Две недели до Радоницы

Наш покупатель находился в Беларуси. То есть, нужно было проходить еще одну границу. У Збышка все было схвачено: мы оформили документы у его знакомого брокера в Белой Подляске – перегружали «товар», перебивали номера. Редкий случай, когда твой отец продумал все наперед. Тоже прошли без проволочек. Покупатель наш оказался интересным овощем. Мы остановили фуру возле замка, а нам навстречу вышел импозантный старик в странном таком наряде. Знаешь, такие кафтаны, как польские шляхтичи носили. Словом, вылитый клоун был. Я от его вида так вообще прыснул, а Збышек меня одернул. «Знал бы ты, сколько он хайса платит, – процедил, – Гораздо больше, чем все, что есть сейчас у «Чорного сонца». Збышек вел опасную игру: завышал цену сокровища для этого толстосума, чтобы мы оба остались в доле. Открыли фуру, вынесли сокровище. Это оказалась невзрачная побрякушка: она изображала сердце, вокруг которого стояли три фигуры. Наряды у всех были разные. Мне было трудно поверить, что за эту ерунду мы получим столько денег, и я даже стал подумывать, что «Чорно сонце» нас надуло. Но все встало на место, когда сокровище увидел старик. Усы его чуть не подпрыгнули, а сам он ликующе поднял руки к небу. «Вы спасли честь моего рода» – сказал он Збышку. Тот поскреб щетину, но промолчал. Старик продолжал: видно было, что собеседников у него мало, и даже пара контрабандистов замечательно подходила для изливания души.

«Меня зовут Станислав Курцевич, я представитель именитого рода Курцевичей» – деловито распинался он. Понесся в свой замок, притащил оттуда какую-то метелку с перьями. «Вот, – говорит, – мой герб». А я пригляделся: то вовсе не метелка была, а щит с витиеватыми узорами. Из него торчало несколько перьев. «Страусиные» – с искренней гордостью поделился Курцевич. Потом стал рассказывать про историю своей безделушки. Денег нам он еще не заплатил, так что пришлось слушать всю его историю. «В моем роду были и жемайты, и литвины, и русские, – хвалился он, – А мой давний предок, шляхтич Богдан Курцевич на Сейме предложил заключить союз Речи Посполитой с Москвой. Чтоб великое славянское княжество правило Востоком. В XVI веке то было. Приказал выковать вот эту вещь как символ нашего вечного нерушимого союза. Вот видите – здесь литвин, здесь поляк, здесь русский изображены». И стал нам показывать, где кто изображен. Меня это прямо бесить начало, я чуть не закричал: «Дед, давай деньги!». А Збышек слушал с почтением, будто ему были интересны бредни съехавшего старика. «Но Потоцкие не хотели союза, – продолжал он с досадой, – Забрали фигурку себе, а все владения Богдана повыкупали. Он потерял влияние в Сейма, и союза так и не случилось». «Ну и слава богу, – думал я, – Тогда б мы тебе эту штуку за такой хайс не продавали». В общем, утихомирился дед, отсчитал нам целую пачку лоснящихся долларов, и мы пошли. Только садимся в кабину, как слышим сзади душераздирающий вопль. Я подумал, что все – нас накрыли, полиция прибежала. Оказалось, что это Курцевич нас окликал. «Вот вам две пулярки» – сказал и сунул в руки две огромных запеченных курицы. Отличное завершение, казалось бы. Мы ехали обратно, при деньгах да еще с едой. Я уже предвкушал, как буду покупать нужные документы и как поеду за границу.

– Постой, – перебил я, – Ты хочешь сказать, что хотел оперировать на сердце по купленным документам? При этом никогда не делал настоящих операций?

Лукас кивнул как ни в чем ни бывало.

