Жестокеры

Это невозможно не заметить! Вот я захожу утром в салон, и меня своим фирменным неморгающим взглядом осматривает с ног до головы круглоглазая Полина. Осматривает так возмущенно и осуждающе, словно на мне не офисное платье, а одно только нижнее белье. При этом взгляд Полины неизменно фокусируется на моей груди. Чего она хочет? Оторвать эту грудь и прицепить на свое плоское туловище? Я уже сама готова подарить ее Полине, лишь бы избавить себя от этого ежедневного бесцеремонного разглядывания.

Чувствуя себя раздетой, прохожу за свой стол. Настенька в очередном цветастом сарафане (интересно, сколько их у нее?) быстро отворачивается, как будто меня здесь нет. Она боится, что кто-то заметит, что она со мной поздоровалась. Ей неловко сидеть за одним столом с таким «чудом» – еще подумают, что мы подружки. После такого «радушного» приема я уже порядком деморализована – хотя еще только начало рабочего дня. Но что это? Вот идет моя клиентка, но, не дойдя до моего стола, почему-то присаживается к Элле… Странно: может, она не видела, что я сегодня тоже работаю? Ну ничего, у меня есть и другие заказы… Хотя, конечно, я немало времени провела с этой клиенткой, подбирая ей шторы… Вот Элла идет с ней к стойке с образцами тканей. Обе делают вид, что не замечают меня. Я тоже стараюсь на них не смотреть и делаю вид, что погружена в расчеты по другому клиенту. Но не могу сосредоточиться. В конце концов, мы получаем проценты с продаж, и Элла сейчас нагло ворует мои деньги, причем делает это с совершенно невозмутимой миной, как будто так и должно быть.

Впрочем, меня не особо удивила ее наглая выходка. В последнее время они не раз пытались провернуть что-то подобное. Дело в том, что в наш затерянный в дебрях старого парка салон редко кто-то заходил. Большую часть дня девицы маялись от безделья и скуки. Конечно, изредка случались и авралы: одновременно приходили несколько человек. Тогда весь салон оживлялся и начинал гудеть, словно потревоженный улей. Мы носились, сбивая друг друга с ног, таща в руках разноцветные отрезы ткани и кипы шнурков. Мы прикладывали их друг к другу для демонстрации клиентам всего многообразия нашего прекрасного ассортимента. В такие моменты просыпалась даже вялая Полина, широко, как сова, распахнув свои немигающие глаза. Она покидала свой «трон» и снисходила до нужд простых покупателей. Но такое случалось нечасто. По большей части девицы откровенно скучали. И, конечно, ревностно относились к тому, что у кого-то из них вдруг намечался мало-мальски крупный заказ.

Я вижу, что Элла пытается всучить моей клиентке какую-то цветастую тряпку с аляповатым рисунком, которая смотрится дешево и безвкусно. О боже! Зачем? Зачем она пошла к Элле? Ведь мы подобрали такие красивые портьеры! Клиентка спрашивает о цене. Элла в замешательстве: закусила губу, брови ее выгнулись, а водянистые глазки забегали. Еще бы: они ведь оторвали все ценники, когда я только пришла в «Искуство жить». Это было сделано специально, чтобы осложнить мне работу, но вот смешно: Элла сама постоянно путалась из-за отсутствия артикулов и цен!

Однажды я предложила навести порядок и все-таки наклеить новые ценники, чтобы больше не было неопознанных, безымянных образцов, над которыми надо с глупым видом зависать, как это сейчас делает Элла, напрасно пытаясь вспомнить, что это за коллекция и сколько это стоит. Но любое мое разумное предложение в «Искустве жить» с возмущением отвергалось. Девицы принимали в штыки любую попытку внести изменения в давно заведенный странный порядок, несмотря на то, что это существенно облегчило бы работу нам всем. И в тот раз мое предложение было высмеяно и раскритиковано. Я попыталась привлечь на помощь Дашу, но та лишь беззаботно улыбнулась и пожала плечами.

Элла все-таки настаивает на том, чтобы всучить моей клиентке эту аляповатую тряпку, цены которой она не знает. Я ставлю локти на стол и опускаю в ладони свою усталую голову. Я не услышала, как ко мне сбоку медленно подплыла Полина. Скрестив руки на груди, она заводит свою старую нудную пластинку о непрофессионализме с явными, прозрачными, оскорбительными намеками. Я уже давно поняла: говоря о непрофессионалах, Полина имеет в виду меня и только меня. По каким критериям девицы оценивали профессионализм? И это я к тому времени поняла: профессионалы – это сами девицы, а непрофессионал – всего лишь тот, чье поведение и методы работы отличаются от их собственных.

