идёт.

Моргаю, пытаясь осознать её слова. В голове словно туман, но я всё равно смотрю на неё, не веря своим ушам.

– Как это «идёт»? – мой голос звучит хрипло, почти шёпотом, но в нём всё равно слышна сталь.

Она отводит глаза, и в её взгляде я вижу боль, смешанную с отчаянием.

– Они из сильных семей. Наследники. Их защищают.

Взгляд цепляется за экран телевизора, который стоит в углу комнаты. Я даже не помню, когда он появился здесь, но сейчас я вижу его отчётливо. На экране мелькает бегущая строка, и я читаю:

«Скандальное дело о смертельных гонках: виновные до сих пор на свободе.»

«Сын главы стаи пум требует прекратить процесс.»

«Оборотни против закона: удастся ли наказать виновных?»

Холод сковывает меня изнутри. Я чувствую, как кровь стынет в жилах, а сердце начинает колотиться с бешеной скоростью.

– Они даже не в тюрьме? – выдавливаю я, с трудом сдерживая дрожь в голосе.

– Под стражей, – отвечает тётя, но её голос звучит так, будто она сама не верит в то, что говорит. – Домашней. Их семьи делают всё, чтобы вытащить их, Мира.

Вытащить. Оправдать. Эти слова эхом отдаются в моей голове, словно молот, бьющий по наковальне.

Меня трясёт. Я чувствую, как внутри меня поднимается волна гнева, которая грозит захлестнуть всё вокруг. Я потеряла всё – свою семью, свою жизнь, свою веру в справедливость. А они… они просто сидят в своих домах и ждут, когда всё уляжется.

– Они не должны уйти от наказания, – голос звучит неожиданно ровно, спокойно, но в нём чувствуется угроза. – Они не должны уйти просто так.

Тётя смотрит на меня с болью, но я вижу, что она понимает: я не отступлю. Закон для них не существует. Для меня он тоже не существует, пока они остаются безнаказанными.

– Закон разберётся… – тихо произносит она, но я уже знаю, что это ложь. Закон – это лишь инструмент в их руках, и он никогда не будет работать против них.

Глава 3

Шум, гам, суета. Люди движутся по терминалу слаженно, как шестерёнки в механизме. Тележки грохочут по плитке, ленивый голос диспетчера растекается по динамикам, обволакивая бесконечную череду рейсов.

Обычно я уезжаю сразу – приземлился, вышел, сел в машину. Но не сегодня.

Сегодня я жду.

Наводчик должен быть среди прибывших. Тот, кто знает, где прячутся трое оставшихся из группировки.

Толпа рассеивается. Лица сливаются в серую массу. Я быстро сканирую пространство – взгляд, жест, несоответствие.

Выходят пассажиры рейса из Стамбула.

Он среди них.

– Задерживается, – негромко говорит Дорохов. Стоит чуть в стороне, внешне спокоен, но я чувствую его напряжение.

Пожимаю плечами. Через минуту замечаю нужную фигуру.

Худой, невысокий, в мятом плаще. Озирается, будто растерян, но я вижу – он ищет меня.

Наши взгляды пересекаются. Короткий кивок – и контакт установлен.

Мы молча сближаемся.

– Судья Буров, – шепчет он, его голос дрожит, но он старается скрыть тревогу за вежливой маской. – Давайте без лишнего внимания.

Его глаза быстро скользят по мне, оценивая.

– Говори, – коротко бросаю я.

Он облизывает губы, его лицо напряжено.

– Их кто-то прикрывает, – начинает он, но вдруг замолкает.

– Но? – выдавливаю я, чувствуя, как внутри меня поднимается что-то тёмное.

Он шумно выдыхает, его взгляд становится пустым.

– Их уже нет. Кто-то их убрал, – наконец, выдавливает он.

Интересно. Я бросаю взгляд на Дорохова, его лицо непроницаемо, но я вижу, как он сжимает кулаки.

– Выясни, кто это сделал, – тихо говорю я, и Волк кивает, его движение резкое, но без слов.

Возвращаюсь к наводчику, он нервно оглядывается, его глаза бегают.

– Где последний? – спрашиваю я.

Он сглатывает, его голос дрожит.

– В городе. Говорят, он ищет защиты, – шепчет он.

Защиты? В Москве? Я усмехаюсь, но внутри меня что-то сжимается. Глупо.

И вдруг – запах. Резкий, тёплый, он бьёт в нос, проникает под кожу, расползается по венам, будит что-то древнее и тёмное.

Зверь внутри меня поднимает голову. Он не просто насторожен. Он требует.

Моя.

Глухой рык вырывается из моей груди, он вибрирует в костях, заставляя меня содрогнуться.

– Нет, – хриплю, пытаясь сбросить наваждение. Тело напряжено, кулаки сжаты, но я чувствую, как зверь внутри меня не отступает.

Найди. Возьми. Забери.

– Я здесь не за этим, – шепчу, но медведь внутри меня не унимается.

Ты чувствуешь её. Она рядом. Почему ты стоишь?

Я закрываю глаза, пытаясь удержать контроль. Выдыхаю, пытаясь успокоить бурю внутри себя. Но зверь не отступает. Он требует.

Запах. Он здесь. Он вернулся. Он манит, зовёт, дразнит. Этот запах – как удар под дых. Он заставляет сердце биться быстрее, а кровь – кипеть. Я чувствую, как внутри всё сжимается, как натягиваются мышцы, готовые к прыжку.

«Это не имеет значения», – шепчу в ответ.

Костяшки хрустят, когда я сжимаю кулаки. Это просто запах.

«Мы ничего не будем делать», —говорю зверю внутри меня.

Запах исчезает. Он растворяется в ночном воздухе, оставляя лишь лёгкий след. Но внутри меня остаётся пустота.

