Две недели до Радоницы

После этих слов он ловко завел мне руку за спину. Другой легко толкнул меня в затылок, по направлению решетки – дескать, иди.

– Куда мы идем? – спросил я.

Зоран молчал и только сильнее толкал меня в затылок. Я какое-то время упрямо стоял с ногами, вросшими в камень, но общее мое слабое состояние не позволяло долго противиться. Вяло ступая одной ногой перед другой, я медленно пошел туда, куда он меня толкал.

Решетка оказалась открыта. Я почувствовал, как Зоран задержался у двери. Судя по звуку, искал что-то в кармане куртки. Клещи на запястье ослабели – это был мой шанс. «Мило, давай!», – мысленно позвал я. Но Мило молчал. Никаких насмешливых ремарок, ни одной пафосной речи не прозвучало в голове. Конечно – как раз в тот момент, когда его помощь нужна была сильнее всего, он где-то прохлаждался. Ну и ладно, справлюсь без него!

Я рванулся вперед, освободившись из хватки Зорана. Во тьме споткнулся о выступ и растянулся на холодных камнях, но сразу же вскочил. Падение сбило меня с толку: я крутил головой в поисках Зорана, но нигде его не видел. Что-то сверкнуло справа от меня – я повернулся. Тут же в левый бок что-то врезалось. Крепкие руки снова повалили на камень и без труда скрутили запястья. Я колотил ногами в воздухе, изо всех сил рвался из его хватки. Все без толку – с каждой секундой борьбы я только тратил напрасно энергию, которой и так почти не осталось в теле.

– Андрей, нет смысла. Нет смысла. Успокойся, – качал головой Зоран.

В его голосе чувствовалась жалость. И я был в тот момент жалок. Сломленный и униженный, я не был ни героем, ни бунтарем. Я не был готов сражаться из последних сил, да у меня их и не было. Я сдался. Что бы ни готовил для меня Собепанек, мне было все равно. Зоран помог мне подняться на ноги, включил фонарь и, освещая косые стены из камня, повел вглубь пещеры.

***

Я сидел на холодном стуле и пытался разобрать, что было вырублено на скале передо мной. Это были лица. Да, скорее всего, лица. Сначала я не понял, потому что они были вырезаны очень грубо и примитивно – как будто над ними работали первобытные люди. Первое лицо было хмурым, с косыми линиями бровей над овалами глаз. Лицо рядом изображало радость – по крайней мере, там, где полагалось быть рту, виднелся полукруг. Третье лицо не выражало никаких эмоций. Просто глаза и рот. Под каждым лицом виднелось углубление в скале. Будто языческие божки какие-то. Да и место было соответствующим.

Зоран привел и оставил меня в большом каменном зале. Иначе было не описать: потолок здесь уходил заметно выше, чем в моей недавней тюрьме. Стены были гладко вытесаны чьей-то рукой. Большая часть зала скрывалась в полутьме, и мне оставалось только гадать о его истинных размерах. Пространство словно выныривало из окружающего мрака в свете пляшущих огоньков свечей. Никаких других источников освещения в зале не было.

Я повернулся всем телом, чтобы хорошенько рассмотреть пространство позади меня, и тут же в запястья вгрызлись металлические оковы. Я слишком сильно натянул цепь наручников, которыми приковал меня Зоран. Сторожевой пес Собепанка пристегнул руки к стулу и оставил здесь одного. Интересно, что они собирались со мной делать? Принести в жертву этим трем божкам во время кровавого ритуала? Я хотел развеселить себя этой последней мыслью, но на душе стало только хуже.

Из темноты где-то позади меня донесся лязгающий грохот, а затем я услышал мерную поступь. Стук-стук! Звук от туфлей Edward Black был особенным, а может, дело было в его походке, но только перед тем, как обернуться, я точно знал, что увижу перед собой довольную ухмылку Собепанка.

– Витай, Андрей.

