Жестокеры

«Запомни этот день. Навсегда сохрани его в своем сердце. Таких дней не будет много. Ты потом будешь собирать их по крупицам, как золотой песок».

* Guns N’ Roses, Don’t Cry

***

– Ребенок-котенок, а поехали кататься?

В тот день Дим приехал ко мне на стареньком мотоцикле, который он гордо назвал своим «байком».

– Где ты его взял?

– Купил у соседа, у которого он ржавел и пылился в гараже. Вложил в него все свои сбережения!

Довольный собой, Дим битый час с восторгом, взахлеб, рассказывал мне, как он чинил и «приводил в чувство» свой «байк», как он его «усовершенствовал». Точнее, «реанимировал».

– Представляешь, там даже педалей не было! Сосед их, наверно, сдал на металлолом!

Он расхохотался.

– Я еще хотел заказать на него рисунок, но на это у меня точно не хватит денег. Вот только если ты мне что-нибудь нарисуешь.

– Зачем он тебе? – спросила я, указывая на «байк».

Дим чмокнул меня в щеку.

– Чтобы легче было добираться к моему ребенку-котенку! И быстрее. Больше не нужно привязываться к расписанию автобусов. И потом – я всегда мечтал о собственном байке. Гонять, летать по широким загородным трассам… Это же лучший способ прийти в себя, когда в душе ураган!

Я погладила его взъерошенные светлые волосы. Бунтарь мой!

– А в твоей душе часто бывает ураган?

– Бывает иногда. Когда взбесят.

Когда мы, надев шлемы, оседлали «байк», и Дим нажал на газ, местные отморозки, потягивающие во дворе пивко, прервали свои пустые пьяные беседы и уставились на нас. Оглушительно взревел мотор. Мы вихрем сорвались с места, и отморозки, с самого начала люто возненавидевшие красавчика Дима, теперь возненавидели его еще больше. Молча провожали они нас мрачными взглядами. А кумушки, которые целыми днями просиживали во дворе, зорко наблюдая за всеми, кто проходил мимо, – в ужасе чуть не попадали со своих лавочек!

А мы помчались за город – к тем самым полям, на которые любовались из моего окна. Мы неслись вдоль этого бескрайнего, волнующегося желтого моря пшеницы, среди которого то тут, то там мелькали красные точки маков и синие звездочки васильков. Пьянящий ветер дул нам в лицо. Дим управлял «байком» по-взрослому, уверенно, но мальчишеский азарт от быстрой езды захлестывал его. Придя в особо сильный восторг и раж, не в силах сдержать себя, он заорал во все горло:

– Свобода! Мы свободны, слышишь!

– Даааааааааа!

Я сидела сзади, обхватив Дима и крепко в него вцепившись, и тоже орала, что есть мочи. Я напрочь забыла про свои уроки вокала и про то, что надо беречь голос.

Дома меня ждал непростой разговор с матерью. Оказалось, ей донесли, что ее дочь уехала на мотоцикле с незнакомым красавчиком, который «намного старше ее».

– Неправда. Ему столько же лет, сколько и мне.

– Да при чем здесь возраст? Я тебе разве про это? Сядь!

Мать не могла взять в толк, как это девушка может разъезжать на мотоцикле.

– Не нравится мне все это, слышишь? Это опасно и неприлично. Я тебе не разрешаю.

– Но мы же в шлемах!

– Дело не в шлемах!… Не надо тебе с ним встречаться.

Когда на следующий день я рассказала обо всем Диму, он с присущей ему горячей решимостью тут же ответил:

– Хочешь, прям сейчас переедешь жить ко мне? Я увезу тебя к нам. Моя мама не против наших отношений.

Я вспыхнула.

– Ты что! Говоришь так, как будто мы взрослые…

– А мы и есть взрослые.

Дим нажал на педаль газа, и «байк» резко сорвался с места. Мы неслись по дороге вдоль леса. Там, чуть подальше, на небольшом пригорке стояла старая заброшенная часовня. Мы в прошлый раз проезжали мимо нее. Сегодня ее белые стены светились на солнце так, что часовню было видно еще издалека. Дим свернул на обочину и остановил «байк». Какое-то время мы сидели и молчали. Под своей ладонью я чувствовала сильные удары его неспокойного сердца. Дим повернул голову и сказал:

– Давай поженимся в этой старой церкви на горе. Я узнавал: в ней до сих пор проводят службы.

Я рассмеялась и потрепала его за чуб.

– Глупый! Нам всего четырнадцать.

