Полюби меня в следующей жизни

– Что случилось?! – в его голосе звучало столько беспокойства, что внутри всё сжалось. – Ты что, плачешь? Этот придурок Бейтс снова тебя достаёт? Мне разобраться с ним? Ты только скажи, и я…

– Нет!.. Нет… Нет, – отчаянно забормотала я, пытаясь совладать с эмоциями. – Нет, Кайл, это не из‑за него. – Кусая губу так сильно, что почувствовала металлический привкус крови на кончике языка, я пыталась собраться. Внутри всё сжималось от напряжения, будто кто‑то скрутил мои внутренности в тугой узел.

– Если это не он довёл тебя до такого состояния, тогда что случилось?

Я молчала, пытаясь подобрать слова. Так сильно хотелось рассказать ему всё – про шёпот, про тени, про этот леденящий ужас, сковавший меня. Но как объяснить то, что даже для меня звучало как бред сумасшедшего?

– Мне кажется… Я… – зажмурилась, тряхнула головой, пытаясь найти в себе силы продолжить. Сердце сжималось от страха, лёгкие горели от недостатка кислорода. Но я игнорировала это, цепляясь за последнюю нить самообладания.

– Что тебе кажется, Лина? – его голос, тёплый и тревожный, вырвал меня из пучины страха. Собравшись с силами, я наконец ответила:

– Мне кажется… я просто переутомилась. Знаешь, в последнее время я почти не сплю. Вот и сорвалась, – выдавливаю из себя, кусая до боли губы. Сердце колотится так бешено, будто пытается вырваться из груди.

Но правду я сказать не могу. Просто не могу… В груди сжимается ледяной комок страха: а вдруг снова никто не поверит? Воспоминания о предательстве бывшего парня – свежие, кровоточащие раны, которые даже время не сумело залечить.

– Ты сейчас серьёзно? – в голосе Кайла ни тени сомнения: он сразу понял, что я вру.

Судорожно вздыхаю, пальцы сами собой впиваются в край кофты, сминая ткань.

– Ты совершенно не умеешь врать, Кембэл, – его слова бьют наотмашь. От ледяного тона сердце сжимается, а чувство вины обволакивает душу липким туманом.

– Прости… – шепчу едва слышно, чувствуя, как к горлу подступают рыдания. Понимаю: Кайл не поверил ни единому моему слову.

Рвано вздыхаю и бессмысленно уставилась на стену, будто там могли найтись нужные слова.

– Неужели в твоих глазах я не стою даже капли доверия? – его голос режет, словно осколки льда. – Я же вижу, что с тобой что‑то происходит! Ты ходишь как в воду опущенная, шарахаешься от каждого шороха. – Он делает паузу, и я чувствую, как краснеют щёки от стыда. – Стоит мне заговорить об этом, ты тут же закрываешься. Чёрт, Лина, я думал, мы достаточно сблизились, чтобы ты могла мне довериться!

«Жалкая… Жалкая трусиха…» – шепчет внутренний голос, безжалостно вонзая иглы в истерзанное сознание.

– Мне жаль… Прости, – голос звучит глухо, будто издалека. В животе снова этот мерзкий холодок – точно такой же, когда я врала родителям в детстве.

Тишина. Кайл молчит, а я еле сдерживаю слёзы, обжигающие глаза.

«Нет… Нет… Это не то, что я хотела сказать!» – мысль бьётся, как раненая птица в клетке, но слова застревают в горле. Я лишь кусаю губы до крови, ожидая его вердикта.

– Мне тоже жаль… – раздаются короткие гудки. Кайл бросил трубку.

Внутри что‑то рушится, рассыпается на миллионы осколков. Горький привкус отчаяния заполняет всё тело. Рыдания вырываются наружу – я уже не в силах их удержать. Перед глазами всё плывёт от слёз. Хочется кричать, выть от бессилия. Ненавижу себя за слабость, за трусость, за то, что снова всё испортила.