Я промолчал. Отвечать на пустые приветствия не было смысла. Пусть переходит к делу. Собепанек кивнул на вырезанные в стене лица.

– Как думаешь, сколько этим ребятам лет? – спросил меня, – Они старше Нагоры. Вот ты знаешь историю края? Я недавно узнал. По моему указу все-таки поставили три музея.

– История в них тоже поставленная?

– Отнюдь. Нагора была частью Галицкой Руси в XII веке. Потом ей правила Польша: Казимир Великий брал все без разбора в этой стороне света – Бещады, Нагору… Только нагорцы не признавали никакую власть. Это ты должен знать, Андрей. Но ты, наверно, не знаешь, что именно здесь, в Нагоре, задолго до всяких княжеств и империй жил отдельный вид пещерных людей.

– Я думал, ты бизнесмен, а не палеонтолог. К чему эта лекция по истории?

– Ха-ха! Я человек широких интересов, Андрей. Как я уже сказал, здесь, в этом каменном зале, жили пещерные люди – близкие потомки обезьян. А эти лица, – он кивнул на изображения на камне, – были их первыми божками. Представь себе: в одних набедренных повязках они скакали по горам, охотясь на диких коз, добывали воду из горных потоков, а затем молились на эти каменные лица.

– Зачем?

– Это ты скажи мне, зачем. Почему в Нагоре вообще все с цифрой «три»? Гора с тремя пиками, в сказке – трое братьев, Великим советом правят три главы.

– Мне все равно! Я хочу знать, где мы!

В бледном свете огоньков улыбка моего пленителя выглядела особенно зловещей.

– Мы с тобой на Триглаве, Андрей. На высоте 2600 метров, если не ошибаюсь. Выше – только боги. Вот эти трое, наверно.

Мило говорил правду. Я действительно был на самом высоком пике Нагоры. Но тогда получалось…

– Здесь Потоцкий оставил сокровища на вечное хранение, – с прищуром сказал Собепанек, – И здесь крепко окопалось «Чорно сонце». Это я тоже узнал, когда был в музее.

– Да неужели? Ты же лично был здесь в 90-е. Верно, Кацпер Собепанек? Или давай бросим притворяться, Лукас.

Он долго молчал, затем прицокнул языком и притащил из темноты стул. Сел напротив меня, и я сразу подумал, до чего же непримечательно он выглядел. Низенький, с короткими волосами, в простой одежде – на такого человека я бы даже не обратил внимания на улице. Тем не менее, так теперь выглядел новый властитель Нагоры. Я заметил, что руки он по старинке держал в карманах. Какая раздражающая привычка! Хотя, пожалуй, меня должно было больше волновать безнадежное мое положение.

– Все понял, Андрей? – последовал риторический вопрос.

– И эти лица тоже никакие не пещерные люди вырезали, – помотал я головой, – Наши древние предки не смогли бы выжить на такой высоте. Да еще молиться каким-то богам.

– И это верно! – захлопал в ладоши Лукас. – Я выбивал эти морды от скуки, считая баксы для «Чорного сонца». Изображал этих ваших братьев Сонце.

– Что?!

Лукас придвинул стул ближе ко мне. Лицо теперь было каменной маской – до того серьезным стал его взгляд.

– Ладно, шутки кончились, Бончик, – сказал он сухим тоном. – Давай я расскажу тебе, что сейчас будет.

– Где мои родные?! Где мои друзья?! – вскричал я. В запястья впились наручники – в порыве гнева я подался в сторону своего мучителя.

– Неважно, где твои родственники. Тебя это больше не должно волновать. Забудь о своей семье.

– Как это забудь?! – взревел я, – А ну отпусти! Отпусти меня!

Из последних сил я попытался вскочить вместе со стулом и огреть Лукаса в его противный оскал. Но стул оказался слишком тяжелым, а может я настолько ослаб – стоило мне чуть подняться, как цепь наручников резко дернула меня обратно.

