Осколки

можно? Столько неземной красоты – и посреди жуткого болота. Пусть с холмов

открывается дивный вид, но жить в этом цветочном царстве я бы ни за что не стал.

Белогор, надо что-то придумать.

День клонился к закату, тени сгущались.

– Пора разводить костёр, Добран. Неизвестно, кто позарится на это цветочное

великолепие, и что может выползти из-под земли с наступлением ночи.

– Ладно, как только продерусь сквозь эти колючки до ближайшей поляны, начнём собирать хворост и обустраивать привал.

Но, к досаде путешественников, цветам не было конца, а вечер сгущался

предательски быстро.

– Мне кажется, или цветы стали расти реже?

– И правда. Либо шипы уже не такие острые, либо я к ним привык. Скорее всего, это молодняк, недавно пробился, а значит, мы почти выбрались из этой цветочной

западни, Белогор.

И в самом деле, цветы редели с каждой минутой. Но сумерки наступали ещё

быстрее.

– Белогор, давай хоть факел зажжём, я в этой темноте уже ничего не вижу. Если

я себе глаз выколю, вряд ли тебе такой компаньон пригодится. Да и девушку будет

найти сложнее, я, в отличие от тебя, не готов всю жизнь провести с той, кого в

школе встретил.

– Добран, нам нельзя разводить огонь. Цветы затрудняют оборону. Мы не

сможем разглядеть опасность среди этих стеблей. А огонёк может привлечь

незваных гостей. Нам нужно найти хорошо просматриваемую позицию и расставить

ловушки.

– Есть хочется, Белогор. И этот проклятый цветочный лес никак не

заканчивается.

Добран, не сдержавшись, с досадой толкнул один из цветков, и вдруг из его

бутона вырвался сноп ярких, как звёзды, разноцветных семян. Они искрились всеми

цветами радуги и, будь они чуть ярче, могли бы осветить небольшую комнату. Но, едва коснувшись земли, тут же гасли.

– Ты совсем с ума сошёл, Добран? Мы ничего не знаем об этих цветах, тем

более, как растут эти семена. А вдруг одно из них прорастёт у тебя на кольчуге и

решит выжить за твой счёт?! Что, если они ядовитые, а действие яда проявляется

постепенно?!

– Боишься меня потерять?

– Боюсь умереть по твоей глупости. Боюсь не дойти до цели. А до тебя мне дела

нет.

– Ладно, Белогор.

Добран ухмыльнулся и показал другу язык в спину. Белогору стало не по себе. Он

прекрасно понимал, что ляпнул сгоряча, и знал, что Добран простит ему эту

грубость. Но на душе скребли кошки, и Белогор уже собирался сказать, что

сожалеет о сказанном и просит прощения у старого друга, как вдруг острая боль

пронзила глазницу. Он резко остановился и полез в рюкзак.

– Добран, мне нужно время. – Белогор опустился на колени, достал пузырёк с

жидкостью и закапал её в глаз. Добран с пониманием посмотрел на друга, потирая

правую руку. – Я очень надеюсь, что это не сказки, и Осколок души действительно

существует.

– Тебя до сих пор мучают сумеречные боли?

– С тех пор, как возле Твердынского кремля мой аватар лишился глаза, я стал

намного хуже видеть им в реальной жизни. Да и твоя разорванная лапа, вижу, тоже

даёт о себе знать, – жестом указал Белогор на руку, которую Добран продолжал

потирать.

– Душа всё помнит. Да и я привык к этой боли. Она мне как родная стала.

Каждый шрам на душе – часть моей истории.

– Так если мы разыщем камень, неужели ты, мой добрый друг, не захочешь

вновь омолодить свою душу? – ехидно спросил Белогор, убирая пузырёк обратно в

рюкзак.

– Ничего бы я не стал менять в своей жизни, каждый миг прожил бы так же.

Возможность омолодить душу – это сказки для детей…

– Заткнись! Ты слышишь? – перебил его Белогор.

Неожиданно что-то быстро промелькнуло в темноте. Это был даже не силуэт, а

просто какая-то тень. И вдруг стало тихо, хотя под звёздным небом сложно что-либо

разглядеть. Гробовую тишину нарушил шёпот Добрана:

– Белогор, доставай арбалет. Очень надеюсь, что свойства твоих стрел нам

сейчас пригодятся. Какие ты зарядил?

– Я взял отравленные. На всякий случай.

– Отлично, вот твой случай.

