Две недели до Радоницы

– Лукас… – я замялся, пытаясь подобрать слова. Говорить сейчас нужно было очень осторожно. Я чувствовал слабость в его сердце, мне нужно было лишь найти нужные фразы..

– Не надо, – быстро сказал он. – Я знаю, что ты скажешь. «То, что с тобой случилось, Лукас, это трагедия. Но все можно исправить. Прости моего отца, отпусти его». Но все не так просто, Андрей.

– Но почему?! Раз ты сам понимаешь!

– Знаешь, сколько лет во мне зрела эта ненависть? Сам посчитай. Все мое существо направлялось желанием мстить. Забери ее у меня – и Кацпера Собепанка не останется.

– Но останется Лукас! Друг моего отца!

– Лукас давно мертв, – обрушил он на меня тяжелые камни слов, – А теперь выбирай.

В грудь вновь уткнулось дуло пистолета. Говорить что-то было бесполезно. Лукас действительно был мертв. Я не мог воззвать ни к чему, что заставило бы его простить моего отца. Оставался единственный выход. Последний туз в рукаве. Но пока на мне были наручники, я не мог его выложить. Нужно было играть по правилам безумца. Я повернул голову к решетке и кивнул на Матея.

– Ты должен имя сказать, – нахмурился Лукас, – Иначе не почувствуешь веса своего решения!

Господи, сколько драматизма! Ну хорошо, будь по-твоему.

– Матей, – сказал я.

– Значит, ты отдаешь своего брата в руки правосудия, – сказал Лукас с нескрываемым удовольствием в голосе. – Какая жалость. Твой отец помог ему выжить, но видимо судьбой не суждено.

– Лукас, ты можешь что-то сделать для меня?

– Что? – насторожился он.

– Я хочу попрощаться с братом. Обнять его напоследок. Ты можешь снять наручники?

Он задумался. Наконец, медленно проговорил:

– Я не чудовище, в конце концов. Но тебе нужно подождать.

Лукас ушел и вернулся вместе с Зораном. Наемник без церемоний отстегнул наручники, схватил меня за руки, а потом швырнул за решетку к отцу и брату.

Отец был без сознания – или, по крайней мере, я надеялся, что было так. Я перевел взгляд на Матея – он смотрел на меня выжидающе, в глазах его читалась решимость. Он не понимал моей игры, но готов был действовать – сорваться, вскочить, броситься на наших тюремщиков. Но я не мог сейчас рисковать его жизнью. Я опустился на колени, прочертил коленями следы на камнях и широко обхватил руками брата. Отец встал перед невозможным выбором – и выбрал жизнь неизвестного ему мальчика. Нет, Матей не мог умереть.

– Достаточно, – ударили меня словно хлыстом по спине слова Лукаса, – Пора возвращаться в свою камеру.

Зоран вытащил меня наружу, завел руки за спину. Наручники мне пока не надевал. Это хорошо.

– Когда ты будешь… вершить правосудие свое? – спросил я Лукаса.

– Завтра днем. Я заберу Матея, а Зоран разберется с тобой и Збышком. Жаль, я этого не увижу.

Пока он с видимым упоением произносил последние слова, внимание его рассеялось, и это был мой призыв к действию – сейчас или никогда! Я ринулся стрелой в сторону противника, вырвавшись из хватки Зорана.

– Мило, давай! – из последних сил закричал я. Широко размахнулся правой рукой, сжал ладонь в кулак и уже описывал дугу в направлении его лица....

Мило не услышал. Мило промолчал. Лукас сделал быстрый шаг в сторону, и я по инерции, будто огромный мешок с картошкой, обрушился на каменный пол пещеры. Костяшки мои врезались в камень, разбились в кровь. Боль раскаленной проволокой опутала все тело, и в тот момент я потерял сознание. Я должен был стать демоном возмездия, который вершит жестокое правосудие над своими мучителями… А стал хилым и бесполезным слизнем, который без чужой помощи не может даже подняться на ноги. Мило был прав. Без него мне правда было не справиться.