Каждый день меня критиковали за то, как «неправильно» я работаю.

– У тебя на складе зависла старая партия, а ты продаешь ему заказное полотно! – выпучив водянистые глаза и выгнув свои и без того выгнутые брови, шипела Элла. – Нам склад надо освобождать под новинки. Разве не видишь, что он захламлен? А ты оформляешь заказной товар!

«Так вспомни, что у тебя есть клиенты, и по ним еще месяц назад пришел материал, который и захламляет склад, потому что ты им не звонишь и не договариваешься о доставке. Просто вспомни о них и позвони им!»

– Это именно то, чего хотел заказчик, – сказала я вслух. – Он сам выбрал этот артикул.

Элла нетерпеливо вздохнула.

– «Кошелькам» не полагается хотеть и выбирать! Они должны брать то, что мы им предлагаем. И платить. Ясно?

Я с улыбкой взглянула на нее. Интересно, когда Элла предлагает людям какую-нибудь очередную безвкусную цветастую хрень, она и правда каждый раз надеется, что они просто возьмут и заплатят за нее?

Кира, та полная женщина с усиками над губой, которая в мой первый рабочий день сказала, что я здесь ненадолго, смотрела на меня, как на безнадежную, и авторитетно буркала:

– Нет. В продажах у нее никогда ничего не получится. Я это с самого начала говорила.

– Конечно, – тут же подтверждала Полина. – Она непрофессионал. Я вообще не понимаю, почему она здесь работает.

Это я не понимала, почему здесь работают все они! Довольно быстро я пришла к выводу, что при всем своем напускном «профессионализме» сами девицы были поразительно некомпетентны – едва ли не все, кроме Даши. Да они и не считали нужным стараться, даже не пытались работать хорошо. Они легко могли нагрубить клиенту, вовремя не выполнить свои обязанности, невнимательно считать и в итоге допустить серьезные ошибки с количеством материала. Большую часть рабочего дня девицы проводили за курением, распитием кофе и сплетнями. И при этом они, по их мнению, работали хорошо. А я – плохо.

Не дождавшись моей реакции, Полина, к счастью, уходит.

Отпустив мою клиентку, Элла бросилась перекурить – еле дотерпела, так было невмоготу. Когда, покурив, она тяжелым одурманенным шмелем летела мимо моего стола, окутав меня удушливым облаком вонючего табачного амбре, я спросила ее, как так произошло, что она снова перехватила мой заказ. Элла резко остановилась и вперила в меня непонимающий взгляд своих замутненных никотином глаз. Боковым зрением я увидела, как со своего «наблюдательного поста» медленно поднялась Полина. Она не спеша направилась в нашу сторону. Полина все делала очень медленно, подчеркнуто медленно, раздражающе медленно – словно ее включили в замедленном режиме, как видео. Она медленно ходила, медленно садилась на стул. Медленно вставала с него. Медленно расправляла складки своей пышной юбочки. Медленно поворачивала голову, чтобы пригвоздить тебя к месту своим убийственно высокомерным взглядом. Единственное, что Полина делала быстро, так это выдавала тебе очередную порцию своих критических замечаний. Задавала их тебе по самое «не хочу»!

– Потому что ты не умеешь работать с клиентами. Мы посовещались и совместно приняли решение, что твой заказ возьмет Элла.

Работая в «Искустве жить», я убедилась в том, что существуют люди, чьих действий, образа мышления и хищнического способа существования по отношению к другим людям я просто не в состоянии понять. Полина стояла надо мной, скрестив руки на груди (на своей отсутствующей груди) и всем своим наглым видом говоря: «А ну-ка, что ты на это скажешь?». Я смотрела в ее холодные глаза, на ее издевающуюся ухмылку. Я проклинала себя за то, что мои эмоции наверняка сейчас написаны на моем лице – к удовольствию этой костлявой ведьмы. Удивительное создание! Казалось, у тщедушной Полины едва хватает сил, чтобы просто ходить, передвигать ногами. Но силы на интриги и нападки она откуда-то берет, находит в себе каким-то непостижимым образом. Из всех странных девиц «Искуства жить», пожалуй, именно Полина доставляла мне больше всего неприятных эмоций. Мы проработали вместе уже больше трех лет, но она до сих пор считала нормальным разговаривать со мной свысока и смотреть на меня не иначе, чем как на неопытную, несведущую дурочку. Я с раздражением смотрела в ее круглые голубые глаза, на ее неторопливые ленивые жесты. Как же она достала меня за эти годы! Мысленно я дала волю гневу:

«Постная, тощая, как скелет, немигающая стерва. Сухая, как сушеная вобла к пиву. При этом с таким тяжелым характером, что, собственно, без пива ты и не годишься. Хотя нет: пиво не поможет тебя переварить, тут нужна водка. Когда я тебя впервые увидела, то подумала, что тебе лет пятьдесят. А ведь ты всего на год старше меня! Скелетора!»