Друзья замерли, пытаясь что-то увидеть, но ни звука, ни силуэта, даже тени не

было под звёздным небосклоном, среди цветов. Тишина звенела в ушах.

Арбалетный прицел медленно опускался к земле.

– Показалось, Белогор, – громко произнёс Добран, пытаясь рассеять гнетущую

тишину цветочного леса. – Эх, похоже, ты прав, цветочная пыльца или семена, как

тебе угодно, всё-таки ядовитые и вызывают галлюцинации. Но нет худа без добра.

Вроде бы, вот и выход.

– Не показалось нам обоим, Добран. А насчёт шуток – я серьёзно, наш мир

всегда полон сюрпризов.

– Да, мой командир. Да, мой лидер.

– Ох, дурак!

Ребята вышли на поляну. Это был небольшой участок земли, окружённый всё

теми же цветами. Добран взвыл.

– Всё, с меня хватит, Белогор! Разбиваем лагерь здесь. Я буду разводить костёр и

готовить еду. А ты, если твоя светлость соизволит, можешь расставить ловушки по

периметру. Да, кстати, дорогой мой друг, достаточно светошумовых. Пожалуйста, не ставь мины. В результате последнего привала я похудел на двести грамм после

того, как голова зайца прилетела мне в лицо.

– С каких это пор ты стал таким ранимым, Добран?

– С тех пор, как связался с тобой, Белогор. Ты расшатал мою психику своей

непробиваемой безопасностью.

– Ладно, пусть будут светошумовые гранаты.

Белогор ушел на разведку, окидывая взглядом окрестности. Добран принялся

разводить костер, собрав на полянке немного сухой травы. Чиркнул спичкой, и

пляшущий огонек осветил его лицо. Изборожденное морщинками от частых улыбок, лицо, обрамленное темными волосами, и голубые глаза, в которых отразился

отблеск пламени. Огонек медленно опустился к сухой траве, и та мгновенно

вспыхнула. Парень улыбнулся и прошептал:

– Да, сухой травы надолго не хватит, а здесь, кроме этих быстрорастущих

цветов, ничего и нет. – И, повысив голос, добавил: – Правда, Белогор?

– Ну чего ты разворчался?

– Да вот, на одной траве каши не сваришь. А как говорил один мой знакомый, ты

его знаешь, Белогором зовут: "Мы не знаем, что это за цветы, поэтому жечь их

нельзя, а вдруг ядовитые!"

– Это правда. Можем сегодня устроить разгрузочный день. Тем более вчера мы

наелись от пуза. Если совсем приспичит, сухарик пососи.

– Что за невыносимые условия пребывания на этой поляне? Белогор, я человек

ранимый и с испорченным желудком. А вдруг язва! Или еще какая хворь.

Голос Белогора стал тихим, почти неслышным, словно вокруг были чужие уши, и

он хотел, чтобы только Добран расслышал его шепот.

– Помнишь, Добран, как мы сидели в окопе под Твердынским кремлем? Как есть

было нечего, а пути снабжения отрезаны врагом. И мы ели все, что над нами

пролетает и что в земле ползает. Мне до сих пор снятся те окопы, и я просыпаюсь в

холодном поту.

– Я, врать не стану, дорогой друг, и отвечу честно: мне чаще снятся девицы! Что

до войны… В нашем мире не было ни дня без войны и насилия. Даже сейчас, в эту

самую минуту, совершается насилие над моей израненной душой и по-прежнему

голодным желудком. Но раз тебе все равно на мои терзания, а ловушки уже

расставлены, я буду спать с глубоким уважением к твоим воспоминаниям.

– Дежурим по три часа, Добран.

– Да, по три часа.

Ночь пролетела быстро. В посменном дежурстве есть свои плюсы.

– Доброе утро, сударь, с вашим лицом на конкурс красоты не заявишься.

– Помолчи, Добран. Все тихо?

– Да, ваше благородие, тишь да гладь. Болотники, бесы, прочая нечисть не

тревожили?

– Всего понемногу. Арбалет можно?

– Пожалуйста! – Добран протянул арбалет.

Под утренним солнцем стебли цветов казались прозрачно-салатовыми. Не было

даже намека на чье-то присутствие, ни следов, ни зацепок на стеблях. Только вдали

слышался нарастающий шум, словно приближающийся дождь.