– Ты тратишь впустую силы. Зачем? – спросил Лукас, – Ты ничего не сможешь изменить. Ни на что повлиять. Ты здесь только для того, чтобы сделать единственный выбор.

– Какой еще выбор?

– Выбор, который сделал когда-то твой отец.

– Я не понимаю… Где мой отец? Ты знаешь, где мой отец?

– Прекрасно знаю. Збышек у меня в плену.

– Ты врешь! Покажи мне его.

– Всему свое время, Андрей. Ты обязательно увидишь своего отца. Только чуть позже. После того, как выслушаешь мою историю.

Я не верил Лукасу до конца, однако после его слов все мое существо наполнилось эйфорией. Я знал! Я знал, что отец был жив. Это значило, что все годы, пока я сохранял надежду на встречу с ним, не были напрасны. И если он был здесь, то мы что-то придумаем. Обязательно найдем способ бежать от этого психа.

– Не спеши радоваться, – усмехнулся Лукас, – Ты питаешь надежды на чудесное спасение, но я буду предельно откровенен: я ненавижу твою семью. И я хочу вас уничтожить.

Я посмотрел в его глаза, когда он произносил последнюю фразу. Холодный, решительный взгляд. Ни тени иронии или шутки. Я снова почувствовал морозное дыхание пещеры и непроизвольно вздрогнул. Следующую фразу Лукас сказал с клокочущей ненавистью на донышке горла:

– Долгое время я ждал расплаты за то, что сделал Збышек. Ой как долго.

С каждым словом его охватывало какое-то нехорошее возбуждение. Он смотрел на меня уже не снисходительной ухмылкой победителя – нет, вид у него был сейчас точно такой, как у моего первого работодателя в Москве в тот памятный вечер. Я был беспомощным домашним животным, на котором хозяин вдруг решил выместить накопившийся гнев. Я сбросил с себя мрачное наваждение, помотал головой и выпалил:

– Мой отец тебе ничего не сделал! Вы были друзьями, я знаю!

Только я это сказал, Лукас взметнулся со стула и навис надо мной. Он закричал, будто в исступлении:

– Друзьями?! Да! Да! Мы были друзьями! И именно поэтому я ненавижу твоего отца! Ненавижу за то, что он сделал!

В приступе сильного возбуждения он вырвал руки из карманов. Ладони оказались скрыты под черными перчатками. Да чего он их прячет, в конце концов? Лукас громко выдохнул и опустился обратно на стул.

– Сейчас ты узнаешь, что сделал твой отец, – сказал он намеренно сдержанным тоном, – Точнее, чего он меня лишил.

– Ну расскажи! – с вызовом бросил я, – Расскажи, что такого он сделал! Скажешь, он виноват в том, что ты продаешь оружие и наркотики в крае, отправляешь девушек в бордели? Это все ты, Лукас! Ты сделал такой выбор!

– Выбор… – усмехнулся Лукас, – Это слово несет для меня большую иронию. Но сначала ответь мне, кем хотел стать в детстве?

Я растерялся от этого вопроса. К чему он клонит?

– Каждый из нас хочет кем-то быть в этом мире, – продолжал Лукас, – Так вот, когда я был маленьким, я хотел быть хирургом. Оперировать на сердце. Ты слышал про Религу?

Я кивнул. Когда жил в Москве, то почитывал «National Geographic» и знал это имя. Збигнев Релига. Первая успешная пересадка сердца в Польше.