«Молодец, ты только что оттолкнула Кайла», – безжалостно констатирует внутренний голос, пока я, сотрясаясь от рыданий, пытаюсь собраться.

С трудом поднимаюсь на ватных ногах, подхожу к столу. Тёмный скетчбук лежит почти на краю – будто сам ждёт, когда его возьмут. В голове что‑то щёлкает. Трясущимися руками хватаю его и карандаш, возвращаюсь на кровать.

Слёзы катятся по щекам, пальцы дрожат, но я уже не замечаю этого. Страх и горечь сжимают горло, но я начинаю рисовать – отчаянно, яростно, будто это последний шанс уцепиться за реальность.

Сначала лишь хаотичные линии, резкие штрихи, беспорядочные пятна. Но постепенно сквозь хаос проступает силуэт – до боли знакомый, ужасающий.

Через час на странице возникает монстр: огромный рот, зашитый гнилыми нитками, распахнут в беззвучном крике. Свисающая плоть, рваные вены, из которых сочится чёрная кровь. Он кажется живым – вот‑вот вырвется из бумаги и набросится на меня.

Я всматриваюсь в его изуродованное лицо… и вдруг вижу в нём себя.

С немым криком отбрасываю скетчбук. Дыхание сбивается, я хватаю воздух ртом, будто тонущий человек. Внутри всё сжимается от леденящего осознания.

«Нет. Нет. Нет. Нет».

Голос ломается. Комната кружится, силы иссякают. Монстр не снаружи – он внутри, и он пожирает меня изнутри. Слёзы льются снова, но теперь они жгут, как кислота. Я сжимаюсь в комок, понимая: выхода нет. Уже слишком поздно.

В спальне стоит туалетный столик с большим резным зеркалом из светлого дерева. На ослабевших ногах подхожу к нему.

Вглядываюсь в своё отражение. Растрёпанные кудри обрамляют опухшее от слёз лицо. Веснушки, обычно такие милые, теперь кажутся неестественно яркими на бледной, почти прозрачной коже. Глаза – красные, заплаканные, с тёмными кругами от бессонных ночей. Взгляд – потерянный, испуганный.

«Это я? Или уже кто‑то другой?» – мысль проскальзывает, как ледяной ветерок.

Прикасаюсь к зеркалу. Поверхность холодная, гладкая – такая обычная, земная. Но в глубине отражения мне чудится движение. Что‑то шевелится за моей спиной, в тени угла комнаты.

Резко оборачиваюсь – пусто. Только кровать и скетчбук, валяющийся раскрытым, с тем ужасным рисунком.

«Кайл… Я потеряла его. Из‑за своей трусости, из‑за страха быть непонятой».

Боль сжимает сердце, и я опускаюсь на пол, прижимая ладони к лицу. Слёзы просачиваются сквозь пальцы, капают на пол.

В зеркале остаётся лишь размытое пятно – моё отражение, искажённое слезами. Пытаюсь собраться, сделать глубокий вдох, но воздух застревает в горле.

– Что со мной происходит? – шепчу, но голос тонет в тишине.

Тишина давит, окутывает, словно саван. Ни шёпота, ни теней – только я и моё разбитое отражение.

Медленно поднимаюсь, подхожу к скетчбуку. Рисунок всё ещё там – монстр с зашитым ртом, с рваными венами, с лицом, в котором я узнала себя. Протягиваю руку, провожу пальцем по бумаге. Карандаш оставил глубокие следы, будто я пыталась выцарапать это существо из листа, из себя.

«Если я не могу рассказать Кайлу, если не могу довериться ему… кому тогда я могу довериться? Себе?»

Сжимаю карандаш так сильно, что костяшки белеют. В голове – хаос, в душе – пустота. Но где‑то глубоко, под слоями страха и вины, теплится слабый огонёк.

«Я должна разобраться. Сама. Пока не стало слишком поздно».