Опять он думает, что все так просто! Что пожениться не сложнее, чем организовать рок-группу. Я прижалась щекой к его плечу, почувствовав прикосновение и запах его кожаной байкерской куртки. Как же я его люблю. Невозможно!

– Нам нужно обвенчаться, – упрямо повторил Дим. – Так будет правильно.

– Зачем? – я крепче обняла его и прижалась к нему всем телом. – Мы итак принадлежим друг другу. И всегда будем принадлежать – без всех этих глупых церемоний.

***

– Выгляни в окно!

Дим примчался ко мне в то утро какой-то дико радостный, с озорной хулиганской улыбкой. Я только проснулась, еще не до конца раскрыла глаза.

– Зачем?

– Ну выгляни в окно!

Он настойчиво тянул меня туда. Я подошла к окошку: и что же такого интересного я там могла увидеть?

– Видишь?

Я улыбнулась и покачала головой: на асфальтовой дороже, которая тянулась вдоль дома, белой краской огромными буквами было написано «Ребенок-котенок! Я люблю тебя!». Вот Дим!

– Ты псих. Ты знаешь об этом?

Мой псих ничего не ответил. Он крепко обнял меня, развернул к себе и своими зелеными глазами захватил в плен мои глаза.

– И зачем ты это сделал? Скажи мне.

Я подумала о том, что теперь эту надпись будет видеть весь дом. Дим продолжал смотреть мне в глаза. Я улыбнулась. Он любил меня так, как любит дерзкий и нежный мальчишка. Ну что еще он мог выкинуть?

Все лето мы провели вместе. Дим приезжал утром, когда мать уже уходила на работу, и уезжал перед ее возвращением. Теперь, когда у него появился «байк», он больше не зависел от расписания автобусов. Это было счастливое и беззаботное время. Мы объедались викторией, которую собирали за городом, на плодово-ягодной станции. А сколько порций обжигающе-ледяного мороженого мы съели за это лето! Со скольких одуванчиков, смеясь, сдули друг другу в лицо невесомый воздушный пух! Мы разъезжали на «байке» по всему городу и по загородным трассам, валялись в траве, мечтательно глядя на проплывающие над нами облака. И, конечно, почти всегда с нами была его гитара.

– Дим, а сыграй мне ту песню, «мою»…

Я часто просила его об этом. Дим послушно начинал перебирать пальцами струны.

Еще мы облюбовали одну из скамеек в аллее педагогического колледжа. Нам нравилось сидеть там и слушать музыку. Один наушник в ухе Дима, второй – в моем. А наши головы соприкасаются. Как и наши мысли. Мы слушали все подряд: и наши любимые старые рОковые песни, и современные непритязательные песенки, так популярные в те годы – про девушку и студента или про то, что нас никто не догонит.

В августе мать с неспокойным сердцем оставила меня дома одну и на неделю уехала погостить к своей троюродной сестре. Напоследок, у порога, она посмотрела на меня каким-то странным предостерегающим взглядом.

Дим несколько раз оставался у меня ночевать. По ночам мы стояли на балконе, устремив пытливые мечтательные взоры в звездное небо. Помимо любви к мотоциклам и старому доброму року, моя юношеская любовь грезила о космосе – за что он и получил от меня кличку «космонавтыш». У нас было много таких забавных ласковых прозвищ. Дим часто рассказывал мне о далеких звездах, о планетах, о летящих во тьме астероидах.

– А Венера – самая прекрасная планета – на деле представляет собой раскаленную неприветливую пустошь: температура там 470 градусов и идет металлический дождь. Или из серной кислоты, я точно не помню. А вообще, там жарко так, что свинец может расплавиться! Представляешь! А какие там адские ветра… И углекислый газ в атмосфере. Это просто царство кошмаров! Самая жуткая поверхность во всей Солнечной системе!

– Ты что, Дим! – я вспомнила, что когда-то учила в школе на уроках истории античности. – Венера – это же планета любви! Нет! Быть не может. Ты что-то перепутал, космонавтыш.

Я поддразнивающе потрепала его за чуб. Дим тем временем мечтательно продолжал:

– Но красива, ничего не скажешь! Сияет поярче самых ярких звезд. У нее поразительное альбедо – сияющая способность. Отношение отраженного света к падающему. А Юпитер – это газовый гигант… Да-да: вся эта огромная, просто гигантская планета состоит из облака водорода и гелия! А внутри – каменный лед и что-то еще. И на нем такие вихри, ты знаешь, которые дуют вот уже триста лет! … Ну да, кажется, триста…

То, что он говорил, казалось невероятным, завораживающим. И откуда он все это знает?