– Я родился и вырос в Польше, Андрей. В жуткой коммунистической бедности. Мы с родителями часами стояли в очереди в магазины. Занимать ее надо было очень рано, а то продуктов на всех не хватало. Мы ели мясо всего раз в неделю, представь себе. Хотя мясом это было трудно назвать – скорее какая-то вязкая масса из консервной банки. Вкус был отвратный. А когда Ярузельский объявил военное положение, стало еще хуже – прилавки почти везде опустели, и даже еду приходилось покупать на черном рынке.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Зачем я… – Лукаса так позабавил мой вопрос, что он даже запнулся, – Зачем я это рассказываю?! Да потому что ты понятия не имеешь, что такое бедность! Ты родился в Нагоре, где вы жили со своего огорода. Потом уехал в Москву, где было все на свете. Ты всегда жил в достатке. У тебя очень счастливое детство, Андрей. Но наше с твоим отцом поколение – поколение 80-х – больше всего на свете мечтало вырваться из нищеты. И тем противнее была эта нищета, чем больше мы узнавали, как хорошо там – на Западе. Но у меня не было никаких связей, чтобы сбежать из бедности. Однако я очень хорошо владел своими руками и мечтал выучиться на хирурга.

– И что же мешало?

– Ничего не мешало. Но знаешь, сколько учиться надо, чтобы стать классным хирургом? Огого сколько! Посчитай сам: 6 лет в медицинской академии, затем стаж длиной в полтора года, государственный экзамен по медицине. Как будто этого мало, сдаешь еще теоретический экзамен, допускающий до специализации в хирургии, специализируешься в общей хирургии в течение пяти лет, потом практический специализированный экзамен общей хирургии. После этого пишешь тест да и устно сдаешь, а потом еще много, много экзаменов по разным видам хирургии. В общем, минимум 13 лет подготовки. Серьезное дело. Но я за него взялся.

Мои родители были очень бедны. Мама вскоре после моего поступления умерла – у нее был врожденный порок сердца. Я мечтал спасти ее, когда выучусь, но судьба распорядилась по-своему. Так или иначе, я поступил в медицинскую академию имени Коперника в Кракове. Там и познакомился со Збышком. Мы сошлись характерами, хотя далеко не во всем. В нем было какое-то патологическое неприятие к любым правилам и системам. До сих пор вспоминаю, как на урок анатомии он принес клубничное варенье от бабушки и украдкой просунул банку в рассеченное брюхо кадавра. Когда собрался народ, он достал ложку, спокойно полез ей в прорезь и стал оттуда есть варенье. Преподаватели были от него совсем не в восторге, короче говоря.

Я прыснул. Да, этот поступок был совсем в духе моего отца. Как раз после таких его выходок мама всегда хваталась за голову.

– У меня было достаточно терпения, чтобы получить заветную степень. У твоего отца – нет. Университет мы заканчивали вместе. Он немножко поработал медбратом в одной из краковских больниц – убирал горшки с мочой за стариками. Заниматься этим в течение нескольких лет, пока не получил бы степень повыше, он не стал – пошел работать на стройку. Надо сказать, твоему отцу всегда недоставало терпения.

Я же как раз уперся – думал, что мои руки пригодятся Народной республике. Начинал в таких весках, знаешь? Зашивал рваные раны, немножко оперировал на кистях. В те годы уже витала атмосфера вольности в воздухе, она покрывала весь город – совсем как кислотные осадки, приносимые со стороны Новой Хуты. Все чувствовали, что коммунистам недолго осталось.

– Я знаю историю. Давай к делу.

– Нетерпеливый, совсем как твой отец. Наверно, поэтому вы оба сейчас в таком незавидном положении. Не умеете ничего до конца довести.

У меня уже не было сил на яростные возгласы. Я просто сидел и сверлил этого урода ненавидящим взглядом.

– Итак, развалился ПРЛ – дословно, Валенса все порушил, – продолжал Лукас, – и никто из нас не знал, что ему делать в новой Польше. Во время специализации я часто оперировал. Под присмотром шефа, ясное дело. Долго и кропотливо повторял то, что наблюдал у маститых докторов. Когда не знал, что делать, импровизировал – все в рамках процедуры, конечно. В той провинции, где я корпел над больными, меня хотели брать с ногами и, пардон за каламбур, руками. Но я хотел большего.