Поднимаю скетчбук, закрываю его, прижимаю к груди. Взгляд снова падает на зеркало. Теперь в нём – просто девушка. Уставшая, напуганная, но всё ещё живая.

«Я не сдамся. Не сейчас».

Делаю шаг назад, затем ещё один. Подхожу к кровати, сажусь, обнимаю скетчбук. В тишине комнаты слышен только стук моего сердца – неровный, но настойчивый.

«Я найду ответы. Даже если придётся заглянуть в самые тёмные уголки своей души».

Возвращаюсь к зеркалу. Теперь я вижу не только лицо. Вижу, как подрагивают пальцы, как блестят от слёз щёки, как неровно вздымается грудь. Всё это – я. Но одновременно… будто не я.

Судорожно дышу, прислушиваясь к бешеному стуку сердца. Время будто замирает, растягиваясь в бесконечность. Я всё стою и смотрю в глаза своего отражения, утопая в насыщенном янтарном оттенке с золотыми крапинками – словно в двух маленьких солнцах, запертых за стеклом.

И вдруг – ледяной укол осознания: у чудовища из моего кошмарного рисунка были мои глаза. Те же вкрапления золота, тот же оттенок боли и безумия.

В душе разрастается отчаяние – дикое, чудовищное, всепоглощающее. Оно заполняет каждую клеточку, вытесняя воздух, мысли, волю.

Я – тот самый монстр, которого нарисовала.

Он смотрит на меня из зеркала.

Он живёт внутри меня.

Тяжёлый стук в дверь вырывает из омута мыслей. Я вздрагиваю, растерянно озираюсь. Взгляд падает на настенные часы: почти десять вечера.

– Да? – голос звучит глухо, будто из‑под толщи воды.

– Мисс Кембэл, это Мэри. Если вы поужинали, могу ли я забрать посуду? – из‑за двери доносится вежливый, чуть сдержанный голос служанки.

Рассеянно перевожу взгляд на столик: нетронутый ужин стынет под серебряной крышкой. Вина тут же оплетает сердце колючей проволокой. Слова срываются быстрее, чем я успеваю их обдумать:

– Прости, Мэри, я ещё не закончила. Не могла бы ты забрать посуду утром?

Замираю, уставившись на деревянную дверь, будто могу увидеть за ней реакцию служанки. В голове – вихрь несвязных мыслей, они сталкиваются, рассыпаются, не давая сосредоточиться.

– Я поняла вас. Рядом с вашей кроватью есть кнопка – если я вам понадоблюсь, просто нажмите на неё. Доброй ночи, мисс Кембэл, – спустя долгую минуту отвечает Мэри. В её тоне сквозит лёгкое недовольство, но перечить гостье она не смеет.

Устало тру глаза, снова бросаю взгляд в зеркало. Отражение кажется чужим: бледное лицо, воспалённые глаза, тени под ними – словно следы от когтей.

Мне срочно нужно с кем‑то поговорить. Только один человек способен выслушать, понять, не осудить.

Дрожащими пальцами набираю номер Тома. Гудки тянутся невыносимо долго, а потом раздаётся бесстрастный голос автоответчика.

– Добрый вечер, это Лина. Мне срочно нужно поговорить с вами. Пожалуйста, перезвоните мне, – выпаливаю на одном дыхании и нажимаю «отбой».

В комнате душно, воздух будто сгустился, давит на плечи. Мне нужен воздух. Простор. Свобода.

Взгляд цепляется за окно: за стеклом чернеет сад, окутанный сумеречной дымкой. Решение приходит молниеносно – слишком быстро, чтобы успеть его обдумать.

Схватив куртку, которую так и не успела повесить, выхожу из комнаты. Дом погружён в тишину – видимо, все уже готовятся ко сну.

Не знаю, как нахожу дорогу среди бесконечного лабиринта коридоров. Пятнадцать минут блужданий – и я бесшумно выскальзываю за дверь. Каменная дорожка ведёт вглубь сада, растворяясь в полумраке.