– Нам лучше поторопиться, Добран. Этот шум не предвещает ничего хорошего, либо это дождь, и…

– Да-да, я помню, семена, то есть пыльца, упадут под воздействием воды и

растворят нас. Правильно?

– В общем, нам лучше не проверять мои догадки и опасения. Нужно как можно

скорее выбраться из этого леса цветов, желательно к полудню.

– Белогор, сейчас только заря занимается, выберемся мы из твоего леса. Не

переживай.

– Ты чувствуешь запах? Его не было!

Чем выше поднималось солнце, тем сильнее становился аромат цветов, словно

они были единым целым, симбиозом солнца и земли. Вместе с тем нарастал шум

приближающегося дождя. Друзья оставили полянку далеко позади и продолжали

углубляться в практически непроходимый и неподвижный лес из цветов.

– Да, Белогор, умеешь ты выбирать дорогу! По-моему, шипы стали толще. Но

какой запах! Думаю, он слышен за много километров отсюда.

– Этого я и боюсь. Нам нужно торопиться!

– Судя по шуму, сюда летит большая туча, и, друг мой, лучше переждать этот

дождь под красивым цветком, чем промочить вещи и прибавить пару килограммов

веса.

– Очень плотные стебли!

Шум становился все ближе. Одурманивающий аромат, казалось, заполнял собой

все пространство. Но цветы, словно оловянные солдатики, стояли неподвижно. Как

вдруг:

– Белогор, гляди, один качнулся вдали! Хорошо, что мы в чаше, представь, что

было бы с нами при таком тесном контакте с этими красавцами, если бы их качал

ветерок!

– Да, жутко представить.

Шум стал почти невыносимым, он больше не походил на дождь, а напоминал

громкие аплодисменты.

– Белогор, что это?

– О чем ты?

Белогор поднял голову, и они увидели, как над ними, словно метеоритный дождь, с невообразимой скоростью проносятся черно-желтые точки. Это были осы, размером с орла. Они готовились опуститься на бутоны, чтобы умножить и без того

бескрайний лес цветов. Белогор посмотрел в глаза другу и заорал срывающимся

голосом:

– БЕГИ!

Оба сорвались с места в сторону единственного просвета, который они

заметили краем глаза. Сначала один, потом второй, семь цветов начали

изламываться под весом полосатых рабочих, которые, жужжа и стуча крыльями, жадно пили росу и пыльцу. Цветы танцевали танец смерти, их стебли

выламывались и изгибались в непредсказуемые формы. Цветы, на которые

садились сразу три осы, не выдерживали, стебли трещали. Их шипы, словно

бляхи ремня, искали жертву и, не найдя, с силой вонзались в землю. И вдруг

Добран услышал раздирающий крик. Развернувшись, он увидел лежащего на

земле Белогора без признаков жизни. Ни секунды не колеблясь, он бросился к

другу.

– Куда, Белогор, куда тебя ранило? – Добран тряс друга за плечи, его голос

дрожал от отчаяния. Белогор молчал, словно провалился в бездонный сон, не

реагируя на прикосновения.

– Дурак, ну какой же ты дурак, почему не сказал сразу, Белогор? Вставай же, ленивый осел, не вздумай разлечься тут навечно! Неужели ты хочешь, чтобы наше

приключение так бесславно закончилось?

– Нет… – проскрипел Белогор, его голос звучал хрипло и призрачно.

– Куда ранило, говори же, ты, ходячая ошибка природы!

– Нога… правая…

Добран, не теряя ни секунды, наложил жгут, останавливая кровь. Подхватив друга

на плечи, он ринулся к просвету в хороводе смертоносных цветов. Но тут же

споткнулся, едва не рухнув.

– Жёваный крот, Белогор, с тебя частичка души. Только для тебя это шоу.

Собравшись с силами, Добран оттолкнулся от земли и совершил акробатический

кувырок назад. Там, где секунду назад стоял человек, возвышался огромный

медведь. Исполинский зверь, под два с половиной метра ростом, покрытый

шрамами и ожогами, словно летопись прошлых битв. Рыча, он жестом указал

Белогору забраться на спину. И вот уже медведь, словно пушечное ядро, несся

вперед, с другом на горбу. Цветы нещадно хлестали зверя, рассекая шерсть до

крови. Рыча от боли, но не сбавляя скорости, он вырвался из плена и рухнул на луг с

мягкой травой, увлекая за собой бесчувственного Белогора. Цветочный лес остался

далеко позади.