Я с трудом сдержалась, чтобы не назвать ее Скелеторой в лицо. Кстати, это действительно было так – насчет возраста Полины. Примерно через полгода после моего прихода в «Искуство жить», в середине марта мы отмечали ее день рождения. Слово взяла Элла:

– Полиночка, дорогая моя! Поздравляю тебя с новым годом твоей жизни! Милая, двадцать семь – это еще самое начало пути, тот возраст, когда все еще может начаться заново…

Дальше я не слушала. Я уставилась на это болезненное лицо, туго обтянутое сухой желтоватой кожей, с сеткой заметных морщин. Как двадцать семь?… Ведь это же получается, что «пятидесятилетняя» Полина всего на год старше меня… Вот уж действительно: злость и высокомерие никого не красят… Но мне быстро расхотелось язвить и насмехаться. Я почувствовала острую жалость к Полине: если она так выглядит в свои двадцать семь, наверно, дело в серьезных проблемах со здоровьем. Я тут же забыла про все ее ежедневные придирки ко мне. Помню, как я с сочувствием смотрела на ее острые костлявые плечики, на ее шейку, на которой выступал каждый позвонок, на выпирающие крыльца лопаток. Мне хотелось подойти к Полине и по-дружески ее обнять. Смешно, но тогда мне действительно было ее жаль. Это сейчас, зная, что произойдет дальше, я хочу сказать, я хочу крикнуть себе:

– Не жалей их, АЕК! Они тебя не пожалеют.

Полина все еще стояла надо мной и выжидающе на меня смотрела. Впрочем, ее поступок и ее слова не стали для меня неожиданностью. Про то, что я не умею работать, в «Искустве жить» мне заявляли постоянно – как-то же надо было оправдать свои хищнические действия по отношению к моим заказам. Такая низкая оценка моей личности и моих способностей позволяла им объяснить, прежде всего, мне самой, почему они могут захапывать моих клиентов и мои деньги. При этом я открывала статистику продаж и неизменно видела, что мои показатели там выше среднего – ничуть не хуже, чем у остальных девиц. А еще я читала отзывы от своих довольных заказчиков. Я вскинула подбородок и с улыбкой взглянула на Полину.

– Полина, пожалуйста, научи, как надо работать. Ты ведь старший менеджер.

Вот что смешно: при моих попытках уточнить, как же именно надо работать, и просьбе научить меня это делать, мне неизменно ничего не могли ответить, а лишь раздраженно поджимали губы. Так было и на этот раз: Полина сделала оскорбленное лицо и плотно сомкнула свои уста. Я улыбнулась. Я была уверена, что отшила ее. Но, выдержав свою фирменную театральную паузу, Полина выдала:

– Если ты все-таки вдруг не поняла: этот заказ будет вести Элла.

Ничего больше не сказав, Полина развернулась и медленно поплыла на свое место. Там она царственно присела на свой стул, тщательно расправив складки своей юбочки. Она считала разговор оконченным, а меня – побежденной.

– Хорошо, Полин, – громко сказала я со своего места. – Если мы теперь работаем на таких условиях, так тому и быть. Но тогда и я в следующий раз поступлю так же: когда придет твой клиент, я просто возьму его себе, хорошо? Только вот жаль, что это будет нескоро: ты ведь у нас не снисходишь до простых заказов.

Пробегавшая мимо швея украдкой хмыкнула и, взяв с полки отрез материи, скрылась в своей каморке. Круглые совиные глаза округлились еще больше. Полина медленно встала и яростно расправила складки своей юбочки. Несколько угрожающих шагов в мою сторону сделала и здоровенная Элла.

– Какое право ты имеешь критиковать нашу Полину? Ее все любят и уважают. А ты здесь всего лишь изгой. Ты здесь работаешь только потому, что нравишься директрисе.