Страх – не единственное, что я чувствую. Меня накрывает водоворот эмоций: вина, отчаяние, злость, тоска. Они кружатся в безумном танце, сбивая с ног, путают мысли, превращая их в вязкую кашу.

Голова гудит, глаза горят от невыплаканных слёз. Мне всё равно, куда идти, – лишь бы подальше от зеркала, от своего отражения, от правды, которую невозможно отрицать.

Ветер шевелит волосы, приносит запах сырой земли и поздних цветов. Я иду, не разбирая дороги, позволяя темноте обнимать меня, скрывать от мира.

Где‑то вдали мерцают огни. Они кажутся такими далёкими, нереальными – как и моя жизнь, как и я сама.

«Кто я теперь? – мысль пронзает сознание.

Но ответа нет. Только шелест листьев и биение сердца – неровное, испуганное, но всё ещё живое.

Глава 12

Следующие дни я с головой ушла в работу. С Кайлом мы больше не говорили – я пыталась связаться, дозвониться, написать, но он полностью игнорировал все мои звонки и сообщения. Мне не хватало лучшего друга; ссора с ним легла на сердце болезненным грузом, тяжёлым и ноющим, словно незаживающая рана.

Сев в постели, устало тру лицо. Спальня утопала в полумраке – из‑за тяжёлых штор казалось, что сейчас поздний вечер, а не семь утра. Накануне я почти всю ночь провела над чертежами. Мой проект был формально завершён, но после того, как Дуайт показал отведённое под постройку место в парке, у меня появились новые идеи. Хотелось дополнить итоговый вариант, сделать его органичнее.

Изначально я создала макет оранжереи в викторианском стиле. Но, увидев сад и архитектуру дома, решила внести лёгкие элементы классической архитектуры – добавить колонны, смягчить линии. Однако картинка, родившаяся в голове, упорно не ложилась на прежний план. Пришлось несколько раз переделывать всё с нуля.

Несколько бессонных ночей. Бесконечные чашки кофе. И вот наконец на моём столе лежит идеальный чертёж.

Но работы предстояло ещё очень много. Уложиться в месяц, как я наивно надеялась, уже не получалось. Пришлось звонить в университет, договариваться о переносе сроков. В такие моменты особенно остро ощущалась пустота – мне безумно не хватало Кайла, его дурашливых шуток, его умения в два счёта развеять тревогу. Я скучала по другу…

Тихий стук в дверь вырвал меня из размышлений. Голова была тяжёлой, виски сдавливала тупая боль – последствия хронического недосыпа давали о себе знать.

– Входите, – мой голос прозвучал слишком устало.

Дверь распахнулась, и в комнату впорхнула Мэри. Она была в своей неизменной форме горничной; русые волосы, как всегда, заплетены в две большие косички. В руках – небольшой поднос.

– Доброе утро, мисс Лина! – её голос прозвучал чуть громче, чем обычно, словно она старалась добавить в него побольше бодрости. – Завтрак будет подан в голубой столовой. Вам помочь собраться? – Пройдя к кровати, она аккуратно поставила поднос на прикроватную тумбочку.

На подносе – утренний чай и несколько долек лимона, украшенных гвоздикой. Мэри внимательно оглядела меня, но на этот раз вместо привычного сдержанного неодобрения в её взгляде промелькнуло что‑то тёплое.

– Я… я добавила в чай немного мяты, как вы в прошлый раз упомянули, что любите, – чуть запнувшись, тихо добавила она, опустив глаза. – Надеюсь, вам понравится.

Я невольно улыбнулась. За последнюю неделю Мэри постепенно становилась всё более открытой. Поначалу она держалась строго, чётко следуя правилам приличия, но постепенно начала проявлять свою настоящую натуру – нежную, немного застенчивую, с искренним желанием угодить.

– О, спасибо, Мэри! Это очень мило с твоей стороны, – я потянулась к чашке, вдохнула аромат. – Выглядит восхитительно.