– У меня все было схвачено, Андрей. В Варшаве и по всей Силезии в те годы открывались частные клиники. Естественно, «клиниками» это можно было назвать условно – речь шла о квартирах, снятых где-нибудь на окраине, чтоб даже владелец не знал, что там происходит, а если и знал, то был повязан властью денег молчать. Жуткая антисанитария, профаны-врачи и оборудование времен Каменного века. Тем не менее, люди платили за это огромные деньги. Потому что в других местах было еще дороже. Операции там делали такие же, как я, недо-хирурги – у кого не хватило терпения пройти учебу до конца или кто считал, что его работа не оценивается по достоинству. Я собирался практиковаться там перед своим отъездом.

– Ничего себе! Сколько же людей лишались жизни в этих клиниках?

– Довольно много, – сказал равнодушно Лукас, – Но все они знали, на что шли. Мне надо было думать и о себе тоже: я не собирался прозябать в польской бедности.

– И ты надеешься, твоя история разжалобит меня? Что ты лишился пальцев и – о боже! – не смог стать хирургом?

– Зачем мне твоя жалость? Я хочу снять розовые очки с твоих глаз. Эта гранитная статуя отца-героя в твоей голове, Андрей – она на самом деле из картона. Толкни ее хорошенько, и она рассыплется, обнажив правду.

– И какая же это правда?

– Будь терпелив, послушай до конца. Как раз начинается самое интересное. Итак, мы со Збышком отдали сокровище, поехали обратно в Нагору. Последняя заправка на территории Беларуси. Мы стали на 45 минут повалять дурака, чтобы не вызвать подозрений у диспетчера. И вот была на той заправке женщина с маленьким ребенком. Носила она свое дитя на руках по всей заправке и завывала, да противно так: «Заберите его! Ну заберите его!». Подошла и к нам. Я глянул: хлопак совсем плохо выглядел – чахоточный, бледный, весь в поту, едва дышал. «Заберите его! – теперь уж нам канючила, – Заберите или убейте!». И сколько злости и ненависти было в ее голосе! Вид у нее был неухоженный, кожа висела дряблыми складками на лице, во рту не хватало зубов, хотя видно было, что еще молодая. Похоже было, что она на стимуляторах сидела или еще какой дряни.

Стало мне так противно, что я Збышка за рукав взял. «Пошли отсюда», – говорю. А он ей вдруг: «Как может пани такое говорить! За что хлопака убивать-то?». «А зачем мне этот нахлебник и дармоед? – кричала она, да с таким визгом, что слышно было на всю заправку. «Приехал тут один из ваших пшеков, финтил-финтил, золотые горы, Европу обещал! А потом обрюхатил и был таков! Забирай малявку, не то сама придушу!». Збышек прямо рассвирепел после этих слов. Сжал кулаки, шагнул к ней. Я думал, сейчас как приложит дуру! А он вдруг достал из кармана бумажник, сунул ей чуть не половину того, что мы заработали за сокровище. «Покупаю пацана», – сказал. Она от такого поворота прямо застыла, а Збышек поднял мальчонку, положил на плечо и понес, на ладан дышащего, в грузовик. Больше ни слова ни сказал.

Я за ним. «С ума сошел! – кричал ему. – Такие деньги за живой труп отдавать!». А он только хрипел сердито: «Вот же курва». Бросил его в люльку за креслами и задернул шторы. Всю дорогу мы молчали. Я понятия не имел, что Збышек собирался делать с мальчиком. Мои вопросы он пропускал мимо ушей. Прошли границу, остановились в Белой Подляске, чтобы сменить машину. Я глянул на мальчонку, проверить, дышит или нет. На вид он был совсем плох: весь мокрый, хрипел, а изо рта шла пена.