У меня внутри что-то опустилось. Я поискала глазами Дашу – свою единственную поддержку. Ну куда она запропастилась? Она ведь только что сидела за своим столом! В последнее время она каждый раз вот так исчезает, когда она мне так нужна…

Элла и Полина больше ничего не сказали. Но долго еще сидели, тихонько перетявкиваясь, как вредные собачки, цыкая и злобно поглядывая в мою сторону.

***

Правило № 6: Инициаторам моббинга не нужен внешний повод. Не всегда есть причинно-следственная связь между тем, как повела себя жертва, и ответной реакцией на ее поведение. Зачастую травители и сами не знают, за что они травят человека. Тем более не знает этого жертва. Это заставляет ее терзаться от непонимания, заниматься самокопанием. Жертва испытывает тревогу, стыд и смутное чувство вины.

ПОДКОВЫРКА ШЕСТАЯ: ДОГАДАЙСЯ, ЧТО С ТОБОЙ НЕ ТАК! А МЫ ТЕБЕ НЕ СКАЖЕМ! (МЫ САМИ ЭТОГО НЕ ЗНАЕМ)

Я не понимала, почему они ко мне прицепились. Их парадоксальные реакции, их странное враждебное отношение ко мне – все это как будто совсем не соотносилось с тем, какой я человек. Я знала, что справляюсь с работой, да и коллега я вроде неплохая. То есть я хороший работник, хорошая коллега и довольно неплохой человек. Разве за эти годы они не должны были в этом убедиться? Разве своими качествами и своей работой я не доказала, что достойна лучшего к себе отношения? Но тогда вопрос: почему ко мне относятся так плохо? В этом не было никакой логики и никакой справедливости. Было очевидно одно: девицы сразу, с самого первого дня, по какой-то необъяснимой причине приняли меня в штыки, все дружно, причем, совершенно не зная, что я за человек. Казалось, они договорились обо всем еще до моего прихода в «Искуство жить». Но и потом, узнав меня, они почему-то предпочли проигнорировать мои реальные качества и набросать вместо меня какую-то убогую карикатуру. Я не узнавала в ней себя.

Что не давало мне покоя во всей этой ситуации, полной какого-то скрытого противостояния, так это отсутствие причин для такой загадочной и упорной неприязни. Ведь чтобы тебя вот так невзлюбили, надо чем-то серьезно провиниться, ведь так? Ведь такого не бывает просто так, на ровном месте? Ненависть к человеку на ровном месте лишена всякой логики – а значит, она невозможна! Но тем не менее именно так они ко мне и относились! И я, хоть убей, не могла понять, почему. Сколько я ни погружалась в размышления, я все время приходила к одному и тому же странному выводу: я им просто не нравлюсь. Просто так, без всякой на то причины. Я понимала, что именно в этом объяснение всему, что происходило в «Искустве жить» – я им просто не понравилась. С самого первого дня, с самого первого взгляда.

Если в мужском мире более или менее логичны и объяснимы истоки взаимной симпатии и антипатии, то в мире женщин этим правят причудливые, иррациональные мотивы. Я точно знала, что мне не в чем себя винить. Я не сделала им ничего плохого. Не было ни одного поступка с моей стороны, который бы мог вызвать подобное ко мне отношение. Равно как и не было шага или действия, которые могли бы привести к улучшению наших отношений и которые бы я не совершила. За эти годы я использовала разные приемы и стратегии. Я была и открыто дружелюбной, и вежливо отстраненной. Я делала вид, что ничего не замечаю, и давала отпор. А главное – я ни разу никому из них не отказала в помощи, когда эта помощь была им нужна. Но все было бесполезно. Что бы я ни делала и как бы себя ни вела, не сработало ничего. Все равно ничего не менялось в их отношении ко мне.

Я мучительно пыталась понять причины и истоки такой Нелюбви к себе, груз которой к тому времени уже стал невыносимо тяжел и прескверно давил на мой позвоночник. Впрочем, странных людей почему-то всегда что-то не устраивало во мне – сколько себя помню. Они постоянно ко мне цеплялись, вот только я все никак не могла понять, чем именно я им так «интересна». Хотя, судя по тому, как они себя вели, как на меня смотрели, а точнее возмущенно разглядывали, одно я уяснила точно: для них странной была именно я. Я всегда это ощущала – с детства. Но особенно явно ощутила здесь, в «Искустве жить». Девиц, казалось, удивляло и возмущало во мне все: мой голос, мое поведение, мои движения. То, как я выгляжу и как одеваюсь. То, как я живу, где я живу и с кем (точнее, без кого) – все, казалось, было не так, как им надо. Им не нравились моя внешность, мои волосы, моя жизнь. Да что там: даже мое лицо было какое-то не такое!