Я очнулся от того, что кто-то окатил мое лицо холодной водой. Глаза мои распахнулись – кашляя и выплевывая воду, я разлепил ресницы и сквозь мутные потоки разглядел перед собой Зорана. Я сидел на полу каменной пещеры, там же, где пробудился в первый раз, а он гранитной скалой нависал надо мной.

– Почему… – перехватило дыхание. Удивительно, как у меня вообще оставались силы на что-либо, – Почему ты с ним, Зоран?

Во взгляде этого сурового воина мелькнуло сомнение. По поводу чего? Можно ли мне доверять? Или своей лояльности? Наконец, он произнес:

– У Собепанка есть видение. Есть… цель.

– Цель?! – этот крик стоил мне дорого. Я зашелся в приступе кашля, но приступ гнева придал сил продолжить, – Ты слышал, что он хочет сделать?! Он хочет убить моего брата! Это, по-твоему, правильно? А ты… ты убьешь меня. Я хочу знать… Я хочу знать, почему?!

Я видел, что Зорана терзали сомнения. Он не ответил сразу, спрятал взгляд. Наконец, быстро сказал:

– Значит, вы заслужили это. До свидания, Андрей.

И он быстрым шагом направился к выходу из моей камеры.

– Постой! – вскричал я. Он вроде как не услышал, но у решетки все-таки оглянулся.

– Что такое? – резко спросил, будто делал последнее одолжение.

– У тебя есть скополамин?

– Зачем тебе?

– Все равно помирать… А так легче будет.

– Он тебе не поможет.

И после этих слов Зоран быстро вышел, захлопнув за собой дверь. Я в бессильи опустился на камни. Это был конец. Мой последний шанс пробудить Мило только что исчез во тьме. Что мне оставалось? Возможно… Нет, шанс мал, но все-таки!

Я нащупал на брюках ремень, растегнул пряжку, тужась и силясь едва-едва вытянул его. Поднялся на ноги, пошатываясь от слабости (снова кружилась голова) направился к просвету в камнях в другом конце туннеля. Снаружи светила луна. Пахло свежим горным воздухом. Я жадно вдохнул его, возможно, в последний раз. Сложил ремень вчетверо и пропихнул его наружу. Он упал вниз, со звоном ударившись о камни. Куда он упал, я уже не видел – взор скрывала скала. Возможно, в пропасть, и его никто никогда не найдет. А возможно… Нет, лучше не надеяться.

Сил уже не оставалось, и я опустился на каменный пол. Скелет смотрел на меня пустыми глазницами, словно злорадствовал: «Все тщетно! Смотри, что стало со мной. Все там будем».

– Пошел ты. Кто ты вообще такой? – парировал я и ткнул его в костяное плечо. От удара череп свалился на пол с гулким стуком.

Я некоторое время просто сидел и смотрел в темноту, ни о чем не думая. Не знаю, сколько времени прошло – кажется, я провалился в забытье. Вдруг мне почудился собачий лай. «Что только во сне ни привидится» – подумалось. А потом кто-то ткнул меня в плечо. Потом в другое. Открыл глаза – никого передо мной не было. «Точно почудилось» – решил я. Затем сверху на голову что-то упало. Что-то склизкое и мокрое. Я поднял голову. Из просвета стекала пеной слюна и виднелась длинная тонкая палка. Так вот что тыкало меня в плечо! Я приподнялся и глянул в просвет.

Яркая луна на момент ослепила, а затем я увидел две головы, плотно подогнанные друг к другу, словно сидели на одном теле. Жуткая метафора, если подумать, потому что одна из них принадлежала большому лохматому псу, а вторая – курносому мальчонке лет десяти.

– О, привет, Лалу. Привет, Снежка, – сказал я, чувствуя как по телу разливается живительное тепло, наполняя сердце радостью, – По-моему, я не представился в нашу первую встречу. Меня зовут Андрей.