«Посмотри на него», – сказал Збышку, – «Он и часа не протянет. Давай отвезем его в больницу, раз ты такой сердобольный». Он покачал головой: «Нет. Едем, как договаривались». Облил себя водой из бутылки и полез в кабину, будто ни в чем ни бывало. Я не мог понять действий Збышка: отдал за пацана большие деньги, а теперь что? Он просто ждал, пока тот умрет? Разозлился я, схватил Збышка за рукав и чуть не выкинул из кабины. Закричал на него: «Поехали в больницу или выкидывай его на обочину!». Сердце у меня есть, понимаешь? Не мог я смотреть на муки мальчика. На обочине, конечно, не хотел его оставлять – только думал запугать Збышка этими словами. А он меня отпихнул, да сильно так, и сказал: «С мальчонкой все хорошо будет, не волнуйся. А ты соберись или все у нас пойдет через жопу». «По каким это правилам мы должны перевозить умирающего пацана!» вскричал я. Он отмахнулся только: «Ты ничего не понимаешь». Потом залез в кабину и спросил: «Едешь или нет?».

Я уже понял, что против него не попрешь. Легче было сделать операцию на сердце, чем переубедить в чем-то твоего отца. Кроме того, оказалось, нашу перепалку слышали водители грузовиков, стоявших рядом на парковке. Я чувствовал их осторожные, как бы невзначай, взгляды, слышал тихие перешептывания. Не по себе мне стало – а ну кто из них сейчас спишет номера да в полицию? Я ж столько всего прокричал. Быстро залез в кабину, кивнул «Едем». В пути я постоянно проверял состояние мальчика, поил его водой и смачивал лоб. Парень уже находился в коматозном состоянии, и я не думал, что он долго протянет.

Под Краковом сделали еще одну остановку. А в том месте постоянно появлялись автостопщики – стояли прямо у трассы. Кто-то из них подходил прямо к машинам и совал голову в салон. Ты ж знаешь, что в Польше автостоп еще с советского времени стал популярен, с деньгами-то у нас, чтобы съездить куда-то, было туго, да так и осталось. И вот к нам подошла пара загорелых ребят – с тяжелыми рюкзаками за спинами, пенками под мышкой и палаткой наперевес – спросили, не едем ли мы на Дрезден. «Извините» развел руками, «мы уже подобрали пассажира». А потом, от нечего делать больше, спросил так, глупость конечно: «А не боитесь так путешествовать?». Парень пожал плечами, ответил: «Можно идти по улице и тебе на голову упадет кирпич. В конце концов, что в дороге может случиться? Разве что попадется водитель-маньяк, который нас пустит на органы». Он так озорно улыбнулся при этих иронических словах, а мне стало не по себе. Какая-то паранойя охватила, понимаешь? Он словно про нас говорил. Я ничего им не ответил, пошел к Збышку, по дороге оглядываюсь, все мне мерещилось, что сейчас приедет полиция и нас повяжут вот прямо на этом месте. Заправщик на станции, уборщики, бесконечно сменяющиеся, пляшущие с вытянутой рукой вдоль дороги, попутчики, все они делали вид, что не замечали меня, но на самом деле в голове у них прокручивался план действий, они ждала часа, когда мы заберемся в кабину, и тогда бы они сдернули с себя маски, схватили нас с поличным.

И вот когда пришло время ехать, я с боязнью залез в кабину. Руки тряслись, и я хотел рассказать Збышку об одолевавшем меня злом предчувствии, да только понимал, что он меня слушать не будет. И в тот же момент я принял решение завязать с этой работой. Решил, что вот эта поездка будет последней, а остальные деньги я как-нибудь по-другому раздобуду.

И только мы собирались тронуться с места, как я ощутил весьма чувствительный тычок в спину. Обернулся – на меня смотрело темное дуло пистолета. Шторки люльки чуть раздвинулись, показалось узкое, бледное лицо с тонкими губами. «Поехали» прошипел неизвестно как оказавшийся у нас в кабине бандит. Збышек ничего не стал говорить, завел мотор, и мы тронулись. По спокойному выражению его лица я понял, что он ожидал подобного развития событий! Было в нем спокойствие, и от этого страх мой переродился в гнев. Раз он знал, что так все может обернуться, зачем брал мальчика, зачем подвергал нас опаности?! Я быстро обернулся на нашего зловещего попутчика, за что получил прикладом по голове. Но внешность его успел приметить – тонкие, почти невидимые, губы, черная кожаная куртка. С ним Збышек разговаривал при загрузке! Значит, он все это время ехал с нами в грузовике.