Им не нравилось мое лицо… Им не нравилась я… Каждый день мне указывали на то, что я какая-то не такая, и выдвигали категоричное требование – стать «такой». Но вот только какой именно я должна была стать – да фиг его знает! Мне кажется, они и сами этого не знали. Я не видела логики в их поведении и в их отношении ко мне – да ее там и не было, никакой. Их придирки, все вот эти придирки на ровном месте – просто какая-то необъяснимая, капризная, придурошная прихоть!

Мне было интересно, когда им самим это надоест – вот эта бессмысленная тупая игра. Но игра не прекращалась. Я надеялась, что рано или поздно девицы успокоятся, что им просто все это надоест. Мое отрезвление произошло в то самое утро, когда я случайно услышала, как они обсуждают меня на кухне, так едко и беспощадно. Они перемыли все мои косточки – до последнего позвоночка! Они обсудили все: как я работаю с клиентами, где и с кем я живу, как я выгляжу и сколько мне лет. И даже цвет моих волос! С самого моего первого дня в «Искустве жить» они едко обсуждали меня – это не было для меня секретом. Когда прошел год, они не перестали меня обсуждать – вот это уже было удивительно. Но прошло без малого три года, а им все еще не надоело меня обсуждать – три года спустя! Я не могла себе уяснить: ну вот что во мне такого, что можно обсуждать целых три года? Любые темы за это время уже можно порядочно обсосать. Но, казалось, девицы и не собирались успокаиваться. И если при моем появлении в «Искустве жить» меня встретили разрозненными единичными попытками унизить и уколоть, то теперь – я видела это! – их действия носили сплоченный характер.

Поначалу я думала, что справлюсь. Смогу выжить среди таких, как они, – те, кому не нравятся такие, как я. Но сейчас я поняла – я не выдерживаю. Я с трудом возвращала себе спокойствие и рабочий настрой после таких ситуаций, как та, что произошла накануне с участием Эллы и Полины. В салоне я держалась изо всех сил, стараясь не показывать своих чувств. Но дома, в долгие одинокие вечера я срывалась. Только с матерью я могла поделиться тем, что творится у меня на работе. Но мать не верила, что такое возможно. Она с недоумением восклицала:

– Но такого не может быть! Так ведут себя только глупые школьники. Им же не по тринадцать лет! Ты, наверное, все сочиняешь.

Я съежилась от обиды.

– По-твоему, я вру?

– Ты у меня всегда была фантазерка! Каких только чудиков ни придумывала себе, пока росла. Вспомнить хотя бы этого твоего – с гвоздями в голове… Ну не могут все люди быть плохими, а ты одна хорошей! Как ты этого не понимаешь?

Я задала матери тот же самый вопрос, который не раз пыталась задать и коллегам:

– Мама, скажи, что именно во мне не так?

На что мать, так же как и мои коллеги, замолчала и раздраженно поджала губы (мы разговаривали по телефону, и я не могла этого видеть, но была уверена, что она это сделала). На самом деле мать, как и они, так же не знала ответа на этот вопрос – что во мне не так. Впрочем, она нашла, что сказать:

– Ты не умеешь находить общий язык с людьми. Никогда не умела.

Вот так! Как всегда – с детства – виноватой в странных поступках других людей назначили меня. И я, внезапно сгорбившись и как-то сникнув, в очередной раз покорно согласилась с этим «обвинением». Единственный близкий человек – и тот не поверил мне, лишил так нужной мне поддержки. Я снова осталась одна – с этой необъяснимой, непонятной, давящей на меня нелюбовью.

Мы им не нравимся. Сначала мы не нравимся им в детском саду, потом в школе, потом в институте, потом на работе. Но почему именно мы? Ведь мы неглупы, добры, дружелюбны, отзывчивы и не способны на подлость. А главное: мы не сделали этим людям ничего плохого. Так почему мы им не нравимся?

Наверно, дело в том, что и правда есть люди с каким-то врожденным проклятьем Нелюбви. Они отзывчивы, дружелюбны, добры, неглупы и даже иногда весьма симпатичны. Но через всю их жизнь, начиная с детства, черной нитью тянется это загадочное проклятье – их почему-то не любят везде, где бы они ни оказались. Что бы они ни сделали и как бы себя ни вели, они всегда недостаточно хороши. Их как будто не любят просто по факту их существования.