Глава десятая. Три брата

– Чудовище…

Он рычал, захлебываясь слюной. Булькая, она вырывалась из-под его губ вместе с кровью. Неплохо я его приложил. Но это только начало. Прижавшись спиной к грязной стене туалета, Загребайло уже не выглядел таким грозным, как тогда, на слушании против брата. Испуганный взгляд его скакал с моего, скрытого под маской, лица на окровавленную трубу в руке. Он судорожно раздумывал, что же я сделаю дальше. А я чувствовал себя котом, который смотрит на потуги мыши бежать, после того как переломал ей все кости.

– Тебе конец… – хрипел Загребайло. – Я и не таких сгноил. Скотина!

Запугивание? Тщетная попытка. Как раз его-то глаза выдавали страх. Пора было кончать с этим жалким представлением. Я замахнулся трубой – проломить уроду череп. Я собирался убить его. За то, что он сделал с Димой.

– Ну что? – спросил я, не узнавая свой рокочущий голос, – Загребайло огребает, да?!

– Сука, только попробуй! – заверещал свинтус в пиджаке и поднял руки в попытке защититься.

Я вложил всю силу в размах. Труба со свистом прочертила дугу к морде хряка. Загребайло протяжно заголосил. Но вдруг – бац! – мое орудие зависло в сантиметрах от цели. Я повернул голову – в маске было очень неудобно смотреть по сторонам. Трубу крепко держал обеими руками Дима. На лице его читались одновременно ужас и злость.

– Ты что творишь?! – вскричал он, – С ума сошел?

Я отпустил трубу, отшатнулся в сторону.

– Но как? – Весь пафос ушел, и теперь я лишь беспомощно лепетал, – Он же… Он же…

– Гнилой ублюдок, да, – сказал брат и бросил трубу на пол. Она беспомощно зазвенела, – Но то, что ты делаешь, еще хуже.

– Ты кого гнилым назвал? – поднял голос Загребайло. Теперь этот хряк снова осмелел, – Да это я… Это я тебя сгною! Слышишь?!

Дима не обращал внимания на его слова. Подошел ко мне, схватил за плечи. А я пребывал в каком-то шоке, будто парализовало всего. Гипноз Мило еще не рассеялся, но я уже осознавал себя. Будто Андрей был заперт в теле Мило. Хотя было-то наоборот. Дима хорошенько тряхнул меня, закричал прямо в лицо:

– Андрей, это не ты! Очнись!

После этого я много раз вызывал в памяти эту сцену. Я с трубой, с конца которой капает кровь, нависаю над беспомощным человеком. Ублюдком, конечно, но все-таки человеком! И очень четко вспоминается это намерение в голове – убить, убить подонка! Но это был не я, это был Мило – ведь он сподвиг меня на эти бессмысленные, жестокие действия! Из-за него я мог стать убийцей!

Но даже после нескольких лет терапии, консультаций с психотерапевтом и избегания любых конфликтов, я все равно иногда видел – порой во снах, порой в спонтанных воспоминаниях – эту проклятую сцену. Почему я возвращаюсь к ней? Ведь я решил для себя, что это желание убить заложил в меня Мило и его чертов гипноз. Но что-то скребется глубоко в душе: «А что если нет? Что если я, Андрей Бончик, сознательно желал чьей-то смерти?» И эта мысль – бездна, в которую я никак не хотел заглядывать.

Я встряхнул головой – сбросить очередное наваждение. Я обойдусь без Мило, потому что помощь пришла с неожиданной стороны. Ко мне на подмогу пришли Лалу и Снежка. Мой трюк с ремнем, который я провернул почти бессознательно, сработал. Ремень выпал из расщелины, побился о камни, и звон привлек внимание Лалу. На счастье, паренек и его верный друг в то время как раз спускались с Триглава. Снежка учуяла знакомый запах – она тащила меня из сугробов после лавины – и по нему нашли ремень, а потом и место моего заключения.