Она слегка порозовела и нервно поправила косичку.

– Если хотите, я могу заплести вам волосы… Ну, то есть, если вы позволите, – она запнулась, явно смущаясь собственной смелости. – Я умею делать простые причёски. Мама всегда говорила, что у меня ловкие пальцы…

В её голосе звучала такая искренняя надежда, что я не смогла отказать.

– Было бы здорово, Мэри. Спасибо. – Я слегка наклонила голову. – Только давай без «мисс Лина», ладно? Просто Лина. Мы ведь уже неделю вместе, а ты всё ещё держишься так официально.

Её глаза широко раскрылись, а потом она робко улыбнулась.

– Хорошо… Лина. – Произнеся моё имя без титула, она словно сделала маленький шаг навстречу доверию. – Тогда я сейчас принесу гребень и ленты. У меня есть очень красивые – голубые, под цвет столовой. Они вам точно подойдут!

Она уже почти выбежала из комнаты, но вдруг остановилась в дверях, обернулась и с воодушевлением добавила:

– И ещё… если вам понадобится что‑то особенное – может, какой‑то цветок для вдохновения или книга, которую сложно найти, – просто скажите мне. Я знаю все уголки этого дома и сада. Я помогу!

В её глазах светилась такая искренняя готовность быть полезной, что на душе стало теплее.

– Спасибо, Мэри. Ты очень добра. – Я улыбнулась ей по‑настоящему, впервые за долгое время чувствуя, как внутри что‑то оттаивает. – Жду тебя с гребнем.

Мэри кивнула, её лицо озарилось счастливой улыбкой, и она выскользнула за дверь, оставив после себя лёгкий шлейф аромата ванили и жасмина.

Я осталась одна в комнате, вдыхая аромат чая с мятой и лимоном. Тёплый пар поднимался над чашкой, рисуя в воздухе причудливые узоры, а за окном медленно пробуждался рассвет – первые лучи солнца пробивались сквозь тяжёлые шторы, золотя пылинки в воздухе.

Поднявшись с кровати, я направилась в ванную, разминая затекшие мышцы. После чая боль в висках постепенно отступала. Устало вздохнув, я зашла в душ, старательно избегая взгляда в зеркало.

Не знаю почему, но после того случая я старалась как можно реже смотреть на своё отражение. Кошмары, к счастью, больше не возвращались.

Встав с кровати, иду в ванную, по пути разминая затекшие мышцы. После утреннего чая боль, сдавливающая виски, постепенно отпускает. Устало вздохнув, прохожу в душ, избегая взгляда в зеркало. Не знаю почему, но после того случая я стараюсь как можно меньше смотреть на свое отражение. Кошмары меня, слава богу, больше не посещали.

Но то, что я почувствовала, когда увидела в своем отражении черты той твари, до сих пор преследует меня, нависая большой черной тенью.

Одевшись, я сажусь на кроать, задумчиво смотря на сад за большим окном.

Мысли крутились вокруг Мэри. Её искренность трогала до глубины души. В этом огромном, холодном доме, где каждый шаг отзывался эхом в пустых коридорах, её присутствие становилось островком тепла. Я вспомнила, как неделю назад она впервые вошла в эту комнату – испуганная, робкая. А теперь… Теперь в её глазах светилась надежда, а в голосе – неподдельное желание помочь.

Раздался лёгкий стук в дверь, и в проёме вновь показалась Мэри. В руках она держала гребень из полированного дерева и несколько лент – нежно‑голубых, точно под цвет столовой.

– Я принесла всё, что нужно, – она шагнула внутрь, осторожно прикрыв за собой дверь. – Вы уже выпили чай? Он не остыл?

– Ещё нет, – я улыбнулась. – Жду, когда ты начнёшь творить своё волшебство.

Мэри подошла ближе, и я уловила лёгкий аромат её духов – тонкий, едва заметный, словно отголосок летнего сада. Она аккуратно распустила мои волосы, и её пальцы, лёгкие и уверенные, начали прочёсывать пряди.