– А эти его вековые ветра и вихри образуют причудливые узоры. Такие красные завихрения… Словно его нарисовал художник… Ты бы могла его нарисовать!

Дим хорошо знал карту млечного пути и, показывая на созвездия, называл их мне.

– Видишь треугольник из ярких звезд? Это Вега, Денеб и Альтаир. Они образуют Летний треугольник. А так они входят в состав трех разных созвездий. Вот это Лебедь. А там Орел. Видишь? Они в форме креста, как будто раскинули крылья. А этот огромный раскоряка – Змееносец. А вон там, в самом низу, выглядывает Стрелец – мой знак.

Дим с нетерпением ждал августовского потока Персеид – прекраснейшего звездопада. Но до него было еще около недели, а пока мы нашли себе другое развлечение. Мы внимательно всматривались в небо, ища спутники. Нужно было среди всего этого множества звезд умудриться разглядеть одну движущуюся – это и был спутник. Мы по-детски соревновались, кто больше спутников заметит. Дим отдавался этому занятию с присущим ему азартом. Я смотрела на его темный профиль на фоне звездного неба, и сердце мое заходилось от нежности. Я представляла себе, как мы, взявшись за руки, летим между всех этих таинственных звезд и планет, поддерживающих нас своим молчаливым сиянием. Планеты и звезды были на нашей стороне, я была в этом уверена. Даже «злая» Венера! Вся Вселенная была за нас – разве это может быть иначе?

Глаза Дима, устремленные ввысь, светились в темноте ночи. Я вглядывалась в темную зелень этих мечтательных глаз. Все звезды мира отражались в ту ночь в зеленых глазах Дима.

– Все эти звезды над нашими головами… Ведь они горят здесь именно для нас.

Я прижалась к нему и положила голову ему на плечо. Я верила, что это так.

– Космический мой.

Легкий ночной ветерок шелестел листвой и травами. Перед нами вдали темнели неясные силуэты высоких деревьев и соседних домов. Не было ни души, никого кроме нас – в целом мире. Где-то внизу, в траве, любовно стрекотали кузнечики. Все было проникнуто такой невыразимой тайной и романтикой! С сердцами, полными надежды и восторга, положив ладони на край балкона, смотрели мы вдаль, словно балкон был нашим космическим кораблем, а над нами расстилалось оно – звездное море нашего будущего. Доброе к нам, юным, оно обещало и манило, раскрываясь перед нами во всей своей неземной красоте. Казалось, весь мир принадлежит нам. Я закрыла глаза и остро ощутила, что я совершенно счастлива. Словно что-то распахнулось, развернулось во всю мощь внутри меня. Захотелось, чтобы все люди на земле стали такими же счастливыми, чтобы никогда не было потерь и боли…

– Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, Дим.

В темноте наши пальцы нашли друг друга и переплелись – как тогда, в нашу вторую с ним встречу, когда мы в первый раз обменялись прикосновениями. Сейчас я понимаю – это были самые счастливые моменты моей жизни: тихая летняя ночь и мы с Димом, держась за руки, всматриваемся в звездное небо. Над нашими головами – тысячи звезд. Мы молоды, мы счастливы. Мы сильные и смелые. У нас все впереди. Весь мир расстилается перед нами, а мы радостно глядим на него с нашего балкона. Боже, где все это? Где наша счастливая юность? Куда канула? Все, все сметено беспощадными годами!

***

Наступала осень.

А значит, снова школа, и снова уроки, которые вынудят нас видеться реже. В эти последние дни лета и нашей свободы мы не могли насмотреться друг на друга. И словно не могли надышаться. Местные кумушки, с раннего утра и до самых сумерек дежурившие на своем «наблюдательном посту» – на лавочках перед домом, – провожали нас взглядами, возмущаясь видом нашей детской любви. Их разговоры сразу затихали, а давно потухшие глаза недобро загорались, когда мы с Димом, держась за руки, выходили из подъезда.

Мать так и прозвала этих любопытных квочек – «лавочки».

– Почему они все время сидят на лавочке? – недоумевала она, глядя на них в окно. – Ну целый день! Неужели у них дома нет никаких дел? У меня, например, и минутки свободной нет! Уже закрутилась вся!

– Не знаю, может, их не пускают домой? – с улыбкой предположила я.