Лукас снова вскочил со стула, стал быстро мерять шагами пещеру. Он заламывал пальцы, и в нем чувствовалось большое возбуждение. Наконец, он приблизился ко мне: глаза его маниакально блестели, зрачки – расширены до предела. Когда он заговорил, то чуть не задыхался от возбуждения:

– Ты знаешь то ощущение, Андрей, когда вся твоя жизнь, которую ты так тщательно выстраивал в своей голове, рушится в один момент.

– Я не…

– Нет! – резко оборвал он меня. Тон его голоса стал вдруг свирепым, – Ты ни черта не знаешь! Все твои планы на будущее, все светлые перспективы… Карточный домик мечтаний рассыпается у твоих ног. Потому что однажды тот, у кого есть пистолет – или большая дубинка, или еще черт знает что – приходит и ломает твою жизнь навсегда. А ты беспомощен что-то изменить. Потому что у тебя нет пистолета. У тебя нет даже дубинки.

Лукас вдруг расхохотался. Только не был это смех злодея, как я представлял в своем странном сне. Не было в этом смехе никакого выражения эмоции, а был один лишь импульс – будто само существо Лукаса, против воли его, прорывалось наружу. А точнее, прорывалось его отчаяние. В беспомощности опустился он на колени, продолжая смеяться. Смех вскоре сменился беспомощным хрипом. Он посмотрел на меня, и был это страшный взгляд загнанного зверя. Так, наверно, смотрит волчица, которая из последних сил защищает своих детенышей от охотников. Он поднялся с колен и опять сел на стул.

– Прости мне этот невольный выпад, Андрей, – шумно дыша, продолжал он. Внутри у него до сих пор все бушевало, и я чувствовал, как он пытается успокоиться, – Моя история затянулась, но я уже перехожу к сути. К тому самому выбору, о котором говорил в самом начале.

– Ну так к делу! – холодно бросил я. Что бы он ни рассказал, я не мог его жалеть!

– К делу, значит! Ну что ж! – воскликнул он, хлопнув в ладоши, – Чуть мы отъехали за город и за окном показались поля, человек с пистолетом стал давать указания – где повернуть и по какой дороге ехать. Збышек делал, как он велел: мы свернули с федеральной трассы и углубились в лес. Когда дорога кончилась, он велел нам выходить из машины. Збышку приказал ребенка нести с собой. Мы оставили грузовик на дороге, а наш недоброжелатель молча указал на лес. Мол, идите. И мы пошли, спотыкаясь о пни и поваленные в траве деревья. Было жарко, и комары страшно кусались. Дурацкая деталь, но запомнилась, черт возьми! Знаешь, такое неприятное, раздражающее ощущение, когда одежда липнет к телу. И хотелось мне все с себя сорвать и идти голиком. И, кроме этой напрасной злости, не было ничего у меня в голове, пока мы двигались сквозь густую поросль – я не думал ни о нашей правдоподобной кончине от рук этого непонятного человека, ни о том, как мои друзья или родители отреагируют на мою пропажу.

Остановились посреди глухой чащи. Мальчика, который был все еще жив, националист приказал положить на импровизированное ложе из листвы. И потом к Збышку: «Почему ты меня обманул?». Он про меня это, видать – что Збышек не один, а со мной поехал, и ничего не сказал им. А Збышек молчал. Националист тем временем продолжал: «Мало того, ты мальчишку взял. Я же говорил тебе, что нельзя привлекать внимание. И что я вижу – у тебя напарник да еще помирающее дитя в кабине». И вот он это говорил, а я лихорадочно думал, как же нам спастись, как же мне броситься на него, чтобы пистолет из рук выбить. Но он стоял на таком расстоянии, что держал нас обоих под прицелом. И сделай я одно неверное движение, и все – пуля в сердце! «Будь человеком», отвечал террористу Збышек, «Эти люди бедные, мы тоже должны им помочь! Я помогаю Лукасу выбраться из нищеты. А этого пацана родная мать продавала на улице».