– У вас такие красивые волосы, – тихо заметила она, сосредоточенно разделяя их на секции. – Длинные, блестящие… Я всегда мечтала о таких.

– А мне кажется, твои косички куда изящнее, – ответила я, наблюдая за её работой в зеркале. – Ты делаешь их сама?

– Да, с детства. Мама говорила что длинные волосы всеггда нужно собирать в прическу. – Она слегка улыбнулась, но в её голосе проскользнула нотка грусти. – Хотя иногда хочется распустить их, почувствовать, как ветер играет с прядями…

Я замолчала, обдумывая её слова.

Время от времени она останавливалась, рассматривала результат, чуть поправляла выбившиеся пряди.

– Вот так, – наконец произнесла она, закрепляя ленту.

Я взглянула в зеркало. Коса легла мягкими волнами, а тёмно‑зелёная лента удачно оттеняла рыжину волос.

– Прекрасно, Мэри. Ты молодец.

Её лицо озарилось робкой улыбкой, и в этот момент она показалась мне почти счастливой.

Мы вышли в коридор. Утренний свет пробивался сквозь высокие окна, рисуя на паркетном полу причудливые узоры. Но не успели мы сделать и десяти шагов, как сзади раздался оклик:

– Мэри!

Она вздрогнула, обернулась. В конце коридора стояла старшая горничная, строго сложив руки на фартуке.

– Тебя ждут в восточной галерее. Немедленно.

Мэри побледнела, бросила на меня виноватый взгляд.

– Лина, простите… Я сейчас вернусь, только… только подождите немного, пожалуйста.

– Конечно, – я мягко кивнула. – Я подожду здесь.

Прислонившись к стене, я задумчиво разглядывала коридор. Помещение было обставлено с изысканной роскошью – каждая деталь говорила о безупречном вкусе и немалых средствах. Мои глаза скользили по интерьеру, жадно впитывая впечатления.

Прямо напротив моей комнаты, в полумраке коридора, висела картина в тяжёлой позолоченной раме. Я замерла, вглядываясь в полотно. Без сомнения, это была работа Айвазовского – его стиль я узнавала мгновенно.

На холсте бушевало море во время шторма. Вода казалась почти чёрной – настолько тёмной, что, словно поглощала весь свет вокруг. Волны яростно закручивались, пенясь и вздымаясь, будто сама природа выплескивала на холст всю свою неистовую ярость.

Я не могла оторвать взгляд. Тёмные, почти чёрные тона воды контрастировали с ослепительно‑белой пеной гребней. Где‑то вдали, едва пробиваясь сквозь грозовые тучи, мерцал одинокий лучик света.

Это было подлинное творение романтизма – не просто красивая картина, а эмоциональный взрыв, способный пробудить самые глубокие чувства. По коже пробежали мурашки. Игра контрастов будоражила воображение, цепляла за душу, проникала в самое сердце. Стоя в тихом коридоре старого поместья, я словно становилась частью этого вечного противостояния стихии и человеческого духа.

– Мисс…

Я вздрогнула от холодного, скрипучего голоса. Рядом стояла Агата. Её лицо, как всегда, было непроницаемо, а в глазах читалась пугающая пустота.

– Доброе утро, – я вежливо улыбнулась, отходя от стены. – Жду Мэри и не могу оторвать глаз от этого пейзажа. Это Айвазовский, не правда ли? Потрясающая работа, согласитесь?

Агата окинула меня равнодушным взглядом и перевела его на картину.

«Боже, зачем я оправдываюсь перед ней?» – пронеслось в голове.

– Вы закончили? – её бесстрастный голос заставил меня почувствовать себя провинившимся ребёнком. Щеки вспыхнули от стыда и смущения.

– А где Мэри? – вопрос сорвался с губ прежде, чем я успела его обдумать.

Кажется, мой вопрос удивил Агату. Впервые за всё время нашего знакомства на её бледном, немолодом лице промелькнуло живое выражение.