Но на самом деле мне было не до смеха. Я бесилась, видя, какими глазами смотрели «лавочки» на моего Дима. Когда мы вместе выходили на улицу, и его рука лежала на моем плече, а моя – на его талии, я слышала за спиной осуждающее бормотание. Я с вызовом вскидывала подбородок.

«Да, он меня обнимает. При всех. И что здесь такого? За этого человека я выйду замуж. А вообще мы вам не аттракцион! Прекратите на нас глазеть!»

Я хотела кинуться и выцарапать их любопытные завистливые глаза, чтобы только они не пялились на нас. А еще – укрыть моего Дима, спрятать от этого неуместного разглядывания. Ведь он мой! Только мой.

– Дим, ты лучше подъезжай не со двора, а с другой стороны дома, со стороны леса. Я услышу, что ты приехал, увижу тебя в окно и выйду.

Но все равно, несмотря на все меры предосторожности, нам не удавалось ускользнуть незамеченными. Любопытные завистливые глаза! В нашем городке от них негде было укрыться. Я знала, что соседки невесть что о нас напридумывали и невесть что о нас говорят – все самое грязное, мерзкое, пошлое …

Я рассказала Диму, что мечтаю о побеге от пошлости. Он сказал, что это чертовски хорошая идея. И добавил, что теперь мы будем мечтать об этом побеге вместе. Да что там мечтать! Готовиться!

– Я увезу тебя отсюда на своем «байке». Вот только накоплю немного денег. А что? Вещей у нас мало – мы привяжем их к сидению. И умчимся прочь – только они нас и видали! Но сначала обвенчаемся в той часовне на горе.

Опять он за свое!

– Нас не обвенчают. Нам слишком мало лет. У нас даже паспортов еще нет.

Я смеялась над ним, но сердце мое замирало.

– Обвенчают, – по-взрослому твердо и уверенно сказал Дим и выразительно на меня посмотрел. – Они не посмеют отказать двум последним романтикам.

Желание уехать, уехать отсюда как можно скорее стало нестерпимым. Я мысленно собирала свои нехитрые пожитки. Дим прав – получается совсем небольшая сумка. Мы привязываем ее к заднему сидению. Дим давит на газ, «байк» с ревом срывается с места, и мы, забрав с собой свою любовь, машем городу ручкой и уносимся прочь – навстречу нашей новой жизни. Эти мысли придавали мне сил держаться.

А пока мы уезжали на берег реки, волнистой линией пересекающей Город Высоких Деревьев. Там росли самые огромные и высокие деревья – вековые. Мы с Димом выбрали среди них «свое дерево». Мы любили сидеть в обнимку, прислонившись спинами к его широкому стволу и слушая, как над нами шелестит листва.

Нам казалось, что только здесь нас никто не находил.

***

Держась за руки, мы шли к «байку».

Я не увидела, как с другой стороны к подъезду подходила мать, которая в тот день возвращалась с работы раньше обычного. Она задержалась под козырьком, обеспокоенно глядя нам вслед. Проводив нас взглядом, «лавочки» окликнули ее:

– Сколько лет твоей дочери?

– Четырнадцать.

– А по виду не скажешь! Кажется, что больше.

Мать промолчала.

– Гляди! – сказали соседки. – Натворят делов!

Со старых деревьев у дома тихо опадали желтые листья, устилая дорожку, по которой мы только что прошли. Мать тревожно смотрела в ту сторону, куда умчалась на мотоцикле ее непослушная, своенравная, упрямая дочь.

Когда я вернулась вечером домой, мать на кухне пила чай. Ее движения были нарочито медленными и спокойными – недобрый знак.

– Видела сегодня твоего… Вот что… Он мне не нравится. Я тебе уже говорила об этом.

Я внутренне напряглась и зажалась – приготовилась к обороне.

– Ты ведь его совсем не знаешь.

Мне было интересно услышать, чем же ей так не угодил мой Дим – самый прекрасный, самый добрый, самый лучший на свете. Но мать ничего не сказала, лишь сделала презрительное ироничное движение уголками губ. Я открыла шкафчик, достала кружку и тоже начала наливать себе чай, стараясь не смотреть на мать. Я услышала ее тяжкий вздох.

– Не стоит влюбляться в красавчиков, дочь. Это самое худшее, что может с тобой случиться.

Я сделала вид, что не слышу ее.

– Еще настрадаешься из-за него.

Оставив на столе кружку с налитым и не выпитым чаем, я ушла в свою комнату и громко захлопнула за собой дверь.