«Сложно то было» вздыхая, рассказывал Лалу сквозь просвет. Оказалось, что расщелину скрывала выступавшая гряда камней и ее не было видно с шляха. «Я смотрю и смотрю. Нема гостя! Но Снежка гавчет и гавчет!» Наконец, пес уткнул морду в невидимый снаружи лаз, который и привел к тому, что на меня обрушились потоки слюны.

У Лалу были с собой в сумке краюха осцыпка и хлеб («Всегда беру, как в горы иду», объяснил). Он дал их мне, увидев, что я едва на ногах держусь. Я набросился на них со свирепостью голодного волка. Еда прибавила сил, и я рассказал Лалу, как оказался по ту сторону каменной тюрьмы. Мальчик не сильно удивился: про военное положение он уже знал. «В бинокль смотрел на Паленицу», сказал мне, «Там все милиция заняла. Только не наша милиция. Человек в черно-белом шарфе командовал». Ясно – это был Зоран.

Сбывались мои худшие предположения. Лалу рассказал, что Борис и его люди, после того как отправились с Лукасом на Триглав, были схвачены людьми Зорана возле фуникулера. Их посадили в вагонетку и отправили вверх по канатной дороге. А там оставили болтаться на середине пути, и так они висели уже два дня («Это столько я здесь сижу?!» вспыхнуло в голове). Лукас распорядился отключить электричество, чтобы никто не мог их вызволить. Паленица и Бойков были взяты солдатами Зорана. Про моих родственников и Дарью он ничего не знал. Сказал только, что у «Джинжер Паппи» стоит военный джип. «И там солдаты. Солдаты с оружием», тихо добавил. Ого, Зорану удалось привезти в страну технику. Дело было плохо, очень плохо – если Лукас ввел военное положение и применяет оружие, то кто знает, что они могли сделать с моими родственниками. Мама, Дима, Дарья, дедушка Витольд. Я вспомнил рассказ Агаты, который прочитал у Каролины. Если военное положение выглядит так… Кстати, о Каролине.

Я спросил у Лалу про Купавы, но он покачал головой: «Не ведаю, как там». Я помнил, что Sun & Son еще не успела проложить туда дорогу. И если марионетки Лукаса перемещаются на джипах, то есть шанс, что Купавы свободны. И еще я помнил ее последнее сообщение: «Я слышала, что в Бойкове военное положение». Слышала – значит, до нее еще не успели добраться!

В голове моей зрела безумная затея. У меня был один маленький, почти невозможный шанс спастись. Я помнил разговор с Лукасом и помнил какую-то слабину в нем. Будто найди я нужные слова, все могло пойти по-другому. Если бы я только заставил его понять абсурд его действий, показать путь саморазрушения, которому он следует с таким фанатичным упорством! Я должен был поговорить с Лукасом еще раз. А значит, я должен был попасть в Бойков.

«Лалу, я прошу тебя о помощи» – бросился я к пацану. Снежка тут же лизнула меня шершавым языком. «Что треба29 делать?» решительно спросил он. На душе потеплело от его отношения: я порадовался, что в трудную минуту маленький баца думал о крае. И я изложил ему свой план.

В своей голове я уже мысленно окрестил его самоубийственным. Заслышав мои слова, Лалу громко цокнул, а потом, потянулся рукой к моему лбу – попробовать, нет ли жара. Но, по моим расчетам, это был единственный способ попасть с горы в Бойков. «Гостю, разум стратил», покачал головой Лалу, «Не переживешь то, мыслю. Лучше пойти пешком». «Но ты сказал, что на выходе из парка стоят солдаты», напомнил я, «И вдобавок, это займет очень много времени и сил. Мне нужно добраться до Лукаса как можно скорее». Эта часть плана была подвешена в воздухе, потому что я не знал, когда Лукас планирует устроить казнь Матея. Если это будет раннее утро, а нас с отцом выведут днем, то… Нет, нельзя было об этом думать. Я должен спасти брата! А значит, я должен попасть к Лукасу как можно раньше. Судя по виду, открывшемуся мне из расщелины, стояла глубокая ночь. А значит, с первыми лучами солнца, я должен броситься к решетке и звать Зорана. Соответственно, к утру Лалу тоже должен был сделать все приготовления.