Наверно, я из таких людей.

Впрочем, это было не важно. Я никогда не считала личную неприязнь к человеку хоть сколько-то значимым основанием для подобных выходок по отношению к нему. И вот мой главный вопрос, который все это время не давал мне покоя, который с самого детства не давал мне покоя: какого черта эти люди дали себе право на враждебные и агрессивные действия в мой адрес лишь потому, что я им не нравлюсь? Это же их проблема, ведь так?

Я ошибалась. Это стало моей проблемой.

Ярлык «изгой» был самым обидным из всех когда-либо навешанных на меня ярлыков – за всю мою жизнь. Это я поняла еще в колледже. И не важно, как ты относишься к тем, кто его на тебя навешал, уважаешь ты их или презираешь. Ярлык «изгой» – это всегда обидно. Это поймет лишь тот, кто сам был изгоем. Одного этого было достаточно, чтобы чувствовать себя паршиво. А еще этот ужасный никотиновый запах, которым, казалось, насквозь пропитался весь салон! Они прокурили его до основания! Как они сами им дышат – этим отравленным, испорченным воздухом? Девицы ходили курить каждые пять минут. Иногда парочками, иногда – все вместе. Это был какой-то непрекращающийся табачный конвейер! Только возвращались одни покурившие, тут же шли другие. А потом они все проходили мимо моего стола, и я задыхалась в облаке никотина, которое они с собой приносили. Никотин, казалось, пропитал не только весь наш салон, но и меня. Он был на моей коже, на моих волосах, в моих легких. Я дышала этим никотином. Я задыхалась!

Я задыхалась в «Искустве жить».

Но не только придирки, сплетни, интриги и стойкий запах табака отравляли мое офисное существование. Самым ужасным было, пожалуй, не это.

Каждое наше утро традиционно начиналось с какофонии.

Нет, это был не расстроенный симфонический оркестр, который репетировал где-то поблизости. Никаких музыкальных учреждений в старом парке не располагалось. Это был всего лишь… женский смех. Так совпало, что у каждой из девиц был на редкость неприятный хохот. Какой-то не человеческий, а… я не знаю, чей. Особенно было ужасно, когда они ржали все вместе – а делали они это каждое утро, наверно, вместо зарядки. Утренняя какофония проходила регулярно, без сбоев, и продолжалась до первого клиента. Иногда я даже молилась, чтобы он пришел поскорее…

Физиогномики делают заключение о характере человека по чертам его лица. Хироманты пытаются понять что-то о нас по линиям на нашей руке. Я не знаю, много ли истины в подобных учениях, но я точно уяснила одно: многое может сказать о человеке его смех. И когда он крайне неприятный, это знак, предупреждение – перед тобой сволочь. Неоднократно проверяла эту примету, и каждый раз она подтверждалась. Наверно, для меня смех этих девиц был квинтэссенцией их натуры, звуковым выражением самой их сути. И как я отказывалась принять их самих, этих пакостных капризных интриганок, так не могла выносить и издаваемые ими звуки.

Я с трудом дорабатывала очередной день, мечтая об одном: побыстрее уйти домой, в спасительное укрытие своей маленькой каморки. Да, это так! Тебе только кажется, что тебе удается давать им отпор. В действительности ты даже не замечаешь, что хочешь одного: побыстрее уползти в уютную замкнутость своего маленького домашнего мирка, чтобы за вечер и ночь смириться со своим очередным унизительным поражением. Дать себе немного тишины и одиночества. Чтобы не нужно было дышать вонючим табаком и слушать этот ужасный хохот. Но и дома я не находила отдыха и успокоения. Бессонница стала моей постоянной спутницей. С ней я проводила свои ночи, а наутро, совершенно разбитая, плелась на работу. Я и забыла, когда у меня был нормальный здоровый сон. С недавних пор я и чувствовать себя стала неважно, толком не понимая, что со мной. Когда я не могла уснуть, я иногда доставала колоду Таро. Но и карты не приносили мне успокоения: перевернутый Повешенный упрямо – из расклада в расклад – снова стоял на одной ноге, подогнув вторую, и глупо мне улыбался. Он начал выпадать с того времени, как я устроилась в «Искуство жить». Или еще раньше? Что он хотел сказать мне? Я смешивала карты и, не в силах справиться с какой-то смутной тревогой, долго сидела над ними – пока не начинало светать. После таких бессонных ночей у меня совсем не было сил. Днем на работе я клевала носом.