Зарплата была маленькая. А в то время исчезли границы, и можно было уехать на Запад. Зарывать свой талант в землю в провинциальном госпитале – ну уж нет, решил я про себя. И вот в это время мне позвонил твой отец. После университета мы какое-то время не общались – он ведь ушел из медицины – но тут предложил поехать на выходные к нему на родину, в Нагору. Я сразу согласился. Хотелось развеяться, вспомнить былое. И вот сидим мы в доме твоей бабушки, хлещем «Варку», чешем животы, а я ему жалуюсь. Збышек на мои душевные излияния просто фыркнул. Меня злость взяла. Говорю ему: «И как там твой грузовик? Заработал себе уже на дом?». Задеть хотел, понимаешь? Он тогда от безнадеги водителем грузовика пошел работать, а там всех подряд, кто баранку умел держать, брали. Зарплата зависела от количества рейсов, а тогда их было совсем мало. Так что я ждал, что это его огорошит, он пошарит в пустых карманах, и будет у нас ничья. Только он мне в ответ улыбнулся и рассказал, сколько заработал за последний месяц. Я не поверил. Он мне показал кошелек. А там было полно хайса – настоящие доллары. Тогда мы такие деньги только по телевизору видели. А если у тебя в 90-е были доллары, значит, ты все продал и сидишь в одних трусах, либо работаешь на мафию. Твой отец ничего не продавал, так что я был скор с выводами. «Збышек, – чуть не кричу, – Да неужели!». Он поморщился, замахал руками: мол, все безопасно и легально. А потом – ну почти. И предложил мне работать с ним.

– Постой-постой. Это было в 90-х, говоришь? Отец, по-моему уже действовал под прикрытием в то время.

– Правильно думаешь. Но ты не знаешь всей правды. «Действовал под прикрытием» – звучит героически, конечно. Но твой отец работал на обе стороны – и на Бориса, и на «Чорно сонце».

– Ага, конечно. Ты врешь!

– Неприятно представлять его по другую сторону. Но так было, Андрей. Так было. Что тебе рассказывал Борис? Что Збышек вошел в доверие к «Чорному сонце», вывозил сокровища из гор на грузовике по их указаниям? Но спроси себя – почему он так долго это делал? Пять лет он возил сокровища из Нагоры по всей Европе.

– Националисты были очень осторожны. Все время меняли место загрузки, присылали вместо себя подставных лиц.

– Опять же, все по словам твоего отца. Ты веришь ему безоговорочно, это естественно. Но если я скажу, что не было никаких подставных лиц? Что место загрузки всегда было одним и тем же? Что у твоего отца была с самого начала возможность накрыть всю банду?

– Это ложь! У тебя нет доказательств!

Лукас захохотал. Неприятный смех его отразился от стен пещеры и, умноженный многократно, громом обрушился на меня. Мой мучитель поднялся со стула и с видом фокусника, который готовится показать свой лучший трюк, сомкнул ладоши.

– Ты не веришь мне, – сказал он, – Но ты точно поверишь ему.

Лукас взял одну из свечей, прошел в неосвещенный угол пещеры и подпалил скрытый во мраке фитиль. Тьма рассеялась от вспыхнувшего пламени, оголив большую кованую дверь. Он взялся за массивное кольцо, висевшее с правой стороны, и потянул огромную массу металла на себя. Дверь заскрежетала о камни, что-то громыхнуло и Лукас выпустил кольцо, так и не раскрыв дверь до конца.

– Туго идет, курче, – произнес он между шумными вдохами, – Это делали на века, понимаешь? Мы когда пришли сюда, здесь уже была эта дверь. За ней лежали сокровища Потоцкого.

Лукас снова натужился и со второй попытки распахнул дверь до конца. И будто огромного заслона было мало – за дверью обнаружилась решетка с кривыми толстыми прутьями, уходившими высоко вверх, совсем как в моем заключении. В темноте что-то прозвенело, прутья с другой стороны обняли камни-ладони и сквозь решетку в слабом свете огня проступило лицо, которое я не видел шесть лет и три месяца. На меня смотрел отец.