В конце концов, мальчик согласился. «Зроблю все», кивнул он. Я выпустил вздох облегчения. «Ты правда ратовник30», сказал я, «Уже второй раз меня ратуешь. Проси потом что хочешь». Я сказал это полушутливо (кто знал, останусь ли я вообще жив на следующий день), но Лалу метнул в меня цепкий взгляд. «Хочу быть главой господарства!», вдруг выпалил. «Будет!», радостно воскликнул я. Только потом смысл фразы полностью дошел до усталого мозга. «Что, зачем?» спросил в замешательстве. В голове живо нарисовалась картина паренька, сидящего на совете рядом с Фагасом и Борисом. Из-за стола была видна лишь лохматая голова, а рядом возвышалась Снежка и рычала на Фагаса каждый раз, когда он пытался что-то сказать. А что, не так уж и плохо…

«Но жартую», рассмеялся паренек, «То для местных робота. А я вольный. Лучше цукерки31 для Снежки готовь. Слышал?». Огромный пес будто понял его слова и громко гавкнул, одарив меня радостным взглядом. Тут я отказать не мог. Когда неразлучная парочка скрылась из виду, я доковылял до матраса и упал на него. В голове метались мысли о предстоящем побеге, не давая уснуть, но в конце концов усталость в ломящем теле переборола распаленный идеей свободы мозг. Я заснул.

Я боялся, что поздно проснусь. Но можно было не волноваться – меня разбудил ушат ледяной воды. Буквально. Зоран окатил меня потоком из деревянного ведра.

– Время идти, – сказал, хмуро наблюдая, как я судорожно прыгаю по каменному полу в попытке согреться.

Вот и все. Холодно и отстраненно, как и полагается военному на службе. Стуча зубами, я спросил, где сейчас Лукас.

– Какая для тебя разница? – спросил он равнодушно. И сразу перешел к делу, – Сам пойдешь или…

Он показал наручники.

– Сам пойду, – покорно сказал я.

В его взгляде будто скользнуло разочарование. Наверно, еще помнил мои вчерашние нелепые потуги драться. А теперь в его глазах я молчаливо смирялся со своим поражением. Но это было именно то, чего я хотел. Принимая на себя смиренный вид, я втайне хотел усыпить его бдительность.

Во тьме мы пошли знакомой дорогой, туда, где Лукас заставил меня вчера сделать свой нелепый выбор. Кованая дверь была распахнута, решетка открыта. Значит, Лукас уже увел Матея. В середине зала, на стуле, к которому вчера был прикован я, сидела сгорбленная фигура. Свет исходил только от фонарика Зорана, и я не мог разглядеть лица. Но это мог быть только отец! Тут я уж не мог сдержать эмоций и бросился к нему. Хотя надо отдать должное Зорану: хватать и крутить руки мне он не стал.

Сказать, что отец был бледной тенью самого себя, будет… не преуменьшением даже. Внешность его настолько переменилась, что казалось, передо мной совершенно другой человек. Я хорошо помнил, когда видел отца в последний раз те долгие шесть лет назад. Это было в доме бабушки. Широкоплечий, коренастый, с могучими руками, он уминал бабушкин журек за столом. Увидев меня, поднял загорелое лицо c вихрями волос, прокричал на всю комнату: «Андрейка! Ну как там, Дарью помял наконец?!». На беду в кухню в тот момент зашла бабушка. Она так изумленно на меня посмотрела. Мне одновременно хотелось провалиться сквозь землю и дать бате в его радостную мину. Вместо этого, раскрасневшийся, я выбежал из комнаты. А на следующий день его похитили люди Лукаса.