Я едва удержал медведя. Он был в шаге от прорыва. От того, чтобы вырваться наружу, найти её, прижать к себе. Но теперь всё исчезло. И зверь внутри меня беснуется. Он не может успокоиться. Он не может забыть.

Сжимаю в кармане телефон. Так сильно, что ноют костяшки. Хочется что-то сломать. Хочется разорвать всё вокруг. Но я сдерживаюсь. Я должен. Должен остаться человеком.

Дорохов замечает. Он видит, как я сжимаю кулаки, как мои глаза горят.

– Демид? – его бровь чуть поднимается, взгляд становится пристальным.

Он не понял, что произошло, но почувствовал. Точнее – почувствовал меня. Сбившееся дыхание. Натянутость в голосе. Неуверенность.

– Что-то не так? – мягко, с лёгким наклоном головы.

Пауза. Один лишний вдох. Один выдох.

– Всё в порядке, – отвечаю.

– Уверен? – не отступает бета.

Я не отвечаю. Просто бросаю последний взгляд в сторону терминала. Пусто. Запах исчез.

Чёрный внедорожник катит по ночной Москве. Свет фонарей выхватывает из темноты силуэты зданий, отражается в мокром асфальте.

Охранник за рулём молчит. Сосредоточен. Дорохов рядом, вытянулся в кресле. Наблюдает за дорогой, но я чувствую: часть его внимания на мне. Он заметил. Не понял – но заметил. Я откидываюсь на спинку, сжимаю челюсти. Внутри – глухой рык.

Ты упустил. Потерял.

– Не начинай.

Рывок внутри. Не физический – будто меня ударили изнутри. В грудь. В живот.

Зверь не просто злится. Он в ярости. Ты позволил ей уйти. Сжимаю пальцы. Игнорирую.

– Демид, – снова Дорохов.

Поднимаю взгляд резко, на грани.

– Что?

Он не моргает. Изучает. Голова чуть наклонена – вглядывается.

– Ты не здесь.

Щёлкаю зажигалкой, делаю глубокую затяжку.

– Просто устал.

Он не дурак. Но молчит. Москва впереди. Центр власти. Город, где правит Король.

Станислав Король. Лев. Человек, который превратил столицу в крепость. Теперь это не просто город. Это контроль. При нём оборотни подчинились единой системе. Каждый регион – часть механизма. Каждая стая – шестерёнка. Раньше была война. Теперь – порядок. Мы подъезжаем к отелю. Закрытые этажи. Усиленная охрана.

Охранник выходит первым. Дорохов – следом. Пара шагов, взгляд по сторонам.

Я задерживаюсь в машине. Запах мёда и корицы исчез. Но зверь внутри не успокаивается.

Надо найти её. Выдыхаю. Медленно. Но внутри всё ещё тлеет.

Завтра – встреча с Королём. Сегодня – я дышу. Открываю дверь. Вдыхаю холодный московский воздух. Медведь внутри ворчит. Сильнее. Рвётся. Мышцы напрягаются. Всё тело требует – движения. Погони.

– Не сейчас.

"Всегда не сейчас!" – рычит зверь внутри меня. "А когда?!"

Он пытается вырваться, но я удерживаю его.

Я ощущаю его присутствие: горячий, живой, мой.

Острые когти царапают изнутри, словно пытаясь прорвать оболочку моего сознания.

В зеркале я вижу не себя, а зверя. Его зрачки – расплавленное золото, челюсти сжаты, плечи напряжены, как туго натянутые струны. Моя внешность, мягко говоря, выглядит агрессивно. Неудивительно, что Дорохов с подозрением косится на меня, пытаясь уловить признаки нарастающего напряжения.

Косолапый на грани. Дай выйти. Дай волю.

Я моргаю слишком часто, как будто смогу так сбросить наваждение. Очистить сознание.

Чувствую себя подростком на излёте терпения – взвинченным, наэлектризованным, не умеющим сдерживать себя. Всё внутри – сырой, злой инстинкт.

Гребаный ад.

Глава 4

Москва. Аэропорт. Пять лет спустя.

Воздух столицы – холодный, обжигающе плотный. В нём смешались выхлопы, дорогие духи, тревожная суета. Толпы людей текут, как речные потоки, между терминалами: кто-то спешит к выходу, кто-то только что прилетел, кто-то ищет, кто-то теряет.

А я стою. Просто стою у огромного панорамного окна и смотрю на Москву. Я вернулась.

Пять лет назад меня выносили отсюда на носилках – истощённую, сломанную, без остатка разбитую. Сегодня я на ногах. Но внутри всё ещё звенит отголоском того, что было.

С той ночи я училась дышать заново – буквально. Переучивалась жить. Физически. Психологически.

Спасибо тёте. Она держала меня на плаву, когда я уже камнем тонула. Выносила мои истерики, молчание, срывы. Слушала ночные крики, когда боль резала не только тело, но и душу.

Была пустота. Я просыпалась – и не понимала, зачем.

Зачем жить в мире, где нет мамы. Где нет папы. Где нет Мишани.

Зачем дышать, если каждый вдох – как ошибка.

Этот момент врезался в память – остро, до дрожи. Больничная палата. Я стою у окна. Серый асфальт внизу. Десятый этаж. Один шаг – и тишина. Один шаг – и я с ними.

Я бы сделала это. Если бы не тётя.

Она не уговаривала. Не произносила пафосных речей. Не разменивалась на «ты нужна этому миру». Просто сказала правду.

– Ты думаешь, они этого хотят? Чтобы ты бросила жизнь, за которую они отдали свою?

Я сорвалась. Кричала. Орала, что ненавижу всё: этот мир, себя, их убийц.