И вот как твой отец это все говорил, я вдруг понял. Он идиот. Сущий кретин! Если он действительно верил в то, что говорил, если помогал мне, помогал этому подыхающему дитяте, если все это он совершал из какого-то маразматического альтруизма, то националист должен пустить ему пулю в лоб прямо сейчас! Потому что не доживают альтруисты до такого возраста. Найдется всегда кто-то, кто ухватится за вот эту их готовность помогать безвозмездно и всю кровь выпьет. И потому думал я, что отец твой выкрутиться пытается, но нет – он продолжал и продолжал свою тираду, да столь пламенно, что я почувствовал стыд за него. Конечно, террориста ничего из этого не проняло. Он ответил сухо: «Это неважно. Ты подаешь плохой пример для всех остальных. И за свою вольность будешь наказан». «Забирай грузовик» махнул Збышек рукой. Националист усмехнулся: «И что я с ним буду делать? Сяду в него и прямо в лапы Борису поеду? Збышек, и почему природа тебя мозгами обделила?». Это были первые его слова, с которыми я мог согласиться.

Националист нахмурился и продолжил: «Сейчас ты должен сделать выбор». «Какой еще выбор?» проворчал Збышек, но в голосе его я уже чувствовал тревожные нотки. Эта фраза его испугала. Да что там, она и меня до черта напугала! Националист улыбнулся, а в его глазах я прочитал удовольствие садиста, который вот-вот готовится оторвать крылья майскому жуку, чтобы посмотреть, как тот будет беспомощно барахтаться. Потом проговорил: «Тебе я ничего не сделаю. Ты водитель, в конце концов. Но кто-то должен заплатить за твое тщеславие. Выбирай – или я сейчас убиваю мальчика, или твой хирург лишается рук и никогда больше не сможет оперировать». Эти слова были как камень в бездну. Я не мог представить ни одного, ни другого варианта развития событий. Мне было плевать на мальчонку, да. Но убивать его? Нет! В то же время, лишись я рук, я лишался всего на свете. Оба решения представлялись мне чудовищными, бесчеловечными. По крайней мере, так я думал в тот момент, когда не почувствовал угрозы всем своим существом. И выбирать должен был твой отец.

А Збышек процедил: «Да пошел ты». «Если ты ничего не выберешь, я сделаю и то, и другое» просто сказал мужчина. Потом добавил: «На твоем месте я бы избавился от мальчонки. Он все равно помирает, ему недолго осталось. Облегчи его муки». Збышек молчал, только сжимал-разжимал руки в кулаки. «Ты медлишь. Я убиваю мальчишку, а потом принимаюсь за твоего друга» холодным голосом констатировал террорист и направил оружие в сторону паренька. По его позе, по уверенности, с которой он перевел дуло в сторону живого человека, я понял, что делал он это много раз. И это было не пустое – он готов был спустить курок. И вот тогда, ха-ха-ха, тогда-то, Андрей, в голове моей вспыхнула та самая, злая, навязчивая мысль, затмившая все остальное: «Пусть Збышек выберет мальчика». Он все равно умирает, как врач я мог это подтвердить! Обменяй его жизнь на мои руки! А руки – это была вся моя жизнь, понимаешь? Бог даровал мне способность спасать людей. Чтобы вот так просто ее отнять, по глупой прихоти какого-то идиота с пистолетом. Ну уж нет!