Теперь я смотрел на отца и вместо полных красных щек видел темные провалы на натянутой бледной коже, вместо шутливого, с задорной искоркой, взгляда – мутные желтоватые глаза, не выражавшие ничего. Темная кофта и серые штаны – засаленная, грязная одежда – выглядели на нем несоразмерно огромными, хотя я знал, что этот размер для него раньше был мал! Едва я увидел все, что осталось от моего отца, я сам как-то ослабел. Вчерашний прилив сил пропал. До этого я представлял, как мы с отцом, подбадривая друг друга, сбегаем с горы, и храбро идем на встречу с Лукасом. Я представлял, как он – сильный, смелый, решительный – уж точно сможет спасти край от беды.

Но теперь, когда я увидел, в какой слабой физической форме он был, все эти надежды рухнули. Я даже не был уверен, переживет ли он спуск с горы – в том виде, как я его задумал. И пока я предавался всем этим гнетущим мыслям, отец открыл глаза.

– Андрейка… – прохрипел. – Давно тебя не видел.

Он тут же закашлялся. Слова, очевидно, давались ему с трудом. Но только я это услышал, во мне пробудилась надежда. Вчера его речь была бесцветной, монотонной – скорее всего, из-за наркотика. А в этих словах, сквозь слабость и хрипоту, я почувствовал залегшее в глубине родное тепло. Я безошибочно узнал тот полный радушия голос, с которым всегда говорил отец. Несмотря на физическую слабость, дух его все еще был силен.

– Давно, батя, давно, – пытаясь скрыть радостное возбуждение, ответил я.

Я схватил его ладонь. Она выглядела слабой и хилой, но отец крепко схватился за мою руку и стал подтягиваться со стула.

– Вставай, старик, – подбадривал я, рывком поднимая сухощавое тело.

– Это кто старик? – ответил он, оказавшись вровень со мной, – С бабами тебе фору дам.

– Ой, маме расскажу.

– Она… Алена приехала?!

Тон его голоса переменился – он спрашивал немного виновато, но с нескрываемой радостью. Конечно, он ведь не знал, что мама приехала в Нагору! И только я собрался ввести его в курс дела, как нас прервали. Руки завели за спину, щелкнули наручники, последовал слабый, но уверенный тычок в спину.

– Ничего личного, Андрей, – Зоран говорил все тем же холодным тоном.

То же самое он проделал с отцом. Затем велел идти к темному проходу с другой стороны зала. Сам пошел позади нас.

– Какой план? – одними губами спросил отец. То ли, чтобы нас не услышали, то ли от слабости.

– Долго объяснять, – шепотом ответил я, – Просто делай, как я скажу.

– Ты обо мне не думай, Андрейка, – сказал он. – Мне недолго осталось.

– Что за бздура32! – сказал я чуть громче чем нужно, – Ты знаешь, сколько я ждал…

Клик! – что-то щелкнуло за спиной. Я почувствовал крепкую хватку на плече, и в следующий момент после крутого разворота я очутился лицом к лицу с Зораном. В одной руке он держал фонарь, слепивший взгляд, в другой – «Вальтер». Дуло пистолета было направлено мне прямо в сердце. Я понял, что значил это щелчок.

– Я могу убить вас прямо сейчас, – просто сказал Зоран. Никакой эмоции.

Вот в таких ситуациях я всегда слышал Мило. Да если бы Мило был сейчас со мной, я бы просто скрутил Зорана на месте… А этот «Вальтер» вырвал из рук и вышиб ему мозги прямо на камень!

Нет-нет… Что я такое думаю?! Я же договорился с Лалу, мне нужно следовать плану. Я улажу все без Мило, без насилия. А Зоран просто блефует!

Внезапно выступил отец.