– Не ожидал увидеть тебя здесь, Збигнев. Какого черта ты тут делаешь?

– Что за манеры, Добран, особенно учитывая, что твой друг истекает кровью. Я

пришел не просто так. Ты же помнишь, что произойдет, если вы продолжите идти

этим путем? Если нет, я с удовольствием тебе напомню.

– Не тяни время, говори, что тебе нужно.

– Да что ты, и в мыслях не было отнимать драгоценные минуты!

Дикий хохот Збигнева эхом прокатился по округе, пробудив от забытья

перебинтованного Белогора. Тот, слишком слабый, чтобы подняться, попытался

сфокусировать взгляд на источнике голосов. Знакомый голос друга и какой-то

незнакомый… Размытое серое пятно с пронзительными зелеными глазами сидело на

ветке, нависая над Добраном. Но на лице Добрана не было ни страха, ни тревоги.

Более того, они о чем-то яростно спорили. Вдруг эти зеленые глаза устремились на

Белогора, и он услышал лишь одно:

– Спи, Белогор…

Сон сомкнулся над ним, как черная бездна.

– Белогор, давай, вставай! Ты спишь уже двенадцать часов. Я и на охоту успел

сходить, и дров нарубить. И, не побоюсь сказать, даже углем тебя разрисовал. Губы

накрась сам, возле ручья.

– Ну ты и редкостный гад, – проворчал Белогор, вытирая лицо от угля, которым его щедро наградил Добран. Он спустился к ручью и посмотрел на свое

отражение. – Ну и рожа! Что за иероглифы, Добран, нас такой магии не учили. А

где, кстати, твой друг?

– Что за неблагодарный ты человек, Белогор! Я тебя выходил, вылечил, живой воды целое ведро на тебя извёл. А ты всё ворчишь. Не ожидал я от тебя

такого, признаться.

– Я помню, ты перевоплощался. Зачем? Там же 20 минут за час жизни идёт.

– Прости, друг, но ты немного… крупноват для человеческой шкуры. А насчёт

времени не греши, я один как волк в поле. А тебя дома жена да тёща пилят, они тебе

кровь быстрее выпьют. Так что точно постареешь быстрее меня.

– Спасибо за комплимент.

– Забудь.

– Слушай, а кто это за друг тебя среди ночи навещал? Збигнев, если память мне

не изменяет?

– Збигнев? Что-то не припомню такого. Белогор, может, тебе это всё приснилось

от потери крови? А как он хоть выглядел, если не секрет?

– Не помню толком. Только большие зелёные глаза. И выше тебя был, но всё как

в тумане.

– Да, почему-то я совсем не удивлён. Ну, Збигнев так Збигнев, разберёмся, Белогор.

– Да пёс его знает, может, и привиделось. Выкинь из головы.

– Тебе нужно поесть как следует, и в путь, Белогор.

Дорога вилась лентой среди умиротворяющих пейзажей. Луга, утопающие в

сочной зелени, плавно перетекали в подножия величественных гор, чьи вершины

венчали ослепительно белые снежные короны. Глаза Добрана, как у заворожённого

ребёнка, жадно впитывали эту красоту, невольно вызывая улыбку у Белогора.

– Как думаешь, Белогор, встретим ли мы в этом походе Горынычей? Ведь если

верить преданиям, после Войны Крови их оттеснили далеко на север, обрекая на

вымирание.

– Не буду врать, скажу как есть: нас было двести человек. Двести опытных, крепких воинов! А против нас – всего два Горыныча и с десяток врагов, по десятке

на каждом чудовище, которые пытались отрезать нас от Холодной Горы. И, друг

мой, поскольку преимущество было на их стороне, битва напоминала скорее

избиение младенцев. Раз за разом мы чинили разбитые катапульты и арбалеты.

Богатыри вели огонь из всего, что стреляло, отвлекая внимание на себя и давая

возможность стрелкам прицелиться. Одиннадцать долгих дней длилась эта осада.

Стоит ли говорить, что когда Горынычи не могли дотянуться до нас, они без

колебаний пожирали своих всадников. Зрелище, скажу я тебе, было не для

слабонервных. Эти ужасные создания отступили только тогда, когда их крылья

превратились в решето, а двадцатиметровые туши были испещрены стрелами и

копьями из катапульт и арбалетов.

– Погоди, то есть вы не смогли убить ни одного?

– Даже с неба не смогли сбить, Добран.