– Ты просто волновался за свою жопу, Лукас! – не выдержал я. Слова шли с трудом, я из последних сил напрягал связки. Но я должен был назвать вещи своими именами, – Не спасать жизни ты хотел. Ты хотел, цитирую твои слова, «сбежать из бедности». Ты хотел денег и славы, которые бы дала тебе эта работа на Западе. Не смей даже говорить про Бога, про назначение – ты думал о себе и только о себе в тот момент!

– О, вот как. Я так и думал, что ты ничего не поймешь из моего рассказа, – в словах Лукаса я почувствовал нескрываемое раздражение, – Конечно, ты ведь не был в такой ситуации! Что ты можешь понять… Ну ничего, затем я и затеял всю эту долгую игру. Затем ты здесь – чтобы понять!

– Делай, что хочешь – от меня ты морального оправдания не получишь.

– Ну так я и не на исповеди, правда? – развел руками Лукас. Что-то сломалось в его голосе: к раздражению прибавилась горечь, – Твой отец сказал «Оставь мальчика. Забери у Лукаса руки». Так и сказал, Андрей: «Забери руки». На меня он в этот момент даже не смотрел. Знал, что не выдержит взгляда. Я должен был пожертвовать собой за его деяния, видишь в чем дело?

Я был в гневе, я был взбешен. Но я был беспомощен. Оставалось броситься на Збышка, и тогда было уже плевать – пусть хоть этот недоумок нас всех перестреляет. Потом я хотел броситься бежать, продираясь сквозь густые ели. Все эти мысли, страхи закрутились водоворотом у меня в голове, а я стоял парализованный. Вся моя сущность, все, что я знал о мире в тот момент, умерло. А вместе с тем умер и Лукас.

– Ты это заслужил, – хрипло сказал ему я.

Лукас промолчал. Глаза его выражали уничтожающую ненависть.

– Сам посмотри, во что ты ввязался, – продолжал я, – Разве не были вы сами виновны в том, что стояли в этом лесу, под дулом пистолета? Заложники образа жизни, по которому возомнили себя богами? За действия нужно нести ответственность, Лукас. Ты хотел легкой жизни, я понимаю. Но жизнь не так проста.

Стул с грохотом упал на пол. Я почувствовал, как Лукас хватает мои запястья и отстегивает наручники от стула. Рывком он поставил меня на ноги. В грудь мне уткнулся невесть откуда взвшийся пистолет.

– Хватит трепаться, – ледяной голос Лукаса, – Сейчас посмотрим, какой ты правильный.

Он подвел меня к стене напротив огромной двери, за которой скрывалась решетка, и приковал наручники к висевшей рядом цепи. Пока он тужился, открывая дверь, я заговорил:

– Но ты не рассказал мне всю историю. Тот мальчик, которого вы взяли – он выжил? Что случилось с ним?

Лукас посмотрел на меня: его лицо выражало полное презрение.

– Боже, с мозгами у вас это наследственное, – процедил он, – В коробке совсем пусто. Откуда ты думаешь, взялся ваш Матей? С неба спустился, а? Мама твоя наверняка задавалась этим вопросом. Кстати, про братца твоего. Если можно считать его таковым.

Он снова зажег свечу и осветил пространство за решеткой. Вот свет выхватил отца, лежавшего у стены. Лукас посветил в другой угол – помещение камеры было гораздо больше, чем я представлял. Лучи света упали на сгорбленную фигуру: человек сидел, уткнувшись головой в колени. Он поднял взгляд, жмурясь от яркого света, и я узнал Матея. В груди внезапно стало очень холодно.

– Но почему, почему он здесь? – быстро спросил я.

– Теперь ты понимаешь? – усмехнулся Лукас, – Понимаешь, что я чувствовал тогда?

– Что ты от меня хочешь?

– Я уже сказал тебе – ты должен сделать выбор.

– Какой?

Торжествующая улыбка появилась на его лице. Наверно, так улыбаются акулы.