– Пусти Андрея, – сказал он решительно. Несмотря на общую слабость, он собрал последние остатки воли, чтобы его голос звучал сильно и уверенно. – Лукас хочет мести, так пусть получит ее от меня. Андрей здесь не причем.

Зоран не ответил. Тишина была тягучей, и вот-вот должен был наступить момент разрядки. Я в напряжении ждал хлопка «Вальтера», но Зоран все-таки нарушил молчание словами.

– Лукаса больше не волнует ваша судьба. Когда он уходил сегодня утром, сказал мне: «Если тебе лень вести их на Влученгу, можешь убить прямо здесь».

Влученгой назывался небольшой перевал, ведший с Триглава в сторону Польши – место нашей будущей казни.

– Почему ты нам это говоришь? – спросил я.

– Потому, что я не животное. И не головорез. Я не буду хладнокровно пускать пулю в сердце беззащитным людям. Но если вы дадите мне повод…

Он показательно кивнул на «Вальтер». Но меня это уже не пугало. Я думал совсем о другом. В этих последних словах Зорана я на мгновение почувствовал мягкость. Словно он чувствовал вину за то, что делает.

– А пускать нас с горы без шансов на выживание – справедливо? – прямо спросил я.

– У вас есть шанс.

Сказано было совсем без уверенности.

– Да?! – воскликнул я, – Как были шансы у бывших сообщников «Чорного сонца», которые стали им бесполезны? Знаешь, сколько людей находили у подножия Влученги? Поляки ни разу не сообщали, чтобы кто-то пришел к ним от нас. Все умерли на том спуске!

– Ты точно этого не знаешь.

– Я точно знаю, что ты ведешь нас на смерть! И нет никакой разницы, что ты кончишь нас здесь – «не по-благородному», видите ли – или там на горе, этим идиотским ритуалом террористов. Ты все такой же головорез, Зоран, как бы ты себя ни обманывал! Нет, даже хуже, ты марионетка, прислужник еще большего головореза!

Я кричал и кричал, слова рвались из груди. Я словно хотел докричаться до Зорана, а точнее, до того маленького мальчика, который выжил в поле после расстрела. Казалось бы, после всего, что он пережил – конечно, если все, что он рассказал тогда в «Малинке», было правдой – как он мог сейчас творить те же зверства?

– Ты закончил, Андрей? – холодно спросил Зоран. – Надеюсь, выпустил всю злость этой гневной тирадой.

Я не ответил. Очевидно, мальчик прятался слишком глубоко. Бесполезно было тратить силы.

– Тогда иди, – холодно проронил Зоран, – И больше никаких разговоров.

Я развернулся и побрел по камням. Ничего, батя, мы выберемся. Только держись.

Идти оказалось недолго. Стену впереди нас словно прорезала полоса света. Зоран приказал (под дулом пистолета, ясно) отойти в сторону, а сам осторожно налег на стену и отодвинул ее в сторону. После долгих дней мрачного заточения яркий свет обжег глаза, и я какое-то время часто моргал, пытаясь выйти из режима подневольной летучей мыши. В сырое и затхлое пространство пещеры ворвался свежий воздух – я стал жадно хватать его, будто до этого и не дышал вовсе.

Снаружи, когда глаза, наконец, привыкли к перемене освещения, я окинул взглядом открывшуюся панораму. Мы находились на отвесной скале, но где точно, я не понимал. Обрыв был буквально в паре шагов от нас, а далеко внизу виднелась долина, усеянная макушками елей. Ни тропинок, ни шляхов никаких не было видно.

Чем больше я осматривался, тем более очевидной становилась для меня труднодоступность этого места. В сущности мы стояли на очень широком каменном уступе, через который не проходила ни одна тропа. Куда ни глянь, выступавший из горы камень, на котором мы стояли, резко обрывался в высоченную пропасть. Попасть сюда можно было только с серьезным альпинистским снаряжением.