Друзья шли молча, погружённые в свои мысли. Белогору очень хотелось

спросить, что делал Добран после Войны Крови. Ведь после освобождения и

деблокады Твердынского кремля их пути разошлись. Белогор понимал, что война

– не самая приятная тема для Добрана. Но ему было безумно интересно, как

Добран сумел сохранить в себе жизнь и остаться таким же, несмотря на все

ужасы, которые они пережили во время блокады Твердынского кремля. Суровый

солдат, прошедший через множество битв, не мог собраться с духом, чтобы

задать простой вопрос старому другу. Какой стыд!

– Добран, скажи, как ты вообще оказался в той харчевне? Где я так бездарно

пытался сколотить отряд для похода.

Лицо Добрана озарилось теплым светом, и его лицо расплылось в доброй, немного помятой жизнью, улыбке.

– Все просто, Белогор. Я там работал, в харчевне «Последняя надежда». Драил

полы, отмывал тарелки… В прямом смысле, это место стало моей последней

надеждой, – Добран расхохотался, запрокинув голову.

Белогор усмехнулся, но в глазах плескалось недоумение. Добран никогда не

славился ратными подвигами, и науки ему давались с трудом, но его харизма могла

сдвинуть с места целые горы. Выдержав паузу, Белогор спросил:

– А чем ты занимался после войны? – Белогор расправил плечи, словно сбросил

камень, что годами сдавливал грудь.

– Разве она закончилась? – улыбка Добрана дрогнула.

– Закончилась! Победа, Добран! Полная и безоговорочная! – в голосе Белогора

звучал неподдельный восторг.

– Поздравляю тебя, Белогор. От всего сердца, – Добран протянул руку.

Белогор с радостью пожал её. Глаза его загорелись, и он принялся торопливо

рыться в своем походном мешке, словно ждал этого момента с самого начала.

Нащупав что-то, он торжествующе извлек добычу.

– Выпьем, дорогой Добран! Чтобы дорога стала короче для двух старых друзей!

Белогор выудил из сумки бутылку мутной Дурман-воды. Было видно, что он

предвкушал эту встречу и даже репетировал речь.

– Да ты не подумай, это собственного приготовления. «Настойка на травах», —

пробасил он, пытаясь сохранить остатки былой бравады.

– Конечно, я с тобой выпью, Белогор, – ответил Добран, не теряя своей

неизменной улыбки.

И дорога действительно стала короче. Друзья горланили песни, травили старые, заезженные шутки, мимо проносились пожухлые пейзажи, солнце клонилось к

закату, а земля под ногами становилась все суше. Белогор присел на корточки и

принялся водить ладонью по траве, словно искал потерянную монету.

– Что ты там высматриваешь, Белогор? – заплетающимся языком спросил

Добран, пошатываясь, подходя к нему.

– Земля… Она меняется. Значит, мы приближаемся к Бесовым землям. Нужно

заночевать здесь, чтобы протрезветь и подготовиться.

– Да брось ты, Белогор, отлично же отдыхаем! – пьяно перебил его Добран.

– Я сказал привал, значит, привал! Где твоё снаряжение?

– Вон там! – Добран неуверенно махнул рукой в сторону какого-то камня, видневшегося метрах в десяти.

– О, боги! От границы с Бесовыми землями меньше версты, а ты оружие без

присмотра бросаешь! Я разведу костёр!

– А я попробую стоя облегчиться «по-маленькому». И я еще не знаю, кому из

нас будет сложнее! – С этими словами, расстегнув штаны, Добран рухнул на землю

и залился безудержным хохотом.

Белогор стоял на холме и осматривал окрестности. У его ног, со спущенными

штанами, посапывал Добран, так и не сумевший одолеть коварное притяжение

земли.

Вечерело, на небе загорались первые звезды. Пьяное бормотание Добрана, которое с натяжкой можно было назвать песней, доносило обрывки навязчивой

мелодии из харчевни и начинало невыносимо раздражать Белогора.

– Нужно расставить ловушки! – Белогор взглянул на спящего друга, словно

ища одобрения, и пошел ставить метки.

Добран тонул в липком омуте дурман-воды, и прошлое, словно призрачный

театр теней, разворачивалось перед его внутренним взором. Вот она, его зазноба, полуобнаженная, юная богиня, сотканная из света и зимней прохлады. 2766 год, юность дышит в затылок, а в крови бушует ураган гормонов. Он, мальчишка, ослепленный ее русой красотой. Каждый поцелуй в шею – укол блаженства, дурманящий аромат ее кожи и волос. Она смеялась – звонко, беззаботно, а по ее

телу бежали мурашки, словно от прикосновения самой зимы. Первая ночь… Он

помнил все до мельчайших деталей, словно выгравированное на хрустале памяти.