– Ты жив! – превозмогая сухость во рту, вскричал я.

Он смотрел прямо на меня, но выражение его лица оставалось неизменным. Внешне он сильно изменился: даже в полутьме были заметны впалые щеки и кожа неестественно бледного цвета. Застывшая маска из густых бровей и подбородка-наковальни не выражала никаких эмоций.

– Ты ждешь от него какой-то реакции? – спросил Лукас, – Едва ли он сейчас скажет что-то по своей воле. Мы с Зораном дали ему скополамин этим утром. Я знал, что ты потребуешь доказательств, а с ним люди становятся, как бы сказать, более сговорчивыми. Збышек, слышишь меня?

Отец медленно опустил голову в знак согласия. «Да, Лукас» – едва слышно прошелестел. Мое горло будто сдавило тисками: было физически невыносимо видеть такое безволие со стороны отца. Что бы он ни сказал дальше, это не могло быть правдой!

– Збышек, расскажи Андрею, как долго ты работал на «Чорно сонце», – вкрадчиво сказал Лукас.

– Пять лет, – вылетели слова из человека, которого я больше не узнавал.

– Ты работал на Бориса, отец! – закричал я из последних сил.

К моему ужасу, он покачал головой.

– Нет, Андрей, я работал на «Чорно сонце», – следующая бесцветная фраза, – Я хотел заработать нам на дом.

– Какой еще дом? Что ты несешь? Это все дурман у тебя в голове!

– Нет, это правда.

Я едва слышал его – до того тихо он говорил – однако я жадно ловил каждое слово. Мне хотелось одновременно слушать и не слышать его: до того я боялся, что он скажет дальше.

– Твоя мама жила в России, я жил в Нагоре, – продолжал отец, – Я хотел, чтобы мы вместе переехали в новый дом и жили вместе – она, я и трое вас. И я копил деньги.

– И кто давал тебе деньги, Збышек? – вкрадчиво спросил Лукас.

– «Чорно сонце».

Лукас хлопнул в ладоши и распахнул их в над головой в неприятном шоуменском жесте.

– И вуаля, Андрей, ты услышал это из первых уст. Только попробуй сказать, что не веришь.

– Не верю, – сказал я погасшим голосом.

Это не могло быть правдой! Отец… Понимал ли он вообще, где находился? Понимал, какой сейчас год? Видя его в таком состоянии, я все глубже проникался отчаянием. Если он такой безвольный, то спасения действительно нет. Из последних сил я огрызнулся Лукасу:

– Узнай об этом мать, она бы этого не одобрила.

– Все женщины одинаковы, – махнул рукой Лукас, – Они суть термометры социальных нравов и отношений: инстинкт всегда подсказывает им, какое поведение сейчас в ходу.

– И где же тогда твоя женщина?

– А с чего ты решил, что она мне нужна? Чтобы завести семью, детей? Не стоит того, Андрей. Вот у тебя большая семья, а какой толк? Каждый ссорится друг с другом, сплошное непонимание. Мать и отец живут по разным сторонам границы, твои братья – каждый сам за себя.

– Но так было не всегда. Все уже начало меняться, пока ты не напал на нас!

– Ха-ха-ха! – снова отвратительный смех. – А что ты сделаешь? Что?! Ты ничего не можешь против моей силы! К черту семью, Андрей! Деньги – вот реальная сила в этом мире. И у меня их очень много.

Лукас взялся за дверь и с силой захлопнул ее.

– Подожди немного, – сказал он, – Твой отец еще сыграет свою роль. Ты не дослушал мою историю до конца.

– Но почему? Почему ты держишь его здесь? Почему ты хочешь нас уничтожить?

– Ради мести.