***

В сентябре еще было тепло, и уроки физкультуры проходили во дворе, на школьном стадионе – том самом, с креслом арбитра, на которое я любила забираться, когда была маленькая.

В тот день мы играли в баскетбол. Мои одноклассники с азартом перехватывали друг у друга мяч и с остервенением, всем скопом, носились от одного кольца к другому – так, словно это было жутко интересно и увлекательно. Я – самый неазартный игрок в мире – просто бегала с ними, лишь делая вид, что тоже увлечена процессом. Никогда не любила я эти бессмысленные телодвижения.

Вдруг вдалеке я заметила темную фигурку, которая приближалась к полю. Сердце неприятно екнуло. Я не видела ее несколько лет. Странно, мы ведь ходим в одну школу. Где она пропадала все это время?

ЗАВИСТЬ ЗОВУТ КАТЯ.

Да, это была она. Подросшая, с округлившейся фигурой, с полными ляжками из-под короткой, похожей на теннисную, юбочки, но все с той же дурацкой стрижкой «под горшок» и хмурым недобрым взглядом из-под тяжелой черной челки. Казалось, что выросло только ее тело. Голова и прическа остались прежними, детскими. Еще издали Катя заметила меня и теперь, подойдя к стадиону, стояла и буравила меня своими черными глазами. Я отвернулась, делая вид, что не замечаю ее. Какое-то время Катя стояла, переминаясь с ноги на ногу. Ей, очевидно, хотелось сказать мне что-то гадкое – я видела это по ее лицу. Но слова как будто не шли ей на ум. Она всегда туго и мучительно соображала – еще с детского сада.

– Актриса! – наконец выплюнула Катя.

Ух ты, надо же! Я даже хмыкнула. Этой устаревшей кличкой меня уже год как никто не обзывал. Мне почему-то стало дико смешно – почти до истерики. Делая вид, что Кати здесь нет, я вместе с остальными побежала в другой конец площадки. Катя последовала за нами вдоль границы поля.

– Убегаешь. Боишься меня?

Боковым зрением я видела, как она перемещалась туда-сюда, в зависимости от того, куда переходил мяч, а с ним и галдящая толпа игроков. Но вскоре Кате надоело бегать вдоль края, откуда ей меня было не достать, и она вышла к нам, на середину площадки.

– Актриса! – повторила она настойчивей.

Она преградила мне путь. Я посмотрела в ее черные глаза. А потом опустила взгляд. На ногах у нее были какие-то нелепые белые гольфы – как у первоклассницы.

– Уйди отсюда, ради твоего же блага. Я не хочу с тобой разговаривать.

Я оббежала ее. Но Катя явно не собиралась оставлять меня в покое.

– Ой-ой-ой, не хочет разговаривать! Звездой себя почувствовала?

«Какая же ты глупая и пошлая, Катя! Пошла вон».

Мяч снова перехватили, и все рванулись в противоположный угол, и я вместе со всеми. Катя тоже побежала за нами. Она упрямо преследовала меня – как тогда, в детском саду. Затылком я чувствовала ее дыхание. Внезапно мне показалось, что она наверняка хочет толкнуть меня в спину. Я повернулась к ней вполоборота и старалась держаться так, чтобы не упускать ее из виду. Мои одноклассники стали оборачиваться на странного нового игрока, которого никто не звал. Катя еще что-то выкрикнула. Я не реагировала на ее выпады, только приглядывала за ней краем глаза.

В конце концов, ей надоело бегать туда-сюда. Катя остановилась и заорала:

– Нос задрала? Чем загордилась-то? Тем, что разъезжает на мотике, с красавчиком, как взрослая? Его зовут Дима. Я все про него знаю.

Я остановилась как вкопанная. Она что, сейчас посмела что-то сказать про МОЕГО Дима?

– Ты не заслуживаешь такого красавчика! Я все про тебя знаю!

Руки мои сами по себе сжались в кулаки. Я могла стерпеть все, абсолютно все, что она плела про меня. Но тут она тронула недозволенное – мою любовь и мою тайну. Да еще при всех! Я не могла допустить, чтобы имя МОЕГО Дима произносили таким грязным языком. Я взорвалась мгновенно – как одна из тех петард, которые частенько взрывали в нашем дворе мальчишки. Я не стала по-девчачьи царапать ее или хватать за волосы. К своему собственному удивлению, я подлетела к Кате и с одного удара кулаком уложила ее на землю. Рука тут же заныла от боли.

– Девочки, вы что? С ума сошли?