– Выбери, кто из них завтра умрет.

– Никто!

– Ха-ха, это ты так думаешь. Говорить можешь, что хочешь, но реальная свобода, которая у тебя осталась – это вот этот единственный выбор. Я спрашиваю тебя еще раз, Андрей: кто из них предстанет перед населением Нагоры как предатель – твой отец или твой, кхм, брат?

– Что ты задумал?

– Я задумал правосудие, Андрей. Двойное правосудие. Завтра на главной площади Нагоры я казню государственного преступника. С точки зрения общественности, это будет террорист, который продавал сокровища края. А с моей точки зрения это будет тот, кто лишил меня будущего.

– Но ты думаешь, люди будут приветствовать смертную казнь? В Нагоре никогда такого не было. Будут восстания.

– А мне все равно. Расстреляем и тех, кто восстанет. Я теперь хозяин Нагоры. И я вершу правосудие.

Впервые в нашем разговоре тон голоса Лукаса сделался возвышенным. Он действительно верил в свою исключительную роль, он верил, что творит справедливость. Я же видел кошмарный, уродливый фарс. Безумца, который утратил всякую связь с реальностью. Искаженное понимание правосудия у Лукаса сводилось к мести. Наша семья должна была заплатить смертью за то, что случилось с ним.

Лукас был уродливым отражением своих верований. И это даже не верования были, а горькая вынужденная ситуация, с которой он вынужден был примириться, оправдывать таким образом свои чудовищные действия. Будто весь смысл его жизни, с того момента, как он потерял руки, схлопнулся до одного единственного желания. Неужели он столько всего сделал – захватил власть в стране, основал компанию, собрал армию – только для того, чтобы отомстить?

– Ты молчишь, – нервно констатировал Лукас, – Ты должен выбрать. Или я пристрелю обоих сейчас же!

– Ну подожди, – я постарался сказать это как можно спокойнее, – Я выбираю, кого ты завтра казнишь. А что случится со мной и тем, кто останется в живых?

– Ваша судьба тоже определена. Тебя и другого я отправлю по старой дороге в Польшу – вы получите шанс выжить. Вас столкнут в мешках с горы – так мы в «Чорном сонце» расправлялись с предателями. Но имей в виду: даже если вы выживете спуск и дорогу без еды и воды по острым скалам, то назад в Нагору вам путь заказан – на границе вас не пропустят. Вы будете вечными изгнанниками.

Понятно. Звучало поэтически, но шансов выжить он нам тоже не оставлял. Я слышал от Бориса про несчастных, которых находили у подножья в порванных мешках – все они погибали от многочисленных переломов во время спуска.

– То есть, я тоже умру. Выбора на самом деле нет, – заключил я.

– Ну почему? Шанс выжить ниже одного процента, скорее всего. Но он есть! – захохотал Лукас.

– Какое же это правосудие? Это убийство. Хуже того – ты мучаешь своих жертв, чтобы потешиться. Какая разница, что я выберу сейчас – все мы обречены на смерть. И это не справедливо, потому что ты выжил, Лукас. Да, жизнь не сложилась так, как ты хотел, но ты выжил.

– Выжил?! Эта жизнь стала хуже смерти, Андрей! Когда мне отстрелили пальцы, все, что у меня осталось, это мозги. Я стал убеждать ублюдка, что изуродовал меня, взять меня к ним, буквально на коленях умолял. Как побитая собака скулил! Тогда я тоже думал, что мне надо было выжить, понимаешь? Террорист сжалился надо мной, меня взяли в их логово. Я стал помоечным псом у «Чорного сонца». Выполнял опасные поручения в горах, устранял патрули. Мне хорошо удавалось обращаться с деньгами, и я единственный из них хорошо знал финансы. Однажды их бухгалтера подстрелила милиция, и я занял вакантное место. Остальное ты знаешь. Как их накрыли, все деньги достались мне.