С этими словами он стащил с рук черные перчатки и выставил вперед ладони. Медленно распрямил их передо мной. Со вспышкой удивления и отвращения – того рода, которое вызывает страх, что нечто подобное может случиться с тобой – я увидел, что на обеих руках его отсутствуют большие пальцы. К запястьям его было пристегнуто нечто вроде браслетов, сквозь которые были протянуты нити. Они бежали от браслета до кисти, проходили между указательным и средним пальцами, управляя на другом конце чем-то вроде аналогов большого пальца. Зрелище было странное и отторгающее. Я не понимал, как вся эта конструкция работает, и полагал, что даже с ней Лукас с трудом управляется с ежедневными делами.

– Мои руки – все, что у меня было, Андрей, – вкрадчиво сказал Лукас. – Некоторые рождаются со счастливым билетом под названием «талант». Руки и мозги – это был мой. И твой отец отнял у меня руки.

– Что… что случилось с тобой? – я забыл обо всем остальном.

– Неужели? Неужели кто-то хочет послушать мою печальную историю? Историю, до которой все эти годы никому не было дела?

Тон его голоса был ироничным, до такой степени, что казался наигранным – словно он пытался скрыть за ним настоящую эмоцию. Лукас жадно опустился на стул передо мной, глаза его говорили о сильном внутреннем возбуждении. Если бы этот человек не был таким моральным уродом, то я, наверно, почувствовал бы жалость.

– Збышек предложил работать с ним на «Чорно сонце». Ему нужен был помощник в перевозках. По крайней мере так он сказал. А я как увидел этот хайс, у меня в голове помутилось, Андрей. Я знал, что в Варшаве сынки богатеев делали поддельные дипломы и уезжали на Запад. Я рассуждал так: если неплохо заработаю со Збышком, то немедленно сбегу в Германию. Устроюсь там в клинику, буду оперировать за хорошие деньги. Как я говорил, меня угнетала эта славянская бедность. Даже в 90-х ничего не поменялось, кроме временщиков у власти.

Впрочем, я не сразу согласился. Еще неделю зашивал раны в госпитале гмины, но чувство безнадежности происходящего только усиливалось. Тогда я плюнул на все и явился к Збышку. До того и допустить не мог, что пущусь в подобную авантюру. И вот мы отправились на задание. Сначала нужно было забрать сокровища у террористов. Збышек припарковался возле заброшенной шахты и наказал мне сидеть в люльке. «Нельзя показываться, – сказал, – Они думают, я один езжу». Сейчас я понимаю, до чего наивен был твой отец. Бандиты могли в два счета меня найти, стоило им обыскать кабину. Через час томительного ожидания я услышал, как хлопнула дверь. Твой отец вышел из кабины. Я терпеливо ждал, но проходили минуты, а он не возвращался. Я занервничал и осторожно раздвинул шторки. Через стекло кабины было видно, как на площадке перед зданием шахты Збышек разговаривал с человеком в черной кожаной куртке. Он стоял вполоборота ко мне, и я мог видеть его лицо. Оно было неестественно бледным, с тонкими змеиными губами. Збышек заметно трепетал перед ним: нервно жестикулировал и чуть на колени не падал. Вдруг черный показал на кабину и что-то спросил. Твой отец быстро так замотал головой, а мне стало не по себе: вдруг он спрашивал, есть ли там кто?

Загрузили сокровища, Збышек вернулся в кабину, и мы поехали. Границу между Нагорой и Польшей прошли быстро. По договоренности с Борисом, твой отец должен был менять фуру, если вез сокровища. Воевода тогда давал бы ему деньги, которые Збышек якобы получал от реального покупателя. Но твой отец обычно лгал. «В моем грузовике ничего нет, Борис. Кроме оружия, наркотиков и голых женщин, хе-хе». Боже, как это по-дурацки звучало! Конечно, на таможне я тоже сидел в люльке и не высовывался. Борис еще тот простак: он верил Збышку на слово и никогда не проверял фуру.