Катя тоже не ожидала такого удара. От ошеломления она даже не пыталась встать, а лишь приподнялась на локте и злобно на меня посмотрела. Струйка крови текла из ее ноздри. Ее теннисная юбочка задралась, оголив толстые ляжки и белые трусики.

– Это что такое, а?! Ты что, с цепи сорвалась?

Кто-то грубо тронул меня за плечо. Я обернулась. На меня испуганными глазами смотрел наш физрук. Я и сама не понимала, что со мной. Мне хотелось не просто ударить Катю, а прибить ее! Вмазать ее в землю. Я снова рванулась вперед, но меня удержали несколько пар рук. Сквозь растрепавшиеся волосы я кричала этой лежащей у моих ног гадине:

– Ты просила? Ты получила!

Меня оттаскивали в сторону. Кате помогли подняться. Мальчишки испуганно смотрели на ее лицо, с размазанной по нему кровью.

– Тебе надо в медпункт!

Катя отрицательно помотала головой. Отряхнувшись и поправив свою короткую юбочку, она, утирая нос, поплелась прочь.

– За это ты еще поплатишься! – обернувшись, крикнула она напоследок.

***

Дим от души рассмеялся, когда я ему рассказала о том, что подралась в школе.

– Ух ты! За меня еще никто не дрался! Это даже приятно, но, пожалуйста, больше так не надо.

Я мрачно опустила голову.

– А ты у нас, оказывается, опасная штучка! Дикая! Тебя лучше не злить.

Я подняла голову и посмотрела в его глаза: они светились ярко-зелеными огоньками удивления, восхищения и какого-то нового интереса – словно он впервые увидел меня сейчас. Шутки Дима, которые обычно меня отвлекали, в этот раз оказались бессильны. Во мне закипало что-то новое, тревожное, так непохожее на то теплое чувство полного доверия, близости и родства, которое я всегда испытывала к Диму. Стукнув кулаками о его грудь, я с горячностью выкрикнула:

– Ты же понимаешь, что никто и никогда не будет тебя любить так, как я?

Дим тут же перестал смеяться. Он приподнял пальцами мой подбородок и заглянул мне в глаза.

– Конечно. Я это знаю, – спокойно и серьезно ответил он. – И я люблю тебя так же.

– Ты же никогда не окажешься таким глупым, чтобы променять наши чувства на что-то… что-то скоротечное … грязное … гадкое? Ты же никогда не приманишься на такое?

Дим схватил меня за запястья и слегка встряхнул.

– Да что с тобой сегодня?

Я подумала о том, сколько существует в мире злых и завистливых дур, которые только и ждут, чтобы растоптать чье-то счастье. Внезапно нахлынувшее на меня ощущение беззащитности и уязвимости нашей любви заставило меня крепко вцепиться в его кожаную куртку. Я чувствовала, что теряю контроль над собой. Я начала говорить, быстро-быстро:

– Я люблю тебя, Дим! Я люблю тебя за то, что ты мой защитник. Я люблю тебя за то, что ты из другого времени. Я люблю тебя за то, что ты инопланетный. Космический. Жить без тебя я теперь не умею. И я не переживу, если ты когда-нибудь вдруг решишь уйти или кто-то захочет отнять тебя!

Дим спокойно выслушал мой истеричный речитатив. А потом прижал меня к себе, крепко, почти до боли – как никогда не делал раньше.

– Меня никто и никогда не отнимет, слышишь? Я всегда буду с тобой. ВСЕГДА.

Моя тяжелая голова опустилась ему на грудь, словно у меня больше не было сил держать ее.

– И ты тоже никогда от меня не уйдешь, слышишь? Никогда.

– Никогда, Дим.

Мне нетрудно было пообещать ему это. Я любила его так же, как и он меня – безусловно и навсегда.

Так стояли, обнявшись, успокаивая друг друга, наивные влюбленные дети.

***

На ближайшем родительском собрании матери донесли, что я подралась на уроке физкультуры и разбила нос одной девочке.

– Ты посмотри на себя – какой ты с ним стала! Просто шалава какая-то! Дерешься в школе. Грубишь матери. Что ты творишь?

До этого случая она считала, что это просто детская шалость – ведь мы и в самом деле были детьми. Теперь же она видела, что это не так.

– Не твое дело!

– Значит вот что: я запрещаю тебе с ним видеться. Поняла? Больше никаких мотоциклов!

– Так знай, – дерзко выкрикнула я в ответ, – я никогда в жизни, ни за что и ни при каких условиях не расстанусь с Димом! Даже не надейся!