Зимним вечером, как видение, она постучалась в его дверь. Нежданная гостья, укравшаяся от школьных занятий, чтобы разделить с ним этот миг. Он, ошеломленный, провел ее наверх, и после долгой прелюдии из украденных

поцелуев, уложил на смятую постель. Красавица уже была полуобнаженная, на

ней оставались только трусики:

– Как так, ты уже голая, а на мне еще столько одежды? – шутливо проговорил

Добран, в надежде разрядить обстановку.

В мгновение ока сбросил с себя оковы одежды, оставшись лишь в фамильных

трусах. Ее улыбка опалила его щеки румянцем смущения. Воистину, она была

воплощением красоты. Аккуратные груди, увенчанные розовыми, юными

бутонами сосков, заставляли сердце биться в бешеном ритме. Его охватило

неукротимое желание – заполнить ее собой до краев, раствориться в ее сущности, оставив там нетленную частицу себя. Но неопытность и лишь пыльные страницы

эротических трактатов были его нерадивыми наставниками в этот миг. Он

силился источать уверенность, дабы завоевать ее доверие, "специалист в

семенных трусах", – усмехнулся он про себя, пытаясь скрыть дрожь волнения.

Неодолимо влекло к ней, хотелось как можно скорее ощутить в объятиях ее

юную, трепетную невинность. Добран накрыл ее своим телом, осыпая грудь

жаркими, трепетными поцелуями. Смущенная румянцем, она потянулась к

выключателю, погружая комнату в спасительную тьму. Лишь мрак стал

свидетелем ее обнаженного тела. Он пытался войти в неё осторожно, почти

благоговейно, но раз за разом промахивался. С каждым неудачным движением

напряжение скручивало нервы в тугой узел. "Надо что-то менять," –

промелькнуло в голове у Добрана. Он попросил девушку встать на четвереньки, в

надежде, что в этой позе запретная дверь наконец откроется. Но девственность

упрямо хранила свои тайны, и очередная попытка растворилась в тишине, не

принеся желаемого результата. Сначала любимая тихонько засмеялась, словно

предвкушая шалость, а затем потянула его за собой, увлекая в объятия. Секунду

спустя она уже лежала под ним, перехватывая инициативу. Но едва он проник в

ее лоно, игривость сменилась мукой. Острая, разрывающая боль пронзила ее, словно тысячи осколков вонзились в плоть. Добран ощутил, как ее объятия

превратились в стальные тиски. "Боги, лишь бы она не видела моего лица," –

пронеслось в его голове, когда боль отозвалась и в его теле.

– Ты что, совсем ничего не чувствуешь?! – прорезал тишину грубый голос парня, обжигая кожу девушки, словно лезвие.

– Да ты… издеваешься? – выдохнула она, и этот хриплый шепот эхом отразился в

его душе.

Добран начал двигаться медленно, осторожно. В каждом его движении сквозила

надежда, робкая и трепетная, что он делает все правильно.

– Просто обними меня, девочка моя… – прошептал он, и в голосе его

слышался почти животный страх. Страх причинить ей боль, увидеть кровь на

белых простынях. Его же самого сдавливало в «тиски», грозящие разорвать его

на части.

– Скоро кольцо расширится, – задумчиво проронил парень, слова эхом

отозвались из глубин прочитанных эротических книг.

Они двигались в медленном нежном ритме, признаваясь друг другу в любви.

Добран, ведомый порывом изменить ощущение, приподнял ее, желая

перевернуть на себя. Но в глазах девушки вспыхнул испуг, и влага внезапно

обожгла его тело. Прижав руки к лицу, она упала к нему на грудь.

– Прости, – тихо проговорил она.

– Все нормально – ответил Добран, думая, что он что-то не так сделал. И это

кровь хлынула на него в таком количестве.

Девушка засмущалась и быстро оделась. Добран твердо решил проводить ее, словно оберегая сокровище. Теперь, когда она доверила ему свою невинность, любовь его разгорелась с новой, неистовой силой. "О боги Нави, Яви и Прави, как излить ей всю глубину моей любви?" – терзался Добран, шагая рядом с ней