– Мэри занята другим поручением. Я вполне способна сама отвести вас на завтрак, – в её голосе звучала едва уловимая насмешка.

Тонкие губы Агаты тронула едва заметная улыбка, а в глубине глаз вспыхнул недобрый огонёк. «Злость?» – мелькнула тревожная мысль. Я непроизвольно сглотнула и отвела взгляд.

– Прошу за мной, – не дожидаясь ответа, Агата разворачивается и направляется в сторону столовой.

Я медлю лишь мгновение, затем следую за ней. В груди нарастает тревожное ощущение – будто невидимые нити стягивают сердце.

«Интересно, почему Агата лично решила проводить меня? Почему не поручила это другим горничным?»

Её поведение выбивается из привычного распорядка. От неё словно исходит едва уловимая угроза – не явная, но ощутимая, как холодный сквозняк в закрытом помещении.

Мы молча движемся по коридорам поместья. Я разглядываю прямую спину экономки. Тёмно‑русые волосы с проседью собраны в низкий пучок; строгая форма, сшитая с безупречной точностью, придаёт ей сходство с дамами начала XX века. Манеры, осанка, сдержанная грация – всё это создаёт образ из прошлого. Но есть в ней нечто, что разрушает эту иллюзию: тяжёлая, почти грузная походка, лишённая всякой элегантности.

А глаза… Они словно не принадлежат человеку. Холодные, пустые, без малейшего проблеска эмоций. От этого взгляда по спине пробегает ледяной озноб.

Я усилием воли отгоняю тревожные мысли, пытаясь сосредоточиться на окружающем.

Наконец мы подходим к столовой. Агата открывает массивные двери, украшенные резьбой и жестом пропускает меня внутрь.

Первое, что бросается в глаза, – огромная хрустальная люстра. Солнечные лучи, проникающие сквозь витражные окна, преломляются в гранях, рассыпаясь по комнате радужными бликами. Столовая утопает в свете и цветах: вазы с живыми цветами расставлены на каждом столе, на консолях, на подоконниках. Особенно впечатляет букет алых роз в центре обеденного стола – их насыщенный цвет контрастирует с голубыми обоями, украшенными золотистым орнаментом.

Канделябры с позолотой, массивные бархатные шторы, резные рамы окон – каждая деталь подчёркивает роскошь этого помещения.

– Сегодня на завтрак у вас овсянка, яичница с беконом и жареными томатами, тосты с маслом. Подать чай или кофе? – раздаётся голос.

Передо мной появляется незнакомая горничная, аккуратно расставляющая блюда на стол. Аромат свежей выпечки и жареного бекона пробуждает голод, и желудок тут же напоминает о себе настойчивым урчанием.

– Кофе с молоком и двумя кубиками сахара, пожалуйста, – отвечаю я.

Горничная кивает и исчезает за дверью. Я наконец приступают к еде.

Завтрак проходит в тишине. Я медленно ем, позволяя себе насладиться вкусом каждого блюда, и в то же время жадно разглядываю обстановку. Огромные окна в пол, витражи, голубые бархатные шторы – всё это выглядит так, словно я попала в декорации старинного фильма.

«Хоть я и нахожусь в Давенридже уже несколько дней, успела увидеть не так много. Поместье поражает масштабами и великолепием – настоящее произведение искусства, как снаружи, так и внутри».

Но главный вопрос остаётся без ответа: почему хозяин этого роскошного дома нанял меня – простую студентку без опыта и связей? Мысль о том, что он был очарован моим талантом, кажется наивной. В моей группе учились куда более перспективные и одарённые студенты.

Так, погружённая в размышления, я не замечаю, как заканчивается завтрак, а за ним и обед.

В своём кабинете я просматриваю списки материалов для оранжереи. Голова гудит от усталости – цифры, наименования, расчёты сливаются в одно сплошное пятно. Мне срочно нужен перерыв.